Текст книги "Датский король"
Автор книги: Владимир Корнев
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 52 страниц)
XVII
Ответа она так и не услышала, потому что в ложу вошел незваный гость – жандармский генерал, чье имя социалисты всех мастей произносили с ненавистью, а верноподданные всех сословий – с надеждой (он занимал одну из главных должностей в Департаменте государственной полиции). Его «пришествие» было столь же нежелательно, сколь и неожиданно. Высокий и статный, генерал с исторической фамилией Скуратов-Минин являл собой пример честного русского офицера-службиста, готового «не щадя живота своего, сокрушать врагов Веры и Трона» (как внутренних, так и внешних), не лишенного при этом тех черт армейского начальника, которые попросту называются солдафонством. Шаркнув каблуками, бывший кавалергард галантно приложился к ручке балерины:
– Госпожа Светозарова, случайно узнал, что вы здесь. Душевно рад видеть вас. Нечасто увидишь нашу Терпсихору так близко и без официоза. Надеюсь, вам сейчас ничто и никто не досаждает? Знайте, что вы всегда под защитой моего ведомства, и вспоминайте иногда о вашем покорнейшем слуге, – генерал сделал вид, что до сих пор не заметил присутствия князя, а теперь уставился на него с высоты своего гренадерского роста:
– Господин Дальский, если не ошибаюсь?
– Ошибаетесь. Князь Дольской, – сквозь зубы процедил Евгений Петрович.
– Что-то смутно припоминаю. Хотя это даже хорошо, что до сих пор мы не были знакомы: со мной обычно знакомятся не по собственному желанию. Погодите-ка! Что же получается: тот самый живописец, чьи инициалы «КД» как-то промелькнули в прессе, и князь Дольской – одно лицо? Я правильно вас понимаю?
– Да, у меня такой творческий псевдоним, – насторожившийся Евгений Петрович, вообще не имевший желания знакомиться с генералом, ответил с некоторым вызовом. – Должен вам заметить, что ваше ведомство уделяет слишком большое внимание моей персоне. В прессе вряд ли обо мне писали: вернисажей я не устраиваю. Так что узнать о моих занятиях живописью можно было только из факта пересечения мною границы вместе с моими живописными работами.
– И все-таки нужно мне будет специально удостовериться, ваше сиятельство. Моему ведомству ничего не известно о Дольском-художнике. Этак, знаете, каждый может «найти» в себе «КД».
В этот момент зал разразился громкими аплодисментами в адрес очередного музыканта, а «его превосходительство» нагнулся к самому лицу Дольского и, перейдя на шепот, добавил:
– А представьте, что объявится какой-нибудь авантюрист-шарлатан, воспользуется вашей подписью-монограммой и захочет покорить сердце несравненной мадемуазель Светозаровой, прикинувшись живописцем. Вы об этом не подумали, батенька? Вот почему бы мне, к примеру, не назваться, ну скажем… «Карающий дух»! По-моему, недурно звучит? Ха-ха-ха! Советую на будущее подписывать свои работы как-нибудь иначе во избежание подобных недоразумений. В моем ведомстве любят полную определенность и чтобы никакой двусмысленности.
Скуратов-Минин не сводил профессионального «оловянного» взгляда с независимого господина. Таким способом он обычно парализовывал волю любого собеседника. точно факир кобру, но на сей раз перед ним был субъект, никакому внушению не поддававшийся. Оловянные глаза Скуратова-Минина сверкнули хитрыми искорками:
– А вы вот что, господа, приезжали бы ко мне вместе: посмотрите мою коллекцию ковров и шпалер. Тавризские ковры [146]146
Ковры из Тавриза в Персии (современный Тебриз в Иране).
[Закрыть]– еще одна моя слабость. Вам понравится! Надеюсь, князь, и вы когда-нибудь покажете мне свои замечательные полотна. Я особенно неравнодушен к портретной живописи…
«Неужели и о портрете пронюхал?» – неприятно удивился Дольской.
Прощаясь с дамой, генерал, все с тем же усердием некогда блестящего гвардейца стукнул каблуком о каблук, и шпоры серебряно прозвенели:
– Ну-с, буду душевно рад видеть вас у себя, а сейчас не смею мешать!
Ксения в ответ благосклонно кивнула. Генерал протянул новому знакомому руку:
– Счастливо оставаться, господин Дольской! – И чуть не вскрикнул, когда тот сжал его ладонь в своей.
«Ну и ручища! Мог и пальцы переломать!» – злился он, покидая ложу. Официант, и так запоздавший с заказом – вином и содовой, чуть не сбил генерала с ног.
– Черт знает что такое! – буркнул себе под нос Скуратов-Минин, но этого уже никто не услышал.
– Пью ваше здоровье! – сказал Дольской, приблизив пенящийся бокал к губам. У него было такое чувство, что только что он выиграл своеобразную дуэль. Балерина символически приподняла стакан с водой и поставила на место – пусть выйдет газ.
Выпив вина, князь заметил:
– Кстати, недурное шабли… Вам не показалось, что у его превосходительства слишком много слабостей? Для такой значительной персоны…
– Напрасно вы так, Евгений Петрович! – Ксения оборвала князя на полуфразе. – Это достойнейший, истинно благородный человек, а если несколько и чудаковатый, так кто из нас без причуд. Вот у вас разве не бывает княжеских причуд? Например, то, что касается репертуара ваших подопечных, вы ведь так и не ответили на мой вопрос, помните?
Дольской, не сдержавшись, экспрессивно хлопнул себя по колену:
– Х-ха! Теперь мне понятно – только такая настойчивая женщина, как вы, могла достичь таких высот в творчестве! Прекрасные дамы обычно ведь легкомысленны, только это, к счастью, к вам не имеет ровно никакого отношения. Что до моих питомцев, они обычно руководствуются своим вкусом при выборе программы и охотно берутся за классику любой сложности. Сам иногда поражаюсь, как им удается осваивать каприсы Паганини или «Образы» Дебюсси. Однако замечу – покровительство всюду весьма важно, в искусстве тем паче: сами посудите, что сталось бы с гением Моцарта, не будь его батюшка Леопольд придворным компонистом? [147]147
Der Komponist – композитор (нем.).
[Закрыть]
К этому времени «виртуозы» отыграли первое отделение. За разговором Ксения и не заметила наступления антракта. Она вообще почувствовала себя неудобно: «Чуть было не оскорбила Евгения Петровича! Он, в сущности, такой хороший – и что это на меня нашло?»
– Мадемуазель Ксения, не откажите мне теперь в просьбе – удовлетворите, так сказать, княжескую причуду. Может быть, музыки на сегодня хватит – отужинаем где-нибудь, скажем, у «Эрнеста»? [148]148
«Эрнест» – известный фешенебельный петербургский ресторан.
[Закрыть]
Валерина согласилась охотно и сразу – это была прекрасная возможность вновь подтвердить свое расположение к Дольскому. Несмотря на близость ресторана и скорость авто, дорогой Ксения успела по простоте душевной поведать князю историю своего знакомства со Скуратовым-Мининым:
– Это случай довольно курьезный. В нашем театре свои политические симпатии как-то не принято афишировать: во-первых, близость ко Двору, сами понимаете, во-вторых, балет – сфера рафинированного искусства, так что политика, как правило, остается в стороне, но и у нас случается всякое. Бывают события, которые никого не оставляют равнодушным, даже актеров. Я имею в виду убийство Андрюши Ющинского в Киеве [149]149
Взбудоражившее всю Россию «дело Бейлиса» о ритуальном убийстве православного мальчика в 1911 г. Процесс длился не один год. Бейлис был оправдан.
[Закрыть]. По-моему, дикое изуверство, и двух мнений здесь быть не может, но когда началась истерия в газетах, всякие общественные кампании, только мешавшие следствию, вы же помните, сколько появилось разных мнений, в том числе у тех, кто обычно не имеет своего мнения. Среди наших танцовщиков тоже нашлось несколько молодых людей (заметьте, не евреи даже!), которые под воздействием всей этой шумихи подписали обращение художественной интеллигенции в защиту обвиняемого в очень резкой, антигосударственной форме. Представляете, какой скандал мог разразиться? Артисты Императорского театра – участники такого обращения! Ими, разумеется, заинтересовалась тайная полиция и арестовала до выяснения обстоятельств. Да вам интересно ли, князь?
– Конечно! Продолжайте, пожалуйста. Очень забавно! – заверил Дольской, который на самом деле слушал с вниманием.
– Да что уж тут забавного: все могло обернуться серьезнейшими неприятностями, прежде всего для театрального руководства. Собралась депутация в жандармский департамент от всей труппы. А надо сказать, было известно, что сам Скуратов-Минин – страстный балетоман и к тому же не пропускал ни одного спектакля с моим участием. Преданных поклонников у артисток всегда предостаточно, и я, понятно, не исключение – уж вы-то знаете, Евгений Петрович. Но симпатии столь значительной фигуры, от которой зависят судьбы многих людей, порой могут пойти на пользу всему театру, и здесь как раз случился подобный force majeure [150]150
Чрезвычайные обстоятельства (фр.).
[Закрыть]. Словом, сам директор умолял меня попытаться уладить дело «ради спасения доброго имени театра», ради спокойствия его семьи и детей, и депутацию пришлось возглавить мне. Со мной вызвалось человек десять. но уже на месте всех точно сковало по рукам и ногам, и тогда решили, что кроме вашей покорной слуги ни у кого нет шансов чего-либо добиться. Генерал меня принял со всей учтивостью, но сухо. Узнав о цели визита, он был удивлен и спросил, зачем мне понадобилось вступаться «за ничтожных социалистов, которые своими опасными революционными настроениями отравляют политическую атмосферу в театре». Кажется, так он сказал, в общем, что-то в этом роде, я же поручилась, что они ничего общего с социалистами не имеют, а просто по молодости и неопытности запутались и стали жертвой нездоровой общественной атмосферы, что сами теперь не рады и искренне раскаиваются. Генерал тогда заметил, что речь идет о вполне зрелых людях, а не о каких-нибудь неразумных гимназистах, о том, что они должны сознавать гражданскую ответственность за свои деяния и тому подобное. И я с ужасом начинаю понимать, что мне, по сути, нечего ему возразить, попыталась еще что-то сказать об актерском товариществе, но и вовсе сбилась, разволновалась. Скуратов-Минин мое замешательство заметил, сочувственно произнес:
– Ну что вы, госпожа Светозарова, успокойтесь. Подумайте, стоит ли вообще так расстраиваться из-за этих баламутов?
А я все ищу какой-нибудь предмет в кабинете, какую-нибудь точку, чтобы собраться с мыслями, найти спасительный довод, вдруг вижу, солнечный зайчик заиграл на одном из генеральских орденов, тут-то у меня и вырвалось, сама не знаю отчего:
– Ваше высокопревосходительство, если бы вы сейчас могли видеть, как ярко сияет ваша орденская звезда, переливается на солнце – просто глаз не оторвать – редкостное великолепие! Я вам открою один секрет из моей творческой кухни. Когда балерине предстоит сделать фуэте, нужна какая-то точка, чтобы сосредоточиться, иначе не сконцентрировать силы для сложнейших па. И я в таком случае всегда смотрю на этот ваш орден – он ведь так блестит в партере, даже в полумраке. Вы не представляете, как это помогает мне в такие минуты – ваша звезда просто указывает мне путь, определяет рисунок танца! Пожалуй, можно настроить по ней мысли и чувства, как по камертону.
«Какая, – думаю, – глупость! Форменный бред несу! Все же погубила – сейчас укажет мне на дверь». А генерал, наоборот: сам просиял, заулыбался, ему понравился комплимент! Представляете, Евгений Петрович, я же все выдумала, а оказалось, этот орден Святого Александра Невского – его самая дорогая награда, память о предотвращенном покушении на Государя. Вы бы видели, как он сразу смягчился! Тут же восторженно заговорил о балете и, по сути дела, тоже сказал:
– А с «подписантами» вашими что-нибудь придумаем, пускай благодарят Бога за ваше заступничество и ваш талант. По мне, так не мешало бы выслать их из столицы куда подальше, но вас это огорчит.
Вот так я и познакомилась с господином Скуратовым-Мининым – исключительно волей обстоятельств. Никогда и не подумала бы, что придется общаться с жандармским генералом, да еще в его служебном кабинете. Ну я и решила было, что вопрос исчерпан и знакомству на этом конец, а генералу-то все представилось в ином свете. Он. оказывается, только и ждал от меня какого-нибудь повода для ухаживания и мой банальный экспромт принял слишком близко к сердцу. Пытался провожать меня после спектаклей, присылал дорогие подарки, которые я неизменно отправляла назад, и, наконец, явился ко мне домой при полном параде – делать предложение. Я отказала наотрез, даже назвала его сватовство бесцеремонностью и кавалерийским штурмом. Этот отказ генерал вынес с достоинством дворянина, признался, что получил хороший урок, но не уходил, пока я не согласилась принять в память о нашем знакомстве и о тех чувствах, «которые навсегда останутся в его сердце», роскошный персидский ковер. По-моему, это было правильно: в первый и последний раз принять от него подарок: я видела, что генералу так будет легче расстаться с несбыточными надеждами. С тех пор мы встречаемся только случайно, как сегодня, и он ни разу не позволил себе напомнить о своих прежних намерениях. А я думаю, если бы не тот случай и мои неосторожные слова, печального вообще не произошло бы.
– Да полно вам, драгоценнейшая! – воскликнул Дольской, как показалось Ксении, даже слишком жизнерадостно. – Забудьте об этом совсем. О какой вине вообще можно говорить? Кавалер сделал предложение, дама отказала – история стара, как мир! Поверьте мне, очень скоро время залечит его рану. А нас ждет замечательный ужин, и все надуманные печали остались позади – ну, я прошу вас!
XVIII
Уже через пять минут метрдотель в ладном смокинге советовал князю и балерине, какое лучше выбрать место. Метрдотель, Андрей Мартыныч, оказался знакомым князя, частенько заглядывавшего к «Эрнесту». Он тут же подобострастно согнулся перед постоянным и желанным гостем:
– На самый изысканный вкус, ваше сиятельство – все, чего изволите, как всегда-с!
Мгновенно, откуда ни возьмись, появились два молодых официанта в белых пикейных жилетах, при белых галстуках и таких же перчатках, выбритые как гвардейские офицеры – до синевы, и застыли по сторонам от распорядителя. После «настоятельной» рекомендации «Мартынычем» самых свежих на его усмотрение закусок, горячих блюд, первых и вторых, разного рода напитков и, наконец, десертов (длинный перечень всех этих яств представлял собой искусное плетение французских словес по прочной великорусской канве), князь заказал для начала холодную осетрину с хреном, паштет из белых грибов и графинчик смородиновой, дама же ограничилась консоме [151]151
Консоме – бульон из мяса или дичи.
[Закрыть]с гренками, а также бокалом крымского муската с миндальным пирожным. Метрдотель в считанные секунды отдал указания своим подчиненным, и те. не сказав гги слова, ловко упорхнули исполнять.
– Не извольте беспокоиться, господа – у нас не бывает проволочек! – заверил «Мартыныч», обнажив золотую челюсть, и тоже удалился.
– У вашего Мартыныча просто витрина ювелирного салона – ослепнуть можно, – заметила балерина.
Дольской нагнулся к самому уху балерины и прошептал интригующе:
– Между прочим, у этого милейшего господина золото не только во рту – я подозреваю, что он имеет кругленький счет в «Crédit Lyonnais» [152]152
Банк «Лионский кредит», имевший свое отделение в Санкт-Петербурге.
[Закрыть].
Балерина так посмотрела на князя, что Евгений Петрович осекся:
– Assurément [153]153
Разумеется (фр.).
[Закрыть], это не наше… не мое дело.
Тут как раз принесли заказ. Вышколенные официанты сервировали столик и безмолвно застыли возле клиентов, готовые в любой момент наполнить бокал или прикурить папиросу (князь, впрочем, не курил). Опять подошел метрдотель проверить, как исполнен заказ. Ксения спросила своего спутника, можно ли сделать так, чтобы «не стояли над душой», и он тотчас дал понять прислуге, что сам позовет кого следует, если возникнет надобность.
– Как вам будет угодно-с, ваше сиятельство.
Наконец-то князь и балерина остались вдвоем, vis-à-vis. Венгерский оркестр заиграл темпераментный чардаш. Рыдали скрипки. Сердце обжигали звуки цимбал. Свечи плавились в жирандолях. Ксения видела, что Дольской глаз с нее не сводит, но никак не могла понять происходящего в душе, не могла разобраться – рада она столь пристальному вниманию или ей все же не по себе. Постепенно в глазах князя появился вдохновенноартистический блеск, и он стал наизусть декламировать:
Thou wast that all to me, love,
For which my soul did pine —
A green isle in the sea, love,
A fountain and a shrine.
All wreathed with fairy fruits and flowers,
And all the flowers were mine.
Ah, dream too bright to last!
Ah, starry Hope! that didst arise
But to be overcast!
A voice from out the Future cries,
«On! on!» – but o’er the Past
(Dim gulf!) my spirit hovering lies
Mute, motionless aghast!
For, alas! alas! with me
The light of Life is o’er!
No more – no more – no more —
(Such language holds the solemn sea
To the sands upon the shore)
Shall bloom the thunder-blasted tree.
Or the stricken eagle soar! [154]154
Из стихотворения Эдгара По «To one in paradise» («Той, которая в раю»):
В твоем я видел взоре.К чему летел мечтой, —Зеленый остров в море.Ручей, алтарь святойВ плодах волшебных и цветах —И любой цветок был мой.Конец мечтам моим!Мой нежный сон, милей всех снов.Растаял ты, как дым!Мне слышен Будущего зов:«Вперед!» – но над БылымМой дух простерт, без чувств, без слов.Подавлен, недвижим!Вновь не зажжется надо мнойЛюбви моей звезда.«Нет, никогда – нет, никогда»(Так дюнам говорит прибой)Не взмоет ввысь орел больной.И ветвь, разбитая грозой,Вовек не даст плода! (Перевод В. Рогова)
[Закрыть]
Девушка никогда не изучала английский, уловила только общий тон и смысл стихов – они были о крушении любовных грез, зато после этого, не переводя дух. Дольской прочел известную балладу Гёте о двух душах, которые страстно и нежно любили в земной жизни, но в ином мире не узнали друг друга; здесь Ксении было все предельно ясно – немецкий она знала в совершенстве. Князь читал еще и еще из разных поэтов, но все об одном: неразделенная любовь, трагедия. Ей стало невмоготу слушать: было жаль Дольского и себя тоже жаль, появилось гнетущее чувство какой-то неопределенной вины перед ним.
– Не нужно больше, прошу вас, Евгений Петрович! Это так печально! Может быть, о чем-то другом? Может быть, что-нибудь свое?
– Если бы вы могли видеть, как вам к лицу эта чувствительность! – вырвалось у князя. – Но я не стану продолжать. Когда-нибудь в другой раз непременно прочту вам из своего. Будет другое настроение, и я подберу что-нибудь жизнерадостное… Ах, вы теперь просто обворожительны – позвольте ваше здоровье, мадемуазель Ксения!
Балерина была приятно удивлена услышанным: «Вот как – он еще и поэт!» Между тем раззадорившийся Дольской, не дожидаясь разрешения, уже налил себе водки из графинчика, выпил, прочувствовав приятный жар в сочетании с пряным привкусом смородинового листа, аккуратно отрезал кусочек осетрины и, обмакнув в сметанный хрен, с удовольствием съел. Девушка, невольно следуя примеру, пригубила муската. Венгры на эстраде продолжали играть что-то свое, западающее в душу. Ксения заметила, что бокал ее опустел, когда почувствовала легкое опьянение. Ей вдруг захотелось услышать, как играет Дольской:
– Послушайте, князь, я, наверное, опьянела, и моя просьба покажется вам блажью, но все-таки… Очень хочется музыки!
Дольской не понял – оркестр ведь не прекращал играть.
– Нет, не этой… Вы могли бы сами исполнить что-нибудь? Я так люблю «Полонез Огинского»!
Князь встрепенулся:
– Для вас – все, что угодно! Погодите-ка! Сейчас будет полонез…
Он пробрался к эстраде и, подмигнув, тихо сказал дирижеру:
– Маэстро, вы на заказ играете?
– Разумеется-с. А что изволите? – с готовностью спросил «маэстро», убрав со взмокшего лба прядь седеющих кудрей.
Дольской открыл портмоне и вынул приличную пачку денег:
– Тогда, дорогуша, поиграйте сегодня в карты со своими мадьярами! А я здесь сам за вас сыграю.
Дирижер удивленно развел руками, остановил музыкантов, давая им понять, что работа уже закончена, князь же подхватил чью-то скрипку, со знанием дела взял несколько аккордов, и все, кто в тот вечер были в «Эрнесте», услышали чарующую мелодию «Прощания с Родиной». В зале стало тише – разговоры за столиками почти смолкли, а оркестранты восторженно раскрыли рты. Дольской вошел во вкус и сыграл несколько любимых бешеных каприсов Паганини, потом что-то из «Цыганских напевов» Сарасате.
Но на этом импровизированное выступление князя не закончилось, а лишь перешло в другую область музыкального творчества: теперь он предстал перед публикой в качестве незаурядного оперного певца. Начал Евгений Петрович со всем известной арии Демона [155]155
Из оперы А. Г. Рубинштейна «Демон».
[Закрыть], причем его могучий бас трудно было отличить от шаляпинского, затем, не делая перерыва, он исполнил арию Ромео из оперы Гуно, как полагалось для данной партии – лирическим тенором, со всеми особенностями манеры Собинова. Когда большинство слушателей еще не опомнились от столь неожиданного вокала, кто-то в восторженном тоне выразил всеобщее желание:
– А вы не могли бы исполнить что-нибудь еще?
«Его сиятельство» снисходительно улыбнулся и продолжал петь Гуно – теперь уже из «Фауста», но… женским голосом! Да-да, это была ария Маргариты, превосходное сопрано, в котором посетители Императорских театров безошибочно угадывали лирико-колоратурные неждановские обертона. Казалось, голосовой диапазон этого человека не имеет границ и он один вмещает в себя целую труппу оперных корифеев – любая классическая партия была ему по силам!
Из зала раздалось сразу несколько возгласов:
– C’est magnifique! Qui est-ce? [156]156
Это великолепно! Кто это? ( фр.)
[Закрыть]
– Это колоссально, господа!
– Браво, просим, просим!
Под занавес Дольской снова «вернулся» в шаляпинский регистр: заглушая всеобщие аплодисменты, торжествующе прогремело Мефистофелево «Люди гибнут за металл…».
Пришедшие поужинать господа не ожидали, что попадут на концерт всесторонне одаренного виртуоза, для большинства это было приятным сюрпризом. Выждав, когда окончится княжеский триумф, к эстраде степенно подошел метрдотель и предупредительно осведомился:
– Ваше сиятельство, а может, горяченького подать? Утомились – самое время откушать чего-нибудь сытного.
Князь поблагодарил «Мартыныча» за заботу, попросил шниц по-венски и сухого красного вина к нему. Он ослабил узел галстука, отдышался, но тут какой-то каверзник из-за столика ехидно спросил:
– Господин музыкант, что вы все на скрипочке? Поупражнялись бы на фортепиано!
Дольской с невозмугимым видом сел к роялю и в качестве «упражнения» исполнил несколько сложнейших импрессионических прелюдий. Этого было вполне достаточно, чтобы никто больше не сомневался в мастерстве Дольского и как пианиста. Под восторженные возгласы и рукоплескания присутствующих он наконец вернулся в общество Ксении Светозаровой.
– Вам понравилось? – с надеждой спросил князь.
Балерина ответила не задумываясь:
– Сказать так было бы слишком скупо – ваш музыкальный дар выше обыденных оценок! Вот только: что вы играли в самом конце?
– Клод Дебюсси. Это лучшее, что я знаю из современных авторов, – музыка впечатлений, мелодика будущего!
– Вот именно – будущего, – подчеркнула Ксения. – Для моего традиционного вкуса слишком непривычно. Свобода выражения уместна до известных границ… Но я, возможно, слишком консервативна.
– Вы бесподобны, драгоценнейшая! – коротко определил Дольской и принялся за шниц под кахетинское.
Балерина смотрела на него и молчала, точно собираясь поделиться чем-то. что ее беспокоит. Наконец, оглядевшись, решилась сказать:
– Вы знаете, князь, я подозреваю, что за мной следят. И раньше замечала что-то подозрительное, а теперь почти уверена. Их трое, все чем-то похожи друг на друга, я бы сказала, субъекты без внешности и одеты одинаково. Эти люди меня везде преследуют: на спектаклях; оправляясь на гастроли, я сталкиваюсь с ними на вокзале, даже во Франции они постоянно не давали мне покоя. А в последнее время замечаю их на улице, в обществе, в самых неожиданных местах, – она перешла на шепот, – и я догадываюсь, откуда они!
– При вашей проницательности нетрудно догадаться, – довершил ее умозаключения Евгений Петрович. – Я думаю, из того самого ведомства, может быть, даже лично от небезызвестного вам любителя кавалерийских сапог. Как бы то ни было, имейте в виду, что вам угрожает опасность – с этими шутить не стоит! Слушайте, а давайте я их выслежу и добьюсь от них признания, что им от вас нужно?
Ксения неуверенно произнесла:
– Вы полагаете, в ваших силах справиться с такими людьми?
– Уж поверьте, драгоценнейшая, собственные возможности я знаю, а использовать их ради вас доставит мне истинное наслаждение. Я на все для вас готов! – Князь сгоряча осушил полный бокал вина. Балерина иронически прищурилась:
– А если я попрошу луну с неба?
– Дайте мне точку опоры, и я…
– Ай да князь! Вы, оказывается, еще и физик! – Ксения всплеснула руками.
– Ради вас я готов быть физиком, философом, менестрелем – кем угодно.
– Теперь я вижу, что бывает, когда водку мешают с вином, – качая головой констатировала балерина.
– Смейтесь, шутите – это так вам к лицу! – парировал Дольской. – Вот хотите, я сейчас же распоряжусь, чтобы перекрыли Невский, а мы будем кататься на белых лошадях? Не верите?
– Верю, верю… только не хочу! Мне и здесь очень уютно.
– Я открою музей балета имени божественной Ксении Светозаровой…
– И в витринах будут выставлены мои истертые до дыр пуанты, истрепанные пачки, да? Кто же будет посещать этот «божественный» музей?
– Как кто – мы с вами! – не унимался князь. – Ни одного поклонника туда не пущу! Это будет закрытый музей – все будут о нем знать, но никто не сможет туда попасть. Сам буду его шефом, а вас назначу главной хранительницей. Я вообще объявляю вас Главной Актрисой в Мире!
Ксении начинала нравиться эта игра:
– Наконец-то – всю жизнь мечтала побыть главной! Сама буду выбирать себе партии… А новое почетное звание выше Заслуженной артистки Императорских театров?
– Безусловно – ведь это не звание, а Тbтул! К вам будут обращаться примерно так: Ваша Творческая Непревзойденность!
– Впечатляет. Значит, вы, князь, готовы исполнить все, что я хочу?
Вместо ответа князь достал откуда-то маленький блокнотик в золотом переплете с золотым же обрезом и крохотным карандашиком, приготовился записывать.
Ксения приняла самый серьезный вид и торжественно изрекла:
– Не хочу быть главною актрисой, хочу быть Владычицей морскою, чтобы жить мне в Окияне-море, и вы были у меня на посылках!
– Слушаю и повинуюсь! Только имейте в виду: в море мокро, а я и так уже у вас на посылках – по собственной воле.
Она выдержала многозначительную паузу, потом уверенно заявила:
– Я не хочу быть никем… Я уже есть – меня вполне устраивает такой status quo, как говорили древние.
– Я не древний. Я вполне современный человек и подозреваю, что ваше тайное желание быть дамой-авиатором.
Сквозь смех балерина едва смогла проговорить:
– Нет! Никогда! Разве вам неизвестно, что дамы боятся высоты?
– Это вы, достигшая недосягаемых творческих высот? Ну-у, тогда я сам научу вас управлять аэропланом и, таким образом, все исправлю.
– Так вы, выходит, можете все исправить… Вы что же, ВСЕ можете?!
Князь утвердительно кивнул:
– Решительно все… но только с вашей помощью, мадемуазель Ксения.
– Ай-я-яй, Евгений Петрович! Зачем вы до сих пор скрывали от меня свой незаурядный актерский дар? – Она в шутку погрозила тонким пальчиком. – И вообще в вас просто какой-то неисчерпаемый кладезь дарований!
– От вас я и не думал ничего скрывать, ни сном ни духом. Черпайте сколько угодно – этот кладезь отныне ваш!
Тут они оба захохотали – им было хорошо в этот вечер.