Текст книги "Датский король"

Автор книги: Владимир Корнев

II

Ночью он пытался заснуть, но куда там: занозой в мозгу сидела единственная мысль: «Я здесь буду отсыпаться?! Скульптура почти наверняка сейчас стоит в пустой столовой совершенно пустого дома, а драгоценное время уходит!» Сознавать такое положение было невыносимо, и Звонцов отважился на очередную авантюру: срочно отправиться за статуей, хотя бы убедиться, что она там, увидеть, пощупать…

Незаметно покинуть особняк после полуночи было совсем не сложно: во-первых, никто, разумеется, не ограничивал действий гостя из Петербурга, во-вторых, никто не тревожил его понапрасну, а прислуга появлялась только по его собственному вызову (в спальне Звонцова для этого имелась специальная кнопка, как в хорошем отеле), в-третьих, по неизменным правилам любого добропорядочного немецкого дома, здесь рано отходили ко сну. Скульптор бесшумно вышел в сад, аккуратно прикрыл за собой калитку и оказался на улице. Весь город спал, а Вячеслав Меркурьевич наконец-то почувствовал прилив энергии, предвкушая близость вожделенной цели заграничного вояжа и надеясь, что никто и ничто не помешает ему добиться своего. Через каких-нибудь десять минут он был уже на месте. Окна здания были уже темны. «Если здесь кто-то и есть, только сторож. Старый добряк наверняка десятый сон видит – все они страшные сони, эти добряки». Звонцов помнил, как в прежнее время сторож по ночам носа не казал из своей каморки под лестницей, и йенскому студиозусу было очень удобно возвращаться на квартиру никем не замеченным, если он засиживался допоздна в Bierstube [230]230
  Пивная (нем.).


[Закрыть]. «Подъезд тогда был постоянно открытым. Если и теперь не закрыто, завтра же зайду в кирху и пожертвую…». Сколько марок он пожертвует, ваятель так и не успел решить: дверь спокойно подалась, и на радостях он забыл свою предыдущую мысль. В подъезде тускло, экономно горела единственная «дежурная» лампочка, и то освещала только малое пространство Erdgeschoß [231]231
  Первый этаж (нем.).


[Закрыть]перед лестницей, из-под которой слышался мирный старческий храп. Удачливый злоумышленник, как лунатик, на ощупь ринулся на второй этаж в пресловутую столовую. Память и в темноте безошибочно подсказала ее расположение, но рука тщетно пыталась нащупать холодную медную ручку последней на пути к цели дубовой преграды. Ладонь мгновенно вспотела. В замешательстве Звонцов сделал шаг вперед и… тут же растянулся на полу, споткнувшись о какой-то несуразный предмет. Испуг пробежал по телу электрическим разрядом, но скульптор рефлекторно непереводимо выругался, пожалев, что, перестраховываясь, до сих пор не включил захваченный с собой карманный фонарик. Когда же «зажег», Вячеслав Меркурьевич увидел рядом с собой перевернутый венский стул. Он снова выругался, но уже про себя: как нарочно, привычку прислуги Флейшхауэр загораживать дверной проем стулом Звонцов забыл. Хорошо еще ногу не сломал и шума не наделал. «Ну, теперь смелее вперед – нас ждут великие дела!» Он достал фонарик, и желтоватый луч прорезал ночной мрак просторного помещения. Скульптор вспомнил давешний сон и осветил длинный обеденный стол – на гладкой поверхности благородного дерева не было ни единого предмета. Там, где некогда стояла массивная тумба с камнем-пьедесталом, напоминавшим Вячеславу Меркурьевичу Броккен, а на этом необработанном монолите – сама статуя, как раз за местом, которое в обеденный час всегда занимала хозяйка, на полу теперь виднелся только расплывчатый белесый след и на выцветших обоях продолговатое темное пятно, точно тень его бесценного подарка. «И это все, что осталось от скульптуры?! Не может быть, не желаю знать… А может, ее и отсюда украли?! Нет, не верю!!!» В возбуждении Звонцов стал бродить по комнате, осматривая и обшаривая каждый угол. Вячеслав Меркурьевич даже зачем-то залез под стол, но и там его поиски не имели результата. Луч фонарика наткнулся на какую-то нишу в стене: «Не тайник ли?!» Это было всего лишь углубление, где когда-то помещалась кадка с пальмой. Искать дальше было бы полным безумием, но тогда Звонцов опять терял надежду на избавление от своих «мучителей». Он заметался по столовой, ища, на чем выместить злость. На глаза ему попался пресловутый стул у входа: «Ах ты, сволочь! Из-за тебя все не заладилось!» Звонцов нацелился в него ногой, но, не рассчитав удара, промахнулся, изо всех сил саданул по дверному порогу и, воя от боли, упал во второй раз – теперь уже на спину. Он чудом не расшибся, однако искры из глаз посыпались, и сознание на миг померкло. Лежа на полу, бедный ваятель вынужденно уставился в потолок, пассивно раскинув руки. Ему вообще не хотелось вставать, думать… Тут-то он и заметил странный квадрат под самым потолком, дрожащей рукой направил на него фонарик – наверху был настоящий лаз-дверца – то ли на антресоль, то ли еще куда-то. Азарт «искателя сокровищ» буквально подбросил Звонцова. Он твердо стоял на ногах, точно минуту назад не было никакого падения. Только ухватился рукой за дверной косяк, пытаясь подпрыгнуть как можно выше. Тут же сверху тихо опустилась раздвижная лестница до самого пола (видно, ночной гость случайно нажал какую-то кнопку), а дверца отскочила сама под давлением пружины изнутри. «Германский ум неистощим на выдумки – все механизировано! – изумился Звонцов. – Осталось только в душу человеческую залезть с этой техникой. И залезут, дай срок!» Из лаза повеяло холодом неизвестности. Не задумываясь, ваятель вскарабкался по лесенке и оказался в неведомом пространстве. Освещая себе дорогу. Вячеслав Меркурьевич двинулся вперед. Помещение оказалось куда больше, чем можно было предположить. – целая анфилада уютных комнат. По сути, это было вполне комфортабельное по немецким меркам жилье. «Так вот оно какое, собачье „логово“, куда Флейшхауэр никого не пускала! Не слишком ли комфортно для конуры?»

Перед Звонцовым открывались просторные апартаменты, тщательно и со вкусом меблированные, с картинами в тяжелых рамах. В одном из помещений была даже библиотека – длинные ряды тисненных золотом корешков поблескивали при свете фонарика. Скульптор удивленно разглядывая интерьер той части дома, где никогда не был, к тому же он все никак не мог взять в толк: зачем собаке столько места и роскошь, в которой не всякий человек нуждается? Наконец, в центре круглой залы с колоннами он увидел большой замшелый камень – тот самый «кусок Броккен», который Флейшхауэр использовала в качестве пьедестала для звонцовского дара, но теперь вместо скульптуры на нем возвышалась собачья урна, задрапированная траурным крепом. Ваятель вспомнил «поминки» Адели и как скорбящая фрау точно таким же черным покровом укутала урну с прахом «несчастной». Он и тогда еле вытерпел безумную церемонию, а сейчас брезгливо отвернулся: «Смена причуд вполне в духе старой сумасбродки – бронзовую любимицу заменил домашний мемориал с захоронением четвероногой. Только эпитафии не хватает. Сентиментальная дура!» Раздраженный Звонцов осмотрел все помещения – «валькирии» не было нигде. Вместе с разочарованием подступила усталость, когда Вячеслав Меркурьевич остановился в маленькой комнате, по всем признакам – тайном кабинете самой Флейшхауэр. Из обстановки здесь более всего выделялся массивный письменный стол на мощных точеных опорах толщиной со ствол порядочного дерева.

Луч фонарика скользнул по его поверхности и высветил газетный лист. Звонцов взял газету с зеленого сукна, нащупал дрожащей рукой сначала спинку стула, затем сиденье, а ноги сами подогнулись в коленях. Перед ним оказался номер «Berliner Zeitung» [232]232
  «Берлинская газета», периодическое столичное издание.


[Закрыть]за осень 1913 года. Небольшая статья была обведена жирным красным карандашом и вдобавок снабжена отметкой «NB!». Это был отчет с аукциона «Дрюо», упомянутого Смолокуровым во время делового разговора в бане: «Во второй декаде ноября в Париже прошел очередной аукцион предметов искусства „Дрюо“. Очередные торги, как и предполагалось, стали одним из важнейших событий этого года в художественной жизни Европы и уже привлекли внимание самых авторитетных меценатов, коллекционеров, ценителей прекрасного из разных концов Старого и Нового Света. На этот раз было выставлено на продажу малоизвестное полотно Ван Дейка, несколько новых работ господина Боннара, а также оригинальные натюрморты вошедшего в моду живописца, талантливо экспериментирующего под псевдонимом „КД“. „Дрюо“ всегда приносит самые неожиданные сюрпризы. Нынешнее увлекательное действо в этом смысле тоже не стало исключением. Настоящей сенсацией стала продажа нескольких полотен из так называемого „железного“ цикла живописца „КД“ по баснословной цене (в статье была указана сумма в несколько миллионов франков, при виде которой у Звонцова захватило дух). Покупатель – представитель весьма известного греческого рода, зато личность самого автора шедевров остается загадкой, несмотря на то что его творчество известно ценителям уже несколько лет. Кроме видной общественной деятельницы. меценатки мадам Флейшхауэр, пользующейся высоким авторитетом в кругах европейской духовной элиты и представлявшей на аукционе интересы таинственного „КД“, никто никогда не видел восходящую звезду живописи. Неизвестно ни его полное имя. ни местопребывание. Между тем эта персона окружена невероятными слухами, усердно тиражируемыми европейской прессой разного уровня – от респектабельных изданий до бульварных газет. В целом ..КД“ представляется уникальной, всесторонне одаренной личностью, создателем стиля в искусстве, отражающего новейшее направление эстетической и философской мысли, а его работы – знаками грядущей культуры сверхчеловечества, уходящей корнями в арийскую древность. Что ж, истории искусства известны примеры подобных творцов – затворников, созидающих свои неординарные произведения в доступном только им замкнутом мире творческой фантазии и предпочитающих сам процесс творчества публичной известности и шумной светской жизни, нарушающей их внутреннюю цельность и гармонию. Вспомним, однако, евангельскую мудрость, гласящую: „Все тайное когда-нибудь становится явным“ и оставляющую нам надежду, что рано или поздно возмужавший. маститый художник, которому уже не будет страшно искушение славой, возможно, откроет себя миру».

Подобной публикации в «случайно» подвернувшейся газете Вячеслав Меркурьевич никак не ожидал увидеть: «Вот уж действительно сюрприз! Ну и жук Евграф Силыч! Понятно, что я давно продал ему эти картины, и он распорядился ими по своему усмотрению, но мог бы меня поставить в известность, хотя бы из приличия! Каков скромник! Еще бы, цены-то взвинтил такие, что в сравнение не идут с моим гонораром пятилетней давности, вот и постеснялся… А «добрая фрау» тоже хороша – связалась с этим жуком! Конечно, зачем им со мной делиться?!» Последнее было всего обиднее для Звонцова – «важные господа» уже исключили его из своей игры, вышвырнули, как паршивого щенка, за дверь. Рассуждения автора статьи об «уникальной личности „КД“ на таком фоне оставили его равнодушным, и вообще репортеры в очередной раз вызвали у скульптора презрение: «Журналистская братия, как всегда, самоуверенна до тупости. Им и в голову не приходит, что настоящего „КД“, русского самоучку, вряд ли когда-нибудь узнает не то что „мир“, но и сама мадам Флейшхауэр, и даже „всемогущий“ Смолокуров! А в общем, это даже замечательно – для меня-то прежде всего! И справедливо… И не дай Бог им узнать…». Сама же ситуация, в которой он никак не предполагал оказаться, виделась Звонцову прескверной: попал черт знает в чье логово, крутом сплошная мистика и обман, а главное – скульптуры в доме точно нет и искать больше негде. «Что же делать, что?!» – он обхватил руками измученную голову и впал в безысходное, отупляющее оцепенение. Когда Звонцов совладал с этой каталепсией, за окном уже светало. Ваятель спохватился, вскочил, выключил фонарик, напоследок оглядел кабинет и увидел большой квадратный сверток, небрежно прислоненный к подоконнику. Прежде чем развернуть, он подумал: «А нужно ли? Черт знает, что здесь еще может храниться!», но ветхая тряпка уже затрещала на остром углу, обнажив сверкнувшее чеканное серебро. Сорвав ветошь, он увидел убранный в роскошную ризу образ: жемчуг, драгоценные камни, самоцветы. И лик – самое главное, лик, который нельзя было спутать ни с каким другим! Это был тот самый образ Николая Угодника, который Смолокуров заказал в подарок для своей неотразимой балерины! Звонцов поднес его ближе к лицу, чтобы окончательно убедиться, что не ошибся, – сомнений не оставалось никаких.

Именно у этой иконы он просил удачи в делах. «Значит, воры украли ее прямо из храма? Дерзко, ничего не скажешь! Нужно было еще переправить через границу, доставить сюда… Ха-ха! Что же тогда получается? Неужели это… как она здесь оказалась? Ха! И кто же эти воры?»

Скульптор, вцепившись в икону, буквально впился взглядом в лик угодника: «Николушка, сделай что-нибудь! Я ведь погибну здесь, а ты можешь попросить Господа, и Он простит меня, путаника… Помоги понять, в какую паутину я попал, вразуми, Николушка!» И тут Звонцову показалось, что с иконы на него смотрит не святой Николай Чудотворец, а его единственный, им же самим обманутый друг Арсений Десницын! Это был точно знак свыше, по крайней мере Вячеславу Меркурьевичу хотелось верить, – он видит глаза Арсения, верить, что тот подает ему добрый знак из далекой России и не держит зла на попавшего в беду скульптора. Мгновенно возникла шальная мысль забрать образ с собой, но Звонцов не осмелился на подобный поступок: если бы пропажу обнаружили, он вряд ли успел бы выкрасть статую и уехать. «Нет! Этого никак нельзя делать!» – решил скульптор. Ему нужно было немедленно покинуть дом, и он чудом успел уйти незамеченным – сторож уже проснулся, кряхтел в своей каморке, но не выходил – видимо, был занят бритьем. «Это все Никола, это Сеня меня вспомнил!» – Скульптор не терял надежды достичь цели поездки. еще верилось в успешный исход.

III

В особняке ночного отсутствия русского гостя, к счастью, тоже не заметили. После завтрака фрау предложила «дорогому Вячеславу» прогулку в старинном Веймарском парке. «Похоже,.она никогда не потеряет интерес к познавательным экскурсиям», – подумал он, вспоминая, как пять лет назад передовая дама регулярно просвещала таким образом молодых людей из Петербурга. Герцогский парк «Бельведер» и тогда был излюбленным местом ее отдыха – видимо, Флейшхауэр казалось, что так она общается с тенью самого Гёте. Звонцов не стал отказываться: с одной стороны, не посмел вызвать ее недовольство, с другой – надеялся, что во время прогулки как-нибудь, незаметным, хитрым образом, ему удастся хоть что-то выведать о судьбе своего подарка! Однако он понимал: нужно быть предельно осторожным.

Фрау повела Звонцова прозрачной аллеей вблизи тихого Ильма, едва подернутого льдом у самой береговой кромки. Задумчиво любуясь ажурными ветвями буков и каштанов, она пустилась в рассуждения о прелестях садово-парковой культуры:

– Это, Вячеслав, самый старый образец английского стиля в наших местах. Такой вот вид он имел еще в конце восемнадцатого века… Да знаете ли вы, что такое настоящий английский парк? Очень хорошо написано об этом в одной книге того времени. Я попробую воспроизвести как можно ближе к тексту: «В простом и благородном вкусе созданы английские сады – они точно хотят слиться с нетронутой природой… Это не надуманный стиль – он не приукрашен. а лишь подчеркнут предметами, навевающими раздумья и возбуждающими светлые и глубокие чувства. Немногочисленные искусственные украшения деликатно дополняют естественную натуру. Мост сооружается через воду, и дорожка мудро подводится к ней, а не вода специально подводится ради сооружения моста. Деревья не принуждают насильно одно к другому, не стригут по ранжиру, как в подобном шахматной комбинации французском «геометрическом» саду, а бережно выращивают с расчетом, чтобы впоследствии создать впечатление, будто бы мать-природа сама их здесь рассадила, а рука человеческая, ведомая свыше любовью к прекрасному, была ей в том единственно только помощницей». Очень тонко подмечена главная идея стиля. И мне кажется, что «Бельведер» наилучшим образом иллюстрирует эти слова, не правда ли?

Звонцов промычал что-то в знак согласия: вокруг были стильные мостики, лестницы в скалах, но глаз одержимого ваятеля и здесь невольно, подсознательно искал единственную нужную ему скульптуру, так что при виде любой попадающейся на пути статуи у него внутри что-то вздрагивало.

– А ведь разбивкой этого парка руководил великий Гёте по просьбе Веймарского герцога Карла Августа. Он сопровождал его в поездках в Дессау-Верлитц, и именно верлитцкий парк явился образцом для нашего. Сад заложили в 1776 году, и с тех пор Гёте пестовал его почти пятьдесят лет…

– Это действительно потрясающе! – притворно поддакнул Вячеслав Меркурьевич, еле сдерживаясь, чтобы не зевнуть, – скука и усталость одолевали его. – Подумать только – почти полвека!

Фрау чуть не прослезилась:

– Вот и вы тоже поражаетесь, умиляетесь – все здесь настраивает на элегический сентиментальный лад, поэтому я не могу без Веймара, без этого парка… Посмотрите, говорят, вон там, под этим величественным дубом почти сорокалетний поэт впервые встретился со своей возлюбленной, двадцатитрехлетней Кристианой, которая стала его музой на долгие годы! Как это возвышенно трогательно! – Флейшхауэр не могла остановиться, стала экзальтированно цитировать Иоганна Вольфганга. – Вы помните вот это из «Вильгельма Мейстера», из «Миньоны»? Это мое любимое, сокровенное:

 
Kennst du das Haus? auf Säulen ruht sein Dach,
Es glänzt der Saal es schimmert das Gemach
Und Marmorbilder stehn und sehn mich an:
Was hat man dir, du armes Kind, getan?
Kennst du es wohl?
Dahin! Dahin!
Möcht’ich mit dir, о mein Beschützer, ziehn? [233]233
  Из стихотворений, включенных в роман «Годы учения Вильгельма Мейстера» (1796) («Песня Миньоны»).
Ты видел дом? Великолепный фризС высот колонн у входа смотрит вниз,И изваянья задают вопрос:Кто эту боль, дитя, тебе нанес?Ты там бывал?Туда, тудаУйти б, мой покровитель, навсегда.  (Перевод Б. Пастернака)


[Закрыть]
 

Скульптор не верил своим ушам: «На что это она намекает, престарелая Миньона? Уж не на свой ли особняк? Выходит, я – „дитя“ и ее „покровитель“… Белены объелась, фрау, – как это понимать? Неужели вообразила себе что-то романтическое?! Да уж, во всем хочет брать пример со своего кумира – тот был известный женолюб до самой старости… Ну, попал я в историю!» Он до сих пор не придумал, как намекнуть на статую, а теперь и вовсе был поставлен в тупик:

– Это так трогательно, фрау! Я не мог и ожидать; я не предполагал даже… Но я должен вам сказать, что, вероятно, скоро уезжаю… Понимаете, мне некогда ждать Смолокурова – вы не могли бы поторопиться с поисками покупателя для моей картины?

Флейшхауэр покраснела, повернулась спиной к «дорогому Вячеславу», посмотрев на сонный Ильм, неторопливо ответила:

– Я учту вашу просьбу, хотя, конечно, жаль, что, не успев приехать, вы собрались назад… Напрасно так волнуетесь, мой молодой друг. Мы, немцы, – люди строгих правил и привыкли скрывать свои чувства, но разве дама, даже в моем возрасте – откуда вам, впрочем, знать, сколько мне лет? Разве не может немецкая фрау позволить себе хотя бы немножко быть сентиментальной, помечтать, вспомнить любимые строки? А вы, я чувствую, вообразили себе уже невесть что…

Тут она резко обернулась назад и пристально посмотрела на Звонцова, в самые глаза заглянула:

– Ведь так?

– Нет, что вы, – Вячеслав Меркурьевич не знал, куда деваться от этого взгляда веймарской провидицы. – Я вам обязан, дорогая фрау Флейшхауэр, благодарен за столь радушный прием, за то, что не забыли своего давнего стипендиата, просто в Петербурге у меня тоже есть дела, заказчики…

– Зачем же вы так занудствуете, Вячеслав! Успокойтесь, отдохните, а заказчики… Знаю я ваших заказчиков – мы все вечно чем-то заняты, а если честно признаться, то и дел-то неотложных нет, и заказчики всегда подождут, даже если они и вправду не дают вам прохода. Мой совет: отдохните-ка лучше от них, раз есть такая возможность… В России сейчас морозы, мрачно, неуютно, а здесь превосходная, мягкая саксонская зима – можно вот так гулять по аллеям старого парка, беседовать об искусстве, о литературе… Или вы уже потеряли вкус к прекрасному? Судя по вашему последнему пейзажу, такого не скажешь! Бросьте-ка свою хандру, вы ведь не англичанин, и не уподобляйтесь лорду Байрону – это давным-давно не в моде. Можете оставаться здесь сколько угодно, творить.

Звонцов, не зная, как еще возразить, съязвил:

– Спасибо, но в прошлый раз мне это слишком дорого обошлось!

– А вы, оказывается, злопамятный молодой человек! – покачала головой Флейшхауэр. – Это. как говорят у вас на родине, «было давно и неправда», а еще говорят: кто старое помянет, тому глаз вон. Зато сейчас все будет совершенно безвозмездно, и не только из моих добрых чувств к вам – сейчас я вам больше доверяю, чем пять лет назад. Заметьте, Вячеслав, я сама делаю такое предложение – разве прилично огорчать даму отказом?

Они все шли по чуть припорошенной снегом аллее. Ваятель молчал, обезоруженный таким натиском почтенной мадам.

– Nun gut! [234]234
  Вот и замечательно! (нем.)


[Закрыть]Я рада, что вы согласны. Кстати, будьте так любезны, спуститесь сегодня вечерком ко мне – я отдам вам книги, которые вы в спешке забыли забрать с собой.

«Что там еще за книги?» – напряг память Звонцов.

– Наверное, это какие-то старые учебники, конспекты лекций.

– Возможно. Прислуга их собрала, вся стопка у меня. Я их не развязывала и не смотрела. Собственность – понятие священное, так что вечером жду вас у себя и никаких возражений не принимаю. Таков мой каприз, если хотите!

Вячеслав Меркурьевич сознавал, что больше не следует раздражать опасную немку, к тому же солнце проглянуло сквозь облака, подобные пышным немецким перинам, и на душе стало легче. Он почувствовал себя увереннее: «Ничего не узнал сейчас, ну и что? Вечером, возможно, представится более подходящий повод… Терпение! До сих пор так терпению и не научился – в серьезном деле торопливость может разом испортить все».