Текст книги "Датский король"

Автор книги: Владимир Корнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 52 страниц)

Он знал, что каждый день пребывания в Германии будет тяжел, все время следует ожидать каких-то неожиданностей, и завтрашний не обещал быть исключением, поэтому решил отоспаться хорошенько и к завтраку не вставать, но это намерение оказалось только благим пожеланием.

VIII

Уже в восемь часов утра Звонцов был разбужен камердинером, который сухо и без особых церемоний сообщил «господину художнику», что хозяйка хотела бы видеть его у себя, и как можно скорее. Разумеется, тот сразу подумал – немка о чем-то догадывается, хотя предполагать, что ночью в библиотеке «соглядатая» кто-то заметил, было глупо – в этом случае он бы уже, наверное, разговаривал сейчас с Ауэрбахом, а не с камердинером. Но, может, библиотечный вахтер доложил ей, что он целый день провел в читальном зале, а вовсе не в ностальгических прогулках по Веймару? Во всяком случае, одеваясь, Звонцов так и не смог хорошенько завязать галстук – руки не слушались, сюртук он надевал и застегивал дольше обычного, чертыхался. Даже слуга, вызвавший его наверх, в таком состоянии показался ему очень похожим на одного из «верных людей», уносивших картины из мемориального зала-амфитеатра. Наблюдательная фрау заметила, как часто дышит русский гость:

– Guten Morgen, mein Freund! [249]249
  Доброе утро, друг мой! ( нем.)


[Закрыть]Да вы, я смотрю, запыхались. Не рассчитывала, что столь буквально воспримете мою просьбу – это приятно, но не обязательно было так уж торопиться. У вас в подобных случаях говорят «мчаться сломя голову», верно?

– Да, так говорят, – только и мог ответить Звонцов.

– Видите ли, mein Freund, – продолжала Флейшхауэр, не меняя благодушного тона. – Я, конечно, оторвала вас от сна, но на то есть веские причины. Во-первых, мне хотелось поскорее обрадовать вас: вчера вечером у меня был человек, который так восхищен пейзажем, что готов купить его сразу, не торгуясь, за очень приличную сумму – пятьдесят тысяч рублей. Форма расчета не имеет значения: он может заплатить в любой валюте, в золоте, если так вам будет угодно, но господин это серьезный, занятой – нужен ваш срочный ответ. Признаться, я его уже обнадежила и уверена, что лучшего варианта нам не найти.

От названной суммы у Звонцова «в зобу дыханье сперло», он даже расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Когда речь шла о больших деньгах, скульптор впадал в «священный трепет» и ничего не мог с собой поделать. Он только кивнул головой в знак согласия.

– Очень хорошо. Я знала – вы достаточно благоразумны и не упустите того, что само идет в руки. Но теперь второе, то, что тревожит меня, и вас, думаю, обеспокоит тоже.

Вячеслав Меркурьевич насторожился как мог, хотя в ушах все еще звучало сказочной музыкой число со многими нулями – сумма, предложенная за картину.

– Мне кажется, Вячеслав, что цветовая гамма вашего пейзажа блекнет, такое впечатление, что ее уникальный оптический эффект ослабевает. Если я права, можно как-то его восстановить, освежить? Это просто необходимо! Вы же должны понять: сделка состоится, но вдруг произойдет самое худшее, полотно утратит ценность. и что тогда? Я не хочу ставить на карту свою репутацию, вам, разумеется, тоже ни к чему международный скандал, а ведь тогда его не избежать. Вячеслав, сделайте же все возможное, чтобы не случился конфуз, только на вас вся надежда! Вы автор, вам, так сказать, и кисти в руки.

«Понятно! Йенц напророчил, и фрау ему поверила… Наверное, и в самом деле что-то такое происходит – знать бы мне десницынские секреты, может, разобрался бы». – быстро рассудил Звонцов. Он и сам заметил почти сразу после кражи какую-то перемену цвета на холсте, но до сих пор не хотел верить в это. «Может быть, чем слабее освещение, тем сильнее внутреннее свечение, а при дневном, ярком свете оно почти незаметно?» Так или иначе, ему опять ничего не оставалось, как выкручиваться, и Звонцов поспешил заверить обеспокоенную немку:

– Не стоит так беспокоиться, госпожа Флейшхауэр! Работа из моих самых последних. Краски, наверное, недостаточно просохли, но, когда высохнут окончательно, пейзаж не потускнеет и будет по-прежнему лучиться – я гарантирую как автор! – Он знал, на чем сделать особенный акцент для убедительности. – Ведь это мистический свет, фрау, у него сверхъестественная природа, которая сильнее всех законов физики.

Антропософка прислушалась к сказанному, точно пытаясь догадаться, лукавит художник или говорит правду. Она спросила, стараясь заглянуть в самые глаза Звонцова:

– Но, может, вы все-таки как-то закрепите эти мистические свойства, чтобы исключить все сомнения, избежать непредвиденных перемен? Кстати, Вячеслав, не могли бы вы рассказать мне, как же удалось добиться такого эффекта? До сих пор вы молчали, а я не спрашивала. Но мне так интересно было бы узнать.

Лицо Вячеслава Меркурьевича приобрело одухотворенно-волевое выражение, какое бывает у одержимых поиском неизведанного экспериментаторов:

– Да. Сейчас могу признаться: мной изобретен оптимальный состав красок, позволяющий достигнуть в живописи того, что никому до сих пор не удавалось. Здесь не просто подбор химических компонентов, а сложная архиформула – это алхимия, госпожа Флейшхауэр. Вы первая, кому я рассказал о своем достижении, однако саму формулу не намерен открывать никому – и вам тоже, уж простите. Пусть этот секрет уйдет со мной в могилу… – Звонцов нарочито скорбно потупил взор, но тут же встрепенулся. – Впрочем, если кто-нибудь даже его раскроет, то не сможет им воспользоваться в полной мере: это формула «под мою руку». Моей манеры письма не в состоянии воспроизвести ни один профессионал, даже самый талантливый копиист-стилизатор.

Фрау вопреки опасениям скульптора не стала настаивать на раскрытии секрета:

– Воля ваша, дорогой Вячеслав. Я только хотела сообщить вам, что картину у меня заберут через месяц, и мне кажется, не помешало бы за это время на всякий случай хотя бы укрепить красочный слой, или как это там правильно называется у реставраторов. Видите ли, иначе я буду чувствовать себя неуверенно и не избавлюсь от опасений. Но вы посмотрите сами, есть ли основания волноваться?

С этими словами Флейшхауэр подошла к задрапированному пейзажу и приподняла завесу. Теперь скульптор видел, что определенные изменения налицо, и это нельзя не признать, но своей растерянности все же не выдал.

– Конечно, я сделаю все необходимое, применю консервативный метод. Ничего страшного с картиной не происходит. Подтвердилось то. что я предполагал, – пусть только подсохнут краски, тогда просто останется покрыть ее лаком. Правда, приготовление лака – процесс деликатный, кропотливый, необходимо сосредоточиться, потом наносить слоями, поэтому картину опять придется забрать ко мне. Схватится лак, и будьте покойны – такая защита на века.

– Я, разумеется, распоряжусь перенести сегодня же, раз это необходимо, – заверила фрау. – А когда «схватится» лак?

– Терпение – на это нужно время, – Звонцов был в некотором смысле доволен: «Не возражает – это уже хорошо, и потом, если пейзаж будет затухать, то лучше на моих глазах, чтобы не накалять обстановку! Ну, да я-то что-нибудь придумаю – не в первый раз!» Он зачем-то старался быть галантным больше, чем того требовала ситуация:

– Вы так любезны со мной, уважаемая фрау, так гостеприимны! Чем бы я еще мог быть вам полезен? Поверьте, хочется что-нибудь сделать для вас просто из благодарности.

Флейшхауэр как будто только и ждала этих слов:

– Знаете, у меня есть одно заветное желание: иметь портрет моего племянника с супругой. Можно было бы, конечно, заказать его немецкому художнику, но я уверена, что нужно обладать русской душой, вашим талантом и – обязательно! – вашими чудодейственными красками, чтобы сделать это с необходимой проникновенностью, психологизмом. Одной виртуозности владения кистью для этого недостаточно, а у вас есть глубина творческого мышления – качество редкостное, так сказать, залог выдающегося результата. Можете рассчитывать на щедрое вознаграждение, которое сами и назначите. Так вы не откажетесь исполнить просьбу любящей тетки?

– Исполню с превеликим удовольствием в память о нашей давней дружбе и не желаю слышать ни о каком вознаграждении, – поспешно ответил Звонцов, отмечая про себя: «Вот и до портрета дошла – торопится в точности исполнить все, что задумано. Теперь возьмется за письмо к Смолокурову. Бди, Вячеслав, – не проморгать бы очередную каверзу!» – Вот только попрошу вас об одной любезности. Дело в том, что я библиофил – редкие книги моя страсть, и она требует немалых средств. Проездом сюда, в Лейпциге, я видел у одного антиквара много немецких изданий, которые в Петербурге найти чрезвычайно трудно, да и стоило бы там подобное собрание куда дороже. Представьте: инкунабулы, может быть, Гуттенберговой печати, прижизненные издания Лессинга и Новалиса, «System des transzendentalen Idealismus» [250]250
  «Система трансцендентального идеализма» (нем.).


[Закрыть]Шеллинга с его собственноручными пометками, и это только часть! Так вот, я и хотел бы попросить, чтобы вы со своими связями подобрали бы хорошего столяра, он сделал бы для меня вместительный и, что очень важно, герметичный, доска к доске ящик. Тогда можно было бы отправить книги посылкой и не обременять себя лишним грузом в дороге, не привлекать ненужный интерес к моей скромной персоне и к тому же быть спокойным, что они не отсыреют или как-то попортятся… А еще мне было бы чрезвычайно удобно получить половину суммы за пейзаж сейчас – устроит и в марках…

– К сожалению, только через пару недель, – фрау пояснила. – Деньги я смогу дать вам через пару недель, а по поводу деревянного контейнера – в конце недели он будет у вас. Однако вы затеяли серьезное приобретение, Вячеслав.

– Что поделаешь – коллекционирование как наркотик. Вам ли этого не знать? Для меня ваше слово, фрау, лучшая гарантия, а букинист в Лейпциге подождет.

Флейшхауэр заулыбалась, точно звонцовское доверие действительно что-то значило для нее:

– Рада за вас, но давайте вернемся к портрету. Возможно ли начать прямо сегодня?

– Почему бы и нет? Готов приступить к работе после обеда. Но для меня творчество – священнодействие, сложный многоступенчатый процесс, так что вы не должны ничему удивляться. С особой тщательностью я подхожу к рисунку. Начало всегда основа основ. Энгр очень верно сказал: «Тщательный рисунок составляет три четверти с половиной того, что составляет живопись».

Фрау в свою очередь добавила:

– А великий Гиберти [251]251
  Лоренцо Гиберти – итальянский скульптор раннего Возрождения (XV в.).


[Закрыть]утверждал: «Истинный скульптор является превосходным рисовальщиком, также и художником». Можно подумать, что это сказано о вас, mein Freund.

– Вы мне льстите, дорогая фрау Флейшхауэр. Это относится ко всем талантливым ваятелям, – с важным видом отвечал Вячеслав Звонцов.

Вернувшись в свою Shlafzimmer [252]252
  Спальня (нем.).


[Закрыть], он определился в своих дальнейших действиях: злополучный портрет с его возможностями можно было сделать на графическом уровне, только подведя к живописной стадии, а значит, требовалось затянуть работу над рисунком.

но в то же время Звонцов теперь уже понимал, что пейзаж ведет себя непредсказуемо и, видимо, ему не долго осталось поражать зрителя столь эффектным свечением, следовательно, все шло к фиаско – коллекционер не станет покупать добротный пейзаж, каких множество. Это значило, что необходимо как можно быстрее выкрасть скульптуру (впрочем, похищение «валькирии» и так ведь было главной целью приезда Звонцова в Германию), а учитывая усугубляющие обстоятельства, попросту спасать собственную шкуру. Вячеслав Меркурьевич заставил себя выйти из дома, чтобы хоть немного развеяться, подышать в парке свежим воздухом, дать отдых глазам, – отвлечь их созерцанием идиллической саксонской зимы. В обеденный час он, согласно немецкому распорядку, был за столом (едва ли не впервые за все эти дни не опоздал ни на минуту) и степенно, следуя примеру окружающих, поглощал свой гороховый суп-пюре с грудинкой, шницель, но с удовольствием выпил только большую чашку кофе. Спустя еще полчаса, как и было решено утром, фрау в сопровождении любимого племянника и его половины спустилась в комнаты к «художнику».

Звонцов сидел в кресле, заложив руки за голову, и с грустью рассматривал возвращенный по его просьбе тускнеющий пейзаж, в этом положении и застали «дорогого Вячеслава» господа Флейшхауэр.

– Мы вас оторвали от дела? Вы, кажется, заняты своей замечательной картиной – вторгаться в творческий мир художника так неудобно! Я никогда не видела художника, размышляющего над своей работой, – вы настоящий Сократ! – с ходу затараторила Марта, прекрасная половина хозяйкиного племянника.

– Сколько я могу вам говорить, Марта, Сократ был философ, а не живописец! – раздраженно заметила Флейшхауэр.

– Я прекрасно помню, дорогая тетушка, но у господина Звонцова такой выдающийся лоб. Не хотите же вы сказать, что он глуп?

Эрих не удержался и хохотнул.

Тетушкины глаза округлились.

– Иногда мне кажется. Марта, что это вам недостает ума! Простите, маэстро, мне, право же, неудобно, но ведь мы все не идеальны.

Звонцов уловил в словах молодой женщины насмешку: «Ну, мы еще посмотрим, кто из нас глуп!» Вслух же предпочел сгладить углы:

– Успокойтесь, милые дамы, стоит ли ссориться из-за Сократа, который давно умер? К тому же нам предстоит серьезное дело: нужно обсудить условия работы, позирования. У вас наверняка есть какие-то пожелания, образные представления – вам ведь нужен ПОРТРЕТ, а не безжизненная фотография…

– Именно на это я и хотела обратить ваше внимание, Вячеслав, – согласно закивала Флейшхауэр, – Портрет должен быть романтическим гимном идеальному браку двух возвышенных натур. Я верю, вы можете создать такой гимн в живописи. Эрих видится мне на картине музыкантом или поэтом, но лучше бы, конечно, живописцем. По моей просьбе он как раз собирается брать уроки академического рисунка. По-моему, так вам даже легче будет работать – представьте себя на его месте, попробуйте вжиться в его внешность – это возможно?

– Раз необходимо, значит, возможно. Художник как истинный артист должен уметь перевоплощаться, – задумчиво произнес Вячеслав Меркурьевич, поглядывая на племянника фрау оценивающим взглядом, точно уже выбирая постановку: «А эта ценительница прекрасного знает, о чем говорит: хочет, чтобы „КД“ передал на холсте свои неуловимые внутренние особенности ее Эриху! Замысел-то еще хитрее, чем я думал!»

Тут опять оживилась Марта:

– Ага! Попробуйте-ка вжиться в моего любезного муженька, для начала напейтесь хорошенько пива, как он это делает почти каждый вечер, потом заведите интрижку с кельнершей из ближайшего кабачка, а после этого, господин художник, изобразите его гением кисти. Ха-ха-ха!

«Что за едкая бабенка! А ее ведь тоже придется рисовать – намучаюсь». Антипатия Звонцова к Марте все усиливалась, а Флейшхауэр опять осадила ее:

– Как вам не стыдно! Что за неуместные кухарочьи шутки?! Все ваши претензии к Эриху оставьте для разговоров наедине! Не хватало еще решать здесь семейные вопросы. У Марты отсутствует чувство юмора, дорогой Вячеслав, но, между прочим, это не мешает ей слушать курс искусствоведения в Лейпцигском университете, и ее я хотела бы видеть на портрете ученой дамой с какими-нибудь атрибутами науки – вы сами подберите – и чтобы можно было с первого взгляда увидеть в ней верную спутницу, единомышленницу увлеченного творчеством супруга.

Слушая тетушку, пышущий здоровьем племянник ухмылялся. Марта тоже не унималась:

– Я обещаю быть примерной моделью. В меня ведь вам тоже предстоит «перевоплотиться». Вы убедитесь, господин Звонцов, что я, как и фрау, действительно просвещенная дама. Я стану читать вам стихи или музицировать – в мастерской не будет клавесина?

Самовластной Флейшхауэр эти реплики вконец надоели:

– Знаете что, милочка, шли бы вы сейчас к себе, иначе мне будет дурно. Эрих потом объяснит вам все, что потребуется для сеансов. Идите же, я сказала!

«Милочка» фыркнула и вышла с гордо поднятой головой и высоко вздымающейся пышной грудью. Это было очень кстати: теперь Вячеслава Меркурьевича ничто не отвлекало и он мог спокойно объяснить свой творческий метод:

– Во-первых, я делаю портрет довольно долго – таков мой принцип, от которого я никогда не отступаю. Во-вторых, супругов придется писать по отдельности – так мне удобнее сосредоточиться, иначе, я чувствую, они будут мешать друг другу. Но прежде всего, как я уже говорил, рисунок. На него уйдет как минимум по три дня с господином Эрихом и, соответственно, с его супругой. Рисую я по отработанной старой системе – это будет анатомический рисунок как у Леонардо, как у Гудона. Первый день уйдет на «построение» углем вашего черепа, Эрих, и всего скелета, второй сеанс полностью займет детальный рисунок мышц (помните «ecorcher» [253]253
  Букв, «сдирать кожу» ( фр.). Знаменитая анатомическая фигура французского скульптора Жана-Антуана Гудона (1741–1828). сделанная им в Риме для обучения молодых художников ( 1776). Позднее ее стали называть по имени автора «гудоном».


[Закрыть]Гудона, мужчину с обнаженными мускулами?), а уже на третьем натура оденется кожей, глаза, так сказать, займут свое место: это очень важно – правильно прорисовать глазницы, заранее их подготовить, – тогда же я набросаю светотени, одену вас художником, вложу в руки кисти и палитру – будет готова основа для живописи. Потом такой же графической «процедуре» придется подвергнуть и вашу жену. Возможно, это будет не совсем приятно, но совсем не страшно, а главное – необходимо для основной работы.

Заказчики не имели ничего против такой схемы. Первый сеанс позирования «художник» назначил на следующий день и работать был намерен прямо в этой комнате – рядом со своей спальней. Неожиданно для Звонцова племянник меценатки оказался моделью усидчивой и послушной, не хуже иного профессионального натурщика. Не обладая одухотворенной внешностью, типичный немец – светловолосый и плотный, даже упитанный, Эрих зато мог застывать на целые часы в той позе, которую выбрал для него портретист, причем сидел затаив дыхание, не проронив ни слова. Казалось, что он совсем не нуждается в отдыхе, и если бы Звонцов сам не уставал и не объявлял перерывы, тот готов был позировать с утра до вечера. За три сеанса Вячеслав Меркурьевич, как и планировал, без затруднений исполнил на высококачественном холсте графический портрет, последовательно – от остова углем до академического изображения в карандаше живописца-мыслителя. Для вящей убедительности он далее нарисовал любимому племяннику Флейшхауэр лоб как у античного философа, то есть значительно больше того, что был в реальности. Родившийся на холсте образ «КД» показался Звонцову убедительным, а неискушенный по части искусства Эрих только и мог вымолвить:

– О-ля-ля! Он даже лучше, чем я в жизни! Тетушке должно понравиться.

Рисовальщик с грустью подумал: «Что толку? Если бы ей было достаточно этого…» Работая над портретом, нет-нет да поглядывал на стоявший тут же пейзаж, и тревога в его душе постепенно перерастала в навязчивый страх приближающейся расплаты за очередной обман: теперь десницынская картина на глазах теряла не только чудесное свечение, но стали пропадать даже отдельные, мелкие детали изображения! Верить в это по-прежнему не хотелось, но отрицать очевидное было бы безумной беспечностью: «Срочно бежать из Германии!» Вечером Звонцов принял решение: выпросить хоть какие-то деньги у Флейшхауэр, пока еще существовал сам предмет торга, и добиться перемены места работы над портретом, чтобы катастрофическое угасание шедевра не заметили еще и Эрих с Мартой. Холст он тут же завесил первым попавшимся покрывалом, хотя и не видел в этом надежной защиты от любопытных глаз.

IX

На следующий день Звонцов рисовал уже прекрасную половину Эриха-«живописца», и здесь у него сразу возникли проблемы, которые он, впрочем, предвидел. Молодая энергичная женщина буквально не могла усидеть на месте, поминутно меняла позы, а то и просто неожиданно вскакивала со стула и начинала ходить по комнате. При этом она без умолку болтала, перескакивая с одной мимолетной темы на другую, и явно кокетничала с портретистом. Звонцов с раздражением замечал откровенные улыбки и подмигивания, ставившие его в нелепое положение. Глядя на не лишенное привлекательности лицо, зеркало женской души, отражающее в себе неутоленную страсть, рисовать угольно-черный мертвый череп было почти невозможно. А Марта как ни в чем не бывало орудовала пилкой для ногтей и жаловалась:

– Вот, господин Звонцов, сколько ни пью уксус, а все не становлюсь бледнее – это сейчас так модно! Ведь это настоящий декаданс, такая привлекательная болезненность. Но мне никак не избавиться от румянца, точно я булочница какая-нибудь или молочница. Да у нашей кухарки такие же розовые щеки – гадость какая! Может, вы знаете секрет, как выбелить кожу?

– Не вертитесь так, фрау Марта, ради Бога! – просил Вячеслав Меркурьевич. – Скажу вам как мужчина, румянец – не самое плохое, что есть у женщины, а если вам так близка мода на болезненных ундин, представьте, что он чахоточный, – вот уже и декаданс.

Немочка хитро прищурилась:

– Легко же вам так говорить – вы просто надо мной смеетесь… Ну, нарисуйте мне хотя бы шею подлиннее, что вам стоит – вы же искусный мастер! Нарисуете, да? Конечно, с такими пианистическими пальцами можно шутя покорить любую женщину! Я никогда еще не видела таких рук, как у вас, таких темных, глубоких глаз… И у меня еще не бывало в любовниках знаменитых русских художников! Почему это, интересно, славян считают дикими, азиатами – наверное, всё болтуны французы придумали. У вас удивительно утонченный тип, вы не то что мой увалень Эрих – настоящий таинственный романтик… Так приукрасить Эриха, кстати, мог только поэт в душе – он здесь неотразим. Вы еще и льстец искусный, так получается? У вас было много женщин, Вячеслав, я догадываюсь! – Она погрозила пальцем. – Давайте будем на «ты», хорошо?

– Прекратите сейчас же, фрау! Я не собираюсь переходить с вами на «ты» и вообще придите в себя, – возмутился Звонцов. – Вы слишком много разговариваете и, к сожалению, большей частью не о деле. Я буду вынужден жаловаться госпоже Флейшхауэр, что ваше поведение мешает моей работе – такое позирование никуда не годится! Лучше сидите молча, фрау Марта, тогда мне будет легко рисовать.

Портретируемая надула губки:

– Но я не могу сидеть просто так, как немая статуя, тем более рядом с таким симпатичным мужчиной, – исподлобья лукаво поглядела на художника. – Вот если бы здесь был кальян, я бы с удовольствием курила… и молчала бы. Знаете, как кальян успокаивает? Не знаете?! Я добрая и дала бы вам попробовать, господин Вячеслав…

– Опять глупости говорите! Я ведь сам вам объяснял, и тетушка тоже, как вы должны выглядеть на портрете, какой необходим антураж. Помнится, вы даже обещали читать мне стихи, что же я вижу теперь?

– Но как же я могу изображать чтение? У меня и книги-то никакой нет. Вы художник, создаете образ, вот и позаботились бы обо всем заранее, а то ставите даму в неловкое положение, – нашлась Марта. Неожиданно пригодились книги, забытые русским студентом при отъезде домой и сохраненные педантичной немецкой фрау. Звонцов удалился в спальню, чтобы вернуться через минуту с целой связкой томов:

– Вот, фрау Марта, выбирайте, что больше понравится.

Марта выбрала не истрепанную, по виду нечитаную книгу, с любопытством прочла вслух название на обложке: «Doctor Auerbach. Homunculus der Vergangenheit und Übermensch der Zukunft. Metaphysishe Versuchen» [254]254
  Профессор Ауэрбах. Гомункулус прошлого и Сверхчеловек будущего. Метафизические опыты» (нем.).


[Закрыть].

– Профессор Ауэрбах! Ну как же, знаю! Они ведь были близкие друзья с теткой моего мужа. Она приглашала его в Веймар читать публичные лекции и столько сделала для увековечения его памяти…

– Вы правы, только умоляю – не вертитесь! – оборвал художник, уже вообразивший себе скелет, читающий книгу, – это было зрелище не из приятных.

– Постойте-ка! – Марта уже разбирала какую-то надпись на форзаце. – О-о! Так вы, оказывается, были любимым учеником Ауэрбаха – это ужасно, ужасно интересно! Я слышала, что Ауэрбах продал душу дьяволу и закончил так же страшно, как средневековый доктор Фаустус. Вячеслав, расскажите пожалуйста, какой он был в жизни, о чем вы с ним беседовали…

– Это было давно, и я вообще сомневаюсь, что может представлять для вас какой-то интерес, а про дьявола – все выдумки любителей дутых сенсаций… Ну вы же мне мешаете, фрау Марта, сколько можно мешать, честное слово! Прошу не задавать больше никаких вопросов! – Вячеслав Меркурьевич побагровел от напряжения: «И опять Ауэрбах, метафизик чертов! Великий мыслитель!! Даже этой вертихвостке зачем-то понадобился…» Оставшееся время сеанса, однако, прошло спокойно, и первую стадию рисунка удалось завершить в срок, потому что вертихвостка, как ни странно, увлеклась чтением профессорских комментариев.

«Похоже, она действительно слушает лекции в Лейпциге», – думал Звонцов на следующем сеансе, за который он не услышал от Марты ни слова. Несколько часов до самого обеда она была погружена в чтение научного труда. Ничто теперь не мешало работе, но скульптор, между прочим, поймал себя на такой мысли; рисовать молодую даму и лишить себя удовольствия время от времени обменяться с ней парой фраз оказалось довольно суровым условием и определенным испытанием для него самого. Когда портретируемая ушла, прихватив с собой книгу, Звонцов собрался посмотреть, что произошло с пейзажем за последние полтора дня. Предчувствия были самые тревожные, и они – увы! – подтвердились. Осторожно сняв покрывало, Вячеслав Меркурьевич ужаснулся: десницынский холст посерел, завял, точно осенний лист! «Да сколько же ему осталось! День, два? Проклятые краски – они, кажется, выветриваются… Действовать нужно, торопиться – некогда рассуждать, если речь идет о полном фиаско!»

В столовой Звонцов наконец передал фрау-меценатке чертеж ящика «под книги» и стал буквально умолять ее о выдаче хоть какого-то аванса за пейзаж:

– Какое-то предчувствие, что книги могут меня не дождаться. Я бы хотел съездить за ними в Лейпциг и забрать, но оставшихся средств мне едва хватило бы на дорогу, не то что на их покупку! Если вы выручите меня, я не только решу этот вопрос и смогу отправить посылку в Петербург… Понимаете, я перестану беспокоиться – у меня сейчас пальцы дрожат, еле держат карандаш, и голова раскалывается от забот! Помогите, фрау, и тогда…

– Карандаш в руках дрожит, говорите? А вы очень чувствительны, дорогой Вячеслав, я и не предполагала. Ладно, эта проблема разрешима – поднимитесь ко мне вечером… Так, значит, с портретом тоже возникли трудности? – обеспокоилась Флейшхауэр, хотя в ее тоне можно было уловить иронический оттенок.

– Нет, что вы. пока все проходит очень гладко, но завтра я планирую закончить рисунок фрау Марты и тут же перейти к работе над интерьером, а для этого необходима обстановка художественной мастерской. Я уже не смогу рисовать в жилом помещении и хотел бы спросить: что сталось с той мастерской, которую вы пять лет назад любезно оборудовали для меня и моего друга в своем старом доме?

Лицо передовой немки приобрело печальное выражение:

– Большую часть дома я превратила в музей моей бедной, трагически погибшей Адели («Опять эта псина!» – ваятель почувствовал гадливость), но ваша мастерская существует до сих пор, можете располагаться там завтра же. Только предупредите Марту заранее – во всем должен быть порядок, не так ли?

– Конечно, госпожа Флейшхауэр! Danke Schon! – Благодарный Звонцов припал к руке великодушной фрау. Потом он поспешно разыскал супругу ее племянника и сообщил о переносе работы в мастерскую, назначив начало сеанса на восемь утра:

– Это будет очень ответственный сеанс: я закончу рисовать вас и займусь фоном, поэтому попросил бы вас не опаздывать.

На самом деле Вячеслав Меркурьевич втайне надеялся, что она опоздает – проспит или забудет, занятая женскими заботами, и это даст ему повод отменить позирование, «не дождавшись». Он хотел таким образом выгадать время для выяснения всех тонкостей отправки посылки в Россию, для тщательной подготовки к краже и побегу, да к тому же отдалилось бы начало живописного этапа работы, о котором Звонцов даже думать боялся. Зато теперь в его сознании оформилась еще одна «благородная» идея – умыкнуть помимо «валькирии» дорогой образ Николы (благо место хранения иконы было под одной крышей с новым местом работы), а главное – драгоценную ризу, что с лихвой окупало не только его затраты на заграничный вояж, но в какой-то степени компенсировало бы неудавшуюся сделку с пейзажем. Как только стемнело, возбужденный этими дерзкими планами скульптор поспешил к покровительнице за обещанным авансом и не только получил без предварительных церемоний вполне приличную сумму – фрау отдала распоряжение срочно перевезти в мастерскую все необходимое, «чтобы творческий процесс не прерывался».