Текст книги "Геологическая поэма"

Автор книги: Владимир Митыпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 42 страниц)

– Ахмета Диасовича считают одним из лучших вертолетчиков страны, – уже значительно суше отвечал Рассолов.

– Даже так, да? – Роман хмыкнул с нескрываемым недоверием. – Что ж, ладно. Хорошо. С двумя лучшими мы уже познакомились, посмотрим теперь на третьего…

Молодой командир оскорбленно вспыхнул:

– Только давай без этого… без подковырок. Я ведь тоже могу… Например, поинтересоваться, почему ты, допустим, не кандидат наук…

Роман расхохотался – весело и необидно. С подкупающей непосредственностью пихнул Рассолова в бок, подмигнул:

– Извини, старик. Не сердись. Будем когда-то и мы рысаками!

– Нет, но надо же учитывать, – недовольно пробурчал Рассолов. – Москва не сразу строилась… У Ахмета опыт… больше пяти тысяч часов налета… Мне еще тянуться надо…

Заходящая на посадку светло-желтая, как яичный порошок, «блондинка» показалась Роману какой-то очень легкой, чтоб не сказать – легкомысленной. Недаром ее так прозвали.

Он машинально посмотрел на ее стоящих на земле собратьев: тускло-зеленая защитная окраска, которая одинаково роднит их и с вездеходом-амфибией и с лягушкой… узкое и высокое остекление пилотской кабины: воображению невольно рисуется доисторический ящер с глазищами выше лба – как у крокодила… В общем, возникал смутный образ чего-то такого, что неуловимо связывалось со словами: амфибия, рептилия, птеродактиль…

И вот «блондинка»… Она развернулась, продолжая снижаться, и в какой-то момент Роман увидел ее под таким ракурсом, что в голове вдруг вспыхнуло: гитара! Этот цвет… вздутый корпус… хвостовая балка, напоминающая гриф… струнная натянутость в звенящем звуке несущего винта… Что-то посветлело – не то вокруг, не то в душе, «Посмотрим, что за гитарист прибыл на сей раз и что он нам сыграет…» Роман, сам того не замечая, наблюдал за приземлением вертолета с широкой улыбкой. А когда спохватился – тут же мысленно обложил себя за неуместный телячий восторг и сделал постное лицо. Впрочем, другие продолжали улыбаться.

Вертолет сел не лучше и не хуже предыдущих МИ-4. Так же завис, подняв тучу пыли. Столь же осторожно коснулся колесами грунта. Мощно взревел напоследок, прожигая свечи на увеличенных оборотах двигателя, после чего стал постепенно затихать.

Лопасти еще продолжали свой замирающий бег, когда дверь с левой, командирской, стороны пилотской кабины отъехала назад, и некто в синем аэрофлотовском мундире ловко соскользнул вниз. Оказавшись на земле, неторопливо огляделся, затем слегка косолапо зашагал к встречающим.

Всем уже было известно, что прибыл он сейчас откуда-то с севера Читинской области, где обслуживал геодезические отряды. И было ясно, что если уж вызвали именно его, к тому ж из другой области да при этом еще какими-то непростыми путями, то человек, видимо, заслуживает того. Поэтому все ждали его приближения в уважительном молчании.

Если машина Ахмета была «блондинкой», то сам он оказался сугубым брюнетом. Среднего роста, он казался невысоким, поскольку был широк, сбит плотно. Лицо – круглое, добродушное, по-российски курносое. Взгляд небольших глаз весел и простодушен. Нет, решительно ничего не обнаруживалось в нем от гибкого и хищного, как кавказский клинок, джигита. Роман почувствовал легкое разочарование: вот тебе и Казбич с Азаматом…

– Ну, здорово, мужики! Смотри, сколько техники собралось – как в Домодедове, а? – Ахмет весело блеснул белейшими зубами. – Кое-что я уже знаю, но вы уж растолкуйте, что к чему. Вот ты хотя бы! – короткопалой рукой он сделал жест в сторону Романа, вероятно сразу углядев в нем полевика-маршрутчика.

Роман достал из полевой сумки карту и принялся обсказывать ситуацию. Ахмет слушал внимательно, молча, время от времени легонько кивал курчавой, уже начинающей седеть головой.

Все столпились вокруг и тоже слушали: построжавший Рассолов со своим вторым пилотом, невозмутимо-благодушный Георгий, Захар, Толя со своими ребятами, медсестра, врач, инженер по технике безопасности.

– Все понятно, – сказал Ахмет, когда Роман умолк. – Теперь осталось только начать да кончить, а?.. Кто полетит-то? – Он мешковато повернулся, обводя глазами собравшихся. – Кажись, многовато, все не влезем, верно? – обратился он к Захару, опять-таки безошибочно угадывая старшего в этой разношерстной группе.

– Так, – геофизик решительно кашлянул. – Врач и медсестра – эти в первую очередь. Дальше – Анатолий с Романом, я и эти ребята. Итого сколько нас получается?..

– Восемь, – подсказали ему. Инженер поспешно выступил вперед.

– Постойте, а я? Я ведь должен… Обязательно!

– Ах да! – вспомнил Захар. – Акты-резолюции и прочие протоколы… Вот что, дорогой товарищ, дай-ка сюда свою канцелярию – я сам заполню, что там нужно, запишу и все такое. Надеюсь, начальнику партии ты доверяешь?

Инженер хотел было возразить, но Машеренков глядел так властно, что он стушевался и стал покорно доставать из папки какие-то бумаги.

Пока происходило все это, кто-то легонько подергал Романа за рукав. Он обернулся – перед ним стоял невесть откуда взявшийся Юра Махонин.

– Я слышал, на выручку летите, да? – спросил Юра шепотом. – Ты бы это… того, сказал, чтоб меня взяли…

– Юра, извини, ты ж видишь: можно сказать, все билеты проданы…

У Ахмета с Захаром тем временем шел свой разговор.

– …Получается шесть мужиков, чтоб нести одни носилки, – для наглядности показывая на пальцах, высчитывал вертолетчик. – Я хочу взять поменьше людей, понимаешь? Чтоб у двигателя был запас мощности. Все-таки горы, высота…

– Тогда, может, кого-то из медиков оставим здесь?

– Не-не, медицина тут – первое дело, уж я-то знаю, сталкивался…

– А что вы предлагаете?

– Что предлагаю?.. – Тут Ахмет увидел вдруг Юру Махонина и мигом оживился – Ну-ка, иди сюда вот ты, да-да!

Юра, смущенный неожиданным вниманием, неуклюже подошел, остановился перед командиром, такой же, как он, широкий, коренастый, но только явно помощней.

– О! Вместо любых троих возьму вот этого медведя. Кроме тебя, конечно, – Ахмет с улыбкой посмотрел на внушительного Захара. – Решаем так: значит, полетишь ты сам, медведь и два этих длинных парня, – указал он на Романа с Толей. – Вместе с медиками – шесть человек. Всё, по коням!..

При подходе к массиву Романа, как и утром, позвали в пилотскую кабину. Солнце на этот раз клонилось к закату, поэтому картина, уже виденная им из рассоловской машины, выглядела несколько по-другому – иные тени, и лежали они не так.

Ничего нового пока что не происходило. В ту знакомую ущельеобразную долину, по которой Роман уже пролетал сегодня, Ахмет вошел с запада, как и Рассолов. Но летел он немного выше, гораздо медленней и сильнее прижимаясь к левому склону. Только теперь Роман как следует разглядел этот борт долины. При косом, с запада, освещении крутой скалистый склон выглядел неприятно: глубокие узкие щели, зигзаги трещин, отвесные срывы, титанические блоки, наполовину отделившиеся от горы и застывшие в состоянии ненадежного равновесия…

На этот раз удалось заметить людей – в глубине промелькнувшего кулуара Роман успел ухватить неясный выступ площадки и на ней – неясную же человеческую фигурку, вроде бы размахивающую руками. Не показалось ли? Роман вопросительно посмотрел на командира. Тот чуть кивнул, продолжая, однако, сосредоточенно вглядываться по курсу.

В конце долины, за ригелем, вертолет развернулся и пошел обратно – почти тем же маршрутом, только несколько выше. Ахмет буквально прочесывал глазами ущелье, и Роман понял: сейчас-то и начнется самое главное.

Набирая высоту, вертолет прошел над зубчатой стеной перевала, замыкающего верховье ущелья. Новый разворот – и тот склон, вдоль которого они пролетели уже дважды, оказался внизу; теперь уже его верхний обрез, гребень, потянулся за стеклами пилотской кабины. Неправдоподобно, странно близко от себя – показалось, на расстоянии вытянутой руки – увидел Роман этот гребень, водораздел, на какой снизу, из долины, так долго и с таким трудом карабкаешься в маршрутах… Неведомо почему вспомнившись, в голове пульсировала фраза «Парит неподвижно со мной наравне… Парит неподвижно со мной наравне…»

– Возьми управление! – сказал Ахмет второму пилоту и, сняв наушники, полуобернулся к Роману. – Смотри, вон впереди маленькое ровное место… Вот, вот оно… уже проскочили… но ты заметил, да? Сядем там. Двигатель выключать не буду… Вы быстренько выходите из машины… с медсестрой… берете носилки… Врач остается…

Роман слушал, энергично кивал – пока ему все было ясно.

– Это как раз над твоими пострадавшими… Потом взлетаю… А вы спускаетесь вниз, к ним… сможете, да?

– Сможем! – рявкнул Роман.

– Тише, я не глухой! – Ахмет засмеялся. – Но обратно подняться с носилками нельзя, так?.. Теперь смотри, что я делаю дальше…

Вертолет кренился в новом развороте, открывая взору противоположный, правый, борт долины. Туда и указывал Ахмет.

– Вон седловина, видишь? Низкое место, ровное… Я приземляюсь там и жду. В пределах прямой видимости… Вы будете видеть меня, я – вас, понимаешь?.. Когда все будет готово – даешь мне сигнал…

Постепенно оживившись, Ахмет принялся жестикулировать обеими руками, красноречиво изображая взлеты, посадки и зависания вертолета.

– …Очень прошу – делайте точно, как я сказал. И спокойно. Никакой спешки… То место на склоне запомнил, да? Учти, это самое главное… Я вижу, ты умный парень… ты все понял! – прокричал он напоследок и хлопнул Романа по плечу. – Пока! Скажи ребятам, чтоб готовились. Идем на посадку!..

Высадка заняла буквально минуту. Едва вертолет дотронулся колесами до твердого грунта, как механик тотчас распахнул дверь. Четверо мужчин повыпрыгивали друг за другом, подхватили медсестру, подхватили носилки, пригибаясь под рассекающими воздух лопастями, отбежали в сторону – и вертолет, взревев, плавно отвалил от вершины водораздела…

Наверно, надо было самому быть вертолетчиком, чтобы в полной мере оценить план Ахмета. Центральная роль в этом плане отводилась крохотной площадке на склоне, которую он, напутствуя Романа, назвал «самым главным местом». В том, что это действительно так, Роман убедился только на заключительном этапе спасательной операции. А до того… Странно, однако никто из них не мог потом сказать, сколько же, собственно, времени понадобилось, чтобы вынести бесчувственную Асю из кулуара и доставить к вертолету. Юра Махонин считал – полчаса. Медсестре показалось, что прошло не меньше двух часов. «Около часа, – утверждал Толя. – Прикиньте, ведь мы ж до этого еще сколько сверху спускались». Захар неопределенно пожимал плечами: черт, мол, его знает. А Роман же экспансивно заявил, что это пусть наши враги засекают время, а лично ему больше всего хочется капитально выспаться и поскорей забыть о всей этой истории.

Роман не кривил душой. Обстоятельства вынудили их действовать, откровенно говоря, бесчеловечным образом. Девушку, вот уже сутки бывшую без сознания, пришлось накрепко – то есть забыв о жалости – привязать к носилкам, затем их вертикально, стоймя, спускать на веревках с одного уступа, с другого, третьего… Носилки раскачивались, ударялись о выступы скал. Асина голова безвольно моталась, лицо было серое, неживое, но, даже будучи таким, оно временами все-таки искажалось от боли. И Роман в эти минуты, понимая, что действовать иначе нельзя, готов был ненавидеть себя.

С Валентином было легче. Он шел сам, хотя его, конечно, поддерживали, подстраховывали, с уступов спускали почти на руках. С момента, когда Валентин, окровавленный, полуголый, предстал перед возвращающимся из маршрута Романом, прошло около суток, и за это время он сдал еще больше. Потух, поник. В нем появилось что-то от трясущегося немощного старца…

К счастью, спускаться до самого низа не было необходимости. Намеченная Ахметом площадка располагалась на середине склона, немного в стороне от кулуара. Поэтому следовало при первой же возможности выбраться из проклятой щели и, уже идя по склону, добраться до площадки. Но легко сказать «выбраться». Стены кулуара были одинаково круты везде, и прошло немало времени, пока удалось отыскать мало-мальски подходящее место, поднять носилки, поднять Валентина.

Когда подошли к площадке, солнце уже близилось к закату. Кое-что понимающий в авиационных делах Захар сказал Роману:

– Светового времени остается минут пятнадцать. Сигналь Ахмету!

Вертолет был хорошо виден отсюда – он стоял в седловине хребта на той стороне долины. Километра два с половиной по прямой.

Должно быть, Ахмет наблюдал за ними в бинокль, потому что гул заработавшего двигателя донесся почти тотчас, еще до сигнала.

Роману зрелище показалось фантастическим: «блондинка» подходила, держась на уровне его лица. За лобовыми стеклами совершенно отчетливо различались лица Ахмета и второго пилота. Действительно, странно было видеть, как то, на что смотришь обычно издалека, снизу, вдруг движется навстречу тебе на высоте твоего роста.

Посвящая в свой план, Ахмет давеча говорил Роману:

– Мне бы только поставить на что-нибудь передние колеса. Я буду держать машину в полувзвешенном состоянии… Склон крутой, это плохо… Диаметр несущего винта – двадцать один метр, поэтому мне нужно иметь впереди хотя бы метров тринадцать чистого пространства – чтобы лопасть не зацепила за склон, понимаешь?.. Я смотрел – кажется, нормально. Ты тоже посмотри…

«Блондинка» медленно, плывуще приблизилась к склону хребта. Покачиваясь, повисла, будто испытывающее нерешительность живое существо.

Стоя чуть в стороне и щурясь от ураганной струи несущего винта, Роман напряженно следил за происходящим. В голове у него гвоздем засела эта цифра – двадцать один метр. Стало быть, длина лопасти – десять с половиной метров. И нужен хоть минимальный запас – ну, метра два-три, иначе… Отчаянный парень, этот Ахмет… «Из лучших вертолетчиков страны…» Да, наверно, так оно и есть…

Последние метры «блондинка» прошла с ювелирной тщательностью, можно сказать, по сантиметрам. Концы лопастей, как показалось Роману, под конец проносились чуть ли не в метре от склона…

В желтом боку вертолета открылся темный проем, и тотчас в нем возник бортмеханик – он делал торопливые жесты.

Невольно съеживаясь под вертолетным вихрем, все быстро двинулись к раскрытой двери. Носилки несли трое: впереди Захар, позади – Толя и Роман. Юра Махонин, которого сейчас отстранили из-за невысокого роста, вел Валентина. Сбоку, спотыкаясь, поспешали женщины – медсестра и Катюша.

Задние колеса «блондинки» висели в воздухе, поэтому до двери было не дотянуться.

– Заноси свой конец выше по склону! – гаркнул задним Машеренков, а сам поставил ногу на выпирающую из горы глыбу, затем, поднатужась, взобрался на нее. Перехватил ручки носилок и, поглядывая через плечо, начал осторожно поднимать их над головой. Из двери, готовый принять, свесился бортмеханик. В этот момент глыбина, на которой стоял Захар, качнулась и начала медленно выходить из склона. Геофизик пошатнулся. Взвизгнула наблюдавшая, стоя ниже, медсестра. И одновременно с этим вперед метнулся Юра Махонин. Одним прыжком он оказался под накренившейся глыбой, уперся в нее плечом, побагровел и замер.

– Он держит! Давай быстрей! – отчаянно закричала медсестра.

Захар, рывком распрямив руки, подал вверх носилки, бортмеханик подхватил их, и через миг они уже оказались втянутыми в вертолет. Еще через миг подняли, подсадили Валентина. Дверь в округлом боку машины захлопнулась. В ту же секунду вертолет косо отвалился от горы и, как бы проваливаясь, заскользил в сторону и вниз.

Крякнув, прыгнул вбок Юра, упал, покатился; полутонная, как минимум, глыбища, которую он сдерживал, тотчас вся вывалилась наружу и, словно гигантское чугунное ядро, полетело по склону.

– Мамочки, падает! – завопила Катюша.

Все невольно застыли. Вертолет и в самом деле падал. Глядеть на это отсюда, сверху, было жутковато. Показалось, что несущий винт замедляет свое вращение, глохнет рев двигателя, и вообще падение это длится невыносимо долго. В действительности же вертолет «провалился» вниз метров на пятнадцать, а затем двигатель набрал мощь, лопасти слились в сплошной сияющий венчик, и «блондинка» торжественно пошла вверх. Все вверх и вверх, пока не оказалась выше зубчатых вершин хребта, на фоне чистого неба, ярко вызолоченная резкими лучами заходящего солнца и оттого еще больше похожая на гитару.

Роман провожал глазами постепенно уменьшающийся вертолет. Умом он понимал – эта ужасная история отнюдь не кончилась: световой день на исходе, поэтому Асю с Валентином целую ночь продержат на Гулакочинской разведке, после чего лететь им еще почти триста километров до районной больницы в Абчаде; и неизвестно, что в итоге скажет медицина… Он осознавал все это, но вместе с тем испытывал громадное облегчение и безотчетную уверенность в том, что раз уж Ахмет свое дело сделал мастерски, то и все остальное обязательно будет хорошо.

Рядом возник Юра Махонин. Сопя, он беспокойно шевелил квадратными плечищами, будто хотел убедиться, целы ли кости.

– Титан! Атлант! – Роман восторженно хватил его кулаком по спине и, не выдержав распиравших его чувств, немузыкально заорал вдруг на все окрестные горы:

 
Я с детства был испорченный ребенок,
На маму и на папу не похож,
Но женщин обожал еще с пеле-е-нок,
Ах, Жора, подержи мой макинтош!..
 

9

Огнепроводный шнур контрольной трубки, то есть предупреждающего устройства, по правилам взрывного дела, должен быть на шестьдесят сантиметров короче, чем шнур, подрывающий заложенный заряд взрывчатки. Нормально горящий шнур сгорает со скоростью один сантиметр в секунду. Стало быть, взрывник получает предупреждение ровно за минуту до первого из подготовленной серии взрывов. Вполне достаточно, чтобы спрятаться в укрытие или уйти из зоны разлета осколков.

Контрольная трубка сработала со звуком не громче ружейного выстрела. Стоя за деревом, Валентин видел, как взрывник проворно подался прочь, и хорошо слышал скрип снега под его торопливыми валенками.

Время, до того слитное, теперь побежало, уже разделившись на секунды. Сделалось по-особенному тихо, как это бывает в короткий промежуток между предвестием и самим событием.

И тут возник этот разиня. Валентин даже не понял, как оно, собственно, произошло: только что никого не было – лишь пустая заснеженная ложбина, потоптанная на месте, где заложили взрывчатку, деревья поодаль, куда шмыгнул взрывник, и вдруг в этот пейзаж влетает неизвестный пижон на лыжах, в пижонской куртке, пижонски тормозит как раз между Валентином и вовсю горящими шнурами и начинает вертеть головой – надо думать, интересуясь, кто это тут стрелял только что и в кого. Нет слов!

ЧП с Асей при спуске с массива Аэлита произошло три месяца назад – больше месяца из них Валентин пролежал в больнице и все еще не совсем оправился. Однако рывок у него получился вполне приличный. Пижон даже не успел обернуться на налетающий звук шагов, как был сбит с ног и впечатан в снег вместе со своими лыжами. Потрясенный, он пытался что-то вякнуть, но Валентин без церемоний пристукнул его по голове, придавил, вжался в снег сам, – и сразу с артиллерийской тяжестью грянул первый взрыв. Землю качнуло. Холодом обдало затылок, озябла спина, вмиг показавшаяся оголенной. С шипеньем отжимая воздух, пошли крупные осколки, завыла, засвистела мелочь, тупо и крепко застучало по древесным стволам, с ливневым шумом обрушилось на лес, на снег. Затихло.

Валентин чуть повернул голову, глянул. Лыжник, дико таращась, сделал попытку приподняться.

– Лежи, гад! – зашипел Валентин.

– Уби… би… бийство… – проблеял тот.

Грохнуло снова. «Гад» заморгал, скосил глаза на Валентина. Пришлось снова ткнуть его физиономией в снег.

Отсвистело, отстучало. Дробясь о скалы, как стекло, с перекатами отшумело на том берегу эхо.

Пижон шевельнулся, уставил на Валентина очумелые глаза и опять завел свое:

– Уб-бийство…

Валентин подумал, что у того от страха временно замкнуло в мозгу. Он совсем уж было приготовился от души обложить его для профилактики, но могуче ударило и пошло уже без перерыва, почти слитно. Пять раз подряд.

– Отбой! – сипло сказал Валентин под шум удаляющегося эха. – Семь взрывов. Хорошего понемногу.

Поднялся. Встал и лыжник, оказавшийся при вторичном рассмотрении парнем лет двадцати с небольшим, румяно-золотистым, со встревоженными голубыми глазами.

– Ты куда разогнался? – зло поглядел на него Валентин. – Глаз, что ли, нету?

Вынырнув из леска на той стороне ложбины, близился взрывник, на ходу вылаивал в чистейший морозный воздух непечатные выражения. Однако ругань, равно как и зрелище дымящейся, развороченной аммонитом земли, осталась без внимания. Тыча рукой куда-то в сторону, парень еле вылепил непослушными губами:

– Слышь, там это… за горой труп лежит…

Тут уже вытаращился Валентин. «Готов», – мелькнуло в голове.

Набежал взрывник, разъяренный, как поднятый из берлоги медведь.

– Ах ты, зараза! – задыхался он. – Жить надоело?.. Из-за тебя мне в тюрьму, а?!..

– Погоди, – остановил его Валентин. – Видишь, человек не в себе. Пусть оклемается.

– Не, я вам точно говорю… – малый повернулся к сердито пыхтящему взрывнику.

Оказалось, летел он «быстрее лани» не от хорошей жизни. И про убийство талдычил тоже не зря.

– …Около ручья лежит… вниз лицом. Чуть-чуть его снегом замело… Наверно, убийство, а? Вы как думаете?.. Я не стал подходить – я ж понимаю: нельзя… И это… кругом следы зверьков… видать, погрызли…

Взрывник изумленно воззрился на Валентина, как бы говоря: «Что это он мелет, а?»

Парень меж тем объяснил, что прислан заменить на участке Валентина. Вчера прилетел в Гирамдокан, переночевал, а утром махнул сюда, напрямки, по старой старательской тропе, которую ему указал Лиханов.

– …Потом слышу – выстрел. Ну, слава богу, люди! И полным ходом, значит, сюда… А насчет взрывных работ – это мне и в голову не пришло…

Из дальнейшего выяснилось, что парень – вполне нормальный парень, и не какой-то пижон безголовый, а техник-геолог. С месяц как перевелся в Абчадскую экспедицию. В поле не новичок. Зовут Васей… И вот уже такое естественное под артиллерийский грохот аммонита предположение о том, что малый «готов», оказалось до глупости нелепым. Хочешь не хочешь, а рассказу о трупе «за горой» приходилось верить.

Вася смотрел на Валентина, и на физиономии у него ясно отражалось: вот ты постарше – ты теперь и действуй, а с меня довольно. Валентин же не на шутку растерялся. Ни с чем подобным он никогда до этого не сталкивался и знать не знал, с какого конца берутся за такие дела.

Выручил взрывник, мужик тертый, в годах, понимающий что к чему в этой жизни.

– Надо сходить, Данилыч, – сказал он. – Оно как-то не по-русски – бросить покойника на погрыз зверю.

– Похороним, что ли? – с неудовольствием поинтересовался Валентин.

– Ну… – взрывник почесал затылок. – Для начала хоть поглядеть надо. А там видно будет.

Поскольку ничего более разумного в голову не приходило, Валентин махнул рукой:

– Ладно, пошли.

Тут же и отправились, благо идти было не так уж далеко – всего-то там километров пять с чем-то.

Пока дошли, день чуть потускнел и синью тронуло снега.

– Вон он, – Вася шагнул в сторону, пропуская вперед взрывника, и вполголоса объяснил шедшему следом Валентину – Я этих покойников не то чтоб боюсь, а так как-то…

Валентина так и подмывало съязвить: «Правильно, сынишка, бояться надо живых», однако он промолчал.

Взрывник замедлил шаги, потом и вовсе остановился.

– Смотри ты… – проговорил он, снял шапку, поду мал, надел снова. – Да, конечно, вообще-то…

Человек шел с низовьев, берегом – об этом говорили присыпанные следы. Дошел до этого места, и тут, видимо, силы внезапно оставили его, он опустился на колени, ткнулся головой в снег и так и замер – как бы в покаянном поклоне безжизненным нагим верховьям безымянного ручья и недалекому уже перевалу, куда он, надо полагать, держал свой путь.

– Чего мудрить, паря, тут не убийство… Сам помер, сам… – взрывник вздохнул. – Дела…

Он был прав – кругом, куда доставал взор, нетронуто белели снега, и только два человеческих следа: пеший, принадлежащий скончавшемуся, и лыжный – Васин. Ну какое тут, к чертям, убийство…

Не сговариваясь, приблизились, стали внимательно оглядывать. На покойнике был старый бараний полушубок, меховые потертые унты. Соскользнув с плеча, рядом лежало ружьишко – видавший виды дробовичок шестнадцатого калибра.

– Кто ж ты такой будешь-то, сердешный?.. Ну, прости господи, – взрывник дотронулся до запорошенной спины трупа и, чуть поколебавшись, пихнул.

Почти беззвучно покойник боком завалился на снег. Стало видно лицо, бородатое, с открытыми глазами.

Валентин поспешно шагнул вперед. Нагнулся, вглядываясь.

– Ах вот это кто! – вырвалось у него.

– Что, знакомый? – тотчас подсунулся взрывник.

Не отвечая, Валентин выпрямился, машинально бросил взгляд окрест. Был конец пасмурного ноябрьского дня. Синеватый снег. Серое низкое небо. Тишина, безлюдье… А тогда было лето, и была глухая ночь. Зимовыошка была, багровый машущий свет из допотопной печурки, клочья мха по черным стенам и старик, который бесконечно долго точил нож, и гнусавый голос: «А ить доводилось мне и человечинку едать…» Старичок-фантом, миазм старой Сибири с ее бахвальством собственной дикостью и ее зародившимся когда-то не от хорошей жизни безголовым молодечеством…

– Знакомый? – не отставал взрывник.

– Встречались как-то, – буркнул Валентин. – Темный человек… Как говорится, бог ему судья…

Топтавшийся в сторонке Вася, поеживаясь, подал голос:

– Ну, что вы там? Пошли, что ль…

– Не торопись, – Валентин помедлил, глянул на взрывника. – Прикроем ветками, а? А сверху – снегом. Временно. Завтра буду в Гирамдокане – скажу участковому.

– Можно и так.

Когда было нарублено достаточное количество стланиковых лап, взрывник поднял ружье покойного, переломил ствол и крякнул.

– Ха, знакомый-то твой, Данилыч, видать, сурьезный был старичок.

Говоря это, он вытянул из казенной части ствола цилиндрическую штуковину – как бы коротенький обрезок такого же ствола, только поменьше диаметром.

– Вкладыш. Сделано из ствола авиационного пулемета, – уверенно определил он, рассматривая вещицу. – В войну я в авиации служил, механиком. Так что, хм, штука знакомая… Из такой свалить сохатого за триста метров – нечего делать.

Валентин взял у него вкладыш и, прежде чем спрятать в карман (надо отдать участковому в Гирамдокане), задумчиво повертел в пальцах. Пустяковая, казалось бы, деталька, но с ее помощью ружье, внешне оставаясь безобидным гладкоствольным дробовичком, превращается в нарезное оружие, стреляющее боевыми патронами. Глянул на покойника. Вот ведь встретишь в лесу такого дедулю с таким ружьишком и подумаешь, что подался, мол, старый добыть рябчика там или куропаточку – на бульон для захворавшего внучонка… да еще засомневаешься, получится ли, мол, что у бедолаги: он стреляет, поди, на десять метров с подбегом, да и то мимо. А дедуля-то меж тем со вкладышем. С боевыми патронами за пазухой. И с желтыми глазами рыси…

Уже порядком отдалившись, Валентин обернулся. Подступающие сумерки особенным образом углубили белизну и пустынность заснеженных верховьев ручья. Вероятно, из-за этого ворох веток над трупом показался ему чем-то досадно лишним, неряшливым, почти оскверняющим отстраненную чистоту природы. «Но ведь временно», – неизвестно перед кем и чем оправдываясь, подумал он и зашагал следом за своими спутниками.

Вошли в лес, сделавшийся уже по-вечернему мрачноватым и более тесным, чем днем, но в то же время и более уютным и теплым, чем оставшееся позади открытое пространство.

Взрывник и Вася шагали молча, споро. Когда начинает темнеть в лесу, особенно зимнем, как-то сами Собой иссякают разговоры, это Валентин замечал неоднократно, но зато является простор мыслям.

Вот и теперь под размеренный хруст снега в голове у него вдруг высветилось неожиданное: этот старик, нелепо, неприятно промаячивший тогда, в ту ненастную ночь в зимовье, и вот теперь возникший снова, столь же неприятно и нелепо, – он как бы обозначил своим появлением самый, вероятно, тоскливый отрезок в его, Валентина, жизни. Допущение не очень-то приятное – что к случившимся за это время событиям примешивается, пусть даже символически, что-то от этого бредового старца, и однако ж куда денешься от прошлого своей земли-матушки с ее бодайбинскими приисками и нерчинскими каторгами, варнацкими песнями и ссыльными преданиями.

Тут Валентину вспомнилось, как в один из его первых приездов в город отец указал ему по пути из аэропорта на массивное желтоватое сооружение: «Историческое здание. Времен Екатерины. Тогда во всем крае каменных строений было – оно да еще монастырь в селе Троицком. Для неволи физической и неволи духовной. С размахом и на века. Зато ни школ, ни больниц». И потом, проезжая мимо, Валентин иногда думал не без удивления, почему это недоброй памяти здание, слишком знакомое многим поколениям российских бунтарей, смеет стоять до сих пор? Почему оно не было до основания сметено революционным народом в семнадцатом или восемнадцатом году, как Бастилия в Париже? Каким и чьим попущением оно было бюрократически оприходовано и внесено в нерушимые реестры не музейного, а действующего государственного имущества?..

Воспоминание, всплыв, пропало, вытеснилось куда более личным и болевым.

…Едва этот человек вошел в палату, Валентин сразу понял, кто он: мужчина походил на Асю, а точнее – это она, разумеется, походила на него.

Мужчина был среднего роста, одет в аккуратный серый костюм, на лацкане – лауреатский значок, при галстуке, собой сухощав, голову держал очень прямо. И вообще, весь он был прям особенной, профессиональной, что ли, прямотой. Подобную осанку Валентин отмечал у многих бывалых геологов, в том числе у своего отца. Видимо, вырабатывалась она годами, десятилетиями маршрутной работы, каждодневной и непреложной закономерностью которой является то, что висящий за спиной рюкзак, в течение дня наполняясь образцами, становится все тяжелее и тяжелее – так сказать, насильственно выпрямляет человека, хотя тот непроизвольно стремится устало ссутулиться.

Больных в палате, кроме Валентина, было еще четверо – мужики все здешние, из разных мест районной глубинки. Спокойно-обстоятельные, они оценивали то, из-за чего Валентин оказался в больнице, без лишних эмоций: «Да, паря, не повезло тебе. Но ничё, не горюй – в тайге еще не то бывает». Все они были ходячими, и из них в тот момент в палате присутствовал один – он спал.

– Лежите, лежите! – пришедший, упреждая движение Валентина, вскинул ладонь, покосился на спящего и понизил голос. – Вам нельзя вставать, мне сказали… Здравствуйте!

– Здравствуйте!.. – Валентин почувствовал, как пережитые им во сне и наяву ощущения своей вины, стыда и безотчетного страха поднимаются снова и гораздо острее.