Текст книги "Геологическая поэма"

Автор книги: Владимир Митыпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 42 страниц)

13

Перевал встретил до враждебности резким ветром. Косо летящие струи дождя хлестали в лицо с остротой ледяной крупы. Впрочем, если б сейчас вдруг и в самом деле пошел снег, в этом не было бы ничего сверхъестественного – в здешних местах такие случаи бывали среди лета. Вершины скал по обеим сторонам седловины то и дело пропадали в клубящемся сыром тумане, который волна за волной несло через перевал.

На плоской вершине перевала, устланной щебнем, Роман поравнялся с ехавшим впереди Валентином. Отворачивая от ветра посиневшее мокрое лицо, прокричал с ухмылкой:

– Три богатыря, а? Илюша, Алеша и этот… как его, третьего…

– Лучше б утро в сосновом бору, где три медведя, – улыбнулся одеревеневшими губами Валентин и подумал, что они, нахохленные, в громоздких неуклюжих плащах с острыми капюшонами, выглядят, должно быть, действительно не слишком бравыми молодцами. Но что поделаешь – под пронизывающим дождем как-то не до картинной осанки.

По мере спуска с перевала ветер слабел, становилось ощутимо теплее. Уклон с этой стороны был пологий, открытый, и лошади зашагали живее, явно стараясь побыстрей отдалиться от чуждого им, лишенного зелени мира каменистых высот.

Спустившись вниз, Валентин непроизвольно оглянулся: перевал, едва видимый сквозь туман и пелену дождя, казался страшно далеким, заоблачным. И тем неожиданней надвинулся лес, встающий сразу у подножья склона. Начинался он редкими тонкоствольными лиственницами, как бы воткнутыми в пышно взбитые мхи. Едва приблизившись к ним, лошади забеспокоились. Они начали опускать головы и, прежде чем ступить, недоверчиво принюхивались чутко вздрагивающими ноздрями, попрядывали ушами. Выехавший вперед Гриша, не говоря ни слова, резко взял направо, вдоль края леса.

– Что такое? Почему б не поехать через здесь? – Роман кивком указал на лес.

– Под мхом глыбовая россыпь, – объяснил Валентин. – В таких вот местах кони и ломают ноги.

– Понял, шеф! – бодро отозвался Роман.

Примерно через километр путь преградила новая россыпь – открыто, широким потоком она спускалась со склона хребта и сливалась с той, что была скрыта подо мхом.

Гриша незатейливо выругался и, сойдя с коня, ступил на россыпь. Прошелся для пробы. Камни шатались под ногой, лязгая с зловещим металлическим звуком. Росший на них лишайник, в солнечные дни – шершавая ломкая короста, сейчас совершенно раскиселился от дождя. Поскользнувшись на нем, Гриша едва не упал и снова выругался.

– Как говорит наш прораб, в маршруте чепе возникает из ни хрена, – заметил Валентин. – Золотые слова. Можно бы написать на скалах всех континентов. И подпись – Павел Дмитрич Самарин.

– А может, все же рискнем? – предложил Роман, вынимая сигареты. – Сами пехом, а коняги за нами, а?.. Черт, подмокли… Где ж это у меня спички-то…

– Не-е, паря, – Гриша, откинув капюшон, еще раз оглядел россыпь, поежился. – Боюсь я – кони казенные… Не дай бог…

Валентин поглядел на Романа и сказал, как бы извиняясь:

– С этими россыпями, знаешь, как бывает иногда: каких-нибудь вшивых двести метров, а приходится строить тропу – ну, там кувалдой долбать или выкладывать плитами. Или крюк даешь…

– Не, старики правильно говорят: прямо, дескать, шесть, а кругом – четыре, – заключил Гриша, возвращаясь к коню.

– Что, отсырели? – спросил Валентин, заметив, как Роман, сгорбясь над коробком, безуспешно старается добыть огонь.

– Хоть выжимай! – сердито отозвался тот. – А ведь в нагрудном кармане лежали – я его специально застегнул. И плащ сверху… Вот гадство.

– На, держи, – Валентин подал коробок. – Действуй смелее – они непромокаемые.

– И противоударные? – скептически пробурчал Роман, достал мокрыми пальцами спичку, чиркнул – она загорелась, шипя и потрескивая. – Хм, в самом деле… – Он прикурил, осмотрел коробок. – Чем-то обработано, что ли?

– Каждая спичка покрыта слоем парафина. Коробка – тоже, с боков, где терка. Берешь свечку и…

– Просто, как все гениальное.

– Ладно, поехали!

Понукнув коней, они поспешили вслед за Гришей, который уже порядочно успел отъехать.

Проход через замшелую россыпь в конце концов все же отыскался, но объезды, бесплодные тыканья туда-сюда съели в общем больше двух часов. Поэтому на базу Гулакочинской разведки они приехали в пятом часу вечера. Дождь к этому времени почти перестал, но небо, как и весь день, оставалось беспросветно-пасмурным. Видимо, поэтому во всех окнах конторы разведки сияло электричество, показавшееся после тайги роскошно-ярким.

За каждым освещенным окном двигались, стояли, сидели люди. Разговаривали. Курили. И во всех в них – в их фигурах, жестах, в том, наконец, как они разговаривали и курили, – проглядывало что-то беспокойное, нервное.

– Идешь ты пляшешь! – с чувством сказал Роман. – Сейчас только понял, как я соскучился по самой зачуханной электролампочке. Валька, у тебя бывает такое чувство?

– Бывает, – Валентин спрыгнул с коня и направился в контору.

Коридор, широкий, не очень длинный, с дверями по обе стороны, был пуст. Из дальнего его конца, из-за фанерной загородки, доносилось яростное тарахтенье пишущей машинки. Валентин уверенно зашагал на этот звук.

При его появлении сидевшая за машинкой женщина – очевидно, секретарша – лишь мельком покосилась и снова с каким-то отчаянием застучала по клавишам. На вопрос Валентина, здесь ли начальник или старший геолог, она, помедлив, бросила сухо и мрачно:

– Заняты. Комиссия работает.

Вид ее был до крайности неприветлив. Валентин повернулся и вышел, оттеснив в коридор сунувшегося было вслед за ним Романа.

– Заседают, – сказал он в ответ на его немой вопрос.

– Ну, еще бы, мы ж без этого не можем! – ухмыльнулся Роман. – А ты хотел насчет ночлега?

– Угу. И лошадей надо где-то пристроить – здесь не тайга, тут кругом шурфы-канавы…

– Что тебе, конь дурней паровоза? С чего бы он в яму полез? Давай палатку поставим, сохраним автономию.

– Не смеши людей!

В это время слева отворилась дверь, вышли две женщины, говоря меж собой:

– А Васьков-то что сказал – подсудное дело, кто-то должен отвечать…

– Много он знает! Обойдется выговором.

– Еще комиссия эта! Сидят и сидят – чего, спрашивается. Тут скорей бы домой, у меня тесто поставлено, а они… – Женщины скрылись за дверью справа, и разговор отрезало.

– М? – вопросительно поглядел Роман. – Шеф, тебе не кажется, что тут что-то происходит, а? Не побили б под горячую руку.

Валентин не успел ответить – из той двери, за которой исчезли женщины, выскочил сухощавый парень и не оглядываясь понесся к выходу. Через пяток шагов он вдруг замер, словно налетел на стену, стремительно обернулся.

– Извини, Валентин, не узнал, – заговорил он, быстро идя обратно. – Привет!

– Привет, Толя. Что у вас происходит? Говорят, какая-то комиссия…

– А ты разве не знаешь? Нет? – Толя говорил отрывисто, торопливо, его подвижное выразительное лицо то и дело нервно подергивалось. – Беда, большая беда, Валя. Два наших парня погибли. Ты их, наверно, не знал. После института года полтора у нас проработали. Один буровым мастером, второй тоже бурил, а недавно на инженерную должность перевели…

– Да что случилось-то? – нетерпеливо перебил Валентин. – Как произошло?

Толя заторопился еще больше. Руки его, как бы сами по себе, начали беспокойно двигаться, совершая короткие непонятные движения.

– Авария в скважине, – озираясь и подергивая плечами, бросал он. – Они взялись ликвидировать. Вдвоем. Пижонство, конечно, но допустим, допустим! Но разве ж можно так, как они? Нет, все мы понемногу где-то, когда-то нарушаем эту самую технику безопасности. Иногда без этого никак. Что, разве нет? Но они-то, боже мой, чем они думали в тот момент? Комиссия теперь вот пишет: одновременное натяжение бурового снаряда лебедкой и гидравлической системой… Понял? А, ты ж не буровик! Короче, тем и другим одновременно. Бог ты мой, это ж какая силища! Конечно, буровая мачта сломалась, как спичка. Парней уложило на месте. С ходу!..

– Когда это было?

Толя посмотрел на Валентина, словно удивившись, что его перебили. Помолчал, потом уже спокойней проговорил:

– Когда? Погоди, действительно, когда же? Позавчера? Нет, это их увезли позавчера… Какой у нас сегодня день? Ага, значит, это случилось запозавчера. Черт, все в голове перепуталось. Вообще, все мы тут ходим как чокнутые… Да, точно, три дня назад, утром…

Валентин выслушал, скорбно покачивая головой, со вздохом сказал Роману:

– Да, сейчас тут не до нас.

– А в чем дело? – вскинулся Толя. – Надо помочь? – Керны? Что еще?

Роман скромно кашлянул:

– Нам бы крышу над головой…

– Из Москвы парень. Роман, геолог, – пояснил Валентин.

Роман кивнул, сдержанно бухнул сапогами – надо полагать, представился.

– О чем разговор! – вскричал Толя, дергая головой, словно пытался проглотить застрявший в горле комок. – Сколько вас – двое?

– Трое, – озираясь, сказал Валентин. – Гриша, где Гриша?

– Ну, все равно. В гостинице негде – там комиссия. Идите в общежитие. Кто спросит – сошлитесь на меня…

– Лошадей еще надо куда-то поставить…

– На хоздвор! Все, я побежал! – рванулся Толя и уже на ходу прокричал – Вечером увидимся. Я зайду!..

Роман проводил его взглядом.

– Гигант!.. Он всегда такой?

– Какой?

– В критическом режиме.

– Отличный парень, – невпопад отвечал Валентин. – Сейчас, по-моему, начальником участка… Что, двинем в общежитие?

– А ты знаешь, где оно?

– Найдем, – Валентин зашагал к выходу. – Всего-то десятка три домов.

У крыльца мыкался хмурый Гриша. – Тут столовая есть… – начал он.

– О, то, что доктор прописал! – оживился Роман. – А то у меня желудок исполняет танец живота.

– Я спрашивал, – уныло бубнил Гриша. – Сказали, закрыто, рано еще, мол…

– Идешь ты пляшешь! – огорченно сплюнул Роман. – Ладно, где тут общежитие? Там что-нибудь сгоношим из своих харчей.

Общежитие оказалось обычным, ничем не примечательным домом, расположенным чуть в стороне от остальных. Внутри этот дом был разгорожен таким образом, что получились три отдельные комнаты разного размера и кухня, где наличествовали печь, стол, две скамьи и бак с водой.

Войдя, Роман первым делом щелкнул выключателем – под потолком вспыхнула пыльная лампочка.

– Отель! Который тут наш номер? – Он заглянул поочередно во все три двери, приговаривая – Так, тут чьи-то вещички… А здесь спит какой-то дядя, не будем его тревожить – у него плечи намного шире наших… Ага, вот тут, кажется, свободно, можно приземляться.

Заглянув вслед за Романом, Валентин увидел неопрятную комнату, в которой стояли четыре койки – на одну было небрежно наброшено лиловое одеяло, три остальные без ничего, только голые металлические сетки.

– Застолбил! – Роман швырнул на ближайшую койку свой спальный мешок. – Пойду расшурую печку, во дворе я видел неслабенькую поленницу дров.

Вошел Гриша, со стуком опустил на пол вьючную суму с посудой и продуктами. Озабоченно огляделся.

– Седла, поди, здесь сложим? А то на хоздворе-то подменить могут.

Валентин кивнул и принялся разбирать вьюк, размышляя, что бы такое соорудить на ужин, который получался заодно как бы и обедом тоже.

14

Гриша почему-то запаздывал, и Роман, чертыхнувшись, предложил сесть за стол без него.

– Наверно, завернул куда-нибудь в гости и угощается в полный рост. Не оставлять ему ничего, чтоб знал! – свирепо закончил он.

– Да может, и зашел куда, – согласился Валентин. – Но у кого-то, не помню, из сибирских народов есть обычай оставлять как раз тем, кто пошел в гости, а вот тому, кто спит, – нет.

– Да? Это почему же так?

– Считалось, что в гостях могут и не накормить, а спящий, если он голодный, обязательно увидит во сне разные вкусные вещи и тем будет сыт.

– Полный завал! – расхохотался Роман. – Нет, но какова логика, а? Слушай, в этом есть что-то трогательное, не находишь?

– Что именно?

Ответить Роман не успел – на крыльце вдруг послышался топот, и, энергично рванув дверь, вошел мужчина хорошего роста, плечистый, физиономия крепкая, ядреная, напоминающая туго сжатый кулак. Глаза дерзко-веселые. Черный ватник распахнут, голенища кирзовых сапог лихо отвернуты. Еще не переступив порог, он настороженно махнул взглядом по сидящим за столом и, прищурясь, гаркнул:

– Ага, пополнение? Здорово, мужики, здорово! Значит, с закуской живете? Ладно, водяра наша, закусь – ваша!

С этими словами он вынул из кармана брюк бутылку водки и широким жестом выставил на стол.

– А где Кузя? – продолжал он, не дожидаясь ответа.

– Там кто-то спит, – Роман указал кивком подбородка. – Может, это Кузя и есть?

– Он, сучий потрох, он! – захохотал мужчина и толкнул дверь. – Эй, друг, кирять будешь?

В ответ донеслось торопливое невнятное бормотанье.

– Будет! – мужчина снял ватник и уверенно, плотно уселся за стол. – Столовка еще закрыта. Да и жрать там, честно говоря… Каша манная, жизнь обманная! – Тут он бегло выругался и ударом ладони распечатал бутылку.

Появился Кузя, сонно помаргивающий, помятый. Сказав давеча, что, мол, у спящего «плечи шире наших», Роман допустил сильное преувеличение – Кузя оказался человек худой и узкий, про каких в народе говорят: «Две лучины сложены…»

– Видали такого? – захохотал мужчина. – Босиком и ножик за голяшкой! Что, опять взрывника не было?

– Не пришел, зараза, – сипло отвечал Кузя, – Мерзлота, падла, а ее без аммонита хрен возьмешь. Завтра к прорабу пойду.

Мужчина, подмигнув, кивнул на него.

– Во работничек – ни украсть, ни покараулить, а как вмазать, так первый человек!

– Вовчик, гад буду! – Кузя честно выкатил глаза, хлопнул себя по груди. – Ты ж меня знаешь: по утрянке ни капли! Вот после работы – завсегда пожалуйста!..

– Ладно, кончай базарить! – добродушно прикрикнул Вовчик и, обернувшись, взял с подоконника пару кружек. Брезгливо заглянул в них, но, видимо, мысленно махнув рукой, набулькал туда водку. Через стол потянулся бутылкой к Валентину.

– Пас! – лаконично отказался тот. Вовчик не настаивал.

– Ну-ну, пусть нам будет хуже, – сказал он и принялся наливать Роману.

Кузя хихикнул:

– Не у тещи – упрашивать не будут!

– За что пьем? – Вовчик поднял кружку. – За знакомство, что ли? Поехали!

Выпили. Роман – посмеиваясь, с крайне несерьезным выражением лица. Кузя – поспешно, как бы боясь, что могут отобрать. А Вовчик, тот просто плеснул мимоходом в рот, точно забросил семечко подсолнуха.

– После первой не закусываю, – ни к кому не обращаясь, сказал Кузя.

– А тебя никто не просит, – Вовчик подхватил на ложку кусок подогретой тушенки. – Вы откуда, мужики?

– Из съемочной партии. Недалеко отсюда, – сказал Валентин.

– Ну-ну, – буркнул Вовчик, снова зачерпнул ложкой. – Во житуха, а? Кругом тайга, а свежей мясы и на погляд нету!.. А я физически работаю!..

– Вкалываем, – уточнил Кузя.

– Мне пожрать надо! – раздражаясь, продолжал Вовчик. – Ни хрена тебе заботы о рабочем человеке. Махамальное отношение! Зачем я сюда ехал – заработать? Вот и не мешай мне. Помоги. Организуй дешевое питание, как положено. Жрабельная вещь есть в тайге? Навалом! Дармовой зверь бегает, рыбы, говорят, невпроворот. Организуй отстрел, отлов. Кто запрещает роскошно жить и смачно материться?.. Нет, нельзя! Кому нельзя – рабочему человеку нельзя? – Вовчик засопел, налился темной кровью. – Рабочему человеку все можно! Потому как я хозяин! А иначе на кой хрен оно бегает да плавает? Зачем оно вообще, если его жрать нельзя?.. Эх, ру-ко-вод-ство! Руками водить… А стрелять по этим штукам, – Вовчик с отвращением ткнул пальцем в консервную банку, – да брать на личный забор колбасу, масло, молоко сгущенное – это ж ты на одну только жратву и будешь работать!.. Столовая, ёхамор! Щи – хоть нос полощи!..

– Борщ из двадцати пяти калош – десять крошено, остальное так заброшено! – хихикнул Кузя.

– И дорого все! Не-ет, не за этим я ехал…

– Мы приехали не греться, а заработать и одеться, – опять влез Кузя.

– Я вот погляжу-погляжу, да мотану отсюда! – угрожающе заявил Вовчик. – Нет, правильно тот цыган говорил: нашел себе я клетку – геологоразведку!.. Тут у нас цыган один был, – объяснил он. – Был да сплыл. И правильно сделал. Умный цыган!

– Не, а с канавой помнишь, как он? Помнишь? – весело ввязался Кузя. – Дали ему это канаву пройти, а он метра еще не выкопал – и всю ее книзу на клин свел. И кричит: эй, начальник, земля кончилась, дай новую канаву! – Кузя восхищенно покрутил головой. – Вот дал так дал! Земля говорит, кончилась!..

– Возьму и уеду! – Вовчик упорно гнул свое. – Я вольный казак. У меня хомута на шее нет! Я почему сюда приехал? А, вот то-то!.. Сейчас расскажу. Вот выпьем еще, и расскажу…

Он разлил оставшуюся водку и мрачно, одним духом осушил свою кружку. Буркнул:

– Хорошо пошла – как к себе домой!

Роман тоже выпил и закурил. По-прежнему с опаской выпил Кузя.

– Я тебе так скажу: из-за бабы все вышло, – жуя, заговорил Вовчик, и его брови, щетинистые, черные, как сапожные щетки, хмуро зашевелились. – Не, подлянку она мне не сделала. Чего не было, того не было. Она всю жизнь в торговле мышковала. Воровать – на это у нее золотые руки… Ладно, замнем для ясности. Скажу одно: баба – оторви да брось! Лежа постромки рвет. Жили аккуратно. Ни в чем себе не отказывали. А на хрена ж тогда жить, верно? За стол без этого, – он пощелкал крепким выпуклым ногтем по бутылке, – не садились. Но я ей всегда говорил, что по пьяни, что во трезвях: ты, говорю, брать-то бери, но меру – меру знай, а то поплывешь, как дерьмо по Енисею… Эх, надо было ее бить, верно говорю? – Вовчик скрипнул зубами, схватил Романа за рукав, не шутя тряхнул. – Не поверишь, я до ее хавальника ни разу пальцем не дотронулся. А надо было отоваривать каждый день! Гоня-ять, гонять падлу, как Марфу по пеклу, верно говорю?

– Идешь ты пляшешь! – явно автоматически отозвался Роман.

– Ч-чего? – Вовчик ощетинился, привстал. – Ты это куда меня посылаешь, а?

– Отвяжись, худая жись, – весело и безмятежно отвечал Роман, выдирая рукав из его пальцев.

– Нет, ты меня послал! – наливался злобой Вовчик. – С-собственноручно слышал!

– Брось, Вовчик, брось! – встревоженно вклинился Кузя. – Он же ничё такого не сказал, падла буду! Ну, спроси хоть у человека, спроси! – он заискивающе обернулся к Валентину. – Верно я говорю, а? Верно?

Валентин оторвался от еды, взглянул Вовчику в глаза и веско, раздельно проговорил:

– Почему ж не сказал? Он сказал. Но без обиды. Пони мать надо.

– Я ж говорю! Я ж говорю! – завертелся Кузя. Вовчик, набычась, уперся в Валентина взглядом, шумно подышал.

– Верю! Вот ему верю, – проворчал он, доставая папиросы. – Так о чем я? Ну ладно, не бил, так не бил, поздно теперь жалеть. Но один раз я сказал ей уже без всякой булды – это когда ночью леспромхозовский магазин сгорел. Ну, сгорел и сгорел, хрен с ним. Знаешь, как это говорят: «Горит, горит родной завод!» – «А нам-то что, гори хоть год!» Только тут дело-то как было: магазин, значит, с одного конца барака, а с другого – люди живут, семей, кажись, десять. Вот я, как после всего спать легли, своей-то и говорю: «Твоя работа? Это что ж ты, падла, делаешь? Ведь люди могли сгореть!»

Хавальник разинула, профура, хохочет как ни в чем не бывало: «Сам сгорел, родненький, сам. Я здесь ни при чем!» Ну, следствие приехало – а кого ловить-то? Одна зола. Шито-крыто, сзади-спереди открыто… Не, я тебе так скажу: баба, она насчет воровать храбрей любого мужика, это уж точно. Ей только начать, а уж дальше никакого удержу не будет. Бабья жадность – это ж страшное дело!.. Уехали мы после того, в город перебрались…

Валентин доел кашу, налил себе чаю. От излияний Вовчика ему сделалось муторно и скучно. Подобные рассказы давно уже были ему не в диковину – через сезонные работы в съемочных партиях, словно через вокзал, из года в год проходили всевозможные личности. Попадались среди них и вот такие Вовчики. Словом, все это было не ново, в том числе и гнилозубая прибаутка про родной завод, который пусть-де горит синим пламенем. Однако, как он заметил, Роман, дымя сигаретой, слушал с явным интересом, и, кажется, его это забавляло.

– …Ты ж видишь, мужик я не выболевший, – угрюмо излагал Вовчик. – Мне где бы ни работать, лишь бы не работать. Пушки лить, коров лечить. Молотобойцем в родильном доме, хо-хо-хо! Или это, слесарь по монтажу – где посижу, где полежу… Одно время шоферил я, но опять же при торговле. Экспедитором работал, тоже, между прочим, не за-ради одной зарплаты, понял? Памятники на кладбище ставил – во где лафа! Покойник нынче дорогой пошел… Ну, поезда-холодильники сопровождал, рефрижераторы называются. Работа – забожись: днем – гуляешь, зато ночью спишь. Конечно, хлеборезку я не разевал, а ты как думал? Пальцы-то у людей к себе ведь гнутся, а не от себя. Я это к чему говорю? А то, что заначку иметь-то имей, но ты ж, сука, и про меня не забывай. Моя доля там должна быть? Вот то-то и оно!..

В сердцах Вовчик взялся было за бутылку, но тут же вспомнил, что она пуста, и помрачнел окончательно.

– Все понятно! – Роман полез по многочисленным карманам своей моднячей куртки. – Кто сбегает?

Вовчик скосил глаза на Кузю, и тот с готовностью рванулся с места.

– Сколько брать? Одну, две?

– На тебе руп, и ни в чем себе не отказывай, – Роман до стал помятую бумажку и, смеясь, протянул Кузе. – Бери на все!

Это широкое «все» оказалось пятью рублями, получив которые Кузя незамедлительно выбежал вон.

– В городе магазины каменные, так просто не подожжешь. Пришлось гореть самой, – Вовчик сумрачно хохотнул. – Но я понимаю так, что тут она свой же собственный закон нарушила. А закон у нее был такой: украдешь один – год будешь помнить, украдешь вдвоем – десять лет будешь помнить, втроем украдешь – всю жизнь будешь помнить. Короче, начали ихний магазин трясти. Проверки, ревизии… Бабу мою хапэ – и в тюрягу. Закрутилась контора. А потом – встать, суд идет!.. Именем Российской Федерации… Восемь лет! С конфискацией! А что конфисковывать-то? В квартире одни бабьи причиндалы да диван-кровать «Ладога» – берите, для родного государства ничего не жалко!.. А деньги где, ценности? Что вы, граждане, какие деньги?! Все пропито, съедено… Конечно, меня тоже берут за хобот, но уж тут я, граждане, чист. Чи-ист!.. Она ж, зараза, все без меня спроворила. Сама. Хрусталишки-золотишки, ковры-деньги – все это хрен знает где. Я ей, падле, на свиданке втихаря и говорю: «Ты ж, говорю, меня вовсе без ничего оставила, как мне жить-то теперь?» Лыбится, профурсетка, так бы и отоварил ее по хавальнику! «Перебьешься, – говорит. – Тебе оставь, так ты все до копейки пропьешь-проспишь с бабами. Нашел дуру!.. Ты, – говорит, – не думай – я восемь лет сидеть не собираюсь. Я, – говорит, – все узнала: зачеты, то да се… а там, глядишь, какая-нибудь амнистия подвалит… Знаешь, – говорит, – как тут поют? «Вся милиция знакома, и тюрьма – родная мать!» Вот и смекай… Жди, года через три выйду – вот тогда-то уж заживем!..»

Он замолчал, опустил голову, затем плечи у него неожиданно дрогнули, заходили ходуном. Из горла вырвались невнятные сдавленные звуки. Валентин даже отшатнулся слегка и изумленно поглядел на Романа – никак, ну, никак он не предполагал, что Вовчик вдруг может разрыдаться. «Впрочем, что я знаю о людях? – мелькнула мысль. – Кем бы они ни были, а любовь есть любовь. И почему бы этому Вовчику не переживать сейчас, не страдать?»

– А через год… через год… – внезапно заговорил Вовчик каким-то странным, полузадушенным, срывающимся голосом. – Через год… хнык… хнык… денежная реформа!.. Мать моя женщина! – Он вскинул голову, и тут выяснилось, что ни черта Вовчик и не думает плакать, а, напротив, буквально задыхается от хохота; с багровым лицом он взвизгивал – Денежки-то, а? Ведь закопала, дурища, закопала! Уа-ха-ха!.. Японский городовой, тыщи, тыщи накрылись!.. Во, наверно, рожа у нее была, когда узнала-то, а? Уа-ха-ха!..

Его бурное веселье было прервано появлением двух людей. Первым вошел подозрительно озирающийся исподлобья человек, рыжий, с крайне недовольным лицом в глубоких складках морщин. За ним, неуверенно и как-то виновато улыбаясь, жался некий брюнет, лицо которого, довольно-таки потрепанное разного рода жизненными невзгодами, все еще сохраняло следы незаурядной и в чем-то женственной красоты.

Вовчик приветствовал их неразборчивым рыком и энергичным взмахом руки. Вместо ответа рыжий, сморщившись, повел носом.

– Это еще чем тут воняет?

Действительно, из угла, куда Гриша сложил седла, ощутимо несло мокрой шерстью и конским потом.

– Вонь с табаком – все равно что чай с молоком, – благодушно хохотнул Вовчик. – С работой как? Привыкаем?

– Привыкнешь! – огрызнулся рыжий. – У меня специальностей навалом, а они – хватай кайлу, дави стартер! Местов нет, видал? Вот тебе канава, и бери больше, кидай дальше! А здоровье где?.. От работы кони дохнут!..

– Вот убило же двух человек, – несмело и как бы про себя заметил красивый брюнет. – Так и загнешься тут. Ни за хрен собачий…

– Экспедиция спишет! – мимолетно усмехнулся Вовчик. – Еще не то списывают.

– Я посмотрел сегодня, как наряды закрывают. Категория грунта одна, а на бумаге – хрен поймешь. Контора пишет!..

Рыжий сердился, взмахивал руками, и при этом один глаз у него свирепо таращился, а второй, припухший и красный, недоверчиво косил в сторону. Под его возмущенные выкрики как-то очень незаметно на столе возникла бутылка – кажется, ее выставил брюнет – и через миг оказалась пустой.

Опять-таки незаметно появился Кузя, и Вовчик, воздев над собой принесенную водку, восклицал со смехом:

– Гуляй, Вася, ешь опилки! Я завскладом лесопилки!

Что-то пытался кувинькать Кузя, но его никто не слушал. В кухне сделалось тесно, шумно, потно, разговор пошел бестолковый и вразнобой.

Нависнув грудью над столом, рыжий жарко рычал Валентину:

– …Я этих разведок знаешь, сколько перевидал?.. Меня хрен обманешь!..

Валентин понимал, что самое лучшее сейчас – встать и молча уйти, но не бросишь же Романа, который сидит себе, покуривает, похохатывает и вовсе не думает трогаться с места.

– …Бригада «Ух, работаем до двух» – так мы тоже можем, но, извини-подвинься, если ты ко мне по-человечески, то и мы… Лады, иду в кадры, а там этот сидит – глаза вилкой не достанешь… – Рыжий горячился, свирепо горбился, налезая плечами на волосатые уши; брюнет, притулясь на другом конце стола, застенчиво улыбался, как бы извиняясь за настырность рыжего, и во рту у него блудливо помигивала золотая фикса. – … Я ему: а материться согласно колдоговору не хошь?.. Бандит, кричит, в милицию сдам!.. Это чтоб меня повели мурцовку делать? Аля-улю, хана рулю! Топаю к начальнику управления, к самому Сазонову. Ты не думай, я этого не люблю – хлопать начальство по голяшке, но этот Сазонов до войны у моего отца работал… Отец тогда был начальником управления – там, на северо-востоке, понял? Потом его за что-то взяли и… Ша, бабка, танки! В то время не шутили… Захожу. Сазонов с ходу раскрывает на меня свой материльник: ты кто, чего надо?.. Не узнал. Что ж ты, говорю, падла позорная? Не, я, конечно, не так сказал, я по-культурному. А он раз – и пистолет из стола! Я – за нож! И тут он кричит: сынок!.. Узнал, падла! – В голосе рыжего появились рыдательные нотки. – Поверишь – мы оба заплакали…

В этот захватывающий момент дверь отворилась, и на пороге вырос Толя – явно настороженный рвущимся наружу гвалтом. Удивленно поднял бровь, увидя во главе шумного застолья Валентина.

– Проходи, садись! – радушно вскричал Вовчик. – Гостем будешь!

– Спасибо, но не могу, – вежливо отказался Толя и кивнул Валентину – Можно тебя?

Валентин встал, вслед за ним и Роман угловато полез из-за стола. Медленней обычного и шершавым каким-то языком он проговорил:

– Погоди, Валя… Я с тобой… Н-надо подышать… Вышли, сопровождаемые невнятной и, кажется, обиженной разноголосицей.

К удивлению Валентина, неосознанно полагавшего, что на улице стоят ненастные сумерки, в погоде произошли разительные перемены. Если закинуть голову, было видно, как там, в темнеющей выси, сплошь единая до этого серая масса туч разваливается на клубящиеся графитово-черные гроздья облаков. На западе они уже отслоились от зубчатого края земли, и в протянувшуюся над горами рваную щель лился мрачный и сильный малиновый свет. Роман хмуровато оглядел эту раскаленную полосу, покосился на грузно нависшие чрева облаков, тронутые по краям пурпуром и багрянцем, и проворчал:

– Идешь ты пляшешь, не закат, а воспалительный процесс! – После чего перевел взгляд на Валентина, на Толю и хмыкнул – А физиономии у вас, парни, точняк, как у индейцев. Один к одному.

Закатный свет, будто сфокусированный узкой прорезью над горизонтом, был настолько интенсивен, что казалось, стоит в воздухе, как пыль. И на всем, куда ни глянешь, даже на темной хвое лиственниц, лежал отчетливый красный отсвет. Роман, лицо которого тоже выглядело надраенным резким январским хиусом, продолжая озираться, задумчиво проговорил:

– В Средней Азии, бывает, как задует афганец, так весь мир видишь в желтом аск… аспекте. Исключительно… Афганец – это ветер такой, – пояснил он. – В жутких количествах поднимает лессовую пыль. Нет, это надо видеть самому. Лично!..

По внешнему его виду нельзя было сказать, что он выпил довольно прилично, но все же сказанное им давеча насчет Толи – мол, тот пребывает «в критическом режиме», теперь было больше приложимо к нему самому, тогда как Толя, напротив, выглядел сейчас очень спокойным, почти умиротворенным.

Минуты три, в течение которых они не спеша, прогулочным шагом удалялись от разведочного поселка, прошли в молчании. Потом Роман, которого, по всему, так и подзуживал какой-то настырный бес, раздраженно и почти торжественно объявил:

– Итак, выведена и проходит успешные испытания жизнью новая порода людей, именуемая хамо-сапиенс!

Ответом на это было вполне понятное изумленное, если не сказать потрясенное, молчание, и лишь чуть спустя Валентин рискнул уточнить:

– Это ты о… Вовчике?

Видимо, Роман воспринял его вопрос как чисто риторический, ибо отвечать не стал – дескать, без того понятно – и в том же раздраженном тоне продолжил тему:

– Удивительно много развелось бугаев с уменьшительными именами!.. У меня один знакомый есть. Можно сказать, приятель. Вадик зовут. Заметьте, не Вадим, не Вадька, а именно Вадик. Организм еще тот – покрупней этого Вовчика… Черт знает сколько не виделись, и тут вдруг встреча. Ну, узнали друг друга, обрадовались – все-таки в одном дворе выросли! Конечно, встречу тут же отметили, не без этого, и как-то так получилось, что зашли в биллиардную. И там мой Вадик, в туалете, на моих глазах за две-три минуты проиграл в чмэн какому-то хмырю триста рублей. Я обалдел…

– Проиграл во что? – Толя даже приостановился.

– В чмэн! – почти огрызнулся Роман. – Угадывают номера на купюрах или что-то в этом роде. Раз-раз, и из рук в руки переходят бумажки – сотенные, полусотенные, и так далее, до рубля включительно. Невероятно умственное занятие – по интеллектуальности на втором месте после перетягивания каната… Я, конечно, с ужасом ему: ты что, вольтанулся? А он свысока так хлопает меня по плечу: не менжуйся, детка, у меня этих рублей, как у дурака махорки. Откуда? Смеется: хочешь жить – умей вертеться!.. Выясняется, что друг детства сейчас передовой мясник в крупном гастрономе. Ударник. Со страшной силой борется за культуру обслуживания. И что интересно: чтобы приобщиться к этому клану, он выложил три тысячи рублей. Вступительный взнос. Кому? Военная тайна… инкогнито… волосатая рука, большие возможности… Зато, говорит, я каждый день имею на своей колоде сотню колов…