Текст книги "Геологическая поэма"

Автор книги: Владимир Митыпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 42 страниц)

8

Две свечи давали достаточно света, чтобы за столом чувствовался почти домашний уют. В глубоких мисках дымилась уха из пойманных под вечер хариусов. Свежий хлеб, выпеченный по-полевому, в печке-каменке, врытой в землю, еще не успел остыть.

Василий Павлович в честь приезда новых людей выставил бутылку водки. Остальные из десяти привезенных Валентином «белых носков» он распределил так: три выдал горнякам, одну завхозу (тот божился, что берет для натираний), пять запер под замок в свой вьючный ящик.

Возглавляя застолье, Василий Павлович шутил, смеялся, как и положено радушному хозяину, но при этом время от времени осторожно подправлял разговор в нужном для себя направлении – должен же начальник выяснить, что за люди прибыли к нему, чего от них можно ожидать, а чего нельзя, что можно поручить, а что – нет. Ну, с Асей все было просто – студенты, они и есть студенты. Сложнее обстояло дело с Романом, человеком из столицы, представителем самого Стрелецкого.

– Значит, в основном вам пришлось трудиться в европейской части страны? – Василий Павлович подвинул к Роману миску. – Будьте как дома, не стесняйтесь. Таймени у нас здесь видите, какие здоровые, голова – во, с бычью.

– Спасибо, – Роман осторожно подхватил разваливающийся кусок отварной рыбы. – Последние два года я работал по Крыму.

– Ну и как там? – вежливо поинтересовался начальник.

– По-разному. Бывало очень нелегко.

– Еще бы! – пошутил Валентин – Какой-нибудь там ужасный маршрут от Сухуми до Батуми.

– Географию не знаешь, Валя, – весело отвечал Роман. – Сухуми и Батуми – это же Кавказское побережье.

– Ну, тогда от Алупки до Алушты, – смеясь, гнул свое Валентин. – Тоже путь не дай бог….

– Напрасно ты так, – уже серьезно возразил Роман. – Все думают, Крым – ах-ох, сплошные курорты, пляжи да кипарисы. Все это есть, конечно, но только на узкой кромке вдоль моря. А отойти на пару километров от берега, и – начинается Горный Крым, суровая страна.

– Как же, слыхали, слыхали. Там каждый год гибнут отряды отважных первопроходцев.

– Нет, кроме шуток. Вот в прошлом году, например, в такое же время, я делал маршруты в долине Бельбека, есть там такая речушка между Бахчисараем и Севастополем. Так, поверите ли, я проклял все на свете. Жара невозможная, воды нет, кругом одни высохшие русла, растения все сплошь колючие, будто из жести, и переплелись стеной. Забрался я в одну расщелину описывать разрез и едва не получил солнечный удар. Кстати, там я нашел осколок немецкой авиабомбы… По мне, так лучше уж маршрутить на Кольском полуострове, в Заполярье…

– Везде хорошо, где нас нет, – промолвил молчавший до сих пор прораб Самарин.

– А вот что действительно интересное в Крыму, – продолжал «посол», – за исключением, пардон, – тут он мимолетно улыбнулся Асе, – хорошеньких курортниц, так это – геология. Геология там потрясающе интересная, сложная, запутанная… Правда, и обнаженность там не то что, скажем, в Подмосковье…

– Чья обнаженность-то – пород или курортниц? – серьезно спросил прораб.

Василий Павлович, хлопнув ладонью по столу, захохотал первым, и с минуту за столом, как говорится, царило веселье.

– Ну спасибо, потешил! – проговорил наконец начальник, не подозревая, что главная-то потеха еще впереди. – Не ожидал, ей-ей, не ожидал! Придется немного выпить по этому случаю.

Василий Павлович налил троим, потому что Валентин и Ася не пили, и поднял свою кружку:

– Как у нас принято – за тех, кто в поле!

– Эрго бибамус! – откликнулся Роман.

– А это куда? – не понял Самарин.

– По-латыни значит – итак, выпьем, – объяснил «посол».

– Ишь ты! – удивился прораб. – Надо будет запомнить. Приеду домой – старуху свою удивлю.

– Ты запиши, а то забудешь, – посоветовал Валентин, прихлебывая остывающую уху.

– Помнится, в Крыму этом полно ископаемой фауны, – проговорил Василий Павлович. – Аммониты величиной с автомобильное колесо – это ведь оттуда, кажется?

– Да, такого добра там хватает. Из ракушняка дома строят.

– Живут же люди! – завистливо вздохнул начальник. – Тут раз в сто лет найдешь одну тварь – и то счастье.

– Ну-у, это еще как сказать… – протянул Роман. – Вот, скажем, наложились тектонические движения – и вся нормальная последовательность напластований полетела вверх тормашками. Тогда, даже имея фауну, черта с два разберешься, что на чем лежит и что за чем следует.

– Это верно, – согласился Василий Павлович. – Но все-таки, когда у тебя на руках фауна… Да что нам далеко ходить за примером…

Он грузно поднялся с места и, уже заранее улыбаясь, направился к своему вьючному ящику. Пока он возился в полутьме с замком, в палатку вошел Виктор Зайцев и с непринужденностью истинного полевика присел к столу.

– Похоже, гроза собирается, сообщил он озабоченно. – На улице у нас ничего такого не лежит, что может промокнуть?

Кажется, я сапоги оставил возле палатки, вспомнил Валентин. – Пойду погляжу.

И он торопливо вышел.

– Предыстория этого дела такова, – обстоятельно начал Василий Павлович, возвращаясь к столу. – Здесь у нас есть, а теперь же правильнее будет сказать – была, одна очень смутная толща. Многие об нее зубы ломали. И вот представь– те себе, дней десять назад…

Тут начальник вынул из коробки свою драгоценную находку и торжественно положил на стол, выбрав, где посветлее.

– Да, так вот, десять дней назад…

– О! – вдруг перебил его радист. – Вы это, случайно, не на Бугарихте нашли?

– Н-ну допустим, – после некоторого молчания проговорил Василий Павлович. – Что дальше?

– Моя работа! – неизвестно чему радуясь, заявил Виктор.

– То есть это как твоя работа? – голос начальника стал тревожен.

– А так! – ухмыльнулся радист. – Помните, студент у нас был в прошлом году, Оглоблин? Вот с ним мы и изготовили эту штуку, из какой-то его книжки срисовали. В костер потом бросили…

Роман, Ася и Самарин сидели, пока еще ничего не понимая. Начальник тяжело задышал.

– Что, не похоже? – спросил Виктор, несколько обеспокоенный его странным взглядом. – Гвоздиком я царапал…

– Гвоздиком?! – воистину страшно взревел вдруг Василий Павлович. – С-сукин сын! Убью!..

Набычившись и выставив вперед руки с когтеобразно согнутыми пальцами, он стал медленно надвигаться на радиста. А тот, опрокинув раскладной стул и глядя на начальника, как кролик на удава, столь же медленно пятился на полусогнутых ногах к выходу.

– Вась… Палыч… – бормотал он. – Вы что, вы что?.. Мне завтра на связь выходить… Уй-юй-юй!..

И с этим воплем он протаранил задом полы палатки и мгновенно пропал в темноте.

– Гвоздиком, паразит?! – прорвав удушье, снова загремел Субботин. – За это статью дают, фальшивомонетчик!.. Спендиаров какой выискался!..

Неизвестно, почему начальник приплел сюда вдруг Спендиарова, который, как известно, не был ни знаменитым гравером, ни художником, – если только это имел в виду Василий Павлович, – ни тем более фальшивомонетчиком.

– Гвоздиком, а?! – задыхался начальник. – Трилобита, а?! Каков подлец!..

Тут только до Романа дошел смысл происшедшего, и тогда он упал головой на стол, прямо в кучу рыбьих костей, и принялся хохотать так, что закачались огоньки на свечах.

– Ой, не могу!.. – плача от смеха, взвизгивал «посол». – Василий… Павлович!.. Дорогой… простите!.. Но – не могу!..

Не выдержав, присоединился к нему и прораб, хотя все не мог никак разобраться, в чем тут дело.

Во входном проеме возник Валентин, переводя изумленный взор то на сотрясаемого гневом Субботина, то на его веселящихся сотрапезников. Лишь одна Ася сидела серьезная и даже с чуточку напуганным видом.

– Что случилось? – тревожно спросил Валентин. Василий Павлович дико поглядел в ответ и уселся на свое место. Вращал горящим глазом, тяжко молчал.

– Ради бога, Василий Павлович, извините меня, – Рома ну все же удалось кое-как отдышаться. – Пожалуйста, не сердитесь на меня, но смешно же, ей-богу!..

В ответ начальник издал невнятный рык. Роман тотчас подсел к нему, говоря участливо:

– Честное слово, ну, не принимайте близко к сердцу. Бывает… Юмор, он, знаете ли, украшает жизнь…

– Что здесь происходит? – шепотом спросил Валентин у Аси.

Та сбивчиво начала рассказывать, и, поскольку ей самой было не все понятно, Валентину пришлось обратиться еще и к прорабу, лишь после этого он добрался до сути дела. Совершая над собой громадное усилие, чтобы не разразиться хохотом, он некоторое время сидел в полнейшей прострации. Когда же к нему вернулась способность нормально воспринимать окружающее, он увидел, что начальник уже заметно остыл и благосклонно слушает выразительно гримасничающего Романа.

– …вы ж это лучше меня знаете, экспедиция, экспедиционная жизнь – и от винта! – с плутовской ухмылкой излагал москвич. – Значит, заходит это она в предбанник, снимает очки, раздевается, берет таз и – в моечную. А там, сами понимаете, шум, пар, в тумане – голые люди и голоса: бу-бу, не разбери-поймешь. Короче, война в Крыму, все в дыму… Ну, помылась она, приходит в общежитие. Соседки: «Как?! Ты из бани? Да ведь сегодня ж мужской день!»– «Бросьте, девки!» – «Нет, сегодня у нас что – суббота, правильно?» – «Ах, боже мой! А я-то думала…» Кино – и только! Смеху было в экспедиции…

– Вот как? – хмуро рыкнул Василий Павлович.

– Я вам говорю! Но – смеялись деликатно. Без всяких там всяких… Она сама потом рассказывала. Захожу, говорит, с тазиком и слышу – стало тихо-тихо. Вижу: расплывчатые фигуры, и они вроде бы все вдруг замерли. Я, говорит, без внимания. Помылась себе и ушла. И все, говорит, было культурно, спокойно…

– Хм, что ни говори, а те мужики, что мылись в тот момент, оказались этими… рыцарями, – басисто хохотнул прораб.

– Мораль: кто в очках, тем в поле не место, – весело заметил Валентин. – Честно, мне их всегда бывает жалко… В маршруте ведь случается всякое, – пояснил он недоуменно глянувшей на него Асе.

– Нет, но я-то, но я-то! – возопил вдруг начальник без всякой связи с рассказанным, сердито засопел и потянулся было разлить по кружкам, но выяснилось, что в бутылке ничего уже нет.

Он подумал и, махнувши рукой, снова полез во вьючный ящик.

– Ч-черт, но я-то, я-то! – удивленно-обиженно повторил он вдруг из полумрака. – Старый я осел!

– Напрасно убиваетесь, Василий Павлович, – Валентин взял в руки злополучный образец. – Такая штука любого может околпачить. Я, например, нисколько не усомнился бы в ее подлинности.

– Элементарно, – тотчас ввинтился Роман. – С этой фауной можно так опарафиниться – туши свет! Я знаю массу случаев… Да вот у нас было на учебной практике. После второго курса. На Украине. Был тогда с нами профессор, старикан, большого калибра ученый. Говорит раз: «Сегодня покажу вам девонские отложения – я их сам тут открыл, лично, лет десять назад. Какая там фауна!» Ладно, поехали! Профессор, естественно, в кабине, а мы, студенты, в кузове. Доезжаем. Профессор наш глядит – что-то не то. Едем в другое место – опять не то. Еще дальше – дупль-пусто! Старик начинает вибрировать: «Сейчас, сейчас… Наш девон<sup>[31]31
  Девонские отложения – породы, образовавшиеся в девонское время. Девон – период геологической истории, начавшийся 410 млн. лет назад и длившийся 60 млн. лет.


[Закрыть]</sup> где-то здесь, где-то здесь!» Короче, часа два кружимся: кукуруза, виноградники, подъемы, спуски… девон – нуль по фазе. И жара в полный рост! Махнуть бы на море – нет, профессор уперся рогами: «Я же отлично помню! Речка, поворот дороги – все на месте, но где девон? Где коренные обнажения?»…

– Как у Гоголя в «Заколдованном месте» – Василий Павлович все еще возился со своим вьючным сундуком. – То голубятня у попа на огороде, то гумно волостного писаря.

– Точняк! – воодушевленно подхватил Роман. – Именно гумно писаря. На огороде… Едем – навстречу дедуля. Колхозник. Водила наш – по тормозам. А профессор уже икру мечет, и в голове уже заклинило – кричит: «Уважаемый, подскажите, где тут у вас девон?» Дедуля глянул – в кабине старик в ковбойке, в кузове двадцать полуголых парней – ну, и выдал: «А у нас в любом селе – сплошной девон. Парни разъехались, а весь девон по хатам сидит, бо женихов нема…»

– Красиво утешаешь! – Среди общего веселья начальник вернулся за стол, выставил новую бутылку и огорченно развел руками – Что самое ужасное – ведь все это на глазах студенчества происходит. Вернется это дитя в стены родного вуза и всем расскажет, что работают, мол, там типичные сибирские валенки. Это меня больше всего пугает.

– Честное слово, я никому не расскажу! – совершенно серьезно пообещала Ася.

– А москвичи? – рассмеялся Валентин. – Что скажет столица? Уж она-то нас не похвалит!

– И столица будет молчать, как рыба об лед, – заверил Роман.

– Ну, добро, коль так. Остается только выпить по поводу конфуза, – Василий Павлович начал разливать. – Может, и ты, Данилыч, выпьешь на радостях?

Валентин, улыбаясь, отрицательно помотал головой.

– Обычная история!.. – вздохнул начальник. – Всем хорош парень, но вот в таких вот случаях совершенно невыносим: сидит, как живой укор, так что у всех рюмка поперек горла становится.

– Еще больной бы был, тогда понятно, – прогудел Самарин. – А то вон какой здоровый – об лоб щенят бить можно.

– Да, тяжелый случай! – ухмыльнулся Роман. – Слушай, старик, а может, ты подшитый, а? Извини, конечно.

– Подшитый? – Валентин даже несколько оскорбленно уставился на него. – Это как понимать?

– Не догоняешь? Ну-у… – и Роман умолк, не находя слов.

Прораб засмеялся:

– Мы же это самое… периферия. Кладовщик у нас есть, звать Глеб. Захожу как-то к нему в склад, а он сидит, ломает голову. Мне, говорит, сказали, что новые бабьи штаны появились – коготки какие-то. Не знаешь, говорит, для поля не годятся, в маршрут ходить?..

В меру посмеялись, после чего Василий Павлович снова повернулся к Валентину:

– Слышь, давно хотел спросить. Это у тебя что – принцип какой, гордыня? А может, ты того… баптист?

– Абстинент седьмого дня, – хихикнул Роман.

– Какая там гордыня, – Валентин поморщился. – Просто случай был такой однажды, что получил отвращение на всю жизнь.

– Ну-ка, ну-ка…

– Боюсь, не к столу получится рассказ-то…

– Давай, давай, чего уж там! – потребовал начальник.

– Ну ладно, сами напросились. Было мне тогда лет пятнадцать. Мы с отцом жили на прииске Забавном – там находилась центральная база Оронской экспедиции. Помните, конечно, такую, Василий Павлович…

– Еще бы, – кивнул Субботин.

– Недалеко от нашего дома стояли бараки, еще довоенные, времен зачинателей работ. Обитали в них сезонники – большей частью летуны, охотники за длинными рублями и прочие, кого ныне называют бичами. Все это был народ пестрый, текучий – приезжают, уезжают, то берут расчет, то, на оборот, устраиваются. Шума в этих бараках – особенно в конце сезона, в денежную пору, – бывало много, пьянки каждый вечер. Однако до поры до времени все как-то обходилось без серьезных происшествий. И вот в одно утро проносится слух, в бараках кого-то убили!.. Ну, естественно, хлынул туда народ, и я вместе со всеми… А что, оказывается, получилось: какой-то малый напился до освинения, полез среди ночи в спальный мешок, но при этом головой вперед, так что голова его оказалась на самом дне мешка – там, где должны быть ноги…

– Этак-то и трезвому недолго задохнуться, – деловито заметил Самарин.

– Так это бы еще полбеды, но его вырвало там, в мешке, и он захлебнулся в собственной блевотине… Черт меня дернул присутствовать при том, как его вытаскивали – во-первых, невозможный запах перегара, кислятины какой-то, а во-вторых – посиневшее мертвое лицо, вымазанное во всей этой дряни… Трудно сейчас передать, что я уловил, ощутил тогда… Ведь все-таки смерть человека, какой бы он ни был, это нечто такое… есть в ней или, по крайней мере, должна быть некая непостижимость, что ли, внушающая уважение. А тут же – полнейшее надругательство над смертью, что-то невыносимо унизительное… Разумеется, я был тогда сопляк, а все же почувствовал… да и все, по-моему, тоже… по лицам было видно… как-то, знаете, оскорбленными все чувствовали себя. Хоть и не годится говорить так о мертвых, но этот поросенок скотской своей смертью словно бы всем нам в самую душу наплевал… Короче, тогда-то наверно, и появилось во мне это отвращение ко всякого рода выпивкам…

– Колоссально! – пробурчал Роман. – И главное – к месту рассказано.

– Я же предупреждал…

– Погоди, неужто ты эту пакость никогда и в рот не брал? – изумился прораб.

– Нет, отчего же… На выпускном вечере, когда университет кончал, выпил шампанского, немного коньяку…

– А знаешь, – встрепенулся вдруг Субботин, – есть такие кхм… – он осторожно покосился на Асю, – женщины, которые вообще ни-ни. Всю жизнь. А потом ка-а-к сорвутся раз и пошли куролесить. Вот они-то и есть самые отъявленные. Гляди, не приключилось бы с тобой похожее.

Валентин усмехнулся, пожал плечами.

– Однажды я выпил стакана полтора чистого спирта…

– Да ну? – начальник вполне натурально вытаращил глаз. – Герой, Иван Поддубный! Что же тебя подвигнуло-то?

– Был я тогда на практике после третьего курса, вот как Ася сейчас. Работали мы на Сибирской платформе. И вот в середине лета узнаем, что в соседней партии утонул человек – студент из нашего же университета, на курс старше меня учился. Они сплавлялись на плоту по Нижней Тунгуске и напоролись на камни… В общем, начали его искать, соседние партии подключились, и наша в том числе, оповестили местное население. Искали более полумесяца, спускались на моторках вниз по реке, пешие группы берега осматривали… Наконец, недели через три, нашли – стали заходить в протоки на катере БМК и включили двигатель на полную тягу, чтобы взбаламутить воду, – ну, он и всплыл где-то… Помню, лежит он на отмели – подойти страшно. Надо его засунуть в брезентовый мешок, чтобы в Иркутск отправить, а сделать это – никого желающих. Все руками-ногами отмахиваются. Как быть? Ведь дело-то такое, что не заставишь, не прикажешь… И тут подходит ко мне старик эвенк, проводник ихний, и говорит: «Слушай, говорит, парень, ты тут самый молодой, а я самый старый, нам сподручней всех. Проси у начальника по стакану спирта. Выпьем, подождем маленько, пока разберет, только не шибко, потом сделаем дело, и ложись спать. Завтра утром ничего помнить не будешь». Подумал я, подумал, а что делать? Время-то идет, и запах такой стоит, что, наверно, на три километра вокруг слышно… Пошли мы к начальнику партии – выдал он нам, конечно. Выпили мы, посидели и отправились… Ну, после всего старикан свалился, а мне пришлось добавить еще с полстакана. Организм все же был молодой, не поддавался…

– А потом-то как, помнил ты что-нибудь? – заинтересовался Роман.

– Прав оказался старик – отшибло память. Все-таки столько спирта… Полный отруб. Остались лишь кое-какие смутные отрывки, какие-то расплывчатые пятна…

– Черт-те что! – возмущенно сказал Василий Павлович. – Ну тебя к бесу с твоими воспоминаниями. Врешь ты все! Не слушайте его, Ася… Все настроение испортил. Ну что, друзья, выпьем или теперь уж воздержимся?

– Попьем! – Самарин решительно взялся за свою кружку. – После таких страстей не хочешь, но выпьешь. К тому ж юбилей сегодня.

– Какой еще юбилей? – начальник вздернул косматую бровь.

– А как же! Триста лет русскому граненому стакану.

– Гляжу, у меня в партии юмористов развелось… – Василий Павлович поглядел на скромно помалкивающую студентку, покачал головой – Вот незадача! Тут человек только-только начинает геологом становиться, а ему – бах! – такие рассказы из геологической жизни. Хорошенькое дело!..

– Ничего, – сумрачно сказал прораб. – В геологии всякое бывает – и хорошее, и плохое. Это жизнь есть, ее надо знать. Бывает, сколько приезжает даже молодых специалистов, а в голове никакого понятия о полевой жизни, кроме «ты ветра да солнца брат»…

– Э, да ты у нас педагог, оказывается! – удивился начальник и, чуть подумав, добавил – А вообще-то, есть доля правды, есть… Однако же, товарищи, пора и отдыхать. Завтра еще денек камеральных работ, а там и в маршруты. Тем более что погода наконец-то, кажется, налаживается…

9

Утро выдалось как специально для маршрута, но на сегодня был назначен камеральный день. Несколько сожалея об этом, Валентин, проснувшийся, по обыкновению, очень рано, направился к озеру. Полюбовался на розоватые восходные лучи, которые, процеживаясь сквозь кроны, радиально вздымались над вершинами деревьев, как сияющий веер. Обширная гладь озера Малый Маскит, протянувшегося почти на три километра с запада на восток, слева была темно-синей с переходом в глубокую фиолетовость, почти черноту, а справа постепенно вбирала в себя малиновый отсвет и в створе едва вставшего солнца превращалась в сплошной зеркально-огненный расплав, вызывающий резь в глазах.

Валентин сделал зарядку, после чего устремился бегом по узкой тропинке вдоль берега. Бежал он в излюбленном рваном темпе, то наращивая рывком, то столь же резко сбрасывая скорость. Остановился у восточной оконечности озера, где за узкой перемычкой с протокой посредине протянулось на пять километров следующее озеро – Большой Маскит. Почему-то оно Валентину, да и не только ему, не очень нравилось – особой ли нелюдимостью берегов, цветом ли воды, угрюмым из-за немалой глубины, или чем еще.

Оглянувшись на Малый Маскит, Валентин окинул взглядом вздымающийся над его северным берегом хребет, прорезанный сверху вниз черным шрамом затененного Кичер-Маскита, и подумал, что завтра предстоит переправляться туда вместе с лошадьми, а затем подниматься вьючным караваном по этой черной щели, ибо поблизости нет никакого другого пути в высокогорную и наиболее трудную часть района работ Кавоктинской партии. Еще в начале сезона он вместе с опытным в таких делах Самариным поднялся по тому ущелью, прикидывая возможность прокладки тропы для лошадей. Оба они тогда согласились, что проложить ее можно, только потребуется взорвать некоторые выступы скал, крупные глыбы, кое-где поработать кувалдой и ломом да еще вымостить каменными плитами особо опасные места на россыпях. Тропа, конечно, получится не ахти какая, но осторожно, не спеша пройти по ней можно будет. На том и порешили. И вот сегодня, сразу после завтрака, Самарин с горнорабочими должен на резиновых лодках переправиться к устью Кичер-Маскита и заняться тропой. У самого Валентина дел на сегодня тоже хватало. Во-первых, подготовить Романа и студентку к работе на незнакомой для них площади, то есть показать эталонную коллекцию образцов здешних горных пород и карты, растолковать, что в геологическом строении района кажется бесспорным, а что – сомнительным или даже вовсе непонятным. Во-вторых, помараковать над структурой, по поводу которой начальство недовольно скрипело вчера вечером. В-третьих же, подготовиться к минимум трехнедельному забросу в высокогорье… Да, следовало поспешить, и Валентин стремглав помчался обратно, привычно увертываясь на бегу от нависших поперек тропы веток.

Лагерь пробуждался. У костра суетилась расторопная Катюша, готовя нехитрую полевую пищу. На берегу, у самой кромки воды, стоял Самарин, прочно расставив ноги в кирзовых сапогах и надвинув на брови фуражку с молоточками, невесть каким чудом сохранившуюся еще от тех баснословных времен, когда геологи щеголяли в форменных мундирах, а большое количество носило звания горных директоров каких-то там рангов. Вид у прораба был как у капитана промысловой шхуны, вглядывающегося в даль океан-моря. Но вглядывался он, как выяснилось, в ущелье Кичер-Маскита.

– Глаза страшат, а руки делают, – проворчал он подо шедшему Валентину.

– О чем ты?

– Да говорю, распадок-то больно уж крутой. Поглядеть отсюда – с лошадьми ни в жизнь не подняться.

– Надо. Иного выхода у нас нет.

– Ясное дело, – Самарин оглянулся. – О, народ уже за стол садится. Пошли завтракать.

Получив миску с макаронами, заправленными мясной тушенкой, Валентин тяжко вздохнул:

– Привет от Глеба…

Катюша, стоя по ту сторону костра, вопросительно глядела на него, и тогда Валентин вспомнил про Андрюшу с бабкой.

– Был я у твоих, – проговорил он и при этом постарался улыбнуться как можно безмятежней. – У них там все нормально. Живы-здоровы. – Подумав, добавил – Сынишка у тебя интересный. Необычный какой-то…

– Да уж и не знаю даже… Правда, люди говорят, дескать, умный, – Катюша горделиво-смущенно улыбнулась.

– Да, развитый парнишка, – кивнул Валентин и подумал: «Не забыть бы сегодня же сказать Василию Павловичу насчет дополнительного заработка для нее. Гомбоич, мол, посоветовал… Кстати, где он сам, начальник наш?» – Валентин окинул взглядом сидящих за длинным столом под навесом. – А где Василий Павлович? Спит, что ли? Катюша, позови-ка его.

Та с готовностью поспешила к стоявшей в отдалении палатке начальника.

Валентин присел возле костра и принялся есть, невесело размышляя о том, что Василий Павлович конечно же прав, настаивая форсировать съемочные работы, однако ни Свиблову, ни Валентину с его затеей от этого не легче.

– Они с москвичом бумаги да камушки глядят, – доложила вернувшаяся Катюша.

– Камушки! – Самарин неодобрительно покрутил головой. – Сколько раз говорить тебе: не камушки, а образцы. Геологическая повариха должна разбираться в таких штуках.

– И не глядят, а изучают! – фыркнул Валентин.

– А по мне, так все одно, – Катюша хихикнула. – Я ведь не шибко-то образованная.

– Слушай, а ты сколько классов окончила? – заинтересовался вдруг Валентин.

– Пять…

– М-да… В вечернюю школу бы тебе надо.

– Ремня ей надо хорошенького, – сурово изрек прораб. – Слышь, девка, что это Дедюхин возле тебя стал вертеться? Гляди, он шалопут еще тот, для вашей сестры самый опасный зверь.

– Ой, чтоб вам пьяные ежики приснились! – бойко отвечала Катюша. – Больно мне нужен ваш Дедюхин.

– Ну-ну… – неопределенно проворчал Самарин. Подошел Василий Павлович.

– Доброе утро, – проговорил он, после чего откашлялся столь внушительно, словно собирался объявить монаршую волю. – Значит, так, Валентин. После завтрака поедешь с Романом на этот твой водораздел…

Последнее слово Субботин произнес с довольно-таки кислой миной, особенно выразительной из-за черной повязки на глазу Выслушав вчера в бане рассказ Валентина о встрече со Стрелецким и цели приезда Романа, он не стал вникать в подробности: начальник не слишком жаловал все эти новые веяния, поскольку твердо стоял за добрую старую геологию, испокон веков вполне обходившуюся, слава богу, даже не четырьмя арифметическими действиями, а такими описательными категориями, как «больше – меньше», «лучше – хуже», «быстро – медленно». К Валентиновым завихрениям относился со сдержанным неодобрением, но в общем-то снисходительно, понимая это так: кровь-де молодая, бунтует, конечно, однако повседневная текучка со всеми ее отчетами, совещаниями, проектами, защитами, техучебами, производственными заботами рано или поздно обкатает фантазера как миленького и вылепит из него нормального здравомыслящего практика.

– Чем бы дитя ни тешилось… Дней пять-шесть, надеюсь, хватит? – брюзгливо осведомился он.

– Вот так номер… – Валентин был захвачен врасплох и не пытался это скрыть. – Когда же это вы успели надумать?

– Вон ему спасибо скажи, – начальник кивнул подбородком в сторону Романа, который с полотенцем через плечо легкой рысью направлялся к озеру.

– А как же съемка?

– Вот он потом и поможет. Задержится на две-три недельки.

– Уговорили, значит?

– Баня помогла, – засмеялся Василий Павлович. – Размяк он после бани-то и душой, и телом. Ну, я его тепленького и скрутил… Шутки шутками, а парню и самому интересно – для своей диссертации кое-что хочет посмотреть. Почти до утра мы с ним проговорили. Ничего не скажешь, котелок у него варит… Теперь так. Где этот… лихановский человек, который вас привез?

– Конюх, что ли? – Валентин поискал взглядом. – Эй, Гриша, ходи сюда, начальство зовет!

Из-за стола поднялся плотный, неуклюжий на вид парень лет двадцати и, косолапо ступая, не спеша пошагал на зов.

– Значит, ты Гриша? – весело-строго спросил Субботин. – Вот что, Гриша: придется тебе недельку поработать у нас, понятно?

Гриша шмыгнул носом, переступил с ноги на ногу, посмотрел исподлобья. Забубнил:

– Нельзя, от начальника попадет Довезешь, сказал, людей до Кавокты, а потом сразу вали назад… Он у нас такой, Алексей Петрович-то, шаляй-валяй не любит… Он любит, чтоб слушались…

Субботин, подавляя улыбку, нахмурился:

– Я тоже люблю, чтоб слушались. А Лиханова твоего я пятнадцать лет знаю, он у меня еще голоштанным студентом работал. Я для него до сих пор товарищ начальник, строгий притом. Передашь ему, что Василий Павлович Субботин, мол, задержал, и он ни слова не скажет, понял?

Гриша поднял голову, увидел устремленный на него властно поблескивающий глаз, вздохнул и промолчал.

– Я твоему начальнику бумажку напишу, – великодушно пообещал Субботин и улыбнулся. – Не трусь, паря, мы люди хорошие – не обидим, на бесплатное довольствие поставим…

– Ладно уж, – пробурчал Гриша и, не говоря более ни слова, потопал прочь.

Валентин поглядел ему вслед. Этот Гриша порядком изумил его по пути сюда. Весь день после выезда из Гирамдокана конюх молчал, только слушал досужий дорожный треп своих спутников – благо, едучи верхом, те могли себе это позволить. Помалкивал он и вечером, когда остановились на ночлег, но слушал по-прежнему внимательно. После шутливой фразы Романа «Да, пиво лучше, чем вода» сделался задумчив, а когда оказался наедине с Валентином, вдруг спросил. «Ты пиво когда-нибудь пробовал?» Вопрос был оглушительным по своей неожиданности, поэтому Валентин, даже не успев осмыслить его и удивиться, ответил утвердительно. «А какое оно?» – с беспокойной заинтересованностью продолжал Гриша «Н-ну-у… не знаю… Об этом, пожалуй, не расскажешь», ошеломленно пробормотал Валентин. «Вот и все так говорят, – Гриша мечтательно вздохнул. – Эх, попробовать бы его хоть разок, пива этого». Из дальнейшего разговора выяснилось, что парень никогда нигде не бывал, кроме Гирамдокана и заброшенного ныне соседнего прииска, где прошло его детство. Родителей своих не помнит. Вырос при дяде, который всю жизнь прожил бобылем, добывая себе пропитание старательством. Учиться пошел поздно, уже в Гирамдокане, потому что на прежнем прииске школы, даже начальной, не было. Проучился кое-как две-три зимы, потом бросил – не давалась никак учеба, к тому же и дядя считал это баловством, поскольку наивысшее счастье человека полагал в «большом самородке», дающемся лишь тому, кто терпелив, как лошадь. «Грамота в нашем деле не шибко-то нужна, – поучал дядя. – Не помеха, конечно, однако же и польза от нее невелика. А фарт, он любит бесхитростного, работящего, у кого пальчики не в чернилах, а в земле да мозолях». Дядя говорил не пустое: он знавал в свое время большие удачи и похвалами от властей не был обойден, особливо в войну, когда золото, а стало быть, и старатели ходили у государства в крепком почете. Потом дядя умер, так и не успев научить Гришу первейшей на свете науке – старательству со всеми его издавна идущими хитростями и тайнами. Да и землица тут поиссякла – устала, видать, служить людям. И осталось для Гриши одно посильное дело – мантулить там-сям на подхвате. А пиво – это его заветная мечта, потому что мужики, слетав в город, долго потом вспоминают про тамошнее пиво, однако растолковать, в чем же все-таки его особенная прелесть, сладость в чем, никак не умеют, хоть ты убейся!..