Текст книги "Геологическая поэма"
Автор книги: Владимир Митыпов
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 42 страниц)
Да, в таких условиях ни сознательно, ни бессознательно принцип «брать, улучшая, и улучшать, беря» применительно к сибирской природе не мог, естественно, возникнуть в умах людей. Надо думать, сама мысль о том, чтобы посадить дерево, к тому ж не плодовое, когда кругом нетронутое море тайги, показалась бы, вероятно, дикой тем первопоселенцам, от коих пошли обычаи последующих поколений.
Несколько парадоксальный вывод, к которому пришел Валентин, был таков: плохо не то, что вообще идет промышленное освоение Сибири, а то, что уровень этой освоенности, «окультуренности» еще недостаточен. Все еще продолжали путаться под ногами предрассудки старой Сибири. Все еще сохранялись медвежьи углы, причем не в качестве географического понятия, а медвежьи углы в сознании человека.
6
В кабинет Лиханова он вошел почти точно через час после ухода, и при виде его тот даже привстал от изумления. Одетый с иголочки, при бордовом галстуке и остроносых лакированных туфлях, чисто выбритый и с мокрыми еще волосами, крепко загорелый Валентин выглядел спортсменом, вернувшимся со сборов где-то в Крыму или на Кавказе.
– Ёшкин кот! – вскричал Лиханов. – Ты это, буквально, на прием к министру летишь?
– Нет слов, снабженцы у вас расторопные, – весело заявил Валентин, сел и подмигнул – Как сказал один босой мудрец возле магазина: кто запретит роскошно жить?! Эрдэ еще не было?
Лиханов развел руками.
– Что ж, подождем, – Валентин забросил ногу на ногу и сцепил на колене пальцы. – Дело-то, собственно, вот в чем. Не знаю уж зачем, но в управление приехал Стрелецкий. Ребята передали мне по рации…
– Погоди, это какой же Стрелецкий? Тот самый, что ли?
– Ну, а какой же еще? Конечно, тот самый. Член-корр, корифей и тэдэ…
– Как же, как же. Мы, елки-палки, по его книгам, помню, к экзаменам готовились… Или возьми ты любой геологический отчет, так там в главе «История исследований» везде, буквально, Стрелецкий, Стрелецкий… Да-а, а я почему-то думал, что он уже того…
Валентин фыркнул:
– Эти старики покрепче нас с тобой! Исследовательскими институтами ворочают, монографии издают, по заграницам ездят. У них, брат, не наша закалка, это – динозавры!
– Вот и батя твой из таких же…
– Отец-то? Ну что ты, какой же из него динозавр. Он у меня тот самый скромный савраска, которого укатали крутые горки… Короче, сегодня вечером я обязательно должен увидеться со Стрелецким и задать ему два – только два! – вопроса.
– Всего лишь? Ты их лучше моему прорабу задай. Он тебе любой вопрос в момент растолкует. Ядреным на родным языком… Стало быть, ты ради этого и вырядился?
– Ради этого, а что?
– Ничего. Мог бы и в энцефалитке заявиться – небось старик не осудил бы.
– Осудить-то не осудил бы, конечно, но… поскольку я предстану перед ним в качестве просителя, это может выглядеть попыткой сыграть на своем затрапезно-полевом обличье. Вот-де мы, скромные герои наших дней. Уродуемся, мол, как карлы за растрату. Цените и сочувствуйте. Все это, дорогой Петрович, пижонство есть и выпендреж.
Лиханов крякнул и поскреб затылок:
– Экий ты, буквально, щепетильный малый… Однако же… – он взглянул на часы, – пора и обедать. Пошли, а то жена, наверно, уже заждалась.
– Да, вот еще что, Петрович, – Валентин достал из рюкзака наган. – Спрячь-ка в свой сейф вот этот сучок.
– И то верно, – одобрил Лиханов и, открывая в очередной раз железный ящик, хохотнул – А может, чтоб профессор был сговорчивее, заявишься к нему при оружии, а?
– Ну, к чему такой примитив, Петрович, – Валентин принял боксерскую стойку, стремительно сместился вправо, влево и сделал пару мощных выпадов. – У меня для него припасено иное оружие. Ядерное. Массового уничтожения.
На правах фактического хозяина поселка Лиханов мог бы обосноваться в одном из тех добротных пятистенных особняков, что еще оставались от времен довоенного расцвета прииска, однако занимал с семьей половину невзрачного двухквартирного дома. Но обстановка в квартире Лихановых поразила Валентина устоявшимся и солидным уютом. Такого количества ковров ему еще не приходилось у кого-либо встречать – они висели на всех стенах, кроме кухни, и лежали на полу. Среди них имелся даже один великолепный гобелен – африканский пейзаж со львами на переднем плане. Мебель была полированная, явно импортная. На накрытом уже столе холодно блистали хрустали и фарфоры. В углу бархатно мяукал радиокомбайн, наивысшего, надо полагать, класса. За раскрытой дверью в соседнюю комнату буржуйски лоснился черный бок пианино.
– Черт побери! – ошарашенно проговорил Валентин. – Таежные князья. Золотопромышленники!
Лиханов довольно потирал руки. Его жена, полноватая и очень милая женщина, которую Валентин лишь мельком видел в свои прошлые посещения Гирамдокана, была искренне рада гостю.
– Вы знаете, у нас так редко бывают новые люди, – доверительно сообщила она. – Тем более, вижу, вы прямо из города. Леша, почему же ты сказал, что он пришел из тайги?
– Да из тайги он, из тайги, – отозвался Лиханов из гостиной. – С Кавокты пришел. А то, что он при костюме, так это он, елки-палки, ради тебя прибарахлился. Только что, в нашем магазине. Проходи сюда, Валентин, можно, понимаешь, приступать.
Для начала хозяин предложил отведать малиновой настойки.
– На спирту, – предупредил он. – Что это ты все озираешься? Отвык, понимаешь, от человеческого жилья?
– Признаться, я как-то не ожидал… – пробормотал Валентин.
– Мы с Лешей как сошлись, так с тех пор все по разведкам да по разведкам, – сказала хозяйка, ставя на стол исходящую паром фаянсовую супницу. – Сначала, по молодости-то, жили, как на вокзале, – одни чемоданы да миски с ложками. А как дети пошли – пришлось за ум взяться…
– Наташа верно говорит, – поддержал Лиханов. – Некоторые, елки-палки, романтики едят на фанерных ящиках, спят на раскладушках и рассуждают при этом так: вот, дескать, переедем в большой город, получим квартиру с удобствами, тогда и начнем обзаводиться и жить по-настоящему, а пока, мол, и так перебьемся. А это «пока», оно, брат, ох и длинное получается… Вот наконец есть у них и должности в городе, и квартиры, и суммы на книжках, а вот самое главное-то, оно аж во-о-он где осталось, и не вернешь ты его никакими, буквально, молитвами. Дооткладывались! Что, неправильно я говорю?
– Когда ж ты у меня неправильно говорил! – засмеялась Наташа. – Да вы ешьте, не то остынет все.
Малину на спирту Валентин, по обыкновению своему, лишь пригубил, чем заметно огорчил хозяйку, видимо гордившуюся этим могучим напитком.
– Простим ему – он сегодня, буквально, с академиками будет общаться, – вступился за него Лиханов. – Ты помнишь, Наташа, такую фамилию – Стрелецкий?
– Стрелецкий? Он что, учился с тобой?
– Какой там учился! Довоенный еще геолог. Ученый. Книги, буквально, у него, труды…
– А, вспомнила, вспомнила! Ну и что он – умер, да?
– Типун тебе, елки-палки, на язык! Валя вон сегодня вечером разговаривать с ним будет.
– Ой, правда? – почему-то обрадовалась Наташа. – Он вас вызвал?
– Ты, Валя, буквально, хоть рассказал бы нам, что у тебя за дела там такие, – попросил Лиханов, отрываясь на миг от супа. – А то мы…
Тут в прихожей заверещал телефон.
– Не дай бог, чепе какое-нибудь, – буркнул Лиханов, вставая из-за стола.
– Слушаю! – начальственно пророкотал он в трубку. – А, это ты… Давай текст. Так… Ага… Понятно, спасибо!
Он вернулся, говоря на ходу:
– Пляши – Ревякин-то твой, понимаешь, выслал-таки вертолет. А я что-то сомневался немного. Думал, вся эта твоя затея – мартышкин труд… Да ты сиди, сиди, – придержал он встрепенувшегося Валентина. – Поди, он еще только-только из Абчады вышел. Вот как услышим, что он гудит, – я заведу мотоцикл и прямо к вертолету тебя доставлю… Да, ведь ты же так и не рассказал нам о деле своем!..
– И что ты пристал к человеку! – Наташа укоризненно взглянула на мужа. – Может, ему не хочется говорить. Или нельзя…
– Да что вы! – Валентин рассмеялся. – Дело-то, собственно, вот в чем. Вы, конечно, в курсе, какая складывается ситуация у гулакочинцев. Есть рудное тело. Мощность, длина по простиранию, содержание полезных компонентов – все соответствует требованиям. До полного счастья не хватает лишь пустячка – на некоторой глубине рудные минералы исчезают, как обрезанные. Буровые скважины входят в мощную зону дробления и – с приветом, будьте здоровы. Если б не это, месторождение стояло бы в ряду классических, а ребята из Гулакочинской разведки швырялись премиальными.
– Как же, как же, – кивнул Лиханов. – Четвертый год люди трудятся, дырок в земле понавертели… С переменным, как говорится, успехом. Что ж, наше дело такое – раз на раз, елки-палки, не приходится.
– В управлении на них большие надежды возлагают, – сказала Наташа. Мы с Лешой были там недавно и встретили знакомых гулакочинцев. Они показывали образцы сплошных руд – красота!
– Да, руды у них впечатляющие, – согласился Валентин. – Но сверх того, что найдено, они, сидя у себя на Гулакочи, ни шиша не найдут.
– Ах, какой вы, Валя, решительный! – засмеялась Наташа. – Даже завидно. Вот что значит молодость.
– Мне показалось, что парни с Гулакочи настроены очень уверенно, – заметил Лиханов. – И начальство их по шерстке гладит.
– Да, хвост они держат пистолетом, – усмехнулся Валентин.
– Сказать прямо – гулакочинцы сейчас на особом счету, – вставила Наташа. – Любимчики!
– Оно, буквально, может, и не совсем так, – мягко поправил Лиханов. – Но допустим, оборудование новое, запчасти и прочее в первую очередь – им. Ясное дело – месторождение нужного сегодня сырья! Однако же почему ты полагаешь, что они ни шиша там не найдут больше?
– Дай же человеку поесть! – возмутилась Наташа. – А то с этими разговорами он голодный из-за стола встанет.
– Спасибо, я уже сыт, – Валентин отодвинул от себя тарелку с недоеденным бифштексом. – Почему я сомневаюсь? М-мм, видите ли… В ходе съемочных работ за эти пять лет я пришел к мысли, что геологические структуры в нашем районе напоминают… ну, скажем, черепицу, систему налегающих друг на друга гигантских чешуи. И следовательно, для правильного понимания его строения важны в первую очередь не вертикальные разломы земной коры, как это издавна принято считать, а пологонаклонные, близкие к горизонтальным.
– А-а, вон ты о чем! Покровные структуры, то бишь шарьяжи, – Лиханов, смеясь, повернулся к жене. – Наташа, ты помнишь, с каким отвращением произносил это слово профессор Хрусталев? Приналяжет, бывало, на «эр»– шар-рериажи! – и лицо такое сделает, будто акрихина отведал.
– То-то и оно-то, – Валентин скосил глаза на окно, за которым погода как будто бы постепенно разгуливалась. – Послушать моего отца, времена были баснословные. С одной стороны – так называемые фиксисты, это правоверные, стоящие на том, что породы земной коры извечно пребывают на месте своего образования, а если и движутся, то только вверх-вниз. А с другой стороны – еретики, мобилисты. Эти доказывают, что обширные участки земной коры могут быть перемещены на десятки, сотни и – страшно сказать! – тысячи километров… Короче, пошумели, поспорили, затем фиксисты оказались наверху, и пора дискуссий кончилась. Отошла лафа. Всерьез упоминать о шарьяжах, мягко говоря, стало неприличным. Все равно как, допустим, заявиться в храм божий и кричать там, что человек произошел от обезьяны. Инакомыслящих попросту заплевали бы… Рассказывать студентам о мобилизме – боже упаси! Издаться, напечататься – не моги и думать!..
– Однако это не мешало открывать новые месторождения, – вполголоса заметила Наташа.
– К счастью, да. Пока их можно было обнаружить с помощью пяти чувств, молотка и компаса, все эти споры как-то и не имели большого практического значения. Что с того, что, скажем, – Валентин покосился на гобелен со львами, – Африка некогда откололась от Южной Америки, а Индостанский полуостров тридцать миллионов лет назад врезался в Азию и нагромоздил перед собой Гималайскую горную систему? Слава богу, на продуктивности Подмосковного угольного бассейна это никак не сказывается. Многие мобилисты тогда отрекались ведь, переходили в «истинную» веру. Работает такой новообращенный, открывает месторождение, а какому он в душе богу молится – не суть важно. Есть результат – вот что существенно… Но теперь положение меняется. Месторождения, выходящие на поверхность, можно считать, почти уже все пооткрыты. Необходимо переключиться на «слепые» руды, те, что не видны с поверхности. И вот тут-то идеи мобилистов начинают непосредственно вторгаться в повседневную жизнь. Обретают не только академический, но и самый что ни на есть практический интерес.
– Ага, понятно, к чему ты клонишь. Значит… – и Лиха нов выжидательно умолк.
– Вот именно, – Валентин развернул перед собой салфетку и резкими уверенными штрихами стал набрасывать схему. – Вот глядите… Возьмем некий абстрактный район, где имеется некое рудное тело, залегающее почти вертикально. Допустим, что в одну из эпох горообразования – неважно, в герцинскую[6]6
Герцинская и альпийская эпохи горообразования (тектонические революции) – первая из них имела место 200 млн. лет назад, вторая – 10 млн. лет.
[Закрыть] там или альпийскую, – под действием бокового давления, стресса, в верхней части земной коры происходят почти горизонтальные сколы и перемещения масс горных пород… то есть образуются эти самые шарьяжи. Допустим также, что плоскость одного из сколов, то есть сместитель, рассекает наше рудное тело… В результате получается вот что: срезанные верхи рудного тела вместе с окружающими породами «уехали» на некоторое расстояние, а оставшаяся корневая часть оказалась перекрытой надвинутыми на нее массами пород…
– Ясненько… – протянул Лиханов, с веселым изумлением разглядывая изображение на салфетке. – Выходит, вот эту картинку ты продемонстрировал гулакочинским орлам, а они тебя не поняли, так?
– Не поняли – это, Петрович, мягко сказано, – Валентин хмыкнул. – Впечатление было такое, будто я им доказываю, что земля имеет форму чемодана… Вообще, конечно, их можно понять: люди работают уже четвертый год, создали за это время некую свою концепцию в духе традиционного учения о полезных ископаемых, и вдруг является какой-то тип со стороны и начинает вякать что-то такое, что ни в какие ворота не лезет. Кому это понравится?
– Какова величина перемещения? – вдруг спросила Наташа, придвигая к себе салфетку.
– Километров тридцать. То есть корневую часть изучаемого рудного тела надо искать где-то совсем в стороне.
– А как вы думаете, Валя, на какой глубине она залегает? – продолжала Наташа.
– Я несколько раз пробовал подсчитать, и получается что-то около четырехсот метров. Так что руду придется брать штольнями, рельеф это позволяет.
– Ах, язви тебя, это мне, буквально, нравится!.. – Лиханов пристукнул кулаком по столу. – Честное слово, нравится! А с кем-нибудь из управления ты говорил?
– Говорил, конечно, но… – Валентин пожал плечами. – Что ж, они практики, хозяйственники. Все эти теоретические построения им неинтересны. Таких фантазеров, как я, они отечески похлопывают по плечу – иди, мол, парень, проспись…
– А что, это дело, елки-палки, такое… Есть инструкции, железные требования… Шутка ли – для начала надо туда дорогу проложить, а Учумух-Кавоктинский водораздельный массив, он ведь высоконький… Завезти станки – ЗИФ-650 или даже ЗИФ-1200… Горючее, глину и воду для бурового раствора… И опять же, ты ведь не одну дыру там вертеть будешь, а целую систему скважин… На все это, считай, уйдут годы. Придется разворачивать строительство – жилье, столовая, баня – все, вплоть до сортира… И в конце концов, коли ничего так и не будет найдено, сверху поинтересуются: а какие такие основания были у вас, дорогие товарищи, ставить бурение? И вот тут-то окажется, что всех-то оснований – одна только фантазия геолога Валентина Данилыча Мирсанова.
– Леша, ну что ты азбучные истины ему рассказываешь! – поморщилась Наташа. – Он не хуже тебя все это знает.
– Подожди! – отмахнулся Лиханов и продолжал – Нет, ты, Валя, пойми меня правильно – я всей душой за тебя, но вот что не худо бы помнить: эти твои рисунки, – Лиханов двумя пальцами взял за уголок исчерченную салфетку и потряс ею над столом, – обойдутся государству в копеечку. Не клевал тебя жареный петух в это самое… в вышеуказанное место! Это тебе не шестьсот рублей на вертолет, а миллионы!
– Что ж, значит, такова цена моей идеи, – улыбнулся Валентин. – Впрочем, это дело экономистов – считать деньги. А мое – дать геологический прогноз. Что я и делаю… Минуточку… кажется, что-то гудит, а?
Прислушались. Прошла минута, и далекий поначалу звук быстро приблизился, разросся, все яснее проступал в нем характерный для вертолета звенящий гул.
Вместе с хозяевами Валентин вышел на крыльцо, остановился, заинтересованно оглядывая небо.
– Погодка-то, пожалуй, налаживается…
– Не беспокойтесь, Валя, к вечеру все равно будете в городе, – заверила Наташа. – Вы уж не забудьте на обратном-то пути заглянуть к нам – ужасно, знаете, интересно, что у вас там получится.
Лиханов в брезентовой куртке поверх пиджака выкатывал тем временем из сарая мотоцикл.
А вот он сейчас возьмет да и не заведется… предположил Валентин и обернулся к хозяйке. Как же я забуду заглянуть, когда мой рюкзак с полевой одеждой остается у вас? Не пойду же на Кавокту в таком виде…
Мотоцикл завелся сразу. Валентин попрощался, сел в коляску, и «Урал», негромко урча, выкатился со двора.
Лиханов оказался отчаянным водителем. Когда они ворвались на летное поле, пилоты еще не успели даже заглушить двигатель. Лиханов затормозил метров за десять до вертолета и, оставаясь в седле, протянул Валентину руку.
– Счастливо тебе слетать, Валя, – он вдруг засмеялся, помотал головой. – Что-то не пойму я вас, нынешних Вот эта твоя затея… То ли она, буквально, от бесхозяйственности, то ли оттого, что… стали иначе глядеть на государственную выгоду…
– Как тебе сказать, Петрович… – Валентин, прищурясь, следил за лопастями вертолета, бесшумно и плавно отмахивающими последние обороты. – Глянь-ка на мои уши: как они?
Лиханов озадаченно заморгал, хмыкнул неуверенно.
– Гм, уши как уши… Нормальные уши.
– Да? Не лопухи, значит?.. Дело в том, что слова поэта «улица моя, дома мои» я склонен воспринимать всерьез. Улавливаешь? В этом вся штука. Вертолет этот тоже, в сущности, мой, и я чувствую за собой полное право распорядиться им для общей нашей пользы.
– Черт знает что! – пожал плечами Лиханов. – Живешь будто в мечтах. Но погоди, вот однажды пнет тебя грубая действительность своим, буквально, кирзовым сапогом. В самое, буквально, чувствительное место.
Валентин расхохотался.
– Петрович, дорогой, почему ты думаешь, что у нее, у действительности этой, всего одна пара обуви, да и та кирзовая? А не может быть так, что она наденет бальные туфельки и пригласит меня на дамский вальс?
– Эх, невозможный ты человек… Детства в тебе много, вот что!.. Ну, все равно – помогай тебе бог!..
Лиханов еще раз пожал руку Валентину, махнул пилотам и, круто развернувшись, умчался обратно в поселок.
7
Командира вертолета Валентин немного знал – во всяком случае, встречаясь где-нибудь у конторы экспедиции в Абчаде или в тамошнем аэропорту, они неизменно здоровались.
Откатив назад сдвижную дверь, командир глядел из пилотской кабины на подходившего Валентина и конечно же обратил внимание на его отнюдь не полевой вид, но все же спросил с улыбкой:
– Что, облет будем делать, начальник, или на подбор площадки пойдем?
– Ни то, ни другое, шеф, – в тон ему откликнулся Валентин. – Стартуем обратно на Абчаду. Самолеты из города были сегодня?
– Были! – подал голос из глубины грузовой кабины бортмеханик. – До вечера еще борта три будет. Один, кажется, в Абчаде заночует.
Взлетели по-вертолетному: выход на режим висения, а затем – разгон с набором высоты. Чуть кренясь, прошли над беспорядочно разбросанными домами поселка, над руслом Гирамдокана, и вот уже внизу – однообразные увалы нагорья, поросшие реденькой северной тайгой.
Сидя в одиночестве в пустом вместительном чреве вертолета, Валентин рассеянно глядел вниз через неглубокую полусферу иллюминатора, блистер, и вдруг – неизвестно почему – вспомнил, как несколько лет назад во время совместного маршрута в Саянах отец сказал, провожая взглядом исчезающий за гольцами вертолет: «Самолет мог бы и господь бог создать, а вот вертолет – только человек». Валентин не то чтобы пропустил тогда это замечание мимо ушей, а как-то не придал ему значения. А вот теперь оно всплыло из глубин памяти, и на него, как на стержень, стали наматываться мысли о том, что за последние годы он налетал уже десятки часов и на маленьком МИ-1 и на солидном МИ-4, однако в глубине души все никак не может привыкнуть к вертолетам, не может научиться воспринимать их как обычное транспортное средство, хотя бы и воздушное. Уж очень глубоко, аж в наследственной памяти, должно быть, сидит неизжитое убеждение: все, что летает и парит в воздухе, начиная с юрских птеродактилей, словно бы рожденных в чьем-то воспаленном мозгу, и кончая распроклятой мошкарой и реактивными лайнерами, красивыми математически холодной красотой, – все имело и обязано иметь крылья. А вот у вертолета их нет. Когда он стоит на земле, то, пожалуй, единственное, что в нем выглядит по-авиационному строго и стройно, – это узкий акулий хвост, а все остальное – бочка бочкой и плюс нелепые, ненадежные на вид усы-лопасти, слабохарактерно обвисающие от собственной субтильности. По здравому рассуждению, этот агрегат не должен бы, кажется, летать, а вот поди ж ты…
Да, – подумал Валентин, великая штука – чувственный опыт человека. Некогда в древности малоазиатский пастух, улепетывая вместе с домочадцами и мокрыми овцами от наводнения, кричал на бегу о гневе небес и всемирном потопе. Века спустя почтенные профессора наук о земле, взирая на торчащие из лазурных вод колонны античных храмов и на ракушки, вмурованные в вершины гор, глубокомысленно толковали о трансгрессиях и регрессиях моря[7]7
Трансгрессия моря – процесс наступания моря на сушу. Регрессия моря – отступание моря с суши.
[Закрыть]. Древний пастух свято верил в бога, ученые мужи в существовании бога могли и сомневаться, и, однако ж, в основе их представлений о взаимоотношениях моря и суши лежала, в общем-то, одна идея: вода приходит и уходит, а суша извечно пребывает на месте, так сказать, намертво прикрепленная к спинам трех китов. И если бы попытаться доказать им обратное… Валентин внутренне заулыбался, представив себе эту картину, каменистая пустыня… угрюмые пастухи, до самых глаз заросшие цыганскими бородами, чопорные профессора в пенсне со шнурочками, в глухих сюртуках… и сам он, в драной хламиде, босой, сильно смахивающий на Иоанна Крестителя с картины Иванова, выкрикивает страстные слова о том, что участки земной поверхности медленно смещаются, словно толкаемые бульдозером пласты, и уползают в конце концов за сотни, тысячи километров. Результат был ясен: богобоязненные пастухи натравливают на еретика зверовидных овчарок, а охваченные праведным гневом профессора побивают его камнями – «…угловатыми обломками изверженных горных пород ультраосновного состава с высоким удельным весом», – уточнил Валентин и подвел итог в духе вспомнившейся отцовской мысли: если для объяснения вертикальных движений земной коры было достаточно воли божьей (ведь жил же в конце позапрошлого века англичанин Вильям Букланд, который успешно согласовывал Библию с данными геологии), то в случае с шарьяжами никак не обойтись без законов природы – это вам не всемирный потоп, их в священные писания не уложишь…
Когда вертолет пошел на снижение, время уже близилось к двум. Сквозь множащиеся разрывы в облаках солнце пятнало землю лучами, отчего казалось, что в тех местах кто-то протирает влажной тряпкой пыльное покровное стекло, гасившее краски. Внизу, прямо под вертолетом, конвейерно плыли серые крыши домов, коричнево-зеленые прямоугольники приусадебных участков, улицы с редкими пешеходами и одной-двумя машинами. Несущий винт отмахивал последние сотни метров.
Пока МИ-4 медлительно заходил на посадку, а затем, держась на предельно малой высоте, скользил в дальний угол летного поля, где была вертолетная стоянка со специальными настилами, Валентин успел во всех деталях рассмотреть сверху хорошо знакомую ему и, можно сказать, типичную для аэропортов районных глубинок картину. У бревенчатого здания пассажирских служб, где размещалась и диспетчерская, стоял грузовик и толпился народ. Наметанным взглядом Валентин сразу определил, что часть людей явно готовится к выходу на летное поле, где стояло два самолета АН-2 – зеленый и серебристый с голубой опояской вдоль по борту. То, что непосредственно возле них никого пока не было видно, немного успокоило Валентина.
Наконец вертолет мягко коснулся четырьмя своими колесами бревенчатого настила. Валентин, не дожидаясь, пока бортмеханик спустится из кабины, сам открыл дверцу и выскочил наружу. Невольно пригибаясь под пролетающими над головой с тяжелым шелестом лопастями, он отбежал в сторонку, прощально помахал пилотам, все еще сидящим у штурвалов, и легкой рысцой припустился вдоль края обнесенного жердями летного поля, более похожего на какой-нибудь телячий выгон, чем на место, где приземляются и поднимаются летательные аппараты.
