Текст книги "Геологическая поэма"

Автор книги: Владимир Митыпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 42 страниц)

– Спасибо, Гомбоич, – отозвался Валентин. – Пока что у меня все в порядке.

– Да? А это что? – добродушно засмеялся хозяин, указывая себе пальцем под левый глаз, и тут только Валентин осознал, что левая скула у него ноет и все время ныла, но это оставалось почему-то за пределами внимания. Да, видать, Эдюля зацепил-таки не слабенько. Наверняка утром будет фингал под глазом.

– Это так… случайность, – уклончиво буркнул он и поспешил переключить разговор – Я ведь посоветоваться пришел – насчет этого Андрюши.

– А, да-да! Как, говоришь, фамилия его матери?

– Молчанова. Екатерина Молчанова.

– Запишем для верности, – Гомбоич достал из бокового кармана пижамы толстенькую записную книжку, из нагрудного – очки, надел их и сразу стал похож на степенного сельского учителя, приступающего к опросу своих учеников.

– Вы уж извините, – пробормотал Валентин. – Почему? Это моя обязанность, я ведь депутат поселкового Совета. Разве забыл?

– Не сообразил как-то.

– Ай-яй-яй, а еще инженер! – Гомбоич принялся записывать. – Так, Молчанова Екатерина, работница Кавоктинской партии… Да, надо, чтобы она работала здесь, на базе.

Валентин вспомнил про развеселых приятелей Андрюшиной мамы, отлично знающих дорогу к ее дому, и им овладело некоторое сомнение.

– Так-то оно так, – протянул он, – но…

– Что? – вопросительно поглядел Гомбоич.

– Да нет, ничего…

Гомбоич истолковал это по-своему и поспешил успокоить:

– Это не сейчас, нет. Понимаю, нельзя оставлять партию без таборщицы. После полевого сезона – дело другое. А пока что если б вы с Субботиным помогли ей… э-э… с некоторым дополнительным заработком, а? Какие-нибудь подсобные работы, можно? Что-нибудь по ее силам…

– Да уж, наверно, шурфы копать ее не поставим, – сумрачно пошутил Валентин.

– А кто вас знает! – в тон ему отозвался хозяин.

– Найдем возможность, – пообещал Валентин.

– Найдите, найдите, – Гомбоич засмеялся и объяснил недоуменно поглядевшему Валентину – Один умный человек сказал: кто не хочет делать – находит причину, кто хочет – находит возможность.

– Так оно и есть, – Валентин поднялся. – Пожалуй, я пойду, Гомбоич, а то уж поздно.

– Слушай, переночуй у нас, а? В общежитии ведь ремонт.

– Спасибо, мы уже устроились.

– Ты не один? Кто с тобой?

– Геолог из Москвы и студентка. Едут в нашу партию.

– Понятно.

Выйдя вслед за Валентином на крыльцо, Гомбоич зябко передернул плечами, глянул на небо.

– Смотри, как много звезд. Ясная ночь, поэтому холодновато.

Валентин вдруг желчно хмыкнул:

– В общем-то бесполезно это!

– Э-э… ты о чем? – удивился Гомбоич.

– Да я про Андрюшу, – с досадой пояснил Валентин. – Ну ладно, станет Молчанова работать здесь, а что от того Андрюше? Все равно ведь – как был в доме кавардак, так и будет.

– Кавардак? Какой кавардак?

– Ну, к ней мужчины приходят, гулянки устраивают. Разговоры у них всякие…

– А! – Гомбоич чуть подумал. – Слушай, надо его в детсад устроить, правильно? Мы поможем.

Валентин в сердцах помотал головой.

– Ч-черт, не то все это, не то! Работа, садик… а в доме-то все равно неблагополучно! Эта Молчанова – непутевая она какая-то. Вроде и добрая, и веселая, а какая-то безалаберная, что ли. И еще ребенком обзавелась!

– Ну, на это разрешения ни у кого не спрашивают, – развел руками Гомбоич. – Слушай, ты чего хочешь, а? Чтобы мы ей мужа нашли, хорошего, непьющего человека, да? Мы это не можем. Это не в наших силах.

Честно говоря, Валентин и сам не понимал толком, чего добивается. В действиях и в мыслях привыкший к трезвой ясности, на сей раз он вломился к человеку по смутному, внезапно накатившему «вдохновению», можно сказать, безотчетно. И теперь не мог не злиться на себя за этот непродуманный поступок.

– Не знаю, – буркнул Валентин, и тут его вдруг прорвало – Я вижу одно: мальчишке нужна помощь! – горячась, бросал он. – Садик! Работа! Это все единовременное пособие! А нужно что-то постоянное, понимаете?

– Очень понимаю, – спокойно и даже добродушно отвечал Гомбоич. – Постоянное, да. Это называется воспитание. Тогда тебе придется жениться на ней, а? А мальчика усыновить.

– Эх, да поймите ж вы! – окончательно вскипел Валентин и понесся жарко и бессвязно. – Я не шучу! Зачем бы я пришел к вам?.. «Усыновить!» А что? Я бы мог, точно говорю!. Главное, есть в нем какая-то божья искра, в Андрюше этом, вот что жалко! Вы говорите, воспитание. Очень хорошо! Я вот вспоминаю своих начальников партий, у которых работал в студенчестве. Булин Владимир Петрович, Кузнецов, Верник, Чинакаев… Настоящие полевики! Бывает, вдруг поймаешь себя: вот тут я поступил, как тот-то или тот-то. Или сказал, как тот-то или тот-то. А наверно, никто ж из них не думал: дай-ка, мол, повоспитываю этого парня… Ладно, пусть по-вашему: воспитание. А как? Вот у себя в партии – тут я знаю. Думаете, мне одной геологией приходится заниматься? Если бы! В позапрошлом сезоне был случай. Сидим мы с Василий Палычем в отряде, работаем, вдруг – выстрел! Сквозь верх палатки – шась! – заряд дроби. Выскакиваю. Рядом другая палатка – она тоже пробита по верху. Еще дальше третья, у нее в боку вот такая дырища – дробь прошла кучно. Я туда. А там два охламона, горняки наши. Один сидит матерится, другой лежит на спальном мешке, лыбится, в руках ружье. В чем дело? Оказывается, баловались, придурки. Вижу – поддатые. Который с ружьем, тот вообще пьяный, глаза дурные. Я, конечно, ружье отобрал. И так хотелось набить морду, но… Но главное не в этом: откуда среди тайги водка? Насилу добились, что пили брагу. А я еще раньше Василь Палычу говорил: что-то наша повариха постоянно ходит вроде как под трахом, надо бы проверить, что она там у себя в палатке химичит. Что ты, отвечает, женщина в годах, и палатка семейная, не имеем права. Ее муж у нас же взрывником работал, поддавалыцик еще тот… Так вот, сахара полно, дрожжей тоже, ну она и развернулась. Говорили, брага у нее выходила зверская… Прихлопнул я эту лавочку. Кардинально. Эта ведьма спрятала дрожжи – нету, мол, кончились. Думала, обойдется. Ну, я тогда взял и весь отрядный сахар шуранул в речку.

Гомбоич даже охнул:

– Ай-яй-яй, разве можно так!

– Только так! – с внезапным раздражением отвечал Валентин. – Или прикажете караулить эту бабу? Мне надо было выбрасываться на дальние участки, в многодневные маршруты… А она, конечно, обозлилась, стала творить разные мелкие пакости. В общем, промаялись мы с ней почти до конца сезона, пока в конце сентября только не прислали нам новую таборщицу. А та уезжала со своим мужем буквально с матюгами – до того нас возненавидела… Позже, уже здесь, выяснилось, что она нас здорово надула…

– Недостача?

– Да, мясные консервы, копченая колбаса, молоко сгущенное, масло, про сахар я уж не говорю. Покрывать пришлось нам, итээровцам… С тех пор я зарубил себе: геология геологией, но хозяйством, бытом в поле надо заниматься серьезно. Строгий порядок – тогда и людям будет хорошо.

– Ты уже сколько лет старший геолог? – спросил вдруг Гомбоич.

– Уже! – хмыкнул Валентин. – Еще – еще только третий год.

– Молодой ты… и уже руководитель производственного коллектива, – как бы размышляя вслух, сказал Гомбоич.

– Руководитель-то, положим, Субботин.

– Ну, у нас в экспедиции разница небольшая – что начальник, что старший геолог, разве не так? – И, не дожидаясь ответа, Бато Гомбоич задумчиво произнес – Слушай, Валентин, я давно хотел поговорить с тобой об одном деле… Да, об очень, очень важном деле…

5

На недолгом пути от дома Бато Гомбоича до общежития Валентин обдумывал только что закончившийся разговор.

Однажды, лет семь назад, Даниил Данилович, должно быть, в предвидении вот такого дня, рассказал Валентину о том, как его принимали в партию. И с его слов Валентин очень живо представил себе все это. Подмосковье, декабрь сорок первого года. Артиллерия – и наша, и вражеская – беспрерывно долбит промерзшую землю. Донельзя измотанный, простуженный комиссар батальона по ходам сообщений, а кое-где и ползком по снегу пробрался в окопы передового охранения, где со своей стрелковой ротой находился лейтенант Мирсанов. Вручил билет члена ВКП(б), коротко поздравил, пожелал достойно бить врагов и тем же порядком отправился обратно. Много говорить не приходилось – меньше чем через час полк поднимался в атаку, а комиссар должен был успеть вручить партбилеты еще нескольким бойцам, однако сделать этого не смог: минут через десять его убило шальным осколком…

«Вот фамилию его я не запомнил, – сожалел Даниил Данилович. – Не то Самохин, не то Саламахин… Тоже сибиряк, наш, из-под Красноярска откуда-то. До войны в райкоме работал… Для меня самого тогда не было вопроса, достоин я или нет: я уже больше двух месяцев находился в боях и отчетливо понимал, что в эту страшную осень мы, парни из сибирских дивизий, сделали великое дело – помогли отстоять Москву… Но я думаю о тебе. В выборе профессии ты последовал моему примеру. Надеюсь, не без моего влияния. Но относительно вступления в партию – тут дело иное, тут никакой наследственности быть не должно. Нет, я, конечно, хотел бы, чтоб ты и в этом пошел по моим стопам, однако решение ты должен принять сам. Только сам. Наедине с совестью».

Валентин учился на третьем курсе, только-только отметил двадцатилетие, и подразумеваемое отцом будущее представлялось ему весьма, весьма далеким. Однако отцовские слова так или иначе запали в голову, и впоследствии он их не раз «прокручивал» в памяти. Даниил Данилович говорил: «Ведь, в конце концов, кто может знать тебя лучше, нежели ты сам? Внутренняя убежденность – это главное. Убежденность, что ты достоин, что ты уже вполне зрелая личность. Это, я бы сказал, нечто вроде кристаллического фундамента, который составляет глубинную основу континентов. Вот для меня, например, таким фундаментом стало участие в битве под Москвой…»

Разумеется, Валентин не стал пересказывать Гомбоичу всего этого, а отвечал, что пока еще не чувствует себя достаточно готовым. И коротко добавил: «По правде говоря, совестно подавать заявление, когда за душой у тебя ничего толкового». Теперь он сожалел об этих словах: в них вполне можно было усмотреть ту самую скромность, что паче гордыни, тогда как подспудная-то мысль его была все о том же проклятом месторождении, из-за которого пришлось встречаться со Стрелецким. Кто знает, понял ли его Гомбоич, однако расспрашивать или убеждать не стал. «Ладно, не будем спешить, – сказал он, попыхивая трубкой. – А насчет твоего Андрюши кое с кем посоветуюсь. Это дело очень деликатное». На том и расстались…

В общежитии было темно. Валентин огляделся при свете спички. Коллеги дрыхли, как говорится, без задних ног. Студентка уютно устроилась в спальном мешке. «Посол» рыцарски довольствовался одним лишь брезентовым чехлом от того же мешка, причем лежал он на голой панцирной сетке. «Диоген!» – подумал Валентин и тут только вспомнил, что у него самого нет ничего, кроме пижонского костюма, приобретенного для встречи со Стрелецким.

– Вот так номер! – пробормотал он, чуточку посоображал, потом на цыпочках выбрался из комнаты и рысью припустил к проходной будке, где находился сторож, якобы охраняющий территорию хоздвора экспедиции.

Всполошив своим поздним стуком крепко спавшего деда Яшу, Валентин под честное слово одолжил до утра дежурный тулуп, уже многие годы висевший в сторожке и зимой, и летом, составляя как бы единый комплект с другим предметом будочного интерьера – исполненной цветными карандашами картиной безвестного художника «Зимовье на Гасан-Дяките».

Вернувшись в общежитие, он бесшумно разделся, завернулся в попахивающий псиной тулуп и уже начал было просматривать первый сон, когда по стенам пронеслись квадраты света, перекрещенные тенью оконных переплетов, перед домом пророкотал мощный мотор, взревел и вдруг заглох. Послышались голоса, смех, молодецкое кряканье, затем по коридору загрохотало множество бесцеремонных сапог, и дверь распахнулась.

– Ни хрена не видно! – чертыхнулся кто-то. – Эй, у кого там фонарик?

Фонарик тотчас отыскался, вспыхнул, обежал комнату лучом света.

– Тихо! Тут кто-то есть! – уже не так громко продолжал тот же голос. – Да уймитесь вы, черти!

– А как насчет пожрать? – сипло спросил другой. – Печку-то все равно придется кочегарить.

– Ничего, на улице костер разведем, – решил первый. – Интересно, кто это приехал? Может, из наших кто?

– А ты попихай которого-нибудь, – посоветовали ему.

– Эге, да тут бабы, оказывается! – радостно объявил владелец фонарика, высвечивая длинные волосы Аси.

– Да ну! – усомнились из коридора.

– Точно! – и фонарик осветил висевшую рядом красную рубашку.

– Слушай! – Валентин рывком приподнялся. – Если ты сейчас же не заткнешь свой прожектор, то это сделаю я, и очень быстро!

– Кто еще там вякает? – луч света мигом перескочил на Валентина. – Ты, что ли? Ну-ка, ну-ка, иди сюда!

– Мишка, сдай назад! – вступил вдруг новый голос. – Это, кажись, Мирсанов, здешний геолог!.. Спокойно, старик, тут все свои. Извини!

Фонарик погас.

– А ну, давайте все на воздух, там разберемся, кто чей, – Валентин набросил на голые плечи тулуп и босиком направился к выходу.

Чувства, изрядно встрепанные событиями предыдущих дней, и особенно минувшего вечера, казалось, только и ждали вот этого бесцеремонного вторжения, чтобы оформиться и излиться в мгновенном и острейшем раздражении. Валентин не по-доброму оживился, ощутил в себе злое веселье и большое желание подраться. Сколько их, этих нахалов, нарушающих по ночам сон честных тружеников? Человек пять-шесть? Ничего, как-нибудь… Только бы монтировку кто-нибудь из них не пустил в ход – такое иногда тоже бывает у нас. И Роман бы не выскочил на шум…

Едва он, весьма воинственно настроенный, вышел на крыльцо, как кто-то, грузно ворочавшийся в кузове вездехода АТЛ, рявкнул простуженным басом:

– Кто, Мирсанов, говорите? Где он?

Человек этот, казавшийся в темноте непомерно широким, тотчас махнул через борт, с грохотом взбежал по ступенькам и по-медвежьи облапил Валентина, крича:

– Эге-ге! Не узнаешь, поросенок! Это ж я!

Теперь все стало ясно – это были геофизики, и человеком, тискающим Валентина, был знакомый по университету Захар Машеренков, ныне начальник партии.

– Что это на тебе? Шкура, что ли, какая-то? Одичал ты, брат! – гоготнул Захар. – Среди лета – и в шубе! Неандерталец, га-га!

– Тихо ты! – шикнул Валентин. – И скажи своим, чтобы перестали орать. У меня там люди спят. Вот мода: врываются посреди ночи в чужую квартиру и начинают хамить. Махновцы!

– Ша, орлы! Чтоб у меня был церковный порядок! – скомандовал Захар. – Шуруйте костер, ставьте палатки. И за водой кто-нибудь, живо!

– Не нужны палатки, – остановил Валентин. – В доме хватит места… Ну, рассказывай, откуда, что, как…

Пока Захар, похохатывая и перескакивая с пятого на десятое, говорил о нынешних своих делах, запылал костер и от подвешенного над ним ведра с варевом повалил пар.

– Эх, надо бы отметить встречу, да ведь ты, помнится, и капли в рот не берешь! Или все же стал немного принимать?

– Увы! – Валентин отрицательно помотал головой. – Не ощущаю потребности.

– Оригинал! А то у меня есть ректификат. Ну, нет так нет. И мы не будем – в знак солидарности… А что хорошего у тебя? Женился?

– Нет, не женился, – Валентин зябко переступил босыми ногами, задумался, прищурясь на огонь костра. Что, говоришь, хорошего? Понимаешь… есть у меня сейчас одна идейка, и ты мне, кажется, можешь помочь Впрочем, что значит – можешь? Должен! Иначе я тебя знать не хочу! Погоди, сейчас я принесу свои бумаги, и мы немного помаракуем.

– Валя, пожалей! – смеясь, взмолился Захар. Знаешь, сколько мы сегодня камэ сделали? Давай утром, а?

– Не пойдет. В семь утра я улетаю, совершенно железно! Так что времени у нас в обрез.

– О-ла-ла! – Захар прищелкнул языком. Видно, магарычевое дело, если так заговорил.

– Сейчас все поймешь, – и Валентин поспешил в дом, чтобы одеться и взять геологическую документацию.

Для удобства они устроились в широкой кабине вездехода, зажгли плафон и вдобавок подвесили лампу-переноску.

К восходу солнца, когда освещение стало уже ненужным, Захар, поминутно зевая и помаргивая воспаленными глазами, решительно заявил:

– Гут! Хоть ты мне в ведомственном смысле – пришей кобыле хвост, но я тебе помогу. На свой, как говорят, страх и риск. Дело стоит того. Честно: полезную и нужную штуку ты замыслил. Поздравляю!

– К черту! – Валентин поморщился.

– Ну, ты понимаешь: раз я работаю от Проблемной экспедиции, то аппаратура у нас, чего греха таить, такая, что вам, серым, и не снилась, – Машеренков снова зевнул и с хрустом потянулся. – Кое-что сделать для тебя сможем. С одним, разумеется, условием: с лауреатской премии устраиваешь в иркутском ресторане «Арктика» ба-а-льшой ням-ням.

– Чего-чего?

– Ням-ням, – вкусно произнес Захар Или потлач, что на языке североамериканских индейцев означает «банкет».

– Вот с индейцев и получишь свой банкет Ладно, уточним детали. Дай сюда твою карту. – Легонько водя карандашом по глянцевитой поверхности топопланшета, Валентин заговорил суховато-отрывистым голосом. Вот он, Учумух-Кавоктинский водораздел. Рисую овал – это наше предполагаемое рудное тело. Глубина залегания…

– Стоп! – Захар поднял широченную свою ладонь. – Про глубину ты уже говорил. Лично для меня данных уже достаточно. Эту твою руду я прощупаю комплексом новейших экспресс-методов, в порядке эксперимента. В том числе и сейсмикой.

– М-м… Но ведь для сейсмики нужны скважины? Насколько я помню, бурится скважина, в нее опускается заряд взрывчатки… И сама сейсмостанция – ее ведь возят на машине…

– «Одесса имеет много такого, чего не имеют других городов», – ухмыльнулся Машеренков. – Чувствуется, геофизику в университете ты сдал на «отлично» Но когда это было – лет шесть назад? Или семь? А мы ведь не стоим на месте, пытаемся что-то шурупить своей башкой… Во-первых, вся наша аппаратура размещается на вертолете – это тебе как? Ничего, да? Захар довольно рассмеялся. – Во-вторых, зачем скважины, взрывчатка? Главное – возбудить в земной коре ударные волны, а как – аппаратуре это безразлично. Хоть ножкой топай, – пошутил Захар. – Только с достаточной силой, конечно.

– Ножкой! Да я рад хоть головой биться, если для пользы дела. Но все же как ты обойдешься без взрыва?

– А это, брат, секрет фирмы! опять развеселился Машеренков.

– Ну-ну… – неопределенно пробурчал Валентин. – Надеюсь, для создания этих своих ударных волн ты не будешь ронять на землю вертолет с высоты так ста метров, а?

– Сомневаешься? – Захар уязвленно засопел. – Слушай, старик, твоя идея – это что-то новенькое, правильно? А что такое наша руда, если ее найдем? Сырье для ракетно-космической техники. Необычное дело! И ему подобает необычное решение, о! Я хочу быть на высоте задачи, поэтому применяю нетривиальное решение. Логично?

– Что ж, хозяин – барин, – после некоторого раздумья отозвался Валентин.

Геофизик удовлетворенно хмыкнул и заявил решительно:

– От тебя теперь требуется одно – подготовить на этом водоразделе посадочную площадку для вертолета.

– Это несложно, водораздел обнаженный Дату, когда я буду ждать тебя на готовой площадке, сообщу потом. Дам сюда, к нам в экспедицию, радиограмму на твое имя. Когда – точно не скажу, но, скорее всего, к концу будущего месяца. Суханова – это старший радист – я предупрежу…

– А я за это время постараюсь выписать из Иркутска недостающую аппаратуру, – вставил Захар.

– «Постараюсь» здесь не годится, нужен железный верняк! – недовольно сказал Валентин. – Вертолет заказывать не надо?

– Нет, у меня будет свой.

– Тогда – лады!

– Гут! – Захар стиснул в могучей жесткой ладони про тянутую Валентином руку и, отчаянно зевая, глянул на часы. – Ого! А ну, живенько выметайся отсюда, я постараюсь хоть с часок вздремнуть.

Опершись ногой о заляпанную гусеницу, Валентин соскочил на землю. Лязгнула захлопнувшаяся за ним дверца. Было слышно, как Захар шумно возится в кабине, укладываясь на сиденье. Где-то в отдалении эстафетно орали петухи.

Наступающий день обещал выдаться летным. Небо было по-утреннему сочное, свежее, как бы омытое холодной росой. И нигде ни облачка – только по обе стороны едва вставшего солнца наподобие крыльев протянулись узкие малиново-золотые облака.

6

Единственно неприятным моментом полетов на АН-2 был для Валентина тот, когда заканчивалась посадочная суета и в наступившей вслед за тем выжидательной тишине вдруг возникал вкрадчивый и какой-то насморочный писк – включался преобразователь тока самолетной радиостанции. Звук этот, раздражавший его почти как скрип ножа по стеклу, длился, к счастью, недолго, сменяясь нарастающим рокотом двигателя.

Полеты, даже самые протяженные, никогда не были для него потерянным временем, временем вынужденного и досадного безделья в тесном пространстве, среди гула, оголенного металла и химических запахов. Полет над районом, геологически знакомым хотя бы по литературе, по чьим-то отчетам, он превращал в своего рода маршрут без молотка и рюкзака, без возможности отбить заинтересовавший образец, но дающий зато ни с чем не сравнимую возможность разом окинуть взглядом геологические структуры крупного масштаба, увидеть их взаимоотношения друг с другом, причем обобщенно, без отвлекающих и ненужных мелочей. Даже пролетая над каким-нибудь местом далеко не в первый раз, он устраивался у иллюминатора с карандашом и блокнотом и почти всегда обнаруживал для себя нечто интересное.

Самолет, выполняющий рейс по маршруту Абчада – Гирамдокан, взлетел в семь утра, с точностью, не посрамившей бы коллег Кузьмича хотя бы даже во Внукове или Борисполе.

Утро стояло ясное. Был тот прохладный ранний час, когда цветовая первооснова природы – синева неба, белизна облаков, зелень леса, сочная бурость земли – все еще сохраняет свежесть, таинственно обновленную в ночи. Но минует некоторое время, и чистые тона расплывутся в теплых струях позднего утра, выцветут под полуденным солнцем, ну а к вечеру вберут в себя красноту заката, позже – подернутся серым пеплом сумерек, а потом осененный звездным плащом печальный алхимик приступит во тьме к своему извечному делу – сотворению первозданных утренних красок для грядущего дня.

Самолет взлетел и сразу же резво полез вверх, так что Валентин, дабы не съехать по скользкому алюминию в хвост машины, крепко ухватился за край откидного сиденья. Дверь в пилотскую кабину была настежь, и оттуда слышались неразборчивые голоса, перемежаемые попискиванием рации. Раскрытый проем хозяйски загораживала обтянутая коричневой кожей широкая спина бортмеханика, сидевшего на подвесном ремне между креслами пилотов. Над его плечом виднелся краешек лобового остекления, за которым были лишь синяя бездна да туманная тень ревущего винта.

Скосив глаза вбок, Валентин неожиданно близко, чуть ли не сразу за концом крыла, увидел обширные верхи водораздела, белесые от ягеля и лишайника. Медленно уплывали назад округлые возвышенности, плавные понижения и взлеты. Простор, открытость, безлюдье. По вертикальной зональности это была уже зона тундры, чистый, пустынный мир стелющихся растений, где далеко видится, хорошо дышится и так легко идется маршрутом – но куда пеший подъем из низин долог и непрост.

Роман и студентка помещались напротив, у левого борта. Сидя вполоборота, в не очень удобных позах, и припав к иллюминаторам, они с головой погрузились в созерцание видов, разворачивающихся с высоты. Заглянув, по их примеру, поглубже, Валентин убедился, что лучшего не приходится желать: косое освещение великолепно отрисовывало детали рельефа, как бы ретушируя их, чего уже не будет, когда солнце поднимется выше. Он раскрыл полевую сумку и достал пачку топопланшетов. Нашел нужный, сверился с замедленно плывущей внизу местностью. Зоны ржавых высыпок, прерывистой полосой тянущиеся по горам, группы скал на склонах и гребнях, как бы обозначающие вздернутые уступом некие границы, борозды и узкие впадины, выявленные глубокими утренними тенями, – все это складывалось в единую систему извилистых линий, которые на карте у Валентина были тщательно продублированы красным карандашом.

Привстав с места, он тронул москвича за плечо. В ответ на его немой вопрос указал взглядом на землю.

– Приглядись.

– Ну? – вопросительно пробурчал Роман, скашивая глаза за иллюминатор.

– Смотри внимательней! – Валентин с улыбкой повернулся к студентке. – Ася, а вы что скажете?

Та лишь смущенно пожала плечами.

– Ничего, – Валентин подмигнул с видом сообщника. – Сейчас наука нам все доложит.

– Ладно, бог не фрайер, темнить не станет, – заявил Роман, поглядывая наружу. – Разлом, что ли?

Вместо ответа Валентин протянул карту. Москвич взял без особого интереса, пробежал по ней взглядом, потом опять, но уже замедленней, вчитываясь в нее. Задрал брови, после чего снова посмотрел на землю.

– Идешь ты пляшешь! – хмыкнул он и, шагнув через проход, подсел к иллюминаторам противоположного борта. Долго вертел головой, то высматривая что-то внизу, то заглядывая в карту.

Ася почему-то шепотом спросила:

– Что?

– Тс-с! – тоже шепотом отвечал Валентин.

Наконец Роман отвалился от иллюминатора и устремил на Валентина невидящий взор.

– Ну, что тебе сказать… – медленно проговорил он и замолчал.

Валентин замер, глаза его напряженно сузились.

– Неужели не видно?

Роман думал, что-то прикидывал в уме.

– Слушай, я на днях смотрел геологическую карту региона, но вот эту структуру что-то не помню…

– А ее там нет, – сказал Валентин. – Наземными маршрутами она не устанавливается. Просто невозможно. Да и отсюда, с воздуха, ее заметишь только при вот таком освещении. Через полчаса ты ее уже не увидишь.

– Ну да? А как же ты ее раскопал?

Валентин взял у Романа карту и с нескрываемым удовольствием посмотрел на сочетание красных линий, образующих нечто вроде угловатого незамкнутого овала.

– Сначала засек на аэрофотоснимках, она там чуть-чуть намечается… ну, как бы просвечивает из-под земли. Глянул на время съемки – одиннадцать утра, июнь месяц. Так, думаю, надо смотреть при косой подсветке. Выбрал ясное утро, вроде сегодняшнего, поднялся в воздух…

Тут вмешалась молча слушавшая студентка.

– Ма-а-льчики! – укоризненно протянула она. – Вы о чем? Мне ведь тоже интересно.

– О, Валя, слышал, мы уже мальчики!

– Извините! – смутилась Ася. – Я нечаянно…

– За нечаянно бьют отчаянно, – хохотнул Роман. – А вообще-то, он пытается показать, что вот те горушки под нами приползли сюда вот таким образом, – Роман выставил раскрытую ладонь и медленно повел по ней другой ладонью, словно скатывая в трубочку невидимую бумажку. – Эта неприличная штука называется шарьяж.

– Как неприличная? – поразилась студентка. – Почему?

– Нет, Валентин, все-таки мы не мальчики. Мы – старые седые псы! – вздохнул Роман. – Мы еще застали время, когда хоть как-то изобразить на геологической карте шарьяж было то же самое, что выйти без штанов на центральную улицу города. Или еще хуже.

Ася рассмеялась.

– Наверно, на старших курсах нас просветят, а пока – без понятия… Так эти горы приползли? Серьезно? – В ее го лосе появились смешливые нотки. – Когда, откуда и зачем?

Было ясно, что разговор свелся для нее к шутке. Что ж, можно сколько угодно слушать ученые лекции о горизонтальных перемещениях частей земной поверхности, можно сдать на «отлично» любой экзамен, и все-таки заученное – одно, но совсем другое, когда эта самая перемещенная часть земли предстает глазам во всей своей живой сущности – с ее как бы незыблемыми от начала времен горами и реками, камнями и деревьями, облаками вверху и корнями в сырой глубине, со следами вечной смены весен и лет, осеней и зим, со всем множеством обитающих на ней и со всем сонмом истлевших в ней.

– Насчет «зачем» скажу сразу: черт его знает! – сказал Роман. – Далее, приползли, конечно, не горы в их нынешнем виде, не будем понимать так примитивно. Блок земной коры, из которого постепенно образовались эти самые горы так будет точнее. А когда и откуда… – Тут он оживился, дружелюбно, однако с хитрецой глянул на Валентина. – Вот это мы спросим у шефа.

Валентин понял: «посол» профессора Стрелецкого делает пробный зондаж. И правильно, поскольку до сего момента им так и не удалось прибросить, кто из них чего стоит с профессиональной точки зрения. В геологии, как, впрочем, и везде, тоже попадаются нахрапистые деятели, которые, бывает, так заморочат всем головы, что не сразу поймешь, кто он – болван, путающий площадную съемку с площадным ругательством, или же действительно неординарно мыслящая личность. Однако Валентин не был готов к этому разговору именно сейчас и внутренне обложил себя последними словами: «Тупица! Валенок сибирский! Надо было знать, что парень начнет прощупывать тебя в любой момент!» Но кори не кори, а отвечать приходилось.

– Видите ли, – медленно и запинаясь начал он. – Тут все зависит от того, когда все это началось…

– Что началось? – москвич продолжал улыбаться, но, видимо, сам того не замечая, улыбался уже предвкушающей улыбкой вредного экзаменатора.

– Что началось? Да образование гор… вокруг Байкала и у нас здесь, – Валентин присел рядом с Асей и продолжал, глядя на нее (так ему было легче собираться с мыслями). – Считается, что Байкал зародился в самом конце неогенового периода – это округленно двадцать пять миллионов лет назад. Сначала, наверно, просто понижение в почве… такая… ну, скажем, цепочка, почти тысячекилометровая, озер и болот. А вокруг – гигантские равнины. Саванны! – уточнил он, мрачнея. («Мямлю! – мелькнуло в голове. – Ох и мямлю!») – Гор, которые теперь обрамляют Байкал, тогда не было. Они появились намного позже – лет, ну, миллионов десять назад… Так вот, возьмем эту цифру, чисто условно, конечно. – Он повернулся к Роману. – Смещения в земной коре измеряют сейчас инструментально, и в разных местах получается по-разному – от одного до пяти сантиметров в год, верно?

Москвич утвердительно хмыкнул; выражение его физиономии было в высшей степени неопределенным – не то насмешливым, не то наоборот, по-доброму любопытствующим.

– Отсюда получается, что дальность «переползания», – Валентин нарочно употребил это вопиюще негеологическое слово, – наших гор может быть – теоретически – от ста до пятисот километров.

– Здорово! – искренне восхитилась студентка.

– Я дико извиняюсь, – Роман добродушно засмеялся, однако выражение неопределенности так и не сходило с его лица. – Не маловато, нет?

«Была не была! – вдруг ожесточился Валентин. – Выскажу ему все, а там пусть думает обо мне, что хочет!»

– В университете учился со мной один парень, – улыбаясь, заговорил он. – Редкостный тихоня. Года через два после окончания встречают его наши однокурсницы. В Иркутском аэропорту, в ресторане. Сидит за столом, курит. Они ему: «Котя, ты стал курить? Боже, а ведь был такой примерный мальчик!» Он им отвечает: «Я теперь не только курю, но еще пью и встречаюсь с женщинами».