Текст книги "Геологическая поэма"
Автор книги: Владимир Митыпов
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 42 страниц)
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ПЯТЫЙ ПОСТУЛАТ
…Допущение постулата, противоположного V постулату Евклида, позволяет построить геометрию столь же содержательную, как и Евклидова, и свободную от противоречий.
БСЭ. Лобачевского геометрия
1
«Ну что, сынку, помогли тебе твои ляхи?» – такими словами, произнесенными, правда, добродушно-насмешливым тоном, встретил Субботин Валентина; старик обожал Гоголя, и эта фраза из «Тараса Бульбы» была, разумеется, выражением все того же всегдашнего его неодобрения по поводу измены Мирсанова-младшего канонам доброй старой геологии.
Стояли уже сумерки, когда Валентин заявился на табор. При виде его Катюша ойкнула и кинулась было немедля накормить чем-то (отряд к этому времени уже отужинал), но Валентин лишь кивнул, освобождаясь от заплечной ноши, мимолетно бросил: «Потом, потом», после чего поспешил к «командирской» палатке. Еще на расстоянии он услышал глуховатую назидательную воркотню начальства. Пригнулся и, разведя руками полы палатки, шагнул внутрь. Поздоровался. Ответом был невнятный, однако же приветственный рык, вслед за которым и последовала цитата из «Бульбы».
Явно натертая мылом свеча горела ровно, не оплывая. В палатке было светло, чисто, уютно и аккуратно – чувствовалась рука бывалого полевика.
Василий Павлович восседал на спальном мешке, расстеленном поверх толстого слоя стланиковых веток и кошмы; надувных матрасов он не признавал и не раз говаривал с пренебрежением: «Резина – она и есть резина. Что от нее может быть хорошего, кроме ревматизма». Два вьючных ящика возле изголовья образовывали подобие столика, и по другую их сторону сидела Ася, уже успевшая неуловимо измениться в чем-то за эти несколько дней экспедиционной жизни.
– А где наш москвич? – вопросил Субботин и зычно откашлялся. – Небось с дороги сразу к котлу пристроился? Одобряю! – Он, смеясь, повернулся к студентке. – Кто хорошо ест, тот хорошо работает. Так, говорят, раньше-то работничков выбирали.
– Да уж ест, – жестко проговорил Валентин, глядя начальству прямо в глаза. – Ест, только не у нас!
– Это… как понимать? – Субботин вздернул щетинистые брови. – На базе, что ли, остался? Уж не покалечил ли ты его в маршруте, а, Валентин Данилович?
Валентин присел в изножье мешка и коротко рассказал о происшедшем на Гулакочинской разведке.
Выслушав, Василий Павлович засопел и мрачно протянул:
– Та-а-к… Значит, Панцырев, говоришь? Лихой мужик, однако, этот Панцырев-Танцырев! – Покачал головой, после чего вдруг напустился на Валентина – А ты куда глядел? Чего ушами хлопал? Ты старший геолог или разгуляй покровский?!
Валентин отмалчивался. Студентка глядела на него с явным сочувствием, и от этого на душе делалось еще муторнее.
Субботин погас столь же внезапно, как и взорвался. Он с какой-то недоуменной обидой посмотрел на Асю, развел руками:
– Но москвич-то, а? Роман-то? Неужто я так ошибся в нем?.. Видно, стар становлюсь… Пора, к чертям, на пенсию. Огородик, куры… Теплая пижамка!
– Василий Павлович, – беспомощно – лишь бы что-нибудь сказать – подала голос студентка. – Не надо так…
Начальник понурился, вздохнул:
– А вообще-то, москвичи – народ хороший, по войне знаю. Коренные москвичи, – уточнил он. – А то есть еще шушера наезжая… на ловлю счастья и чинов. Как сказал Шолохов, идут и едут, ползут и лезут. Роман-то не из таковских ли? Или все же коренной, а?
Валентин с Асей переглянулись и промолчали – о происхождении Романа Свиблова им ничего известно не было.
– Ладно! – решительно объявил вдруг начальник. – С глаз долой – из сердца вон!.. Знаешь, Валентин, Ася Олеговна сделала сегодня свой первый самостоятельный маршрут. Великое дело – всю жизнь будет помнить.
Валентин понимал, что это великое дело в действительности-то было малозначащим уточнением чего-то хорошо известного. Быть чем-то иным оно просто не могло, поскольку кондиционными при государственной геологической съемке считались только маршруты начальника партии и старшего геолога. Однако он вполне натурально изобразил радостное изумление, принялся поздравлять студентку, тоже назвав ее при этом Олеговной. Та зарделась, начала что-то лепетать, но тут снова раздался порыкивающий начальственный бас:
– Валентин, ты, кстати, знаешь, кто ее отец? Мы тут с ней разговорились и…
– Василий Павлович! – Ася умоляюще стиснула руки.
– А, понимаю, понимаю! – Субботин благодушно хохотнул. – Девицу украшает скромность. Хвалю! Но одно все же скажу: Ася у нас из геологической семьи. Рассказала мне, как в пятилетнем возрасте папиным молотком расколошматила мамину рубиновую брошь, так я, поверишь, смеялся до колик в животе…
Вспыльчивый и зачастую весьма суровый Субботин славился своим заботливым, даже, можно сказать, отеческим отношением к студентам и молодым специалистам. Он рисковал им доверять то, что другие начальники партий поопасались бы поручить неоперившимся юнцам. «Щенят как учат плавать? – порыкивал он в кругу своих равных по рангу коллег, когда те пеняли ему за излишнюю либеральность. – Берут за шкирку и – в воду. Выплывет – значит, будет добрый пес, а утонет – ну, туда ему и дорога. Вон возьмите вы хотя бы Лиханова. Приехал ко мне после второго курса, глазенки таращит от страха, известняк от сахара-рафинада отличить не может. Ну, стаскал я его в пару маршрутов, а потом вручил ему молоток, компас и говорю: «Голова у тебя варит и глаз есть, но если спортачишь – выпорю. Дуй!» И забегал он у меня по маршрутам как миленький. До окончания университета ездил ко мне в партию. И что характерно – ни одного маршрута не запорол. А вы говорите!..» На это ему возражали, что, мол, требования теперь иные – времена, Василий Павлович, не те, понимать надо. В ответ он рычал еще яростнее: «А когда ж им самостоятельно работать – когда на пенсию пойдут?.. Требования! Их в кабинетах сочиняют, эти требования, а у меня – поле. Поле! Это понимать надо!» Вообще, у Василия Павловича был собственный твердый взгляд на свою должность. «Лично себя я могу уважать или не уважать – это мое внутреннее дело, – втолковывал он тем же своим коллегам. – Но себя как начальника партии я уважать обязан. Обязан! Вот, скажем, начальник экспедиции – оно, может, похоже на директора фабрики. А вот уже начальник партии – это совсем не то, что начальник цеха, нет! Он тот же командир роты, разве что не посылает людей на смерть, У нас ведь в поле как? С работы домой не уйдешь. Я двадцать четыре часа на глазах у своих подчиненных. Свой среди своих, и в то же время… – Он многозначительно умолкал, строго озирал слушателей, которые из уважения к его старшинству вслух не перечили. Помолчав, он внушительно заканчивал чем-нибудь вроде следующего – И начальник партии в Сибири – далеко не то, что начальник партии где-нибудь в Европе. Издавна так сложилось. Еще со времен Обручева…»
– Честное слово, это мне нравится, – Валентин, хоть он и не был сейчас особенно склонен к веселью, тоже не смог удержаться от смеха. – Начала свою геологическую карьеру с сокрушения общепринятых ценностей – в этом что-то есть.
– М-да? – Субботин подозрительно глянул на него, построжал. – Правда, пришлось и замечаньице сделать. Набрала чертову уйму образцов…
– Дело обычное, – заметил Валентин. – В незнакомом районе все с этого начинают. Подстраховки ради. Это уж потом, когда свыкнешься с местными породами, берешь оптимальный минимум образцов.
– А ты помолчи, не перебивай старших, – Василий Павлович неодобрительно пожевал губами. – С ней ходил Илюша Галицкий, и вот она нагрузила его – кони не везут…
– И вовсе даже не нагружала! – запротестовала студентка. – Он сам забирал у меня образцы и клал в свой рюкзак.
– Во-во, тоже мне выискался Айвенго сопливый, – хмыкнул начальник. – Но это бог с ним. Но вот что худо: гляжу, заявляется из маршрута одна. А Илюшка где? Оказывается, отстал на последнем километре. Он паренек хоть и крепенький, но росточком не вышел, а у нее ходули-то вон какие. К тому ж лыжница, рекордсменка, призы в своем вузе брала… Пришлось повоспитывать маленько. Сказать, что в тайге так не делается.
Валентин вздохнул.
– Да, оно, видно, как корь – обязательно этим переболеешь. Ведь и со мной был аналогичный случай. – Обратясь к Асе, пояснил – На моей первой практике, в Хамар-Дабане. Опередил своего напарника и заявился на табор. Ну, тогда мне и выдали: «У нас закон такой – вместе ушли, вместе пришли. Один ты нам не нужен!»
– Доходчиво, доходчиво, – засмеялся Субботин, чуть помолчал и, многозначительно глядя на Валентина, проговорил – Один в тайге – не геолог. Это нам всем бы не худо помнить. Всегда и во всем.
«Вот чертовщина! – мелькнуло в голове у Валентина; эти же слова говорил ему на берегу Толя в тот вечер, после памятного купания Романа. – Словно сговорились».
Видно, почувствовав, каково сейчас Валентину, Субботин проявил вдруг неожиданную тактичность: показывая, что сказанное им относилось вовсе не к геологическим завихрениям Мирсанова, он взялся уточнять и переориентировал разговор на другое.
– Ты вот все норовишь бегать по тайге в одиночку, – ворчливо заявил он. – Уверенности в себе много. Но учти, все это до поры до времени. Дурное дело, сам знаешь, оно нехитрое. Конечно, заблудиться ты никогда не заблудишься, но вдруг – хрясь! – и сломал где-нибудь ногу, а до табора тридцать или там полста километров – что тогда?
– Что тогда? – Валентин сумрачно усмехнулся. – Наложу шину, вырублю костыль и потихоньку похромаю к вам, Василий Палыч.
Начальник издал невнятное рычанье.
– Этим костыликом да по одному месту тебя! – Ненадолго задумался, потом сказал – Вспоминаю одну историю. Эпопею, можно сказать. Я работал тогда на Сибирской платформе. Старшим геологом партии. Ну, что такое Сибирская платформа, вам, наверно, объяснять не надо. Тайга, густейший подлесок, ориентиров нет, обилие рек, населенных пунктов – всего ничего. В те времена, а это был конец сороковых годов, специалистов не хватало, поэтому хаживали в маршруты и по одному. От нужды великой – не от дури, – ядовито уточнил он, не глядя на Валентина. – И вот как-то раз во время такого одиночного маршрута пропал геолог. Из соседней партии. Молодой парень, недавний выпускник МГРИ[54]54
МГРИ – Московский геолого-разведочный институт.
[Закрыть], если я не запамятовал. Тоже сильно уверенный в себе, как ты. И между прочим, не хиляк, а, может, даже покрепче тебя.
– Ну, такого просто не может быть, – вяло пошутил Валентин.
– Ты погоди скалить зубы. Послушай, что дальше было. Искали его, конечно, – и своя партия, и мы, и другие, которые были по соседству. Время идет, ищем-ищем, а от парня никаких следов, хоть ты умри! Будто сквозь землю провалился. Между тем работа стоит, и не у одной партии. А за нее, за работу, в те поры спрашивали со всей строгостью, уж можете мне поверить… Наконец признали свое бессилие, смирились, оплакали – и опять за дело. Взялись наверстывать упущенное, да-а… А у этого пропавшего парня была бабка, старая политкаторжанка, как мы потом узнали. Вот она взяла и – письмо Сталину: так и так, пропал единственный внук, а там, мол, на месте, просто списали его, как дохлую вьючную лошадь, и на том пошабашили… Нет, бабку эту можно понять. Да и как не понять – все мы люди. Отцы и матери, дедушки и бабушки. А единственный внук – это… единственный внук, о чем тут говорить. Но что после того началось в нашем районе, бож-ж-е ж ты мой! Самолеты, катера, охотники с собаками, эвенки на оленях, рыбаки, артели колхозников, милиция, топографы, геодезисты и наш брат геолог – сотни людей, уйма техники. Искали так, будто… будто… – Субботин, не находя слов, лишь потряс головой. – А в результате – все то же самое. Нуль. Никого и ничего… Да что там Сибирская платформа! Я знаю случай, когда одна девица ухитрилась исчезнуть во вполне обжитой местности. И – с концами. Тут тебе и косари по соседству стояли, и пастухи, и горнорабочие вокруг были раскиданы – рыли шурфы, канавы. Старые приисковые места, давно освоенные. Тайга повырублена, зверь распуган, а вот поди ж ты…
Субботин умолк. Выразительно поглядел на студентку: запоминай, мол, мотай на ус, Олеговна!..
– Однако, Василий Палыч, педагог из вас! – улыбнулся Валентин. – Запугаете девушку подобными новеллами – она же в маршрут больше не пойдет.
Ася сделала протестующее движение, хотя видно было, что рассказанное начальником произвело на нее впечатление.
– Кстати, о маршрутах! – встрепенулся Субботин. – Пусть-ка она сходит с тобой в пару-тройку маршрутов. – Он поглядел на Асю и засмеялся с чуть ощутимой желчью – Даст бог, глядишь, сделает из себя вегенерианку. И эту… как ее… шантажистку…
– Шарьяжистку, имеется в виду, Василий Палыч? – предельно кротким голосом осведомился Валентин.
Тот лишь махнул рукой.
– А! Та же Маша, только в другом сарафане.
– Ну-ну, – Валентин весело блеснул зубами и встал. – Пойду поужинаю.
– Валяй! – великодушно разрешило начальство. Катюша постаралась. Когда Валентин подошел к костру, его уже ждали отварные макароны, щедро заправленные консервированной говяжьей тушенкой, и крепкий чай со сгущенным молоком.
– Опять привет от Глеба, – он нехотя взял ложку.
Ел машинально, без всякого желания, а просто в силу необходимости. Невесело глядел в огонь, размышлял.
Увидев, что он допил чай, Катюша с готовностью вскочила.
– Налить еще?
– Спасибо, что-то не хочется. Схожу умоюсь, а то со всеми этими передрягами вовсе уж чмыхнулся – даже не умылся после дороги.
– Какими передрягами? – она искренне встревожилась, и голос ее зазвучал сочувственно. – Неприятность случилась?
– Все это, Катюша, как говорится, мелочи жизни, – Валентин потянулся к рюкзаку, который он давеча, прежде чем идти к начальнику, скинул здесь вместе со спальным мешком.
Кичер-Маскит вытекал из небольшого озера, над которым, на крутой террасе, и расположился табор. Внизу, у берега озера или речки, удобного места для палаток не нашлось.
Стояла уже почти ночь, лишь на западе, за мягко-волнистым гребнем отрога, оголенного, как большинство окрестных хребтов, затухающе розовело небо.
Валентин уверенно сбежал к воде, хотя всего лишь несколько дней назад протоптанная тропинка едва угадывалась в темноте. Он остановился у самой береговой кромки и замер, с наслаждением вдыхая бодрящую свежесть озера. Оно питалось холодными родниками, бьющими где-то в глубинах, и было расположено достаточно высоко, чтобы выглядеть вполне безжизненным. Никаких водорослей, ила – чистейшее, можно даже сказать, стерильное песчано-каменистое дно. Никаких задумчивых кустов по берегам. Никаких рыбьих мальков, резвящихся на отмелях в солнечные дни.
«Искупаться, что ли, перед сном?» – подумал Валентин и снова, как уже в который раз за эти дни, вспомнил Романа и его лихой треп о том, что он-де купался за Полярным кругом и в памирских ледниковых озерах. Несколько улучшившееся было настроение оказалось мигом испорченным. Валентин отошел от воды и у подножья пологого откоса опустился на суховатую, скудную, по-горному жесткую травку. Потом, почти сам того не заметив, лег на спину, подложив под затылок сцепленные ладони.
Переход от Гулакочинской разведки до базы партии они с Гришей сделали с одной ночевкой. База встретила тишиной и неким запустением. Сейчас на ней обитали всего двое – радист Виктор Зайцев да завхоз Ермил Евдокимыч. Как они рассказали, Субботин еще в день отъезда Валентина с Романом ушел со своим отрядом вверх по Кичер-Маскиту. У них все прошло гладко: коней переправили в том месте, где из Малого Маскита вытекает речка Кулинда, а вещи перевезли прямиком через озеро на резиновых лодках. «Ну еще бы! – подумал тогда Валентин. – Два таких полевых волка, как Василий Павлович и Самарин, – у них чепе исключены…» На другой день Гриша со своими лошадьми отправился обратно к себе на Гирамдокан, а Валентин поспешил к Субботину, в свой съемочный отряд. Через озеро его переправил Виктор. Радист был настроен мрачно – невыносимо томясь от скуки на безлюдной базе, он попросил Валентина взять его с собой, но получил решительный отказ: «Твое дело сидеть при рации. Вдруг, не дай бог, случится что-нибудь в поисково-разведочном отряде, прибежит от них человек, чтоб вызвать, допустим, вертолет, а тебя нет на месте. За такое знаешь, что будет и тебе, и мне, а главное – Василию Павловичу? Уразумел? То-то же!» Нет, ни черта Виктор не уразумел! Он как надулся после того, так и продолжал дуться. Греб молча, неровными сердитыми рывками, так что на середине озера Валентин, отстранив его, сел за весла сам…
Поклажа у него была нетяжела – спальный мешок, кое-какие личные вещички, молоток, компас да наган. Поэтому вверх по ущелью Кичер-Маскита он двигался с быстротой и легкостью сохатого. Вполне возможно, что он установил некий личный рекорд, пройдя за один день весь Кичер-Маскит от самого устья до вот этого безымянного озера в его верховьях. И если оно было так, то рекорд получался с горьким привкусом – Валентина безостановочно гнала вперед острейшая досада, пожалуй, даже злость на Романа.
Вот так было дело…
«Да пропади он пропадом, этот Роман! – внезапно ожесточился он. – Субботин давеча правильно сказал: с глаз долой – из сердца вон. Жили без Романа, будем и дальше жить без него!»
Остаток зари угас окончательно. Небо сделалось черным, глубоким, шрапнельно пробитым яркими и неяркими точками звезд. Взгляд сам отыскал Большую и Малую Медведицу, характерное «дубль-ве» Кассиопеи, чуть помешкав – Лебедя, и на этом астрономические познания Валентина оказались, увы, исчерпанными. Мысль, почему-то никогда до этого не возникавшая, внезапно уязвляюще полыхнула в мозгу: «Как же так?! Древние кочевники лучше ориентировались в созвездиях, чем я, инженер-геолог, человек уже начавшейся космической эры. Собственно, почему нам в университете не давали более или менее приличных основ астрономии? Учили рентгено-структурному анализу, спектральному анализу, а кому из нас они пригодились? Уверен, никому! А вот практическая астрономия…»
– Эй, Данилыч! – внезапно раздался сверху, как глас божий, зычный бас Субботина. – Ты где? С горя утопился, что ли?
– Здесь я, – помедлив, неохотно отозвался Валентин. – Отдохнуть человеку не дадут…
– Да ты уж не того ли… не спятил ли, а? Нашел место для отдыха! – скрипело начальство. – Иди, я твой спальный мешок расстелил. Ася тебе матрас надула. Во как ухаживаем за тобой. Цени, старший геолог!..
2
Припекать начало еще с утра, а к двум часам дня жара набрала полную силу.
Пробираясь сквозь душные заросли, где неподвижный воздух был обращен в жаркий, густой, отдающий горечью настой из десятков трав, кустарников, деревьев, Ася с тоской поглядывала на маячившие сквозь редкие прогалы лысые вершины водоразделов. Конечно, там тоже вовсю жарит солнце, но зато веет свежий ветерок, а если его вдруг и нет – все равно воздух чист и прохладен по причине одной лишь высоты и простора. Однако нет худа без добра: Ася вспомнила, как страдала от жажды во время предыдущих маршрутов по сухим каменистым склонам и водоразделам, а здесь, внизу, вода на каждом шагу. Можно попить ополоснуть лицо…
Валентин не сразу обратил внимание на то, сколь часто она, улегшись в удобном месте, припадает губами к ручью или пьет из сложенных ковшичком ладоней, а потом, явно блаженствуя, умывается грациозными кошачьими движениями. Заметив эти ее водные процедуры, он неодобрительно качнул головой, но промолчал.
Сегодня был их шестой совместный маршрут, и он, в отличие от предыдущих, пролегал понизу – вдоль залесенных подножий отрогов, где в устьях и по берегам ручьев, речек обнажались нижние горизонты одной весьма древней метаморфизованной толщи. За два минувших сезона полевых работ вроде бы удалось расшифровать ее довольно-таки заковыристую структуру, но нынче на Субботина накатило вдруг сомнение. А тут еще «фальшивомонетчик» Зайцев со своим поддельным трилобитом, и в результате начальник взъярился окончательно. В глубине души Валентин подозревал, что Василий Павлович дал себе клятву или лечь костьми, или раскрутить до конца проклятую метаморфику. Сам же он, Валентин, считал проблему сугубо второстепенной: ладно, допустим, удалось расчленить толщу на серии, выделить какие-то там свиты, подсвиты[55]55
Свита – совокупность минеральных отложений, образовавшихся в данном геологическом регионе в определенных физико-географических условиях и занимающих в нем определенное положение; подразделяется на подсвиты.
[Закрыть] – ну и что из того? «К тем рудам, на которые мы сейчас нацелены, все это не имеет никакого отношения, – накануне говорил он Субботину. – То есть не влияет ни на образование наших рудных тел, ни на пространственное их размещение». Василий Павлович взорвался, как вулкан Кракатау. В сердцах обозвал конъюнктурщиком и карьеристом, чем немало насмешил Валентина. «Нацелены, нацелены! Далось вам это ракетно-космическое сырье! – рычал он, рассерженно пошевеливая своими цыганскими бровями. – Я открою вам новость: кроме космоса существует еще земля-матушка!.. Что, к примеру, обычное железо стало вдруг ненужным? Слишком заурядное сырье? Заурядное – оно потому и заурядное, что без него и дня не проживешь!.. Тоже мне, космонавты доморощенные!» Как ни крути, но тут начальник был прав. Помимо же прочего, уж коль на то пошло, Василий Павлович достаточно терпимо относился к не столь уж невинным фантазиям и выходкам Валентина, так что, внезапно обретя собственную неординарную идею, он имел полное моральное право рассчитывать на понимание со стороны своего старшего геолога. И тот, естественно, не оказался свиньей: Валентин почти торжественно обещал ему помочь «раздраконить» хитрую метаморфическую толщу…
Валентин, как всегда, шел размашисто и, на взгляд стороннего человека, с беспечной легкостью. Но беспечности не было, а вот легкость была – как следствие высокого профессионализма и твердой уверенности в себе. Прожекторно цепкий взгляд его непрерывно и подробно фиксировал ближние обнажения, скалистые борта долин, оценивал характер растительности, ощупывал детали рельефа, устремлялся внезапно вдаль, а через миг нацеливался на возникший под ногами одинокий валун. Меж тем в голове нескончаемо высвечивались и гасли вопросы, предположения, сомнения, выводы, отрицания и снова, снова вопросы.
Работая с компасом, маршрутным топопланшетом, геологическим молотком, он действовал с четкостью автоматического устройства. Хлесткие экономные удары в точно выбранном месте обнажения, взгляд на свежий скол, если надо – через лупу. Далее – компас: градусы падений и простираний обнаруженных геологических образований. Остро отточенный карандаш – точка на карте, условные знаки, цифры, краткая, но предельно информативная запись в полевом дневнике. И – опять вперед.
«Резкий поворот речного русла – о чем это говорит? Тектоника? Однако породы в бортах не нарушены. Унаследованность от древней речной сети? Посмотрим, посмотрим… А вот это уже явный разрыв. Сброс? Сдвиг?.. Ага, следы скольжения! Тогда уже проще… Отметить в карте… Кварцевая жила. Пустая, как бубен. Естественно – кварц-то молочный. Однако в таких вот жилах попадаются занорыши[56]56
Занорыши – пустоты в породах, нередко усаженные кристаллами с правильными гранями.
[Закрыть] с отменными кристаллами горного хрусталя… именуемые «хрустальными погребами»… хорошее название… А что там вверху на склоне? Постой, неужели несогласное залегание? Вот это был бы подарок для Василий Палыча!.. Эх, бинокль бы! Впрочем, все равно надо взбираться. Превышение метров триста… Отметить в планшете. Но сначала компас – азимут… угол по вертикали… Ясно. А по карте… так, вот наша горизонталь… вот горизонталь обнажения… Разница… да, триста двадцать метров… Теперь – вверх! Вперед и выше!..»
Под настроение Валентин бывал не прочь отпустить что-нибудь саркастическое по поводу «рутины площадного исхаживания». Иногда, чтоб пуще шокировать коллег, мог выдать такое: «Представьте, клоп ползет по телу человека – может он постичь его облик, форму, внутреннее строение? Вот так и мы со своим методом маршрутного исхаживания планеты Земля».
Но в действительности-то он любил маршруты. Любые. Изнурительные двухсоттысячного масштаба, прозванные «лошадиными», потому что они зачастую требовали пятнадцати и больше часов беспрерывного хода; маршрутчики, уйдя рано утром, возвращались в полночь, а то и позже. Пятидесятитысячные – не столь протяженные, но сил отнимающие ничуть не меньше. И даже поисковые десятитысячные, совсем, казалось бы, короткие (каких-то там пять километров от силы), однако скрупулезностью, чрезвычайной детальностью своей державшие в постоянном напряжении и оттого выматывающие до крайности. Но кто сказал, что уставать – это плохо? Честная трудовая усталость для здорового человека – одно из необходимых условий нормального существования.
Если бы у Валентина спросили, не надоедает ли ему большую часть года проводить в своего рода скитаниях по горам, по тайге, он, пожалуй, ответил бы не сразу. И необязательно убедительно. Возможно, совсем неубедительно. Но для себя, в глубине души, он знал одно, и знал абсолютно железно: идеальное сочетание движения тела и движения мысли – вот что такое геологический маршрут. И он, маршрут, с первого метра до последнего был, есть и остается исследовательской работой. Тут нет места посторонним мыслям, праздным мечтам и переживаниям.
Такой вот настрой ума да еще, наверно, неосознанный эгоизм молодости, когда смерть – и твоя, и твоих близких – далека и маловероятна, были причиной того, что в маршрутах Валентину почти удавалось отключаться от мыслей об отце. Лишь в немногие свободные часы он вспоминал об их свидании в больнице, но возникающая при этом тревога не бывала долгой. Да, жизнь и вправду пока еще не била его пыльным мешком по голове…
Сегодняшний маршрут не баловал разнообразием и сложностью горных пород, интересными минералами. Структурные элементы тоже не отличались особой замысловатостью. Все эти трещины, складки, охряно-рыжие зоны дробления со смещением блоков и без смещений по простоте и наглядности своей являли как бы пример из классического учебника общей геологии. За все их совместные с Асей маршруты им ни разу не попадалось даже дохленького намека на шарьяж. Что, разумеется, никак не могло вдохновлять. И вообще, площадь работ нынешнего сезона представлялась Валентину на редкость скучной – не то что в предыдущие годы. Возможно, поэтому он не предпринял ни малейшей попытки сделать Асю «шантажисткой», как изволило пошутить начальство. Во-вторых же, еще во время наблюдения с воздуха шарьяжа при перелете из Абчады в Гирамдокан ему показалось, что студентка относится довольно-таки прохладно к своей будущей профессии. Что ж, это можно было как-то понять: геологическая семья – дочка почти автоматически следует примеру папы и мамы. Без всякого внутреннего желания, но и без сопротивления. Такое случается в жизни, тем паче если папа, – какая-то там фигура. Подумаешь, расколошматила молотком мамину брошь! А если б обкорнала ножницами ее лисий воротник – значит, в парикмахерши подаваться?.. В любом случае осуждать девушку было, право же, трудно.
Но маршрутной напарницей Ася оказалась отменной. Немногословная, сметливая, она без видимых усилий держала жесткий темп, задаваемый Валентином. А ведь даже привычное к физическому труду, к тайге абчадское юношество – из тех, что имело паспорта и могло во время школьных каникул работать в экспедиции, – выдыхалось, идя с Валентином, особенно в первые дни, в начале сезона.
Что же до самой Аси, то Валентин немало ее разочаровал. Поначалу вызвавший симпатии, на деле он обернулся сущим сухарем, этаким человеком-параграфом. Едва выступив с табора, становился замкнутым, хмурым, в движениях появлялось нечто механическое, и окружающее пространство как бы пронизывалось молчаливо-взыскующей требовательностью; это было подобно полю, возникающему вокруг работающего генератора, когда наэлектризованность воздуха такова, что волосы на голове начинают шевелиться и потрескивать. В маршрутах с ним она чувствовала себя неуютно – против воли, ее постоянно угнетало опасение шагнуть не так, сделать не то.
Напротив, Субботин, который при первой встрече нагнал на Асю нешуточную робость, оказался отличнейшим дядькой. Почти возле каждого обнажения он располагался с таким видом, словно собирался попить чайку и вздремнуть минут шестьсот. Не торопясь закуривал свой неизменный «Беломор». Из полевой сумки доставал карту, дневник, карандаши, извлекал из карманов набор луп различной кратности, складной охотничий нож, рулончик лейкопластыря – на этикетки для образцов. Поручив Асе работу с компасом, обстоятельно простукивал породы. Затем садился, разложив возле себя отбитые образцы, прищуривался с хитрецой и начинал размышлять вслух («Ладно, что мы тут увидели? Кажись, то-то и то-то, верно? Стало быть…» – и так далее). Попутно вспоминал пару курьезных случаев из истории исследования района, начиная чуть ли не со времен Обручева и князя-анархиста Кропоткина. Причем все это с неуклюжим, но обаятельным юмором. Разумеется, маршруты себе он выбирал по силам, средней протяженности, но проходил их с солидной добротностью – это было ясно даже Асе с ее тремя курсами геофака. В каждом ударе его молотка чувствовался хозяин, человек надежный, несуетный. С ним было просто и легко, как с родным отцом.
Неприязненно поглядывая на долговязого Валентина, шагавшего впереди, словно заведенный, она упустила момент, когда в просвете деревьев вспыхнул проблеск освещенного солнцем водного зеркала. Однако в следующий момент тайга раздвинулась, остался позади цепкий подлесок, и на удивление круглое озерцо открылось во всем своем приветливо-нежданном очаровании. Хмуроватые серо-ствольные лиственницы обступали его сомкнутой толпой, но держались в некотором отдалении, словно холостяк, с опаской сторонящийся игривого младенца. Неширокая лента белесого песка отделяла зелень травянистого берега от блещущей, искрящейся воды.
– Ой! – Ася замедлила шаги, а потом и вовсе остановилась.
Валентин тем временем прошагал почти до кромки песчаной полосы, сбросил рюкзак, из карманов и из-за пазухи выгрузил образцы, взятые по пути от последней точки наблюдения. После этого уселся на траву и раскрыл полевую сумку. Когда подошла студентка, он, склоненный над дневником, чуть кивнул, промычав при этом что-то весьма невнятное. Карандаш в его руке с небрежным изяществом скользил по бумаге. Рисунок, схематически набросанный давеча на левой половине разворота, наполнялся содержанием, глубиной. Разновидности пород, их взаимоотношения, условия залегания, детали ландшафта – все это воспроизводилось Валентином с фотографической точностью. Добавив к зарисовке краткие пояснения, цифры и условные знаки, он перебрался на отведенную для описаний правую половину дневника, или «пикетажки». Тут карандаш понесся лихорадочными рывками – то вдруг замирая, то срываясь в стремительный бег.
«Не получилось подарка для Василий Палыча. Жаль… А хотелось порадовать старика… Но надежда есть: разрывные нарушения – если они на границах формаций – смазывают истинную картину. Надо бы пройти здесь несколько горных выработок – канавы, расчистки… тогда, возможно, вскроется изначальная ситуация. Да, надежда есть… есть… И все же Василий Павлович не за то взялся. Не ту березу рубит… Постой, чье это выражение?.. К нашим рудным телам это никаким боком… И обилие кварцевых жил – вот что здесь примечательно. Отметить. Более того – подчеркнуть, выделить!.. А то я с этими рудами перестаю замечать остальное. Вроде Лиханова с его золотом. Зациклился, как говорил Роман… Тьфу, опять Роман! И то выражение, кстати, тоже его. Вот же въелся в память… К черту, к черту этого Романа!..»
