Текст книги "Геологическая поэма"

Автор книги: Владимир Митыпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 42 страниц)

3

Сколько Валентин помнил себя в геологии, в маршруты всегда было принято уходить буднично и неприметно. Никаких там «ни пуха ни пера!», «с богом!», «ну, мы пошли!» и прочего в этом же духе. Только что человек, все еще, кажись, вялый после сна, сидел у костра, лениво швыркал чаек, а минут через десять – глядь, он уже, уменьшившись до размеров мизинца, трудолюбиво карабкается где-то аж на середине склона соседнего хребта. Таковы были неписаные традиции геологических партий. Но экспансивному москвичу они, как выяснилось, были «до поясницы».

По утрам, едва продрав глаза и продолжая пребывать в спальном мешке, Роман истошным голосом орал на весь табор:

– Па-а-дъем! На маршрут! Фор-р-ма одежды походная, выражение лица – звер-р-ское!..

Дурной пример заразителен – как-то и Самарин, собравшись на отдаленный участок, с ухмылкой скомандовал взрывнику и рабочим-горнякам:

– Мните ичиги – в маршрут пойдем!

На что присутствовавший здесь же Субботин отреагировал с непритворной суровостью:

– Еще один юморист! Ты кто у меня – прораб или массовик-затейник?

А вот выходки Романа встречались начальником с благодушным попустительством. «Любимчик! – фыркала Ася. – Еще бы – кандидат наук. Из Москвы. И шеф член-корр!»

Но дело было, разумеется, не в шефе. Валентин сразу заметил, что стиль работы Романа весьма сродни стилю самого Субботина. Это стало ясно довольно скоро – после маршрута по составлению разреза.

Составление разреза – занятие кропотливое и утомительное. На тех обнажениях, где чередующиеся пласты различных пород представлены с наибольшей полнотой и наглядностью, тщательно изучается, замеряется, описывается, зарисовывается последовательность и особенность всех, даже самых незначительных, пластов, слоев, прослоек. Работа архиважная, поскольку это фундамент всех дальнейших геологических построений, но получать удовольствие от нее, увы, удел не всех. Субботину это дело нравилось. Как оказалось, и Роману – тоже.

Вечером после того дня, когда составлялся разрез, Василий Павлович с нескрываемым восторгом делился с Валентином:

– Москвич-то наш – я те дам! Пахарь, ей-богу! Как с утра начал работать молотком, так весь день не разгибался. А тщателен – нам с тобой до него, Валентин Данилыч, тянуться да тянуться… Границы, всякие там переходы между слоями прямо-таки нюхом чует. Не, парень, мы против него – верхогляды, как есть верхогляды!.. И образцов набрал: ну, что всех нас нагрузил – это еще куды ни шло, а ты глянь, какую бединушку он на себе– то припер, страх один!..

Валентин посмотрел, куда указывало начальство, и увидел объемистый туристский рюкзак – именуемый дилетантами «абалаковским», – набитый «под завязочку», тот темнел в сторонке подобием небольшой копны сена. Интереса ради Валентин подошел, попробовал его на вес и невольно присвистнул.

– Ничего себе! Как же это лямки-то не оборвались…

– Лямки! – Субботин рассерженно крутнул носом. – Как он сам не надорвался!.. Я ему еще там, на хребте, сказал: ты, говорю, кончай такую физкультуру, я тебя не за владимирского тяжеловоза держу! А он мне… Погоди, как же это он мне сказал-то?.. А, вот как – да не сказал, а прямо-таки заорал: «Собирайтесь, бабы, в кучу, я вам чучу отчубучу!..» Слышь, ты не знаешь, что это за чуча такая, а?

Валентин, фыркнув, чуть не захлебнулся чаем.

– Это уж вы у него спросите, а я человек темный, деревенский геолог…

Через пару минут у костра, где шел разговор, появился и сам Роман, взъерошенный и чуточку подрагивающий после купания в озере. Однако Василий Павлович воздержался узнавать у него про неведомую «чучу» – надо думать, счел все же несолидным.

– Ты что – овцебык? – иронически спросил Валентин.

– Не понял, шеф, – недоуменно воззрился Роман.

– Ты сколько пудов приволок в своем рюкзаке? Захотелось рекорд установить?

Москвич засмеялся, подмигнул.

– Не боись за мое здоровье – ты ж сам говорил, что в тайге простуды не бывает.

Он живо подсел к огню и, предвкушающе потирая руки, скомандовал:

– Катрин, радость ты наша, зачерпни-ка мне со дна пожиже!

Как всегда, он был шумлив, оживлен, весел. Прогулка с кошмарно тяжелым рюкзаком никак на него не подействовала, если не считать похвального проворства, с каким он уплетал ужин.

– Ты куда их столько набрал? – поинтересовался Валентин, имея в виду внушительное количество образцов, принесенных с разреза.

– Куда? – В два приема доев кашу, Роман облизал ложку и потянулся за чайником. – Куда… В Москву, старик, в Москву.

– Облицовывать метрополитен, – вполголоса съязвила Ася.

Роман мимолетно улыбнулся ей и снова перевел взор на Валентина.

– Видишь ли, у меня американская школа…

– Чего-чего? – Субботин замер, не донеся до папиросы тлеющую веточку, взятую из костра.

– Школа, говорю, американская, – Роман поморщился, отхлебнув слишком горячего. – Сами понимаете, кое в чем мы их обогнали, кое в чем – они нас. Вот, например, с микрофауной дело у них поставлено туго – что правильно, то верно. У нас ведь, чего темнить, как бывало: заметил в породе ракушку – ага, фауна! В рюкзак ее. Если ничего не видать – ну, значит, порода пустая, как бубен, и весь горизонт «немой». А у них, у американцев, по окаменевшим микротварям, невидимым простым глазом, дают прогнозы на нефть. Не хухры-мухры!.. Как-то раз проводился у нас международный симпозиум. Наехали и наши, демократы, и те, из капстран. Сначала, как положено, доклады, встречи, а-ля фуршеты разные и прочая бодяга. А потом повезли их на экскурсии – в поле, на обнажения. В нашу со Стрельцом группу попал один из Америки, здоровый парень боксерского типа. Американец как американец: жевательная резинка, «о'кей», улыбка впостоянку девять на двенадцать и полный рот зубов – короче, весь штатовский атрибут… Ладно, приезжаем на обнажение. На стратотип… – Тут Роман незаметно покосился на студентку и, чуть поколебавшись, объяснил как бы между прочим – Ну, что такое стратотип, вы знаете – эталонное обнажение для отложений какого-то времени. Скажем, породы юрского времени впервые были выделены в Юрских горах, значит, юрские стратотипы находятся там. А пермь выделили у нас, в районе Перми, и эталоны пермских отложений находятся, естественно, в тех местах… Стратотип, на который мы приехали, конечно, не планетарного значения, как юра или пермь, но тоже кое-что. В одних только монографиях сколько раз фигурировал – я уж не говорю про разные там статьи и статейки… Обнажение само маленькое, но значение имеет. Точнее – имело, – Роман зло ухмыльнулся. – Тот американец дорвался до него, как дурной до мыла. Молоток у него типа моего, только потяжелей и форма другая – с хищным таким клювом, для долбежки осадочных пород. А рюкзак – такая жлоб-штука, что вон Илюшку Галицкого посади в него, так еще место останется. На титановом каркасе, между прочим, и разделен на секции, чтоб образцы не жулькались друг об друга. С умом сделано, ничего не скажешь. И он, американец, как начал колотить наш стратотип – так это ж кино – и только! Ну, точняком врубовый комбайн, один к одному! Гляжу, наш бедный стратотип постепенно перекочевывает в титановый рюкзак этого друга. А тот знай себе колотит в полный рост, будто у себя дома, в какой-нибудь Оклахоме. И методично, методично – можно сказать, тактика выжженной земли. Мне аж жутко стало, без трепа. Я Стрельцу: «Это, говорю, что ж он делает-то? Кажись, мы ему не продавали обнажение». Стрелец мне: «Что поделаешь – гость. К тому ж из Штатов, из Ламонтской обсерватории…» Да я тот Ламонт в белых тапочках видел!.. Смотрю, америка свое дело кончила. Обнажение… Эх, что вам сказать… В общем, у лукоморья дуб спилили, кота на мясо изрубили… Ладно, думаю, мне-то дипломатничать не хрена – я не член-корр. Подхожу. Он стоит, как на фото: ногу в сторону отклячил, руки – в боки. Улыбка типа «мир, дружба!» Я ему нарочно по-русски, а он, кстати, по-нашему – будь-будь. «Эй, – говорю, – приятель, ты не перебрал ли малость, а? Гляди, говорю, не получился б у тебя жидкий стул». Смеется. «Я, – говорит, – буду эти камень растворяйт в это… в водка царья-батючки, и очшень маленький фауна будет выпадайт осадок, понимайт методика?» И скалит зубы, чувак! Думает, шибко подкусил меня. Это он в царской-то водке<sup>[58]58
  Царская водка – смесь концентрированных азотной и соляной кислот, сильнейший растворитель – растворяет золото и платину.


[Закрыть]</sup> будет растворять карбонатные породы! Нашел придурка, сенкью вэри бога мач! Ах ты, думаю, янки-дудл, что ты смотришь на меня, как на слаборазвитую страну? Говорю: «Слушай сюда, Оклахома, ты ту водку царя-батюшки процентов на девяносто разведи своей паршивой виской, а то еще сам выпадешь в осадок. То-то будет утрата для твоей Ламонтской обсерватории!»…

Роман залпом выпил остывший уже чай и достал сигареты. Некоторое время стояло молчание.

– Эк ты его… – проговорил наконец Субботин. – Иностранец все-таки, гость – верно сказал Стрелецкий. Грубо-то не надо бы…

– Любят у нас гостей. Аж до потери пульса! – в сердцах Роман затянулся слишком сильно, закашлялся и швырнул сигарету в огонь.

– А я считаю, что Роман молодец! – заявила Ася. – Приехали в нашу страну – так пусть ведут себя по-человечески, разве не так?

– Я тоже – «за»! – пробасил Павел Дмитрич. – Надо звать штаны штанами, а не брюками.

Субботин искоса глянул на него и проворчал:

– Однако ж шуточки у тебя, Павел, чисто прорабские…

– Рома, ты говорил про какую-то американскую школу, – посмеиваясь, напомнил Валентин.

– А, да-да! – встрепенулся москвич. – Не знаю, как в чем, но в работе они безжалостны. И к себе, и к другим. Я понял так, что иным у них там быть нельзя. Съедят…

– Да-а, видать, это у них запросто, – угрюмо проворчал Самарин. – Недавно вон президента своего ухлопали, а все свалили на какого-то Асфальта Тротуарыча.

Студентка изумленно захлопала глазищами:

– К-какого Тротуарыча?

– Освальда, Ли Харви – вы его имели в виду, Павел Дмитрич? – с изысканной вежливостью осведомился Валентин.

– Что так, что этак – один хрен на дурака рассказ! – буркнул прораб.

– Мы вот их, капиталистов этих, – продолжал Роман, – все воображаем себе жирными, вроде Черчилля, а они, сукины дети, жилистые, поджарые, с эффектным загаром. Сколько я видел разных ихних деятелей – по линии геологии, конечно, – ни одного с брюхом…

– Да ты погляди на нас! – протестующе загудел Субботин. – У кого ты видишь брюхо? Или возьми хотя бы всю нашу экспедицию…

– Дмитрич, что ты мне на полевиков указываешь! Я вон наших докторов знаю, которые иначе как на «Волге» в маршрут не могут ездить – жирок мешает! – Роман раздраженно сопнул и опять полез за куревом. – У нас ведь иногда как бывает: перекурим – тачки смажем, тачки смажем – перекурим. Не так, что ль? А у них – закон джунглей. Хочешь утвердиться – при, как на буфет, впостоянку. Тоже житуха, доложу вам… А насчет школы, Валя, это я так, для пущей важности. Никакая, конечно, не школа, а просто мыслишка одна. В работе не давать себе поблажки – и вся любовь! Вот вы давеча, Василий Палыч, насчет моего рюкзака волну развели – ах, тяжелый, мол, и все такое. А между прочим, у того оклахомы его титановый рюкзачок был раза в полтора потяжелее…

– Так он же не по тайге его тащил! – перебил Валентин. – Вы, наверно, почти к самому обнажению на машине подъехали.

– Без разницы! Дело в принципе, – Роман повернулся к Субботину. – И главное, парень-то не сказать чтоб так уж был сильней меня. Если б, скажем, один на один – то это еще посмотреть бы надо, кто кого. – Тут недолгая серьезность моментом слиняла с Романа, он шутливо набычился на манер боксера, выставил кулаки. – Я хоть парень московский, а не вятский, но тоже хватский, дер-р-жите меня трое!..

Субботин разразился перхающим смехом курильщика и встал, разминая поясницу.

– Ну, молодежь пускай как знает, а нам с тобой, Павел, наверно, пора уж на боковую, по-стариковски, ты как?

Самарин кивнул, однако остался сидеть, уставясь в огонь и сумрачно о чем-то размышляя. Зато с гибкой стремительностью поднялся Роман, говоря:

– Василий Палыч, пока не забыли, подобъем-ка бабки по нашему разрезу… Валентин, гордись, это я от тебя нахватался – с ходу писать резюме по маршруту, идешь ты пляшешь!..

Проходя минут через десять мимо освещенной изнутри палатки начальника, Валентин услышал хоть и приглушенные, но довольно-таки азартные голоса. Напористо частил Роман, в ответ, явно с чем-то не соглашаясь, бубнил Субботин, но москвич тут же его перебивал с обезоруживающей бесцеремонностью.

– …после чего рисуем здесь опрокинутую складку – и от винта! – явственно донеслось сквозь зеленовато– просвечивающую ткань палатки.

Видно, подбитие бабок получалось нелегким.

Проснулся Валентин от громкого чертыханья. Невидимый в темноте Роман, болезненно поскуливая, возился со своим мешком.

– Ты что?

– Вдарился башкой о вьючный ящик! – сердито прозвучало в ответ.

Валентин невольно посочувствовал: ему и самому доводилось ушибаться об эти окантованные металлом ящики с острыми углами.

– Причиной его преждевременной смерти во цвете лет явился яхтан, – уныло бубнил, Роман.

– Ты что там бормочешь?

– На Памире вьючный ящик именуется яхтан…

– Благодарю, именно это я и хотел услышать среди ночи.

– Смеешься, а я так страдаю…

Роман наконец влез в мешок и успокоился.

– Вы что, до сих пор сочиняли резюме? Светящиеся стрелки «командирских» показывали начало второго ночи.

– Не-а… – Роман вздохнул, помолчал. – Я потом еще на берегу сидел… Считал звезды…

– Хорошее занятие. Актуальное.

– Опять смеешься, – голос Романа был непривычно тосклив. – Я ведь со дошкольных аж лет мечтал стать астрономом…

Валентин счел за лучшее помалкивать. Лишь покашливал легонько, давая знать, что слушает.

– А в десятом классе вдруг сделал финт ушами, – невесело сообщил Роман. – Посмотрел фильм «Призраки покидают вершины». Кажется, Армянской киностудии. Цветной. Про красивую жизнь геологов. Горы, ртутное озеро, шпионы, стрельба. Боже, какой бодягой нас кормили!.. Мы тогда жили в Средней Азии. Рядом горы, граница… Я, кажись, говорил тебе, что отец у меня был военный. Поколесили же мы по стране – офицерская семья… А дед всю жизнь проработал кочегаром на железной дороге. Помню, бегал к нему на Савеловский вокзал. Пехом из Свиблова, между прочим…

– Забавно! – вырвалось у Валентина.

– Это ты насчет фамилии? Свибловы из Свиблова… Говорят, нас там когда-то было много. Однофамильцы, родственники… и село так же называется. Даже князь был такой, Свиблов. Возможно, Свиблово было его родовым поместьем, имением или как оно там называлось… Деревня. Куры – гуси, вилы – грабли… И пастух по утрам: «Выгоняй коров!» А сейчас – в черте Москвы…

– Слушай, ты уж не княжеских ли кровей? – пошутил Валентин. – Потомственный дворянин?

– Я же говорю, дед – кочегар, – по-прежнему грустновато отозвался Роман. – А прадед был крестьянин, крепостной… В общем, дед – казак, отец – сын казачий, а я – хрен собачий…

– Привет! – рассмеялся Валентин. – Кстати, о казаках – я ведь из казаков. Забайкальских. Наша фамилия упоминается в «Даурии» Константина Седых…

– Казак, идешь ты пляшешь! – Роман повеселел. – Папаха, шашка, лампасы… А в тебе есть, есть что-то такое… турецкое, как в Гришке Мелехове.

– Это не турецкое, это монгольское. Или бурятское. Я не особенно в курсе, но вроде бы дело было так. Во времена царя Алексея Михайловича, отца Петра Первого, в Забайкалье прислали воинский отряд. Для охраны восточных границ. Как шутит мой отец, походно-полевыми женами царское правительство не обеспечивало, поэтому служилые мужички через какое-то время естественным образом переженились на местных девицах. Таково, как говорит батя, наше, Мирсановское, происхождение.

– Значит, вы произошли не совсем по Дарвину, – съязвил Роман. – Понятно…

Он вдруг тихонько засмеялся.

– Ты чего? – полюбопытствовал Валентин.

– Д а вот подумал, какая это головоломная штука – родословная. Чего там только не накручено!.. Помню, едем мы по Западному Памиру, трасса Душанбе – Хорог. И останавливаемся пообедать в одном кишлаке. Гляжу, а по улице народ ходит какой-то не такой, как до этого. Там везде были сугубые брюнеты, нормальная Азия, а здесь – половина черные, половина блондины, прямо белокурые бестии, только в тюбетейках и халатах. Что за чертовщина? С нами местный геолог ехал, он и объяснил: еще когда войска Александра Македонского проходили через эти горы, тут осел какой-то отряд – от них, говорит, и пошло вот такое разнообразие. Но только здесь, и нигде больше. Причем в одной и той же семье часть детей бывают такие, а часть – такие. Гротеск!.. – Роман вздохнул и уже другим голосом проговорил – Но вернемся к нашим баранам. Слушай, казак, тебе не пора на рандеву со своим летающим геофизиком?

– Через недельку.

– А по-моему, лучше иметь в запасе пару деньков.

– Да, – после некоторого молчанья отозвался Вален тин. – Надо будет поговорить с Василий Палычем.

– Спокуха, Валя, я уже говорил. С тебя причитается.

– Ч-черт!.. Ром, я тебе так обязан…

– Что вы, какие сапоги? Просто я решил от тебя избавиться, ты нам мешаешь, мы тут с Василий Палычем такую структуру закрутим – наливай!

– Это что, все та его идея?

– Угу. А ты с ней не согласен?

– Не знаю, – честно отвечал Валентин.

– А надо бы знать! – назидательно произнес москвич. – У Василий Палыча нюх – дай боже. А тебе с твоими шарьяжами и дрейфами континентов фантазии старика, конечно, до поясницы. И напрасно. Еще не известно, как все обернется, если он окажется прав. Я не удивлюсь, если однажды его фантазии приведут к открытию чего-нибудь такого… вроде якутских алмазов…

Это прозвучало до того нелепо, что Валентин почти серьезно посоветовал:

– Иди искупнись, остуди голову.

– Спокуха, сынишка, я говорю для примера. Пока. И еще… – Роман энергично, с шумом повернулся в своем спальном мешке. – Старик, конечно, не скажет, но я усек: ему хочется оставить свое имя в истории исследования района. Представь себе разговор лет через пятьдесят или сто: «Кто впервые выделил маскитскую свиту?» – «Так Субботин же, В. П. Субботин!» Разве плохо? У старика обычная человеческая слабость, понять надо…

«А ведь он, пожалуй, прав, – подумал Валентин. – Вот как я вижу Субботина? Начальник. Любит иногда поскрипеть. Неплохой геолог… правда, взгляды немного устаревшие… Хороший человек, но это – вообще, вообще… так сказать, дистанционно, а что я по-настоящему-то знаю о нем?» И тут где-то на периферии сознания мелькнула проблеском уже возникавшая однажды мысль о стереоскопичности внутреннего зрения, но сразу же пропала, отметенная голосом Романа.

– …А вообще-то тебе не за что меня благодарить. Ничем ты мне не обязан да и не будешь обязан. К сожалению…

Валентин инстинктивно напрягся:

– Ты о чем?

– О том! – почти с раздражением отвечал Роман. – Я пока не фигура! И для Стрельца – всего лишь один из его учеников! Ну, скажу я ему, что Мирсанов-то, возможно, прав, – это же мало, ничтожно мало! Поэтому ничего тебе не обещаю и обещать не могу.

– Тогда зачем же он тебя послал сюда?

– Для меня это тоже загадка…

Наступившая тишина была недолгой, но давящей – Валентин почти физически ощущал ее тяжесть.

– Если говорить откровенно, – медленно, каким-то отчужденным голосом начал Роман, – я не готов принять мобилизм. Моя жизнь в геологии складывалась так, что я с этой проблемой не сталкивался. Как и тысячи других геологов.

– Значит, все же фиксист, – Валентин сказал это негромко, скорее для себя.

Ответом было молчанье.

– Жаль. С такой головой – и фиксист…

– Идешь ты пляшешь! – внезапно озлился москвич. – фиксист, мобилист!.. Что ты понимаешь в городской любви? Я не фиксист и не мобилист – я на стороне правды сегодняшнего дня, если тебе это о чем-нибудь говорит!

– Ну… ты дал! – Валентин даже приподнялся в мешке. – А что, есть еще правда завтрашнего дня? Правда всегда правда – вчера, сегодня, завтра. Она вечна и всевременна!

Почти выкрикнув это, он лег и, возбужденно дыша, отвернулся к стенке.

Спустя долгие, долгие минуты – Валентин подумал даже, что Роман уснул, – тот примирительно заговорил:

– Ладно, сынишка, не пульсируй. Ты прав… Вот Стрелец мне рассказывал. Дело было в конце двадцатых – начале тридцатых годов. Тогда в Нефтедаге – это в Туркмении – велись поиски нефти. Долго и безрезультатно. В тридцать первом году туда направили специальную комиссию – что, мол, они там вошкаются, найдут наконец или не найдут? Комиссия съездила, проверила и докладывает: дупль-пусто, надо закрывать лавочку. А буквально на другой день в Нефтедаге ударил грандиозный нефтяной фонтан. Море удовольствия!.. Так что, казак, присылай хоть Свиблова в единственном числе, хоть целую комиссию – без разницы. Все зависит от тех, кто вкалывает на месте. Работа – вот она, правда, а все остальное – замазка… Ты что молчишь, будто ухо приклеил?

– Я слушаю, – пробурчал Валентин.

– Ну-ну… А вот абсолютно обратный случай – это тебе специально для того, чтоб служба не казалась медом. В тридцать седьмом году в Москве проходил Всемирный съезд геологов. Событие! И вот как раз в это самое время в центральных газетах появляется победный рапорт с места: ура, найдена нефть! Вслед за этим один из наших геологических китов публикует статью, заголовок такой: «Я ожидал». А что оказалось? Какие-то деятели там, на буровой, промыли скважину нефтью – вылили туда не то бочку, не то две. А другие деятели, не разобравшись, подняли войдот на всю страну. Полнейший завал! А кит как опарафинился!..

Роман засмеялся, не разжимая губ, и вроде бы мало присущая ему внезапно прорвавшаяся горечь послышалась Валентину в этом смехе. Вообще, весело уверенный в себе москвич в этот вечер, точнее – в эту ночь, был, можно сказать, как-то внутренне суетлив.