Текст книги "Геологическая поэма"

Автор книги: Владимир Митыпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 42 страниц)

С подобным Валентин уже сталкивался однажды – когда неожиданно обнаружил (он был тогда молодым специалистом), что проработавшая у них все лето повариха, здоровенная девица лет двадцати с небольшим, едва умеет читать. Он был потрясен, словно, вынырнув из тьмы веков, перед ним вдруг предстал его далекий хвостатый предок… Вспомнив сейчас об этом, Валентин запоздало пожалел, что не поговорил тогда с удивительной девушкой, не попытался узнать, по какой такой причине человек, родившийся у нас на рубеже тридцатых и сороковых годов, остался неграмотным; каким образом и при каких обстоятельствах растущее существо оказалось в свое время оттертым на обочину жизни и брошенным там; кто были те равнодушные взрослые люди, что позволили когда-то свершиться подобному. Ни один из этих вопросов – далеко не простых вопросов! – даже и в голову не пришел тогда Валентину. И теперь вот приходилось со стыдом признаваться самому себе, что да, умственно ленив, равнодушен и инфантилен был он во всем, что не касалось геологии…

Вздохнув, он направил стопы к завхозу. Тот жил по-княжески, один в шестиместной палатке, где, правда, кроме него размещались ящики с кое-какими продуктами, запасные спальные мешки, палатки и прочее.

– Сколько, говоришь, человек – трое? Сейчас запишем, – завхоз извлек амбарную книгу, вздел очки и сделался заправским конторским человеком небольшого чина. – Идешь на неделю – запасайся на месяц. Закон – Тайга…

– Ермил Евдокимыч, ты уж, будь другом, отбери сам, что надо взять с собой, а я пойду собираться.

Валентин знал, что Евдокимыч, бывалый таежник, не упустит ничего – отложит все, начиная со спичек и соли и кончая топором, котелками и свечами. Правда, завхоз любил, чтобы люди, уходя «на выброс», продукты брали с большим запасом. Поэтому Валентин чисто машинально добавил:

– Харчей возьмем на неделю, а сверх того – дня, ну, на три, не больше.

После чего он отправился укладывать свои вещи.

Для людей непосвященных спальный мешок есть всего лишь спальный мешок. Мешок, в котором спят. И все. Но бывалым полевикам известно, что во время переходов, переездов и перелетов он вместе с тем способен превращаться еще и просто в мешок, обладающий потрясающей вместительностью и, как бы это выразиться, прекрасными защитными, что ли, свойствами. Скажем, предусмотрительный засоня может весь полевой сезон возить в нем будильник, а особа женского пола – зеркало среднего размера, и эти хрупкие предметы останутся невредимыми после серьезных передряг. При умелом обращении в спальный мешок можно упаковать страшное количество полезных вещей – книги (даже солидные тома большого формата), одеяла, подушки, телогрейки и массу другой одежды, сапоги, геофизические приборы, радиоприемники, фотоаппараты, шахматы, охотничье ружье, особо оберегаемые образцы горных пород и минералов и прочее, и прочее. Правда, после этого такой мешок может весить не меньше чем куль муки, но об этом пусть лошадь думает, ибо, во-первых, у нее, как известно, голова большая, а во-вторых же – груз-то тащить ей…

Обычно Валентин довольствовался «на выбросах» немногим, поэтому его спальник, будучи подготовленным в дорогу, получился хоть и увесистым, но не слишком разбухшим. Запасная пара сапог, кое-какая сменная одежда, надувной матрас – вот и все, что он закатал в мешок. Выставив его наружу, Валентин занялся остальным.

Вещи, необходимые для работы, разместились в полевой сумке и рюкзаке – топопланшеты, аэроснимки, компас, набор луп, бинокль, мешочки под образцы, лейкопластырь для этикеток и другая мелочь. Завершая сборы в путь, он повесил на пояс револьвер, нож, взял в руки геологический молоток. После чего выбрался из сделавшейся вдруг неприютно-пустой палатки и тщательно застегнул за собой вход.

Завхоз суетился вовсю, готовя продукты и снаряжение для уходящей группы. Тут же стоял начальник, скептически глядя на растущую кучу предметов. Проворный москвич успел уже собраться в поход и теперь тоже наблюдал за деятельностью Евдокимыча. Маршрутная одежда на нем была щеголеватая, невиданная в здешних краях, со множеством замков, карманов, карманчиков, молоток явно «не наш», компас – тоже, судя по красоте и форме футляра. Все это наблюдательный Валентин заметил сразу. «Кондиционно! – оценил он. – Сразу видно – столичный парень! Вот только обувь…»

– Ты, Ермил, видать, однажды хлебнул мурцовки, – скучным тоном говорил Субботин. – Ишь, как голода боишься. В тайге небось прихватило?

– В ней самой, Василий Палыч, в тайге нашей матушке, – отвечал завхоз. – Так оголодали, что не приведи господь. Вспомню – аж гусь по коже ходит. По сю пору…

– Как… какой гусь? – удивился начальник.

– А пупыри по телу выскакивают. В честь, значит, кошмарного переживания.

– Гм, пупыри… это хорошо, – почему-то одобрил Субботин.

– Ага, – с готовностью кивнул завхоз. – А запас карман все ж не тянет.

– Ты вон лошадям скажи, тянет или нет… Иногда даже трамвайный билет оттягивает руку, – назидательно проговорил начальник.

– Не знаю, сроду на трамвалах не ездил.

Тут начальник заметил подошедшего Валентина, указал на вещи:

– Проверь груз, вьючь аккуратно, а то выйдет, как в сказке, – кони не наши, хомут не свой…

Валентин покосился на завхоза – тот в ответ плутовато подмигнул. Усмехнулся и Валентин. Оба они прекрасно понимали, что начальник наводит порядок по привычке, для поддержания, так сказать, авторитета, поскольку уж чему-чему, а завьючиванию лошадей Валентина, признанного «профессора» этого дела, учить не приходилось. Валентин вьючил лошадей мастерски и, чего греха таить, любил при случае блеснуть этим своим умением.

Прежде всего, надо было изготовить вьюк, причем оба составляющие его тюка, «боковики», сделать равными по весу, объему, увязать плотно, компактно и особым образом. Вещей сегодня оказалось немного: три спальных мешка, палатка-шестиместка и продукты. Груз на одну лошадь, да и то не очень большой. Поэтому Валентин с ним управился играючи.

Затем он тщательно осмотрел вьючные седла и постарался выбрать такое, у которого потник был бы чист и мягок, а не окаменевший от пота и грязи, сбруя – подпруги, нагрудная и хвостовая шлеи – целой, с надежными пряжками. Полки, подвешиваемые к седлу на крюках слева и справа, он сразу же отбросил – пользы большой от них не было, они лишь утяжеляли на добрых пять килограммов и без того нелегкое вьючное седло, это капитальное пудовое изделие, почти наполовину состоящее из металла.

Еще со времен зеленого геологического отрочества Валентину накрепко запали в память слова, частенько повторявшиеся проводницей-эвенкийкой, теткой Аксиньей: «Ой-ей, вьючиться будем, вьючиться-мучиться!» И она была права – самый обычный переход с караваном вдруг может обернуться весьма изнурительным предприятием. Конечно, умение хорошо завьючить тут много значит – от этого наполовину зависит, доберешься ли до места в рассчитанное время, сохранив в целости груз, да и, в конце концов, доберешься ли вообще. Другая половина дела – вьючные животные. Если в караване идут олени, остановки в пути почти неизбежны, поскольку шкура у них имеет свойство «ездить», будто намыленная с изнанки, и груз, как ни ухищряйся, нет-нет да и сползет вместе с неуклюжим самодельным седлом. Иное дело – конь. Кожа у него не елозит, как у оленя, и тащит он раз в пять больше, поэтому вьюк не так-то легко выходит из равновесия. Но лошадь обладает характером, чего, пожалуй, не скажешь про оленя. Да не просто характером, а четко выраженной индивидуальностью. И, будьте уверены, на таежной тропе, в караванных трудах, эта самая индивидуальность себя проявит. Среди лошадей есть честные труженики и хитрые бестии, всячески норовящие увильнуть от тяжелой работы. Есть кони умные, умеющие ловко и аккуратно ходить по горным и лесным тропам. Но попадаются и такие, которые, кажется, сознательно стараются жахнуть вьюком в каждое подходящее дерево, причем с такой силой, что сами едва не валятся с ног. Седло смещается. Лошадь от этого пугается и, шарахнувшись, окончательно сбрасывает вьюк под брюхо. В страхе начинает лягаться, обрывая упряжь и разбивая груз. Хрипит предсмертно, задирает оскаленную морду, начинает упираться всеми четырьмя ногами, сев почти на хвост и уставя в небо одичалые глаза. Если ее повод привязан к седлу впереди идущего коня, то она стаскивает вьюк и с него. Упорядоченное движение каравана прерывается. Начинается разброд и сумятица. В воздухе повисают ругательства, запахи людского и конского пота. Предстоит нудное дело – высвобождать из-под копыт истерзанные вьюки, чинить на скорую руку лопнувшую сбрую, переседлывать, снова завьючивать и в то же время горестно-зло отмечать про себя порванные о сучья брезентовые сумы, палатки, спальные мешки, битые стеклянные банки с консервами и потерянное время. А метров через сто – двести то же самое повторяется, потом – опять и опять… И все это происходит либо в застойной духоте летнего дня, в окружении неистовой тучи крово-жаждущего таежного гнуса, либо под моросящим осенним дождем, либо под ветром со снегом, когда поминутно приходится отогревать дыханием стынущие руки… Словом, разнообразия тут – вагон, фургон и маленькая тележка: перевьючивать приходится ночью, поскольку из-за множества остановок переход затянулся; на узкой горной тропе, где с одной стороны – полусотметровый обрыв, а с другой – отвесная стена; посреди реки, ибо именно здесь груз почему-то вдруг оказался под брюхом лошади; в удушающей чаще стланиковых зарослей; на россыпях с их шатающимися глыбами, подобными настороженному капкану; по колено в болоте и так далее, и тому подобное. Неудивительно, что иные добродушные, казалось бы, люди в конце концов зверели, чему Валентин не раз случался свидетелем, и срывали зло на упрямой лошади. Это производило тяжелое впечатление, и на душе оставался скверный осадок, однако осуждать кого-либо бывало, право же, нелегко…

Пока Валентин занимался вьюком, начальник перенес свое внимание на москвича. Придирчиво осмотрел его одежду, даже попробовал на ощупь.

– Плащевая ткань, – скромно пояснил Роман. – С водоотталкивающей пропиткой.

– Дай-то бог, – неопределенно отвечал Субботин. – А вот обутки немного не те. По нашим ерникам надо в сапогах. Тут лучше кирзачей ничего пока не придумано.

– Д а, сапог у меня нет, я ведь в поле не собирался.

– Ладно, обуем. Ермил! Выдай человеку сапоги и два метра байки – как раз выйдет две пары портянок… А что это у тебя за молоток такой?

– Стрелец презентовал. Он его из загранкомандировки привез.

– Любопытная штуковина.

Субботин взял у Романа молоток, который и в самом деле выглядел непривычно. Прежде всего, бросалась в глаза изящно изогнутая и не слишком длинная ручка, голубого цвета, рубчатая, из какого-то материала, похожего на литую резину. Из ручки выходил уплощенный стержень, составляющий единое целое с головкой молотка, выполненной явно из нержавеющей стали особой марки.

– Стрелец говорил, что форма ручки специально вычислена, чтобы при ударах не было отдачи в руку. А сам материал – что-то синтетическое, вроде нейлона.

– Вроде Володи, наподобие Макара, – проворчал Субботин. – Да, удобная. И насажено крепко, сразу чувствуется.

– Намертво, – чуточку хвастливо подтвердил Роман. – Термическим способом.

– А все ж коротковато. Ручка у геологического молотка должна быть, самое малое, семьдесят сантиметров, – начальник внимательно оглядел обушок, выглядевший почти новеньким. – Бережешь его, что ли?

– Два сезона им отмахал, – обиделся москвич. – Колотил в полный рост.

– В полный рост? А что, можно еще на четвереньках ходить в маршруты?

– Это так говорится, – усмехнулся Роман. – Изо всей силы, значит.

– Во-он что, – протянул Субботин, с сожалением возвращая молоток. – Ладно… Так кто, говоришь, привез из-за границы – стрелок какой-то? Спортсмен?

– Стрелец, Стрелецкий, – москвич рассмеялся. – Сей час ведь в моде сокращения. Экономия времени, и звучит энергично. Лунгер! – чувствуете? Это ребята из аэрогеологии так зовут Лунгерсгаузена. Стиль эпохи.

– Стиль-то стиль, а выходит вроде собачьих кличек, – сурово осудил Субботин. – Стрелецкий, профессор, член– корреспондент – и вдруг Стрелец! Неуважение! Возмути тельное панибратство!

Однако смутить Романа было нелегко.

– Ничего подобного! – решительно возразил он. – Нынче это признак хорошего тона. Уверяю, Стрелецкому так даже льстит – оно, знаете ли, современно и как бы омолаживает, не находите?

– Не нахожу… где уж нам до столичных мод, – буркнул Субботин. – Эге, я вижу, у тебя и компас какой-то особый, а?

– Гэдээровский, – Роман охотно достал компас.

– О, вот это вещь! – с первого взгляда оценил Василий Павлович. – Раньше и у нас такие делали. Латунные, с откидным визирным зеркалом, с круговым уровнем. Шкала большая, стрелка длинная, ходит мягко, солидно. Берешь в руки и сразу чувствуешь – о, горный компас, инструмент! А сейчас… – Субботин с отвращением извлек свой пластмассовый компас-плашку, презрительно заметив при этом – Ширпотреб! С таким только пионерам за город ходить. Лимб, гляди, весь с пятачок, стрелка куцая, начнешь замерять, а она дрыг-дрыг, как сучий хвост, и дает азимут на два лаптя левее солнца. Вот и вся тебе точность. О поправке на магнитное склонение и думать нечего!..

Субботин рассвирепел. Качество геологического снаряжения было его больной темой.

– Почему компаса-то стали из дерьма делать? – грозно вопросил он, словно именно Роман являлся тем самым лицом, которое непосредственно отвечало за это дело.

– Ну-у… наверно, в целях экономии цветного металла, – неуверенно предположил москвич.

– Вредительская экономия! – багровея рявкнул Василий Павлович. – Вредительская! Я прямо скажу, по-полевому: задним местом думали те, кто придумал такую экономию. Сволочи! На спичках экономить – вот как это называется! Я тридцать лет в геологии, и вижу, что молотки становятся все хуже и хуже. Один выкрашивается, у другого обушок плющится, третий на рукоятке не держится. Чем прикажете колоть горную породу? Тем предметом, которым груши околачивают?.. Не знаю, как где, а у полевых геологов инструменты с каждым годом делаются все хуже. Возьми ты хотя бы рулетку. Раньше она была стальная, а теперь вот дают тряпичную хреновину в пластмассовой коробке. От нее через неделю одни лохмотья остаются…

Гриша, который в это время привел лошадей, даже несколько заробел при виде рассерженного начальства. Субботин с самого первого раза произвел на бесхитростного малого впечатление чрезвычайное своей добродушно-властной манерой разговаривать, строго сверкающим глазом и еще тем, что когда-то являлся начальником аж над Лихановым, этим самым большим человеком в Гирамдокане.

– Ругает, что ль? – опасливо и вполголоса спросил он Валентина, с которым успел освоиться за дорогу.

– Не боись, пока не нас, – весело отвечал Валентин. – Давай, Гриша, начнем седлать.

Пока они возились с лошадьми, начальник остыл, безнадежно махнул рукой и вместе с москвичом направился к Валентину.

– Как там, в Крыму-то вашем, тоже на лошадях перевозитесь? Или на машине? – спрашивал он.

– На машине. А до того я работал в Средней Азии, в Казахстане, так там тоже все на машине да на машине. С лошадьми мне почти не пришлось сталкиваться.

– Но верхом-то ездишь?

– Занимался в кавалерийском клубе при ДОСААФ. Отец заставил – он у меня был военный…

– Ну, а вьючить можешь?

– Нет, не умею.

– Научись, нужное дело и нехитрое… Валентин, покажем-ка московскому гостю, как коней вьючат!..

Валентин засмеялся:

– Вы страшный человек, Василий Павлович: уже на маршруты его задолжили, а теперь хотите еще в конюхи определить… Ладно, Рома, учись, пока я жив… Взяли!

Они с Субботиным разом подняли каждый по приготовленному «боковику» и, соблюдая одновременность, подвесили их с обеих сторон к седлу, зацепив обвязочными веревками за крюки.

Лошадь вздохнула, переступила ногами.

– Стоять! – с напускной строгостью приказал Валентин, продолжая действовать с прежней четкостью, отработанной до автоматизма.

Под брюхом коня пропустили длинную веревку, называемую «чёрезом», концы которой Валентин и Субботин поверху перебросили друг другу, выбрали слабину, так что лошадь вместе с «боковиками» и седлом оказалась обхваченной вкруговую. После чего Валентин, благо ему позволял рост, мельком глянул поверх «боковиков», чтобы определить, как именно перекрещиваются концы «череза» и куда который заводить, чтобы они пошли на перехлест.

– Я назад! – крикнул он, откинулся всем телом, натягивая веревку и сзади обводя ею висящий на крюках «боковик».

– Я вперед! – тотчас отозвался начальник, и было видно, как он тоже сильным рывком натянул «через» и сместился вперед, проделывая то же, что и Валентин.

Далее Валентин провел свой конец веревки под «боковиком», туго охватывая его снизу, с сильным натягом захлестнул на один раз уходящий под брюхо «через», затем охватил «боковик» спереди и уже над ним пропустил конец под «через» и под ту часть веревки, что шла назад, крепко связал воедино узлом, который при необходимости легко мог распуститься, стоило лишь потянуть за свободный конец. То же самое, хоть и не столь споро, проделал и Субботин. Оба «боковика», обхваченные со всех сторон, висели, кроме как на крюках, еще и на «черезе», были надежно притянуты к седлу, к лошади и только теперь стали собственно вьюком.

Валентин, отступя на пару шагов, осмотрел свою работу и остался доволен.

– Может, в других местах это делается иначе, – наставительно сказал он Роману, – а у нас вот так. Усек?

– Вроде бы, но надо попробовать самому, – отозвался тот.

– Ну, все готово? Ничего не забыли? – нетерпеливо вопросил начальник. – Э, а сапоги? Ермил, выдай москвичу сапоги!

– Маршрут обговорили, контрольные сроки – тоже. Что еще? – Валентин окинул взглядом заседланных лошадей, пожал плечами. – Остается сесть да поехать.

– Тогда с богом, нечего держать лошадь под вьюком – так она больше устает, чем на ходу. – Василий Павлович пожал руку Роману, остальным просто помахал.

Валентин вскочил в седло и, прежде чем тронуть с места, оглянулся на лагерь. Самарин со своими людьми готовился переправляться через озеро. За ними, позевывая, наблюдал радист, высунувшись из своей палатки.

Катюша хлопотала возле костра. Студентки нигде не было видно – наверно, отсыпалась после дороги. Начальник, сочтя церемонию проводов законченной, толковал о чем-то с завхозом и даже краешком глаза не смотрел в сторону уезжающих. Уж на что псы, всегда проявляющие самый горячий интерес ко всяческим прибытиям-отбытиям, и те на этот раз предпочли вертеться при кухне в ожидании чего-нибудь съестного. Словом, вокруг процветало самое что ни на есть рутинное спокойствие, обыденщина. Да и на физиономии москвича читалась одна лишь озабоченность предстоящей дорогой, и только ею. Из всего этого следовало, что грядущее дело относится не более как к разряду обычных производственных дел и ничего невыполнимого в нем нет. У Валентина поднялось настроение. Возникла вдруг совершенная уверенность в близком успехе.

10

Из выделенных начальством шести дней два неизбежно съедала дорога. Чисто рабочих получалось четыре, и то при условии, что будет стоять приличная маршрутная погода. Это, конечно, не бог весть что, но и на том спасибо. Отпущенным временем следовало распорядиться с максимальной пользой, поэтому Валентин с самого начала взял жесткий темп. В первый же день, двигаясь практически без остановок, добрались до загодя намеченного места – слияния рек Гулакочи и Кавокты. Правда, пришлось прихватить часть ночи, но благо сейчас стояло полнолуние при ясном, источающем холодок небе, щедро усыпанном звездами.

К выбору места для лагеря, традиционно именуемого сибирскими геологами «табором», Валентин всегда относился с большой серьезностью – он хорошо знал, что халатность в этом деле обходится порой очень дорого. Конечно, раз на раз тут не приходится, но все же лучше не располагать табор в суходоле, сколь бы приветливо он ни выглядел, – один хороший ливень может вдруг превратить его среди ночи в русло бурной реки. Рекомендуется избегать также низких террас, поскольку сильные дожди вызывают в гористых районах стремительный подъем воды сразу на несколько метров. Лагерь, по небрежности размещенный у подножья крутого склона, находится под потенциальной угрозой камнепада, обвала, оползня. Не следует устраиваться под гостеприимной сенью крупного дерева – во время грозы оно «притягивает» молнию, или же буря может повалить его на палатку. И так далее. И все это желательно учитывать в полевой жизни. Даже такие вроде бы мелочи, как то, что ночью ветер дует обычно вниз по долине, а днем – наоборот… Ну, а живые обитатели тайги? Всякие там клещи, гнус или, допустим, те же мыши-полевки, которые хоть и не медведи, но тоже могут причинить немалый урон продовольственным запасам отряда или партии? Ведь даже если и забудешь про них, они сами напомнят о своем существовании. Валентин однажды слышал про необычный случай, когда припозднившиеся в пути геологи расположились второпях и впотьмах, как потом оказалось, на звериной тропе, а ночью, надвое развалив шестиместную палатку, прямо по спящим людям, словно экспресс, пронесся дикий кабан, не то крайне куда-то спешивший, не то обезумевший от ярости. Как говорится, к счастью, обошлось без жертв…

Но на сей раз предстояла лишь одна короткая ночевка, места здешние Валентину были знакомы по работам двух предыдущих лет, ничто не сулило дождя, посему мудрить не стоило. С общего согласия остановились на первой же приглянувшейся поляне, рядом с которой под отлогим берегом, шумя ровно и неумолчно, катила свои холодные воды Кавокта. Спешились, сняли вьюк, ослабили лошадям подпруги, после чего Гриша поставил их на выстойку. Не мешкая, занялись обустройством стоянки.

Пока Валентин на скорую руку вырубал шест и колья для тагана, Роман, пошмыгав меж деревьями, набрал охапку сучьев, разыскал и приволок пару сухих валежин. Действовал москвич уверенно, сноровисто, без подсказок, и это понравилось Валентину: не новичок в поле. Гриша тем временем запалил костер, подтащил к нему вьюк и принялся выкладывать на траву хлеб, крупу, посуду, жестянки с тушенкой. Незаметно исчезнувший Роман появился уже с водой. Подождал, когда Валентин установит таган, после чего подвесил над огнем чайник, весело заметив:

– Это в первую очередь. Чай не пьешь – откуда сила…

– Чай попил – какая сила? – обрадованно подхватил Гриша всем известную прибаутку.

Валентин подсел к костру, намереваясь добавить дров, и застыл от неожиданности – новый пятилитровый чайник, утром только полученный у завхоза, был безобразнейшим образом, буквально до неузнаваемости облеплен толстым слоем грязи. От столь вопиющего неряшества аккуратист Валентин на момент лишился дара речи.

– Это… это что? – пораженно вымолвил он наконец.

– Это? Это, старик, защитная обмазка. Как у космических ракет, – Роман хихикнул, явно довольный произведенным впечатлением. – Получается ну вроде как керамическое покрытие, понимаешь? Долго держит тепло, это раз. А во-вторых, надо тебе – слегка обстучал, корка эта осыпалась, и посуда снова чистенькая, никакой копоти, усек?

– Ну, нет слов! – Валентин засмеялся, глядя на Романа с нескрываемой симпатией. – Да, век живи – век учись!

– И дураком помрешь! – с удовольствием добавил Гриша.

Как только чайник вскипел, его сняли с огня, подсыпали заварку и стали ждать, пока настоится. В объемистом котелке уваривалась каша, распространяя аппетитный запах горячей тушенки и гречки, – Гриша, парень крепенький и не последний человек насчет поесть, бухнул крупы по меньшей мере на пятерых.

Подрагивающий отсвет пламени нерешительно трогал стволы отдаленных деревьев, шевелился в листве окаймляющего берег кустарника, выхватывал из полумрака лежащие на траве рюкзаки, спальные мешки, брезент, свернутую палатку, седла. Вид этих беззаботно разбросанных вещей в сочетании с глотком горячего чая возле уютного костра делали пустынный до сего момента уголок природы вполне обжитым, почти родственным, расставаться с которым невозможно без затаенного сожаления.

Глубокая, весомая тишина стояла вокруг – лишь нескончаемо шумела под берегом Кавокта, однако и она со своим однообразным шумом была частью этой всеобъемлющей тишины. Больше того – и умиротворенно-круглая луна, и звезды, и вообще вся черная бездна над головой тоже были частью ее, образовывали с ней нечто нерасторжимо целое. Но изредка с дальнего конца поляны долетал звук, откровенно чуждый всему окружающему, – металлический лязг лошадиного ботала. Там, если вглядеться, отодвинувшись от костра, в призрачном, как бы подводном свете становились видны голубовато-бестелесные под луной кони; время от времени они поскакивали с места на место, и поскок их был замедленным, затрудненным – у них были спутаны передние ноги.

– Ишь, ночь-то, – позевывая, сказал Гриша. – До чего лунявая…

Тишина обволакивала, исподволь навязывала себя, навязывала молчание. В таежной лунной тишине, уставясь в пламя костра, потягивая маленькими глотками крепкий чай, уйдя в свои мысли, молчать можно бесконечно. «Лунными ночами третичного периода…»<sup>[32]32
  Третичный период – выделявшийся ранее период в истории Земли, который начался 60 млн. лет назад и закончился около 1,5 млн. лет назад; ныне разделен на два самостоятельных периода – палеогеновый и неогеновый.


[Закрыть]</sup> Эта фраза, невесть отчего возникшая вдруг в голове, почему-то не показалась Валентину неожиданной: в самом деле, разве в те времена, в третичном периоде, не было полнолуний? Разве это голубое сияние не лилось с небес и тогда? Не глядели с черной высоты вот эти же самые звезды, только слагавшиеся в созвездия несколько иных очертаний? – «Лунными ночами третичного периода… И по-прежнему лучами серебрит простор луна…» Постой, это уже стихи… Чьи? Почему вдруг вспомнились?

Валентин кашлянул, прогоняя наваждение. Зябко повел плечами.

– На той стороне в позапрошлом году находилась наша база, – вдруг сказал он, хмуро кивая в направлении противоположного берега Кавокты. – А в трех километрах отсюда, это уже в долине Гулакочи, стоит вертолетная площадка. Пришлось тогда делать. Капитальное сооружение… Водопровод, сработанный рабами Рима.

– Чего-чего? – заморгал Гриша.

– Ударный объект, – объяснил Роман и подмигнул Валентину. – Люди вкалывали, как карлы за растрату, сечешь?

– Ну, – растерянно отвечал Гриша.

– Карлы или нет, но повозиться пришлось, – продолжал Валентин. – Бревенчатый настил, квадрат десять метров на десять. Бревна – во, и одно к одному, можешь себе представить. Скобами сбиты.

– Сто лет простоит, – весело заметил москвич. – Внукам останется.

– Да, своего рода памятник, – кивнул Валентин. – А ведь весь сезон, начиная с момента заброски, вертолеты садились прямо около базы, там есть небольшая поляна, и для нас это был идеальный вариант. Вертолетчики не возражали… Приходит осень, конец сезона, пора вывозиться в Абчаду, домой. Заказываем вертолет. Он прилетает, делает круг над базой и, смотрим, садится где-то там, аж на Гулакочи. Ну, мы, кто верхом, кто пешком, кинулись туда. Примчались. Голое место, посредине вертолет стоит, рядом экипаж. Вперед выходит командир. Почему-то в черных перчатках. По лицу видно – мужик нервный. И первым делом: сделать настил! Потом указывает на высокое дерево примерно за полкилометра: срубить!.. Что тут поделаешь, слово командира – закон…

– Да, против лома нет приема, – сочувственно сказал Роман.

Валентин с пистолетным звуком переломил о колено сучок и кинул в огонь.

– В тот день у них стоял в плане еще один рейс для нас – надо было забросить меня и еще троих на рудную точку. Я командиру показал ее на карте, эту точку, а он мрачно так глянул на меня: «Сколько вас – четверо? Значит, так, четыре человека и тридцать килограммов груза. Все!» А летели, кроме меня, студент да двое пареньков-металлометристов, народ сухопарый, так что получалось в сумме где-то килограммов триста, а он на своем МИ-4 мог взять, ну, как минимум раза в два больше… Чувствую, неохота ему лететь, со страшной силой не хочется…

– Может, точка ваша была в гиблом месте? Сложная посадка и прочее, а?

– Нет, садиться надо было не на самой точке, а в стороне, в долине реки, там все просто. И командир этот был опытный пилот, с правом подбора площадок… Короче, не полетели мы… А настил сделали, но, как оказалось, трудились зря: остальные рейсы выполнял уже другой экипаж, он садился на старое место, на поляну около базы.

Валентин умолк, некоторое время глядел в огонь, машинально ворошил веточкой угли. Наконец заговорил как бы нехотя:

– Не знаю, как там у них положено, у вертолетчиков… Есть, конечно, правила запрещающие, есть обязывающие, но не об этом речь. Я что хочу сказать… как человек человека я его тогда, кажется, понял: он боялся летать…

– Идешь ты пляшешь! – недоверчиво уставился Роман, но тотчас спохватился – Нет, я не спорю – есть такие, которые боятся летать, лично знаю, но чтобы вертолетчик, профессионал…

– Видишь ли, это мои догадки, всего лишь. Я потом не раз вспоминал его… его нервные жесты, эти черные перчатки, хотя они-то вроде бы при чем тут, верно?.. Мне кажется, что-то с ним однажды случилось… что-то он пережил такое, после чего стал бояться… Нет, это не трусость, это болезнь. Он летал – летал, каждый раз преодолевая страх, представляешь? Для этого нужно мужество. Он был мужественный человек, но… наверно, очень тяжелый. С таким разладом в душе другим быть трудно.

Роман засмеялся.

– Старик, может, ты не ту березу рубишь? Взгляни на это проще допустим, парень элементарным образом поддавал, а? Не в полный рост, конечно, но и не слабенько. Ну, и потерял кураж, как говорят циркачи. Что, скажешь, так не бывает?

– Это летчик-то?

– А нынче кто не поддает! Где он теперь – из авиации не поперли, нет? Ты его когда видел?

– С той поры никогда, – Валентин помолчал. – Погиб он, бедняга, где-то через месяц. С тем же экипажем. В воздухе оторвалась лопасть, и вертолет развалился на куски…

– Господи помилуй! – басом произнес Гриша.

– Вот именно! – Роман укоризненно покосился на Валентина. Рассказики у тебя, старший геолог! Вчера выдавал черт-те что и сейчас… Старики, может, все же поедим, а? Или деньгами получим?

Гриша встрепенулся, зачерпнул ложкой, попробовал. Подумал и зачерпнул снова.

– Ну? Готова дочь попова?

– Пища! – уважительно сказал Гриша, жмурясь от удовольствия.

После еды, не мешкая, принялись устраиваться на ночь. Палатку решили не ставить – комары не досаждали, дождя не предвиделось. С наветренной стороны костра расстелили брезент, раскатали мешки, надули матрасы. Раздеваясь, Валентин спросил у Романа:

– Как ты? Подряд три дня в седле наверно, трудно с непривычки.

Роман пренебрежительно махнул рукой.