Текст книги "Геологическая поэма"

Автор книги: Владимир Митыпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 42 страниц)

4

Увлекшись работой в тесной ущельеобразной долине, они не сразу заметили, что облик ясных с утра небес быстро и решительно изменился.

Отвесные борта долины представляли собой, по сути, одно огромное, протянувшееся на два с лишним километра обнажение. Былые геологические события запечатлелись в нем с редкой наглядностью – «будто в учебнике», как оценила Ася. По-видимому, именно это и заставило ее вдруг вспомнить, что в университете ей придется писать отчет по производственной практике. Студентка рьяно принялась фотографировать направо-налево, делать записи и зарисовки в своем личном полевом дневнике. Толика внимания была уделена и увиденному в серой стене обнажения белому пропластку, пережатому почти «на нет» через равные промежутки.

– Будинаж, – небрежно обронила Ася, щелкнула затвором фотоаппарата и помаршировала дальше.

Валентин же как-то совершенно машинально остановился. Да, это был будинаж – заурядное, вообще говоря, явление, когда в результате воздействия тектонических сил отдельные жилы или слои предстают расчлененными, похожими на гирлянды продолговатых бусин. «Так-то оно так, – подумалось вдруг Валентину, – но сходство с бусинами – это в срезе, вид сбоку. А если мысленно вынуть из породы весь этот деформированный слой, то мы увидим что-то вроде стиральной доски или… да-да, участка песчаного побережья, покрытого волноприбойной рябью…» В мозгу будто сработал контакт: волны! Именно зафиксированный в камне некий волновой процесс – вот что внезапно увиделось ему. Теснясь и толкаясь, стремглав понеслись мысли, обрывки, фрагменты мыслей. Волны… Волны давления – они все еще идут со стороны индийской таранной глыбы… И Гималаи продолжают расти… И землетрясения по всей дуге Высокой Азии… Шарьяжи, несомненно имеющие какое-то сходство с волнами цунами…

Вот эти дециметровой длины волны будинажа… И вообще, волновая природа всего сущего в мире… Взаимосвязь великого и малого.

И в это время в вышине – показалось, что прямо над головой, – по-пистолетному сухо и по-небесному могуче ударил гром. Валентин вскинул голову. Над рваным гребнем правого борта ущелья в зловещей тишине быстро вспухало иссиня-черное грозовое облако. Яростно закипая внутри самого себя, оно наваливалось с запада-северо-запада, то есть с тех румбов, которые традиционно считались здесь «гнилым утлом».

Ускорив шаг, Валентин догнал Асю, когда облако, уже вознесшееся к зениту, торопливо, словно примериваясь, обстреляло землю первыми тяжелыми косыми каплями. В мгновенье ока на белесоватых камнях как бы распустились темные звездчатые цветы. В наступившей затем глухой паузе они, высыхая, бледнели на глазах, исчезали, но тут с широким шелестящим шумом в ущелье разом, всей своей тяжкой массой низвергнулся ливень. Солнце еще продолжало светить, но мир ослеп в стеклянном сверканье густейших жгутов дождя.

Не сговариваясь, Ася и Валентин кинулись к вздымающимся стеной скалам. Выбирать было недосуг – они втиснулись в первую попавшуюся выемку, мало-мальски прикрытую сверху небольшим выступом.

Уже успевшие промокнуть, они поневоле прижимались друг к другу в своем тесном укрытии. Весело переглядывались с видом сообщников, которые очень ловко кого-то провели.

– Здорово, да? – почти прокричала Ася; усиленный резонирующими свойствами долины шум дождя вынуждал напрягать голос. – Когда бабахнуло, я думала, скала раскололась… А льет-то как!

– Подожди, может, еще град шарахнет.

– Совсем интересно.

Солнце померкло, затем пропало вовсе. Резко потемнело, похолодало. Где-то неподалеку – должно быть, по фронту ползущего облака – началась грозовая канонада. Разряды следовали один за другим – коротко, сухо, прицельно, без раскатов, вызывающих в воображении картину длинных ветвящихся молний.

– Мерзнешь? – насторожился Валентин, почувствовав, что Асю начала вдруг бить дрожь.

– Н-немножко…

– Потерпи, Олеговна, зато потом есть шанс принять теплую ванну. А может, даже горячую.

– Это к-каким же образом?

Валентин, тоже поеживаясь за компанию, весело блеснул зубами.

– Увидишь. Вернее, увидим.

Грозу пронесло столь же быстро, как нанесло. Она ушла, огрызаясь слабеющими раскатами грома на опять воссиявшее солнце. Однако дождь остудил любознательный порыв студентки. Упрямо ссутулясь под рюкзаком, она широким шагом взяла с места и уже не отвлекалась на геологические прелести окружающего.

Через полкилометра, пройденных маршрутчиками в хорошем темпе вверх по долине, ущелье раздвинулось, его борта, начиная предвершинно выполаживаться, понизились, скальные отвесы сменились осыпями.

Ася – она шла впереди – обернулась и замерла. Лицо ее, только что хмурое, скучное, озарилось внезапным изумлением.

– Ой, ты только взгляни, что делается!

Валентин посмотрел назад. Пригретые солнцем скалы и нагромождения россыпей на дне долины курились паром. Тесное пространство ущелья было заполнено неторопливым бесшумным движением. Белесые фигуры, перемещаемые не ветром даже, а дыханием воздуха, совершали завораживающий, обреченно-величавый танец привидений. Как бы порожденья печально-светлого сна, они все в том же ритме замедленного своего танца непрерывно преображались во все новые и новые обличья. Казалось, являла себя некая форма жизни – беззвучная, бесплотная и скоротечная. Туманные фигуры то пропадали в сумраке затененного борта, то снова выплывали под солнце, невесомо кружась и продолжая непредсказуемые перерожденья своих очертаний. Более угадываемые, чем видимые, мимолетные радужные отливы в облачной глубине их тел приводили на память тот странный мир, который можно увидеть в детстве, если засмотреться в перламутровую глубину раковины из далеких морей.

– Блеск! – сказала Ася, помолчав, и добавила – Нет, и в самом деле красиво, скажи?

– Красиво, – согласился Валентин. – Но вообще-то, природа здесь скромней. Вот на юге, в Тункинских гольцах Хамар-Дабане, Саянах, – там идешь маршрутом и вдруг наткнешься на такое, что, бывало, просто жаль смотреть одному.

Ася вопросительно вскинула брови и произнесла с неосознанным, вероятно, лукавством:

– Да? А с кем бы ты хотел?

– Ну… – Он замялся, потом, смеясь, пожал плечами. – Наверно, с любимым человеком. Но я над этим не задумывался. Желание разделить с кем-то увиденное, вот и все.

Ася кивнула с неожиданной серьезностью и снова воззрилась на оставшееся позади ущелье. Похоже, она забыла про холодящую тело влажную одежду и была готова оставаться здесь еще, но ее вид заставил Валентина поторопиться. Асино лицо сделалось зябко осунувшимся, и на нем, побледневшем, несмотря на загар, стали видны крохотные веснушки. И оно внезапно тронуло его своей милой беззащитностью, не замеченной им до этого утомленностью. «Спортсменка-то спортсменка, а все-таки девушка есть девушка, – сказал он себе. – Учитывать же надо, друг ситцевый!»

Он жестом показал Асе идти впереди, тем самым давая ей возможность самой избирать темп ходьбы.

Темп, который она задала, был неплох хоть по каким меркам. Уже минут через двадцать они вышли на водораздельную систему, разветвленную до того, что затруднительно было бы выделить как таковой главный хребет. Понижаясь и повышаясь, переходя одна в другую, взору предстали сглаженные голые гряды, вот этой своей обтекаемой скругленностью, наготой и ветвистостью подобные резко выпирающим из-под кожи венам. Но высота здесь была приличная, о чем свидетельствовала хотя бы гольцовая дистрофичность растений, как бы даже отсутствующих на первый взгляд.

Такие открытые всем ветрам водоразделы всегда вызывали у Валентина двойственное чувство. Они нравились ему тем, что давали передышку после трудной части маршрута, перегруженной обнажениями, крутыми спусками и подъемами, утомительными зарослями и остервенелым гнусом; идти по ним было одно удовольствие. Но от них, полубезжизненных, обнаженных и тем напоминающих пенеплен, веяло вековечной безнадежностью неизменного, остановившегося в своем развитии или даже вырождающегося.

Однако праздные размышления в маршруте недопустимы – это не он, а Ася заметила тур, стоящий на взлобке, немного в стороне от осевой части хребта, по которому они шли. Когда-то, годы или десятилетия назад, его соорудили из камней кто-то из геодезистов, топографов, а может, и свой брат из геологии. Почему-то он заинтересовал студентку, и она решительно направилась к нему. Чуть помешкав, Валентин двинулся следом.

– Тур, – как о чем-то весьма редком, сообщила Ася, когда он подошел.

Валентин утвердительно кивнул – что еще оставалось ему? Асю же меж тем осенила идея: она проворно скинула рюкзак и принялась разбирать камни, говоря:

– Такие же туры делают альпинисты… И оставляют в нем записку… А другие, которые приходят потом, ее забирают и оставляют новую, свою…

– Памирские легенды Романа? Она почему-то обиделась.

– Нет, я сама читала!.. Мы тоже оставим… Ага, вот она! Валентин с невольной живостью шагнул вперед, наклонился и увидел в глубине полуразобранного тура консервную банку. Немножно тронутая ржавчиной, она стояла вверх дном, и почти по центру ее зияла круглая дыра.

– Теплая… – удивленно проговорила Ася, извлекая банку. – И записка… А почему она сгорела?

Действительно, от вложенной записки сохранились одни обгорелые клочья, а края отверстия в дне банки выглядели явно оплавленными.

– М-да, все ясно, – Валентин потянул носом, и ему показалось, что в воздухе все еще стоит слабый запах озона.

– Что, молния? – загорелась Ася.

– Молния… – Он медленно озирался. – Вот куда они долбили давеча…

Студентка недоверчиво вскинула ресницы.

– В банку?

– Нет, зачем же… В банку это так, попутно. Они били сюда, в этот водораздел…

Валентин задумчиво провел растопыренной пятерней по все еще мокрым волосам. Послышался легкий треск, и одновременно он ощутил короткий неприятный укол в средний палец. Рука отдернулась сама собой. Ася молча смотрела на него удивленно-вопрошающими глазами. Он чуть подумал, с некоторым сомнением осмотрел резиновые подошвы своих сапог, потом вынул нож и осторожно поднял его над головой острием вверх. На этот раз шарахнуло посерьезней – Валентин чуть не разжал пальцы.

– Ты что? – испуганно проговорила студентка. – Ведь убьет же…

– Воздух наэлектризован, – не совсем впопад отвечал он, быстро раскрывая полевую сумку.

Топопланшет. Он разложил его на плоском камне и тщательно сориентировал по элементам рельефа. Затем достал из нагрудного кармана компас, приложил к карте, ввел поправку на магнитное склонение, и тогда стало ясно: на стрелку компаса воздействует местная аномалия. Между тем севером, куда указывала сориентированная по местности карта, и севером, указанным компасной стрелкой, имелось бросающееся в глаза несоответствие. Оно устанавливалось даже столь нехитрым способом, каким воспользовался Валентин.

– Аномалия… – Валентин глядел на распотрошенный тур. Представилось, как на какую-то миллионную долю секунды по этим вот камням растекается трепетная лилово-фиолетовая материя молнии, как затем она вползает внутрь тура, привлеченная металлом консервной банки, и, разочарованно пройдя сквозь нее, устремляется в землю – к лежащей где-то на глубине мощной массе магнитных пород.

– Аномалия, – повторил он.

– Железные руды? – после некоторой паузы спросила Ася.

– Необязательно. Породы, богатые магнитными минералами. А в них может быть все, что хочешь… Да, придется потом капитально покопаться в этом райончике. Представляешь… – Он таинственно-значительно понизил голос. – Месторождение, рудник, рядом – поселок городского типа. Я предложу назвать его Асино.

– Ну тебя! – отмахнулась студентка, но сразу же заулыбалась против воли. – Нет здесь никакого месторождения. И к тому ж Асино уже где-то есть. Кажется, на Дальнем Востоке.

– В Западной Сибири, – Валентин сделался серьезен. – Да, месторождения может и не быть, но аномалия-то есть? И наше дело теперь – выяснить ее природу. А там видно будет.

– Значит, все-таки открытие? – глаза Аси снова засияли. – Уже лучше!

«Открытие» – Ася употребила слово, которого Валентин всегда избегал даже в глубине души. Но избегай не избегай, аномалия действительно была хоть небольшим, но открытием. Многие очень неплохие месторождения начинались с гораздо меньшего.

С водораздела они спускались в отличном настроении. Особенно студентка – она двигалась, можно сказать, окрыленными шагами.

Незаметно остались позади гольцовая зона, нагие верховья разветвленного, как нервные окончания, ручья, затем в среднем его течении началась долина – широкая, залесенная, но без тех чертоломов, на которые столь щедры таежные ключи и речушки. Звериные тропы здесь были отчетливы, ясны, и перекрестья их не казались боязливым хитросплетением, нагороженным пугаными существами. Целеустремленность этих тропинок была очевидна. Валентин нетерпеливо прибавил шагу.

Лес прервался внезапно – расступился, как занавес тяжелого бархата, и в окаймлении широких травянистых берегов предстало озеро, о котором еще весной рассказывал Валентину знакомый оленевод, «Хорошее место, – говорил старик эвенк. – Там зверь лечится. Ходи туда с добрым сердцем».

– Сцена Большого театра! – Ася просветленно засмеялась. – Музыка Чайковского. Сейчас мы с тобой исполним танец пожилых лебедей.

– Это кто же из нас пожилой? – Валентин остановился у кромки воды. – Вот и ванна, о которой я говорил.

– Очень даже не слабо! – оценила студентка. – Но ты говорил про теплую.

– И это будет! – Валентин, еще подходя, заметил метрах в двадцати от берега как бы легкое колеблющееся вздутие над поверхностью озера. – Сейчас проверим температуру воды.

Он разделся, вынул из рюкзака пустую пол-литровую бутылку и шагнул в озеро. Когда глубина дошла до пояса – поплыл. Близясь к примеченному вздутию, отметил, что вода быстро и ощутимо теплеет. Вот она стала не просто теплой, а нагретой. В ноздри вошел гейзерный запах земных недр – странный, тревожащий генную память запах архейского океана, рудных жил и первобытных вулканов. Восходящий ток воды, словно нечто живое и мягкое, несильно толкнул в живот – Валентин был над самым родником. Закрыв большим пальцем горлышко бутылки, он поглубже вдохнул и энергичным движением устремился вниз. Он погружался, стараясь не отклоняться от восходящего потока, который скоро сделался почти горячим. Тогда Валентин открыл бутылку – в мутно-зеленой мгле мимо глаз понеслась вереница пузырьков. Это был его долг – взять воду на гидрохимический анализ. «Ходи туда с добрым сердцем…» Валентин от всей души пожелал, чтобы взятая им проба не повлекла за собой строительства здесь когда-нибудь курортного комплекса…

– Что? Как? – прокричала Ася, когда он вынырнул. То, что красовалось на ней, вероятно, не было настоящим купальным костюмом, но Валентин, никогда не бывавший на курортных или даже просто городских пляжах, решил, что все в норме.

– Тут горячий источник! – отозвался он. – Можешь греть свои пожилые кости!

– Ура! – Ася с воодушевлением кинулась в воду. Она явно была готова плескаться черт знает сколько, но Валентин вовремя вспомнил, что с горячими источниками шутки плохи.

– Скучная вы личность, товарищ старший геолог! – вызывающе объявила студентка, вылезая на берег.

Валентин – он успел уже улечься, постелив на траву куртку-энцефалитку, – лишь посмотрел на нее, приоткрыв один глаз, и счел за лучшее отмолчаться. Действительно, глупо спорить, что-то доказывать, когда вот так ласкающе обвевает легкий ветерок, и солнце греет столь прият но, и в теле такая ленивая истома после этого купания в воде, термальной, минерализованной и, может быть, даже радиоактивной. «В следующий раз надо обязательно проверить радиометром», – мельком подумал он.

Недовольно пошмыгивая носом, студентка устроилась чуть в сторонке. Помолчала. Потом, глядя в сторону, произнесла:

– Все разложено по полочкам: это можно, это нельзя… Неужели тебе никогда не хочется сделать что-нибудь такое… ну, я не знаю – необычное, что ли…

– Необычное? – промычал Валентин. – Вы о чем? Как говорил Бабель, об выпить рюмку водки, об дать кому по морде? Нет, не хочется…

Она раздраженно фыркнула:

– Валентин…

– М-да?

– Почему ты все время пасуешь перед Романом?

– Я? – Теперь уже обоими глазами он уставился на Асю. – С чего ты взяла?

– Да уж взяла… Потому что очень заметно… И мне это не нравится.

Она лежала на боку, одной рукой подперев голову, вторую – свободно бросив вдоль тела, и с усмешкой взирала на Валентина.

– Странно… – пробурчал он и вдруг ни с того ни с сего подумал: «А фигурка у нее великолепная!» Но тотчас разозлился на себя. Нет, он не был анахоретом, однако терпеть не мог пересудов обывательской публики о якобы царящих в геологических партиях свободных нравах. Мгновенно вспомнился Андрюша с его «небось с мамкой-то спишь у себя в тайге». Кредо, выработанное им для себя, гласило: жизнь в поле должна быть строгой и ясной, как на дрейфующей станции.

– Роман – умница, я его уважаю. И он наш гость! – с внезапной и непреднамеренной резкостью заявил он и рывком поднялся. – Что-то мы увлеклись разговорами, а у нас еще работа не кончена.

Ася обиделась, это было ясней ясного. Всю остальную часть маршрута она помалкивала, угрюмо отделываясь одними короткими междометиями. И только под конец, когда в загустевших сумерках приветливо затеплилась красная точка таборного костра, она отмякла, повеселела, заговорила нормальным голосом. А уже близясь к палаткам, неожиданно произнесла, словно подводя итог каким-то своим мыслям:

– А геология и в самом деле хорошая штука… скажи? Валентин, преодолев секундное замешательство, отозвался на это со всей искренностью:

– Не знаю ничего прекраснее!..

Где-то за хребтами, застывшими грядой черных волн на дотлевающей полосе заката, невнятно погромыхивало.

5

Дождь шел уже третьи сутки.

На первые два ненастных дня дело на таборе еще нашлось – мудрили над геологической картой, упаковывали в ящики образцы, металлометрические пробы, ликвидировали всякие мелкие недоделки, которые неизбежно образуются и накапливаются, когда изо дня в день приходится уходить в маршрут почти с восходом, а возвращаться уже затемно. Что ж, поле есть поле: ненормированный рабочий день, ненормированная рабочая неделя, поскольку вынужденное безделье порой тоже получается ненормированным – бывает, зарядит дождь на полмесяца, и тогда эти полмесяца превращаются в одно серое, слякотное, бесконечное воскресенье…

На третий день Василий Павлович объявил выходной: «Пусть люди как следует отоспятся, отдохнут».

Но отоспаться удалось не всем. Сам Субботин, известный раностав, поднялся в свое обычное время, то есть наравне с Катюшей. Не любивший залеживаться Павел Дмитриевич – тоже. Какой-то черт толкнул в это утро и Романа; вот уж этому-то полагалось бы дрыхнуть да дрыхнуть, поскольку в обычные дни он готов был спать до обеда, а тут – на тебе, встал. За ранним чаем в «командирской» палатке эта троица надумала сгонять в преферанс. Василий Павлович вспомнил, что Ася, по ее словам, тоже кумекает в игре.

– О, четвертый партнер! – воодушевился Роман. – То, что любит наша мама!

Он тут же набросил на себя брезентовый плащ и под беспросветно моросящим дождем порысил к женской палатке.

Бедная студентка была безжалостно разбужена и почти с испугом выслушала категорическое указание через десять минут явиться к начальнику.

– Там и позавтракаешь, – добавил москвич.

Когда «на огонек» заглянул Валентин, там уже витал дух праздности и веселья. Из продуктовых ящиков был сооружен столик. Игроки уютно устроились вокруг него на спальных мешках, на кошме, прораб восседал на вьючной суме, набитой чем-то мягким. В сторонке стоял чайник, полный горячего свежезаваренного чая. Вооружившись линейкой, Роман с величайшим старанием, будто создавал шедевр мирового искусства, расчерчивал «пульку».

Увидев Валентина, Василий Павлович с благодушным смешком процитировал из «Ревизора»:

– «У нас и вист свой составился – министр иностранных дел, французский посланник, английский посланник и я!»

Ася хихикнула.

Не отрываясь от дела, Роман вскользь поинтересовался:

– Валя, ты что, не играешь, что ли? Самарин с безнадежным видом махнул рукой:

– А, с ним невозможно играть!

– Ну? Мухлюет? Тогда лучше б он пил!

– Память зверская, – внесло ясность начальство.

– Как это? – не поняла Ася.

– Сдается мне, все карты помнит, – принялся растолковывать Василий Павлович. – И варианты считает, вроде шахматного гроссмейстера. Так ведь, Валентин?

Тот, несколько смутясь, пожал плечами:

– Примерно…

Ася посмотрела на него с неким уважительным даже интересом.

– Но это же очень трудно, да, Валентин?

– Чего там трудно! – ревниво вмешался Роман. – Вот когда я работал в Казахстане, у нас в партии был повар. Слегка «с приветом». Голова здоровенная, а сам так себе, метр с шапкой. Но уж феномен – наливай! Дашь ему закрытый коробок – он его потрясет около уха и точняком говорит, сколько в нем спичек.

– Не может быть, – усомнилась студентка.

– Я тебе говорю! Мы сколько раз проверяли – все, как в аптеке, абсолютно непромокаемо!

– Нет, но ты понял, куда он сосну валит? – повернулся к Валентину развеселившийся Субботин. – Выходит, ты у нас тоже с этим самым… «с приветом», а?

Пока озадаченный Валентин соображал, что на это ответить, подал голос Павел Дмитриевич – его вдруг тоже потянуло поделиться кое-чем на затронутую тему.

– Помню, служил я на Дальнем Востоке, и вот у нас в части…

– Мы будем сегодня играть или нет? – нетерпеливо перебил его Роман.

– А как же! – Субботин с готовностью придвинулся к импровизированному столику.

Прораб солидно откашлялся, изрек свою обычную в таких случаях шутку:

– Так, играем на хомуты, клещи и прочие вещи! Валентин, отнюдь не собиравшийся присутствовать в качестве болельщика, отправился в свою палатку. Его ждало уже не раз откладывавшееся дело – освежить в памяти минералогию.

К полудню, слегка угорев от всех этих породообразующих, акцессорных, драгоценных, полудрагоценных и благородных минералов, он выглянул из палатки. Серое небо. Нескончаемый дождевой шорох. Мутная дождевая мгла. Ближние горы еще различимы, но дальние отсутствуют начисто. Холодящий запах всепроникающей влаги, а отчетливо видимый сырой пар от дыхания делает весь мир вообще неуютным до знобкой дрожи.

– Обе-е-дать! – закричала в это время Катюша, звонко, как петух, возвещающий наступление рассвета. И действительно, мир в момент словно посветлел.

Обедать возле костра пожелали только любители – укрывшись с головой кто чем мог, они морщились от едкого дыма, однако упорно жались к огню. Остальные разобрали обед по палаткам.

Валентин примкнул в преферансистам. В шестиместной палатке Субботина было и просторнее, и веселее, и даже теплее, чем в собственной двухместке.

Василий Павлович, как всегда, с большим достоинством возглавлял застолье, хотя стола-то как такового не было, а каждый, держа на коленях миску, пристроился где удобнее. Начальник неторопливо черпал ложкой густое варево из консервированного борща с тушенкой и, продолжая начатый за игрой разговор, внушал Свиблову:

– Ты, Роман, сам немного виноват. Извини, конечно. Твой Панцырев-то, он посмотрел и видит – парень разбитной: «Стрелец», «в полный рост» и прочее. И что мог подумать? Столичный, мол. Хват. Своего не упустит. Небось поймем друг друга. Я – ему, он – мне. Положим, к Валентину он на таком коне ни в жись не стал бы подъезжать. И еще то учти… Тебе сколько лет-то, говоришь?

– Двадцать восемь.

– О! В двадцать девять, даст бог, будешь доктором. В такие-то годы, ай-люли!

– Ну, это еще…

– Будешь, будешь! Если дурака не сваляешь… Вот Панцырев, поди, и подумал: этот, мол, еще покажет себя. В большие человеки выбьется. Налажу-ка с ним дружбу…

Студентка хихикнула, толкнула Романа локтем:

– Слышь, большой человек, а можно мне наладить с тобой дружбу?

– Идешь ты пляшешь, – чисто машинально отвечал москвич.

– Во-во, слыхали? – почти обрадовался Василий Павлович. – «Стрелец!» Нет, не могу этого слышать. Не могу и не могу!.. – Он засопел, однако быстро успокоился. – Слышь, Роман, ну а как по-вашему, по-нынешнему, звали бы, к примеру, Владимира Афанасьевича Обручева?

– Вэ-А! – нимало не задумываясь, отрапортовал тот.—

Четко и динамично – что, нет? Или вот скажу я, допустим, «Хем». И – от винта. Все ясно: Хемингуэй!.. Или «хоки»…

– А это еще кто такой?

– Хоккеисты…

– А! – Субботин, смеясь, покрутил головой, подумал, затем сказал серьезным уже тоном – Ладно, твоя словесность – это еще бог с ней. Не в том суть. Но ты уже начал делаться «нужным» человеком, заметил? И глядишь, оно чем дальше – тем пуще…

– Василь Палыч! – Роман уже ерзал от начальственного скрипа.

– А ты, паря, слухай старого бродня! – Субботин почему-то взялся вдруг «работать» под сибирского мужичка. – Мало ли чё, может, больше тебе никто такого и не скажет. Я ить, как говорится, не первый год замужем – сорок лет в геологии, шутка ль! Всякого навидался. Ты думаешь, медведя чё губит, а?

Роман недоуменно вытаращился:

– Медведя? При чем здесь медведь?

– Счас, паря, узнаешь… Вон Павел улыбается – сообразил, однако, к чему веду… Когда зимой поднимают медведя, на берлоге делают залом, слыхал? По-простому, накладывают на дыру две жердины, крест-накрест…

– Жердины, конечно, некорыстные, – вставил прораб. – Потолще то есть. И двоим держать их надо. Тоже нетрусливые мужички нужны.

– А дальше так, – продолжал Субботин. – Медведя расшевелили, он попер из берлоги, а тут – залом, препятствие. Мешает. И он, медведь, нет чтоб к черту протаранить башкой залом да вылететь наружу, – хватает лапой жердину и тянет на себя, на себя. Заминка! Тут-то его и стреляют…

Валентин засмеялся с искренним удовольствием, подмигнул Роману:

– Ты усек, паря, куда он сосну валит? Москвич сделал рассерженное лицо.

– Лады, считайте, что вы меня опарафинили. Но я возьму реванш за зеленым сукном. Кто раздает карты?..

– Погоди, картежник, – остановил его Самарин. – А чай?

– А, да! Чуть не забыли про главную радость полевой жизни.

– Так кто тут у вас выигрывает? – Валентин покосился на листок с преферансной «бухгалтерией».

– Выигрывает дружба, – сурово ответствовал москвич, собирая пустые миски, – Между прочим, ты где насобачился играть в преф? В общежитии?

– В поле. Поехал после первого курса с экспедицией академического института, вот они меня и научили, «академики». Конечно, пару раз я проиграл, а потом разобрался, что к чему, и начал обдирать их…

– И крупно ободрал? – живо заинтересовался Роман.

– Так мы ж играли не всерьез… Правда, в конце сезона, когда вышли в деревню, они организовали торжественный ужин. Как бы в честь меня, – засмеялся Валентин.

– Эх, тундра! Да я бы с этих «академиков» последние рубашки поснимал. За приобщение малолетних к азартным играм… А потом-то играл?

– Только в поле. Когда вот так же занепогодит…

– Обожди, обожди! – ухмыляясь, перебил Самарин. – А кто начальника милиции аж на триста рублей подсадил? Мне Мошкин рассказывал.

В глазах у Романа запрыгали веселые чертики:

– Ну-ка, ну-ка?

– Во-первых, там не триста было… – Валентин помедлил как бы в сомнении, потом с явной неохотой продолжил – Это когда я только-только приехал в нашу экспедицию. После университета. Еще не всех знаю. После работы пойти вроде бы некуда, не к кому… И тут вдруг как-то вечером подходит парень, точнее – мужчина, симпатичный брюнет, в модном плаще, в шляпе. А я стоял возле красного уголка – пришел сыграть в настольный теннис, а дверь на замке. Тут он и подошел. Познакомились: Михаил Мошкин, геолог из Гасан-Дякитской партии. В преферанс, спрашивает, играешь? Отвечаю: могу. Ну, тогда пойдем к одному моему другу. Пошли… Приходим, а друг, оказывается, начальник милиции. Дома у него никого – жена в отпуске, дети тоже уехали. Садимся… Я до этого играл только в большой преферанс, «академический», как его называют…

– Ну-ну, «академка», – кивнул Роман.

– А они затевают что-то другое. Какой-то «сочинский», ускоренный.

Роман неприязненно хмыкнул:

– Обдираловка…

– Я, конечно, быстренько сориентировался и… В итоге, Мишуля залетел у меня рублей на девяносто, а начальник милиции – на сто тридцать. Оба жутко заводные, вот и погорели… И ведь заставили взять деньги – я уж не рад был, что сел с ними… Через несколько дней Мошкин опять зовет к этому другу. Отыграться захотелось. Но тут уж я отказался. Подумал, к черту это – начинать работу в своей экспедиции с таких подвигов…

– Зарекся?

– В общем-то, да. Но не в тот раз, а позже… Москвич одобрительно похлопал по плечу:

– Молодец, сынишка! Сильная личность. Умел пить – говорил же, спирт кружками вмазывал, – бросил. Играть умел – бросил. Что бы тебе еще-то бросить? Геологию, разве?

– Я ему брошу! – весело пригрозил Субботин. – Так мы играем, что ли? Или закруглимся?

– Пусть наши враги закругляются! – отвечал на это Роман.

Валентина что-то не тянуло в свою палатку, сыровато-знобкую и нежилую по сравнению с этой. Он медлил уходить. От нечего делать занялся походным радиоприемничком «Турист». Аляповато-розовый, в мраморных разводах, с окантовкой, как говорят, из самоварного золота, он выдавал похвальное желание его творцов создать нечто «изячное». В прошлом сезоне, будучи новым, он еще кое-как работал, но потом бесповоротно замолчал: выдохлись родные, еще с магазина приложенные батарейки, а достать другие не удалось – как выяснилось, они были большой редкостью. «Лучше б я завез на базу тот старый свой ящик! – не раз кипятился Субботин. – По крайности, хоть раз в месяц слушали бы радио!» Валентин на это лишь пожимал плечами: забрасывать в тайгу на современнейшем МИ-4 допотопный приемник «Родина-49» с полуторапудовым комплектом питания – как хотите, но в этом было что-то противоестественное…

– Брось, Данилыч, на леченом коне далеко не уедешь, – на миг отвлекся от карт Василий Павлович.

Валентин предпринимал очередную безуспешную попытку оживить «Турист» с помощью элементов от геофизической аппаратуры.

– Шесть в бубях! – объявил прораб.

– Вист! – тотчас отозвался Роман.

Начальник задумчиво пожевал губами и тоже завистовал. Москвич сокрушенно помотал головой.

– Эх, лечь бы надо – мы б ему сделали бледный вид и тонкую шею.

Василий Павлович с сомнением покосился на мощную красную шею Самарина.

– Этому бугаю-то? Не знаю, не знаю… Прораб меж тем бормотал, разбирая карты:

– Интересно девки пляшут, по четыре штуки в ряд…

– Что, четыре дамы пришло? – поднял брови начальник. – Любит тебя женский народ!

– …Сарафанами помашут – только ичиги шуршат, – Самарин вздохнул, сделал ход.

Валентин насторожился, вскинул голову. Уже некоторое время он подспудно ощущал некое изменение в окружающем мире, а теперь вдруг до него дошло: иным стал шум дождя. Приподнявшись, он выглянул наружу. Нет, на глаз дождь моросил, как и раньше, однако туго натянувшаяся от влаги крыша палатки, подобно чуткой мембране, отмечала: дождь тишает.