Текст книги "Возрождение (ЛП)"

Автор книги: Уильям Дюрант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 64 (всего у книги 73 страниц)

XI. КОНЕЦ ЭПОХИ: 1528–34

Климент умер только после того, как совершил еще один поворот в политике и увенчал свои бедствия потерей Англии для Церкви (1531). Распространение лютеранского восстания в Германии создало для Карла V трудности и опасности, которые, как он надеялся, могли быть смягчены всеобщим собором. Он настоятельно просил об этом Папу, но был возмущен постоянными отговорками и задержками. Раздраженный в свою очередь тем, что император отдал Реджио и Модену Ферраре, Климент снова склонился к Франции. Он принял предложение Франциска о том, чтобы Катерина Медичи вышла замуж за второго сына короля Генриха, и подписал секретные статьи, обязывающие его помочь Франциску вернуть Милан и Геную (1531).63 На второй конференции в Болонье (1532) между папой и императором Карл снова предложил созвать общий собор, на котором католики и протестанты могли бы встретиться и найти формулу примирения; ему снова отказали. Он предложил брак Екатерины с Франческо Марией Сфорца, императорским наместником в Милане; он обнаружил, что предложение поступило слишком поздно: Екатерина уже была продана. 12 октября 1533 года Климент встретился с Франциском в Марселе и там выдал его племянницу замуж за Генриха, герцога Орлеанского. Главным недостатком Медичи как пап было то, что они считали себя королевской династией и порой ставили славу своей семьи выше судьбы Италии или Церкви. Климент пытался убедить Франциска заключить мир с Карлом; Франциск отказался и имел наглость просить папского согласия на временный союз Франции с протестантами и турками против императора.64 Климент решил, что это заходит слишком далеко.

«В этих обстоятельствах, – говорит Пастор, – следует считать счастьем для Церкви то, что дни Папы были сочтены».65 Он и так прожил слишком долго. Во время его восшествия на престол Генрих VIII все еще оставался Defensor fidei, защитником ортодоксальной веры против Лютера; протестантское восстание еще не предлагало никаких жизненно важных доктринальных изменений, а только такие церковные реформы, которые Трентский собор должен был законодательно утвердить для Церкви в следующем поколении. К моменту смерти Климента (25 сентября 1534 года) Англия, Дания, Швеция, половина Германии и часть Швейцарии окончательно отделились от Церкви, а Италия подчинилась испанскому господству, губительному для свободной мысли и жизни, которыми, к счастью или злу, было отмечено Возрождение. Без сомнения, это был самый катастрофический понтификат в истории Церкви. Все радовались восшествию Климента на престол, все радовались его смерти; а римский сброд неоднократно осквернял его гробницу.66

КНИГА VI. ФИНАЛ 1534–76

ГЛАВА XXII. Закат в Венеции 1534–76

I. ВОЗРОЖДЕННАЯ ВЕНЕЦИЯ

Загадка в том, что этот век упадка для остальной Италии стал для Венеции золотым веком. Она сильно пострадала от войн Камбрейской лиги; она потеряла многие из своих восточных владений из-за турок; ее торговля с Восточным Средиземноморьем неоднократно нарушалась войнами и пиратством; ее торговля с Индией перешла к Португалии. Почему же в этот период она могла поддерживать таких архитекторов, как Сансовино и Палладио, таких писателей, как Аретино, таких живописцев, как Тициан, Тинторетто и Веронезе? В ту же эпоху Андреа Габриэли играл на органе и руководил хорами в Сан-Марко, писал мадригалы, звучавшие по всей Италии; музыка была изнеженной страстью богатых и бедных; дворцы на Гранд-канале по внутренней роскоши и искусству соперничали только с дворцами банкиров и кардиналов в Риме; Сто поэтов читали свои стихи в кабаках, тавернах и на площадях; дюжина трупп игроков исполняла комедии, были построены постоянные театры, а Виттория Пиассими, la bella maga d'amore, «прекрасная чародейка любви», стала любимицей города как актриса, певица и танцовщица, когда женщины заменили мальчиков на женских ролях, и началось царствование див.

Здесь будет дано лишь самое скромное объяснение этой загадки. Венеция, хотя и сильно пострадавшая от войны, никогда не подвергалась вторжению; ее дома и магазины оставались нетронутыми. Она восстановила свои материковые владения и включила такие густонаселенные города, как Падуя, Виченца и Верона, в число своих доноров в области образования, экономики и гения (Коломбо и Корнаро в Падуе, Палладио в Виченце, Веронезе из Вероны). Она по-прежнему доминировала в торговле на Адриатике и вблизи нее. Ее ведущие семьи все еще хранили нерастраченные сокровища вскормленных и унаследованных богатств. Старые отрасли продолжали процветать и находили новые рынки сбыта в христианстве; например, именно сейчас венецианское стекло достигло своего хрупкого кристаллического совершенства. Венецианское лидерство в производстве предметов роскоши сохранялось, и в эту эпоху впервые приобрело известность венецианское кружево. Несмотря на религиозную цензуру, Венеция все еще предоставляла убежище политическим беженцам, а также интеллектуальным беженцам, таким как Аретино, который подкреплял свои уморительные кривляния периодическими вкладами в благочестивую литературу.

Ближе к концу этого периода Венеция дважды продемонстрировала свою гражданскую силу и стойкость. В 1571 году она вместе с Испанией и папством приняла участие в оснащении армады из двухсот кораблей, которая уничтожила турецкий флот из 224 кораблей у Лепанто в Коринфском заливе. Эту победу, которая, возможно, спасла Западную Европу для христианства, Венеция праздновала три дня безумного ликования: район Риальто был увешан полотнищами из бирюзы и золота; из каждого окна на каналах развевались флаги или гобелены; на мосту Риальто возвышалась огромная триумфальная арка; на улицах были выставлены картины Беллини, Джорджоне, Тициана и Микеланджело. Последующий карнавал был самым диким из всех, которые когда-либо знала Венеция, и задал темп многим последующим карнавалам; все надели маски и резвились, наложив мораторий на нравственность; а клоуны, такие как Панталоне и Дзанни (то есть Джонни), дали свои имена дюжине языков.

А затем, в 1574 и 1577 годах, трагические пожары в Герцогском дворце уничтожили несколько комнат; картины Джентиле да Фабриано, Беллини, Виварини, Тициана, Порденоне, Тинторетто и Веронезе были уничтожены; за два дня исчезли труд и искусство целого века. Дух республики проявился в быстроте и решительности, с которой были восстановлены поврежденные интерьеры. Джованни да Понте было поручено перестроить палаты по прежним образцам; Кристофоро Сорте создал в двадцати девяти членениях изумительный потолок Зала Маджор Консильо; стены были расписаны Тинторетто, Веронезе, Пальма Джоване и Франческо Бассано. В других помещениях – Коллегио, где заседали дож и его совет, Антиколлегио, или предбаннике, Сала де' Прегади, или Сенатском зале – потолки, двери и окна были спроектированы величайшими архитекторами эпохи – Якопо Сансовино, Палладио, Антонио Скарпаньино, Алессандро Виттория.

Якопо д'Антонио ди Якопо Татти был по происхождению (1486) флорентийцем. Он «очень неохотно ходил в школу», говорит Вазари, но охотно брался за рисование. Его мать поощряла эту склонность; отец, который надеялся сделать из него купца, был отвергнут. Так Якопо поступил в ученики к скульптору Андреа Контуччи ди Монте-Сан-Савино, который так любил юношу и так добросовестно учил его, что Якопо стал смотреть на него как на отца и принял прозвище Андреа – Сансовино – как свое собственное. Юноше также посчастливилось подружиться с Андреа дель Сарто и, возможно, узнать от него секреты изящного и живого дизайна. Во Флоренции молодой скульптор вырезал Вакха, хранящегося сейчас в Барджелло, знаменитого своим идеальным равновесием и мастерством, с которым рука, кисть и ваза, слегка опирающаяся на кончики пальцев, были вырезаны из одного куска мрамора. Все (кроме Микеланджело) были добры к Андреа и помогли ему подняться на холм, чтобы добиться совершенства. Джулиано да Сангалло взял его с собой в Рим и дал ему ночлег. Браманте поручил ему сделать восковую копию Лаокоона; она была выполнена настолько хорошо, что ее отлили в бронзе для кардинала Гримани. Возможно, благодаря влиянию Браманте Андреа переключился со скульптуры на архитектуру и вскоре стал получать выгодные заказы.

Он был в Риме, когда наступил период разграбления, и, как и многие другие художники, потерял все свое имущество. Он добрался до Венеции, думая отправиться во Францию; но дож Андреа Гритти попросил его вместо этого укрепить колонны и купола собора Святого Марка. Его работа так понравилась сенату, что его назначили государственным архитектором (1529). В течение шести лет он трудился над благоустройством площади Сан-Марко, изгоняя мясные лавки, которые портили Пьяццетту, открывая новые улицы и помогая превратить площадь Святого Марка в просторное удовольствие, которым она является сегодня.

В 1536 году он построил Зекку, или монетный двор, и начал свое самое знаменитое здание, Библиотеку Веккья, обращенную к Дворцу дожей. Он спроектировал фасад с величественным двойным портиком с дорическими и ионическими колоннами, красивыми карнизами и балконами, а также декоративными статуями. Некоторые считают Старую библиотеку «самым красивым светским зданием в Италии»;1 но количество колонн чрезмерно, и строение вряд ли может сравниться с Дворцом дожей. Как бы то ни было, Прокураторам она понравилась, они повысили жалованье Сансовино и освободили его от военных налогов. В 1544 году одна из главных арок обрушилась, и свод рухнул вниз. Сансовино бросили в тюрьму и оштрафовали на крупную сумму, но Аретино и Тициан убедили прокуроров освободить и помиловать его. Арка и свод были отремонтированы, и здание было успешно завершено в 1553 году. Тем временем (1540) Сансовино спроектировал симпатичную Лоджетту, или вестибюль для полиции, на восточной стороне Кампанилы, и украсил ее бронзовыми и терракотовыми скульптурами. В соборе Святого Марка он отлил бронзовые двери для ризницы и воспользовался случаем, чтобы изобразить среди рельефов не только Аретино, но и Тициана, и самого себя.

Теперь эти трое мужчин стали закадычными друзьями, которых в венецианских художественных кругах с завистью называли «триумвиратом». Многие вечера они проводили вместе, беседуя о делах или развлекая красавиц, которых можно было занять на это время. Якопо соперничал с Аретино в популярности у женщин, а с Тицианом – в долголетии. Он оставался сильным и здоровым и (как нас уверяют) обладал прекрасным зрением до своего восемьдесят четвертого года.2 В течение пятидесяти лет он ни разу не обращался врачу; летом он жил почти исключительно на фруктах. Когда Павел III предложил ему сменить Антонио да Сангалло на посту главного архитектора собора Святого Петра, он отказался, заявив, что не променяет свою жизнь в республике на службу при абсолютном правителе.3 Эрколе II Феррарский и герцог Козимо Флорентийский тщетно предлагали ему большое жалованье, чтобы он поселился при их дворах. Он мирно скончался в 1570 году на восемьдесят пятом году жизни.

В том же году появился эпохальный труд «Четыре книги архитектуры» Андреа Палладио, который дал имя стилю, сохранившемуся то тут, то там до наших дней. Как и многие другие, Андреа отправился в Рим и был потрясен разрушенным величием Форума. Он полюбил эти разрушенные колонны и капители как самые прекрасные концепции, которых когда-либо достигала архитектура; он почти выучил наизусть Витрувия, а в своей книге стремился восстановить в ренессансных зданиях все те принципы, которые, по его мнению, создали славу классического Рима. Ему казалось, что лучшая архитектура избегает всех украшений, которые не вытекают из самого конструктивного стиля; она обязуется соблюдать строгую пропорцию, связь и согласованность частей в органическом целом; она должна быть классически благородной и сильной, целомудренной, как девственница, и величественной, как император.

Его первая крупная работа стала лучшей, и это одно из выдающихся сооружений светской Италии. Вокруг Палаццо делла Раджионе или Ратуши в родной Виченце он построил (1549f) великолепные и мощные аркады, превратив невыразительное готическое ядро в базилику Палладиана, которая могла бы соперничать с базиликой Юлия на римском Форуме: ярус арок, опирающихся на дорические колонны и пилястры, массивный архитрав, перила и балкон с изящной резьбой, второй ярус арок, на ионических колоннах, классический карниз и перила, и – над каждым эшафотом – статуя, возвышающаяся над городом и являющая собой образец величия. «Я не сомневаюсь, – писал он в своей книге двадцать один год спустя, – что это сооружение можно сравнить с античными постройками и рассматривать как одно из самых благородных и красивых зданий, возведенных со времен древних».4 Если бы он ограничил свой вызов гражданскими зданиями, то это хвастовство могло бы устоять.

Палладио стал героем Виченцы, которая считала, что он превзошел «Библиотеку Веккии» Сансовино. Богачи заказывали ему дворцы и виллы, церковники – церкви; перед смертью (1580) он превратил свой город почти в древнеримский муниципалитет. Он построил лоджию для городской администрации, красивый музей, великолепный театр Олимпико. Венеция позвала его, и там он спроектировал две из ее лучших церквей – Сан-Джорджо Маджоре и Реденторе. Еще до своей смерти он приобрел мощное влияние в Италии. В начале семнадцатого века Иниго Джонс привез палладианский стиль в Англию; он распространился по Западной Европе и попал в Америку.

Возможно, это было несчастьем. Он так и не смог передать достоинство римской архитектуры; он запутал фасады обилием колонн, капителей, карнизов, молдингов и статуй; эти детали отвлекают от простых линий и ясности классического здания. И, так покорно вернувшись к античному стилю, Палладио забыл, что живое искусство должно выражать свою эпоху и настроение, а не другую эпоху. Вот почему, когда мы думаем о Ренессансе, мы вспоминаем не его архитектуру, и даже не его скульптуру, а прежде всего его живопись, которая с легкостью несла в себе традиции Александрии и Рима, освободилась от тесных и неконгениальных византийских форм и стала подлинным голосом и цветом своего времени.

II. АРЕТИНО: 1492–1556 ГГ.5

Чтобы 1492 год стал незабываемым, в Страстную пятницу того года на свет появился Пьетро Аретино, бич принцев и принц шантажистов. Его отцом был бедный сапожник из Ареццо, известный нам только как Лука. Как и многие другие итальянцы, Пьетро со временем получил имя по месту своего рождения и стал Аретино. Его враги настаивали на том, что его мать была проституткой; он отрицал это и утверждал, что его матерью была красивая девушка по имени Тита, которая выдавала себя за Мадонну для художников, но в неосторожный момент зачала Пьетро в объятиях случайного, но знатного любовника, Луиджи Баччи. Аретино не возражал против того, чтобы быть бастардом, имея такую выдающуюся компанию в этом классе; и законные сыновья Луиджи, когда Пьетро стал знаменитым, не возражали против того, чтобы он называл их братьями. Но его отцом был Лука.

Достигнув двенадцатилетнего возраста, он отправился на поиски своего состояния. Он нашел работу помощника переплетчика в Перудже и там же изучил искусство в достаточной степени, чтобы впоследствии стать прекрасным критиком и знатоком. Он и сам занимался живописью. На главной площади Перуджи висела святая картина, горячо почитаемая народом, изображающая Магдалину, горящую у ног Христа. Однажды ночью Аретино изобразил лютню в руках Магдалины, превратив ее молитву в серенаду. Когда город закипел от гнева на эту выходку, Пьетро ускользнул из Перуджи и осмотрел Италию. Он зарабатывал на хлеб слугой в Риме, уличным певцом в Виченце, трактирщиком в Болонье. Он отбыл срок на галерах, стал наемным работником в монастыре, был уволен за разврат и вернулся в Рим (1516). Там он работал лакеем у Агостино Чиги. Банкир был небезразличен, но Аретино открыл в себе особый гений, и его бесило подневольное положение. Он написал горькую сатиру, описывающую жизнь скупца: «чистить уборные, полировать горшки… исполнять развратные обязанности для поваров и управляющих, которые вскоре позаботятся о том, чтобы он был весь уколот и расшит французской болезнью».6 Он показал свои стихи некоторым гостям Чиги, и по городу поползли слухи, что этот Пьетро – самый острый и остроумный сатирик в Риме. Его произведения стали распространяться. Они понравились папе Льву, он послал за автором, посмеялся над его грубым откровенным юмором и включил его в папский штат как нечто среднее между поэтом и шутом. В течение трех лет Пьетро хорошо питался.

Внезапно Лев умер, и Аретино снова оказался на плаву. Пока конклав мешкал с выбором преемника, он писал сатиры на выборщиков и кандидатов, прикреплял листы к статуе Пасквино и высмеивал стольких сановников, что вскоре у него почти не осталось друзей в городе. Когда Адриан VI был избран и начал крайне нежелательную кампанию реформ, Пьетро бежал во Флоренцию, затем в Мантую (1523), где Федериго взял его в качестве придворного поэта с умеренным жалованьем. Когда смерть Адриана стала ответом на молитвы Рима, и богатый Медичи снова сел на трон престолов, Пьетро, как и тысячи других поэтов, художников, плутов и грабителей, поспешил вернуться в столицу.

Почти сразу же его прием там закончился. Джулио Романо написал двадцать картин с описанием различных эротических поз; Маркантонио Раймонди сделал к ним гравюры; к каждой гравюре, говорит Вазари, «мессер Пьетро Аретино написал чрезвычайно непристойный сонет, так что я не могу сказать, что хуже – рисунки или слова».7 Рисунки и сонеты обошли всю интеллигенцию; они дошли до данника папы Климента, Джиберти, который, как известно, был враждебен Аретино; Пьетро узнал об этом и снова пустился в путь. В Павии он очаровал Франциска I, который был на грани того, чтобы потерять все, кроме чести. А теперь, поставив на перо другое острие, он совершил кувырок, заставивший Рим задохнуться. Он написал три хвалебные поэмы – одну о Клименте, одну о Гиберти, одну о Федериго. Маркиз сказал за него доброе слово Папе, Джиберти смирился, Климент послал за Аретино и сделал его пенсионером, рыцарем Родоса. Франческо Берни, его единственный соперник среди сатириков, описывает его в этот период:

Он ходит по Риму, одетый как герцог. Он принимает участие во всех диких развлечениях господ. Он расплачивается за свои услуги оскорблениями, облеченными в придуманные слова. Он хорошо говорит и знает все клеветнические анекдоты в городе. Эсты и Гонзаги ходят с ним рука об руку и слушают его болтовню. Он относится к ним с уважением, а ко всем остальным – с надменностью. Он живет на то, что они ему дают. Его дары сатирика заставляют людей бояться его, и ему доставляет удовольствие слышать, как его самого называют циничным, дерзким клеветником. Все, что ему было нужно, – это фиксированная пенсия. Он получил ее, посвятив Папе Римскому второсортную поэму.8

Аретино не стал бы сомневаться во всем этом. Как бы иллюстрируя это, он попросил мантуанского посла выпросить для него у Федериго «две пары рубашек из золота… две пары из шелка, а также две золотые шапочки». Когда же с получением этих вещей затянулось, он пригрозил маркизу уничтожить его с помощью диатрибы. Посол предупредил Федериго: «Ваше превосходительство знает свой язык, поэтому я больше ничего не скажу». Вскоре прибыли четыре рубашки из золота и четыре из шелка, а также две золотые и две шелковые шапки. «Аретино, – писал посол, – доволен». Теперь Пьетро действительно мог одеваться как герцог.

Второй период римского процветания завершился плащом и кинжалом. Аретино сочинил оскорбительный сонет о молодой женщине, работавшей на кухне датчанина. Другой домочадец Гиберти, Акилле делла Вольта, напал на Аретино на улице в два часа ночи (1525), дважды ударил его ножом в грудь и так сильно в правую руку, что пришлось отрезать два пальца. Раны оказались не смертельными, Аретино быстро поправился. Он потребовал арестовать Акилле, но ни Климент, ни его данник не вмешались. Пьетро заподозрил датчанина в том, что тот планирует его убийство, и решил, что настало время для очередного итальянского турне. Он переехал в Мантую и возобновил службу у Федериго (1525). Через год, услышав, что Джованни делле Банде Нере собирает войска для борьбы с вторжением Фрундсберга, в нем всколыхнулся тайный атом благородства; он проскакал сто миль, чтобы присоединиться к Джованни в Лоди. Все чернила в его жилах покалывало при мысли, что он, бедный поэт, может стать человеком дела, может даже выбить для себя княжество и стать князем, а не просто литературным подмастерьем князя. И действительно, молодой командор, такой же щедрый, как Дон Кихот, обещал сделать его по меньшей мере маркизом. Но храбрый Джованни был убит, и Аретино, отложив полученный шлем, вернулся в Мантую и к своему перу.

Теперь он сочинил насмешливый giudizio, или альманах, на 1527 год, предсказывая абсурдную или злую судьбу тем, кто ему не нравился. Разгневанный на Климента за то, что тот оказывал Джованни делле Банде Нере недостаточную и нерешительную поддержку, Аретино включил Папу в число жертв своей сатиры. Климент выразил удивление, что Федериго приютил столь непочтительного врага папства. Федериго дал Аретино сто крон и посоветовал ему убраться из-под папского влияния. «Я поеду в Венецию, – сказал Пьетро, – только в Венеции справедливость держит чашу весов ровно». Он прибыл в марте 1527 года и снял дом на Гранд-канале. Он был очарован видом на лагуну и оживленным движением того, что он называл «самой красивой дорогой в мире». «Я решил, – писал он, – жить в Венеции вечно». Он направил письмо с повелительными комплиментами дожу Андреа Гритти, восхваляя величественную красоту Венеции, справедливость ее законов, безопасность ее народа, убежище, которое она предоставляла политическим и интеллектуальным беженцам; и он добавил, величественно: «Я, наводивший ужас на королей… отдаю себя вам, отцам вашего народа».9 Дож принял его по достоинству, обеспечил ему защиту, назначил пенсию и ходатайствовал за него перед Папой. Несмотря на то, что Аретино получал приглашения от нескольких иностранных дворов, он оставался верным жителем Венеции на протяжении всех оставшихся двадцати девяти лет.

Мебель и предметы искусства, которые он собрал в своем новом доме, свидетельствуют о силе его пера, ведь они были подарены или сделаны возможными благодаря щедрости или робости его покровителей. Тинторетто сам расписал потолок личных апартаментов Пьетро. Вскоре стены засияли картинами Тициана, Себастьяно дель Пьомбо, Джулио Романо, Бронзино, Вазари; появились статуи Якопо Сансовино и Алессандро Виттории. В богатой шкатулке черного дерева хранились письма, полученные Аретино от принцев, прелатов, капитанов, художников, поэтов, музыкантов и знатных дам; позже он опубликует эти письма в двух томах общим объемом 875 тщательно отпечатанных страниц. В доме стояли резные сундуки и стулья, а также кровать из орехового дерева, подходящая для уже располневшего Пьетро. Среди этого искусства и роскоши Аретино жил и одевался буквально как лорд, раздавая благотворительность окрестным беднякам, развлекая множество друзей и череду любовниц.

Откуда у него были средства на столь роскошную жизнь? Отчасти от продажи своих произведений издателям, отчасти от подарков и пенсий, которые присылали ему мужчины и женщины, боявшиеся его презрения и искавшие его похвалы. Сатиры, стихи, письма и пьесы, которые выходили из-под его пера, покупали самые внимательные и важные люди Италии, жаждущие узнать, что он скажет о людях и событиях, и наслаждающиеся его критикой коррупции, лицемерия, угнетения и безнравственности того времени. Ариосто вставил в издание «Орландо фуриозо» 1532 года две строки, которые добавили к имени Пьетро два титула:

 
Ecco il flagello
De' principi, il divin Pietro Aretino-.10
 

«Вот бич принцев, божественный Пьетро Аретино»; вскоре стало модно говорить о самом грубом и отвратительном крупном писателе эпохи как о божественном.

Его слава была континентальной. Его сатиры были сразу же переведены на французский язык; книготорговец на улице Сен-Жак в Париже сделал себе состояние, продавая их в розницу.11 Их с удовольствием принимали в Англии, Польше, Венгрии; Аретино и Макиавелли, по словам современника, были единственными итальянскими авторами, которых читали в Германии. В Риме, где жили его любимые жертвы, его сочинения раскупались в день их публикации. Если верить его собственным оценкам, его доходы от различных публикаций составляли тысячу крон (12 500 долларов?) в год. Более того, за восемнадцать лет «алхимия моего пера извлекла более 25 000 золотых крон из внутренностей различных принцев». Короли, императоры, герцоги, папы, кардиналы, султаны, пираты были среди его данников. Карл V подарил ему ошейник стоимостью 300 крон, Филипп II – 400, Франциск I – еще более дорогую цепь.12 Франциск и Карл соперничали за его благосклонность, обещая толстые пенсии. Франциск обещал больше, чем давал; «Я обожал его, – говорит Аретино, – но никогда не получал денег от его щедрот, которых хватило бы на то, чтобы охладить печи Мурано» (пригород, где была сосредоточена стекольная промышленность Венеции).13 Ему предложили рыцарское звание без дохода; он отказался, заметив, что «рыцарство без дохода – это как стена без запретных знаков; там все совершают непотребства».14 Итак, Пьетро посвятил свое перо Карлу и служил ему с незаслуженной верностью. Его пригласили на встречу с императором в Падую; по прибытии в этот город его приветствовала толпа, как современную знаменитость. Карл из всех присутствующих выбрал Аретино, чтобы тот ехал рядом с ним по городу, и сказал ему: «Каждый джентльмен в Испании знает все ваши сочинения; они читают все ваше, как только оно печатается». В тот вечер на государственном банкете сын сапожника сидел по правую руку от императора. Карл пригласил его в Испанию; Пьетро отказался, открыв для себя Венецию. Сидя рядом с завоевателем Италии, Аретино стал первым примером того, что позже назвали властью прессы; ничто подобное его влиянию не появлялось в литературе до Вольтера.

Его сатиры вряд ли привлекут наше внимание сегодня, ведь их сила заключалась главным образом в остроумных намеках на местные события, слишком привязанные к тому времени, чтобы иметь долговременное значение. Они были популярны, потому что нам трудно не получать удовольствие от поношения других; потому что они разоблачали реальные злоупотребления и смело нападали на великих и могущественных; и потому что они использовали все ресурсы языка улиц для литературы и выгодных литературных убийств. Аретино использовал человеческий интерес к сексу и греху, написав «Ragionamenti-разговоры проституток о секретах и практике монахинь, жен и куртизанок». На титульном листе книга была анонсирована как «Диалоги Нанны и Антонии… сочиненные божественным Аретино для его домашней обезьянки Капричио и для исправления трех состояний женщин. Отдано в типографию в апреле 1533 года в прославленном городе Венеции».15 Здесь Аретино предвосхищает раскатистую рибаллистику и эпитетическое безумие Рабле; он упивается словами из четырех букв и достигает некоторых поразительных фраз («Я бы поставил свою душу на фисташковый орех»); и он вводит такие живые описания, как описание хорошенькой жены семнадцати лет – «прекраснейшего кусочка плоти, который я когда-либо видел» – которая, будучи замужем за шестидесятилетним мужчиной, стала ходить во сне, чтобы «сражаться с копьями ночи».»16 Выводы, к которым приходят авторы диалогов, таковы: куртизанки – самый достойный из трех классов женщин, ибо жены и монахини неверны своим обетам, а куртизанки живут в соответствии со своей профессией и честно трудятся за свою плату. Италия не была шокирована, она смеялась от восторга.

Теперь Аретино написал и самую популярную из своих пьес – «Куртизанка» (La cortigiana). Как и большинство итальянских комедий эпохи Возрождения, она следует плаутинской традиции, когда слуги выставляют своих хозяев дураками, устраивают для них интриги, служат их сводниками и мозгами. Но Аретино добавил и кое-что свое: бурлеск и непристойный юмор, близость к проституткам, ненависть к дворам – прежде всего к папскому – и раскованную расшифровку жизни, какой он видел ее в борделях и дворцах Рима. Он обнажил лицемерие, заслуги, унижения, лесть, которые требовались от придворного; в знаменитой строке он определил клевету как «говорить правду»; это была его язвительная апология своей жизни. В другой комедии Аретино, «Таланта», главная героиня снова проститутка, и сюжет разворачивается вокруг ее уловок, которые она разыгрывает со своими четырьмя любовниками, и ее способов выжимать деньги из их возбуждения. Другая пьеса, «Ипокрита», была итальянским Тартюфом; по сути, Мольер – это французское продолжение комедий Аретино, дезодорированное и улучшенное.

В тот же год, когда появились эти идиллии о тушеном мясе, Аретино написал длинный ряд религиозных произведений – «О человечестве Христа», «Семь покаянных псалмов», «Жизнь Девы Марии», «Жизнь Девы Екатерины», «Жизнь святого Фомы», «Владыка Аквино» и т. д. Они в значительной степени состояли из вымысла, и Пьетро признавался, что это «поэтическая ложь», но они снискали ему похвалу благочестивых людей, даже добродетельной Виттории Колонны. В некоторых кругах его считали столпом церкви. Поговаривали о том, чтобы сделать его кардиналом.

Вероятно, именно его письма поддерживали его славу и состояние. Многие из них были панегириками, адресованными восхваляемым или близким им людям. Они были откровенно направлены на получение подарков, пенсий или других услуг; иногда в них указывалось, что и когда должно быть дано. Аретино публиковал – печатал – эти письма почти сразу после того, как писал их; это было необходимо для того, чтобы они обладали экстрактивной силой. Италия расхватывала их, потому что они обеспечивали косвенную близость со знаменитыми мужчинами и женщинами, а также потому, что они были написаны с оригинальностью, живостью и силой, равных которым не было ни у одного другого писателя того времени. Аретино обладал стилем, не стремясь к нему. Он смеялся над Бембо, которые шлифовали свои строфы до совершенной безжизненности; он покончил с гуманистическим идолопоклонством перед латынью, правильностью и изяществом. Притворяясь невеждой в литературе, он чувствовал себя свободным от судорожных образцов; он принял в своем сочинении одно непреложное правило: излагать спонтанно, прямым и простым языком свой жизненный опыт и критику, а также потребности своего гардероба и кладовой. Среди горы лицемерного мусора этих писем можно найти несколько бриллиантов: нежные послания к любимой больной блуднице, похотливые рассказы о своей домашней истории, закат, описанный в письме к Тициану почти так же блестяще, как Тициан или Тернер могли бы его нарисовать, и письмо к Микеланджело, предлагающее для «Страшного суда» дизайн, гораздо более подходящий, чем тот, который использовал художник.