Текст книги "Возрождение (ЛП)"

Автор книги: Уильям Дюрант

В 1351 году Петрарка вернулся в Авиньон. Вероятно, в Воклюзе он написал красивое эссе «De vita solitaria», восхваляя одиночество, которое он мог переносить как целебное лекарство, но не как поддерживающую пищу. Вскоре после возвращения в Авиньон он обрушился на медицинское братство, увещевая папу Климента VI, у которого ухудшилось здоровье, остерегаться предписаний врачей. «Я всегда умолял своих друзей и приказывал своим слугам никогда не позволять этим врачам пробовать на моем теле какие-либо уловки, но всегда поступать прямо противоположно тому, что они советуют».49 В 1355 году, разгневанный каким-то терапевтическим фиаско, он сочинил неистовую инвективу против врача. Не лучше он относился и к юристам, «которые проводят все свое время в спорах…. по пустяковым вопросам. Выслушайте мой приговор всей их своре. Их слава умрет вместе с их плотью, и одной могилы будет достаточно для их имен и их костей».50 Чтобы окончательно отвратить от Авиньона, папа Иннокентий VI предложил отлучить Петрарку от церкви как некроманта на том основании, что поэт был учеником Вергилия. Кардинал Талейран пришел на помощь Петрарке, но от воздуха святого невежества, которым теперь благоухал Авиньон, лауреата тошнило. Он навестил своего брата-монаха Герардо, написал тоскливый трактат De otio reliogiosorum («О досуге монахов») и стал подумывать о том, чтобы уйти в монастырь. Но когда ему пришло приглашение стать дворцовым гостем диктатора Милана (1353), он принял его с готовностью, которая шокировала его друзей-республиканцев.

Правящая семья в Милане носила фамилию Висконти, поскольку часто занимала должность вицекомитов, или архиепископских судей. В 1311 году император Генрих VII назначил Маттео Висконти своим викарием в Милане, который, как и большинство городов на севере Италии, слабо признавал себя частью Священной Римской империи. Хотя Маттео совершал серьезные промахи, он управлял так умело, что его потомки удерживали власть в Милане до 1447 года. Они были редко щепетильны, часто жестоки, иногда экстравагантны, но никогда не глупы. Они облагали народ огромными налогами для проведения многочисленных кампаний, в результате которых под их властью оказалась большая часть северо-западной Италии, но их умение находить компетентных администраторов и генералов приносило победы их оружию и процветание Милану. К шерстяным производствам города они добавили шелковую промышленность; они умножили каналы, которые расширили торговлю города; они дали жизни и имуществу безопасность, которая заставила их подданных забыть о свободе. Под их тиранией Милан стал одним из богатейших городов Европы; его дворцы, облицованные мрамором, выстроились вдоль проспектов, вымощенных камнем. С Джованни Висконти, красивым, неутомимым, безжалостным или щедрым по необходимости или прихоти, Милан достиг своего зенита; Лоди, Парма, Крема, Пьяченца, Брешия, Бергамо, Новара, Комо, Верчелли, Алессандрия, Тортона, Понтремоли, Асти, Болонья признали его власть; А когда авиньонские папы оспорили его притязания на Болонью и наложили на него отлучение, он храбро и подкупающе сражался с Климентом VI и с помощью 200 000 флоринов завоевал Болонью, отпущение грехов и мир (1352). За свои преступления он расплатился подагрой и украсил свой деспотизм покровительством поэзии, учености и искусства. Когда Петрарка, прибыв к его двору, спросил, какие обязанности его ожидают, Джованни красиво ответил: «Только ваше присутствие, которое украсит и меня, и мое правление».51

Восемь лет Петрарка провел при дворе Висконти в Павии или Милане. Во время этого комфортного подчинения он сочинил на итальянском языке terza rima цикл стихотворений, которые назвал Trionfi: торжество желания над человеком, целомудрия над желанием, смерти над целомудрием, славы над смертью, времени над славой, вечности над временем. Здесь он воспел последнее слово Лауры; он просил прощения за чувственность своей любви, беседовал с ее целомудренным призраком и мечтал соединиться с ней в раю – ее муж, очевидно, ушел куда-то еще. Эти стихи, бросающие вызов сравнению с Данте, представляют собой триумф тщеславия над искусством.

Джованни Висконти, умирая в 1354 году, завещал свое государство трем племянникам. Маттео II был чувственным некомпетентным человеком и был по-братски убит за честь дома (1355). Бернабо управлял частью герцогства из Милана, Галеаццо II – оставшейся частью из Павии. Галеаццо II был способным правителем, носил свои золотые волосы в локонах и выдавал своих детей замуж за королевских особ. Когда его дочь Виоланта вышла замуж за герцога Кларенса, сына английского короля Эдуарда III, Галеаццо одарил невесту 200 000 золотых флоринов (5 000 000 долларов), а двумстам английским сопровождающим жениха сделал такие подарки, которые затмили щедрость самых богатых современных королей; остатки свадебного банкета, как нас уверяют, могли бы прокормить десять тысяч человек. Так богата была Италия эпохи треченто в то время, когда Англия разорялась, а Франция истекала кровью в Столетней войне.

В 1354 году герцог Джованни Висконти отправил Петрарку в Венецию для переговоров о мире между Венецией и Генуей.

«Вы видите в Генуе, – писал поэт, – город, в котором правят, сидящий на грубых склонах холмов, превосходный в стенах и людях».52 Купеческая жажда наживы и тяга моряка к морю проложили пути генуэзской торговли через Средиземное море в Тунис, Родос, Акко и Тир, на Самос, Лесбос и в Константинополь, через Черное море в Крым и Трапезунд, через Гибралтар и Атлантику в Руан и Брюгге. К 1340 году эти предприимчивые бизнесмены разработали бухгалтерскую книгу с двойной записью, а к 1370 году – морское страхование;53 Они занимали деньги у частных инвесторов под семь-десять процентов, в то время как в большинстве итальянских городов ставка колебалась от двенадцати до тридцати. В течение долгого времени плоды торговли делились, но не полюбовно, между несколькими богатыми семьями – Дориа, Спинола, Гримальди, Фиески. В 1339 году Симоне Бокканера возглавил успешную революцию моряков и других рабочих и стал первым из череды дожей, правивших Генуей до 1797 года; Верди посвятил ему оперу. Победители, в свою очередь, разделились на враждебные семейные группы и разорили город дорогостоящими распрями, в то время как великий соперник Генуи, Венеция, процветала благодаря порядку и единству.

Рядом с Миланом Венеция была самым богатым и сильным государством Италии и без исключения самым умелым правителем. Ее ремесленники славились изяществом своих изделий, в основном предназначенных для торговли предметами роскоши. В его огромном арсенале работало 16 000 человек, 36 000 моряков обслуживали 3300 военных и торговых судов, а на галерах веслами управляли свободные люди, а не рабы, как в XVI веке. Венецианские купцы заполонили все рынки от Иерусалима до Антверпена; они беспристрастно торговали с христианами и магометанами, а папские отлучения сыпались на них со всей силой росы на земле. Петрарка, проехавший от Неаполя до Фландрии в своей «любви и рвении увидеть многое», восхищался судоходством, которое он видел в венецианских лагунах:

Я вижу корабли… размером с мой особняк, их мачты выше его башен. Они подобны горам, плывущим по водам. Они идут навстречу неисчислимым опасностям во всех уголках земного шара. Они везут вино в Англию, мед в Россию, шафран, масло и лен в Ассирию, Армению, Персию и Арабию, древесину в Египет и Грецию. Они возвращаются тяжело нагруженные всевозможными товарами, которые отправляются во все части света.54

Эта бурная торговля финансировалась за счет частных средств, собранных и вложенных ростовщиками, которые в XIV веке стали называться банкирами, bancherii, от banco или скамьи, на которой они сидели перед своими обменными столами. Основными денежными единицами были лира (сокращение от libra – фунт) и дукат (от duca – герцог, дож), золотая монета весом 3560 граммов. Эта монета и флорентийский флорин были самыми стабильными и наиболее почитаемыми валютами в христианстве.*

Жизнь здесь была почти такой же веселой, как в Неаполе времен юности Боккаччо. Венецианцы отмечали свои праздники и победы величественными церемониями, украшали резьбой и раскраской свои прогулочные суда и военных людей, драпировали свою плоть восточными шелками, украшали свои столы венецианским стеклом и создавали много музыки на своих водах и в своих домах. В 1365 году дож Лоренцо Чельси, сопровождаемый Петраркой, руководил конкурсом среди лучших музыкантов Италии; под различные аккомпанементы распевались стихи, пели большие хоры, а первый приз был присужден Франческо Ландино из Флоренции, слепому сочинителю баллад и мадригалов. Лоренцо Венециано и другие художники переходили от средневековой строгости к изяществу Ренессанса во фресках и полиптихах, уже предвещавших красочность венецианской живописи. Дома, дворцы и церкви поднимались, как кораллы из моря. В Венеции не было ни замков, ни укрепленных жилищ, ни массивных запретных стен, ведь здесь частная вражда быстро подчинялась общественному праву, и, кроме того, почти каждый особняк имел естественный ров. Архитектурный дизайн по-прежнему оставался готическим, но легким и изящным, каким северная готика быть не смела. В этот период была построена величественная церковь Санта-Мария Глориоза деи Фрари; собор Святого Марка продолжал время от времени украшать свое стареющее лицо молодыми скульптурными, мозаичными и арабесковыми украшениями и накладывал готические огивы на некоторые круглые арки старой византийской формы. Хотя площадь Сан-Марко еще не получила своего полного архитектурного окружения, Петрарка сомневался, «есть ли ей равная в пределах мира».55

Вся эта красота, трепещущая в отражении Гранд-канала, вся эта монолитная структура экономики и управления, управляющая империей Адриатики и Эгейского моря с архимедова осколка земли, встретила смертельный вызов в 1378 году, когда старая вражда с Генуей достигла своего пика. Лучано Дориа привел генуэзскую армаду к Поле, нашел основной венецианский флот ослабленным эпидемией среди моряков и одержал ошеломляющую победу, захватив пятнадцать галер и почти две тысячи человек. Лучано погиб в битве, но его брат Амброджио, сменивший его на посту адмирала, взял город Кьоджиа на узком мысе в пятнадцати милях к югу от Венеции, заключил союз с Падуей, блокировал все венецианское судоходство и приготовился, используя генуэзских моряков и падуанских наемников, вторгнуться в саму Венецию. Гордый город, казавшийся беззащитным, попросил условий; они были настолько дерзкими и суровыми, что Большой совет решил сражаться за каждый фут воды в лагунах. Богачи ссыпали в государственную казну свои спрятанные богатства; народ трудился день и ночь, чтобы построить новый флот; вокруг островов возвели плавучие крепости, оснащенные пушками, впервые появившимися в Италии (1379). Но генуэзцы и падуанцы, уже блокировавшие Венецию с моря, растянули кордон войск на подступах к ней по суше и перекрыли доступ продовольствия в город. Пока часть населения голодала, Витторе Пизани готовил рекрутов для нового флота. В декабре 1379 года Пизани и дож Андреа Контарини повели восстановленный флот – тридцать четыре галеры, шестьдесят больших судов, четыреста малых лодок – на осаду генуэзцев и их кораблей в Кьоджии. Генуэзский флот был слишком мал, чтобы противостоять новому венецианскому флоту; венецианские пушки выстрелили в генуэзские корабли, крепости и казармы камнями весом в 150 фунтов, убив, в том числе, генуэзского адмирала Пьетро Дориа. Умирая от голода, генуэзцы попросили разрешения эвакуировать из Кьоджи женщин и детей; венецианцы согласились, но когда генуэзцы предложили уступить, если их флоту будет позволено уйти, Венеция потребовала безоговорочной капитуляции. Шесть месяцев продолжалась осада Кьоджи; наконец, ослабленные болезнями и смертью, генуэзцы сдались, и Венеция обошлась с ними гуманно. Когда Амадей VI, граф Савойский, предложил посредничество, измученные соперники согласились; они пошли на взаимные уступки, обменялись пленными и смирились с миром (1381).

Петрарка, перепробовав все города и всех хозяев, в 1361 году поселился в Венеции и прожил там семь лет. Он привез с собой библиотеку, в которой были почти все латинские классики, кроме Лукреция. В красноречивом письме он завещал драгоценную коллекцию Венеции, но оставил ее в своем пользовании до самой смерти. В знак признательности венецианское правительство выделило ему дворец Молина, обставленный для его удобства. Однако Петрарка взял свои книги с собой в дальнейшие странствия; после его смерти они попали в руки его последнего хозяина, Франческо I да Каррара, врага Венеции; некоторые хранились в Падуе, большинство было продано или разошлось другим способом.

Вероятно, именно в Венеции он написал сочинение De officio et virtutibus imperatoris («О долге и добродетелях императора») и длинный цикл диалогов De remediis utriusque fortunae («Средства от удачи и плохой, и хорошей»). Он советует быть скромным в процветании и мужественным в невзгодах; предостерегает от привязки своего счастья к земным победам или благам; учит, как переносить зубную боль, ожирение, потерю жены, колебания славы. Все это хорошие советы, но все они есть у Сенеки. Примерно в это же время он написал свой величайший прозаический труд «De viris illustribus» – тридцать одну биографию римских знаменитостей от Ромула до Цезаря; 350 страниц формата octavo, посвященных Цезарю, составили самую подробную жизнь этого государственного деятеля до XIX века.

В 1368 году Петрарка уехал из Венеции в Павию, надеясь заключить там мир между Галеаццо II Висконти и папой Урбаном V, но узнал, что красноречие без оружия не находит ушей среди дипломатов. В 1370 году он принял приглашение Франческо I да Каррара во второй раз пожить в Падуе в качестве королевского гостя. Но его стареющие нервы не выдержали городской суеты, и вскоре он удалился на скромную виллу в Аркуа, на Эуганских холмах, в двенадцати милях к юго-западу от Падуи. Там он провел оставшиеся четыре года своей жизни. Он собрал и отредактировал свои письма для посмертной публикации, а также написал очаровательную миниатюрную автобиографию «Epistola ad posteros» (1371). И снова он поддался древней слабости философа – указывать государственным деятелям, как управлять государствами. В книге «De republica optime administranda» (1372) он советует повелителю Падуи «быть не господином, а отцом своих подданных и любить их как своих детей»; осушать болота, обеспечивать продовольствие, содержать церкви, поддерживать больных и беспомощных, оказывать защиту и покровительство литераторам, от пера которых зависит вся слава. Затем он взялся за «Декамерон» и перевел историю Гризельды на латынь, чтобы завоевать для нее европейскую аудиторию.

Сейчас Боккаччо сожалел о том, что вообще написал «Декамерон» или чувственные поэмы своей юности. В 1361 году умирающий монах прислал ему послание, в котором упрекал его в порочной жизни и веселых сказках и пророчил ему, в случае если он не исправится, скорую смерть и вечные муки в аду. Боккаччо никогда не был прилежным мыслителем; он принимал заблуждения своего времени, связанные с составлением гороскопов и предсказанием будущего через сны; он верил во множество демонов и считал, что Эней действительно посетил Аид.56 Теперь он обратился к ортодоксии, задумал продать свои книги и стать монахом. Петрарка, узнав об этом, убеждал его выбрать средний путь: перейти от сочинения любовных итальянских стихов и новелл к серьезному изучению латинских и греческих классиков. Боккаччо принял совет своего «почтенного господина» и стал первым греческим гуманистом в Западной Европе.

Подстрекаемый Петраркой, он собирал классические рукописи; спас книги XI–XVI «Анналов» и I–V «Истории» Тацита от забвения в заброшенной библиотеке Монте-Кассино; восстановил тексты Марциала и Авзония и сумел подарить Гомера западному миру. Некоторые ученые в Эпоху веры продолжали знать греческий язык, но во времена Боккаччо греческий почти полностью исчез из поля зрения Запада, за исключением полугреческой Южной Италии. В 1342 году Петрарка начал изучать греческий язык у калабрийского монаха Варлаама. Когда освободилась епископская кафедра в Калабрии, Петрарка успешно рекомендовал Варлаама на нее; монах ушел, а Петрарка забросил греческий за неимением учителя, грамматики или лексикона; таких книг тогда не было ни на латыни, ни на итальянском. В 1359 году Боккаччо встретил в Милане одного из учеников Варлаама, Леона Пилатуса. Он пригласил его во Флоренцию и убедил университет, который был основан одиннадцатью годами ранее, основать кафедру греческого языка для Пилатуса. Петрарка помог выплатить ему жалованье, послал копии «Илиады» и «Одиссеи» Боккаччо и поручил Пилату перевести их на латынь. Работа часто задерживалась, и Петрарка втянулся в хлопотную переписку; он жаловался, что письма Пилата еще длиннее и грязнее, чем его борода;57 Только благодаря увещеваниям Боккаччо и его содействию Пилату удалось довести дело до конца. Эта неточная и прозаическая версия была единственным латинским переводом Гомера, известным Европе в XIV веке.

Тем временем Пилатус обучил Боккаччо греческому языку в достаточной степени, чтобы тот мог читать греческую классику с трудом. Боккаччо признавался, что понимает тексты лишь частично, но описывал то, что понимал, как необыкновенно прекрасное. Вдохновленный этими книгами и Петраркой, он посвятил почти всю свою оставшуюся литературную деятельность пропаганде в латинской Европе знаний о греческой литературе, мифологии и истории. В серии кратких биографий De casibus virorum illustrium («О судьбах знаменитых людей») он проследил путь от Адама до короля Франции Иоанна; в De claris mulieribus он рассказал истории знаменитых женщин от Евы до королевы Неаполя Джоанны I; в De montibus, silvis, fontibus и т. д. он описал в алфавитном порядке горы, леса, источники, реки и озера, названные в греческой литературе; а в De genealogiis deorum он составил справочник по классической мифологии. Он настолько глубоко погрузился в свой предмет, что говорил о христианском Боге как о Юве, о Сатане как о Плутоне, о Венере и Марсе так, словно они были такими же реальными, как Мария и Христос. Сейчас эти книги кажутся невыносимо скучными, написанными на плохой латыни и со средней ученостью; но в свое время они были ценными пособиями для изучающих Грецию и сыграли важную роль в становлении Ренессанса.

Так Боккаччо перешел от эскапад молодости к достоинству старости. Флоренция то и дело использовала его в качестве дипломата, отправляя с миссиями в Форли, Авиньон, Равенну и Венецию. В шестьдесят лет он был физически слаб, страдал от сухого струпья и «большего количества недугов, чем я знаю, как перечислить».58 Он жил в пригороде Чертальдо в горькой нищете. Возможно, именно для того, чтобы помочь ему материально, друзья в 1373 году убедили флорентийского синьора создать кафедру Дантеска и заплатить Боккаччо сто флоринов ($2500), чтобы он прочитал курс лекций о Данте в Бадии. Его здоровье подорвалось еще до завершения курса, и он, примирившись со смертью, отправился в Чертальдо.

Петрарка писал: «Я желаю, чтобы смерть застала меня готовым и пишущим, или, если угодно Христу, молящимся и плачущим».59 В день своего семидесятилетия, 20 июля 1374 года, он был найден склонившимся над книгой, по-видимому, спящим, но на самом деле мертвым. В своем завещании он оставил пятьдесят флоринов на покупку мантии для Боккаччо в качестве защиты от холода во время долгих зимних ночей. 21 декабря 1375 года Боккаччо тоже умер, в возрасте шестидесяти одного года. Пятьдесят лет Италия будет лежать под паром, пока не взойдут семена, посаженные этими людьми.

Мы следовали за Петраркой и Боккаччо по Италии. Но политически Италии не существовало; были только города-государства, осколки, свободные от ненависти и войны. Пиза уничтожила своего торгового конкурента Амальфи; Милан уничтожил Пьяченцу; Генуя и Флоренция уничтожили Пизу; Венеция уничтожила Геную; и половина Европы присоединится к большей части Италии, чтобы уничтожить Венецию. Крах центральной власти во время нашествий варваров, «готская война» VI века, лангобардско-византийская дихотомия на полуострове, упадок римских дорог, соперничество лангобардов и пап, конфликт папства и империи, папский страх, что одна светская власть, властвующая от Альп до Сицилии, сделает папу пленником, подчинив духовного главу Европы политическому лидеру государства: все это привело к разъединению Италии. Партизаны папы и партизаны императора не только разделили Италию, они раскололи почти каждый город на гвельфов и гибеллинов; и даже когда эти распри утихли, старые ярлыки были использованы новыми соперниками, и лава ненависти потекла по всем направлениям жизни. Если гибеллины носили перья на одной стороне шляпы, то гвельфы – на другой; если гибеллины резали фрукты крест-накрест, то гвельфы – прямо; если гибеллины носили белые розы, то гвельфы – красные. В Креме гибеллины Милана сорвали статую Христа с церковного алтаря и сожгли ее, потому что ее лицо было повернуто в сторону, которая считалась гвельфской; в гибеллинском Бергамо несколько калабрийцев были убиты своими хозяевами, которые по их манере есть чеснок узнали, что они гвельфы.60 Робкая слабость отдельных людей, незащищенность групп и мания превосходства порождали постоянный страх, подозрительность, неприязнь и презрение к непохожим, чужим и странным.

Из этих препятствий на пути к единству возник итальянский город-государство. Люди мыслили категориями своего города, и лишь немногие философы, такие как Макиавелли, или поэты, такие как Петрарка, могли думать об Италии в целом; даже в XVI веке Челлини называл флорентийцев «людьми нашей нации», а Флоренцию – «моим отечеством». Петрарка, освобожденный заграничным пребыванием от чисто местного патриотизма, оплакивал мелкие войны и раздоры в своей родной стране и в красноречивой оде «Италия миа!» просил князей Италии дать ей единство и мир.

 
О моя родная Италия! Хоть слова и тщетны.
Смертельные раны, которые нужно закрыть
Неисчислимые пятна на твоей груди.
Пусть она успокоит мою боль.
Чтобы петь о бедах Тибра.
И Арно, как на печальном берегу По.
В печали я брожу, и числа мои льются….
Не на эту ли землю впервые ступила моя нога?
И здесь, в колыбельном покое
Разве я не была нежной и ласковой?
О, разве это не моя страна, столь любимая
По всем родственным связям.
В чьей земле лежат мои родители?
О, эта нежная мысль
Ваши жестокие сердца сжалились,
Посмотрите на горе людей,
Кто из вас, Боже, ожидает облегчения?
И если вы отступите,
Добродетель пробудит ее в сражающемся могуществе,
Против слепой ярости,
И долго не будет сомнений в неравном бою.
Нет, нет! Древнее пламя
Еще не угасло то, что возвеличило итальянское имя!
 

Петрарка мечтал, что Риенцо сделает Италию единой; когда этот пузырь лопнул, он, подобно Данте, обратился к главе Священной Римской империи, теоретически светскому наследнику всех временных полномочий языческой Римской империи на Западе. Вскоре после отставки Риенцо (1347) Петрарка обратился с волнующим посланием к Карлу IV, королю Богемии и, как «король римлян», наследнику императорского престола. Пусть король прибудет в Рим и коронуется императором, – умолял поэт; пусть он сделает Рим, а не Прагу своей столицей; пусть восстановит единство, порядок и мир в «саду империи» – Италии.61 Когда Карл пересек Альпы в 1354 году, он пригласил Петрарку встретиться с ним в Мантуе и вежливо выслушал призывы, повторяющие бесстрастные мольбы Данте, обращенные к деду Карла Генриху VII. Но Карл, не имея достаточной силы, чтобы покорить всех деспотов Ломбардии и всех жителей Флоренции и Венеции, поспешил в Рим, короновался папским префектом за неимением папы, а затем поспешил обратно в Богемию, по дороге усердно продавая императорские викариатства. Два года спустя Петрарка отправился к нему в Прагу в качестве миланского посла, но без каких-либо значительных результатов для Италии.

Возможно, не было бы никакого Ренессанса, если бы Петрарка добился своего. Раздробленность Италии благоприятствовала Ренессансу. Крупные государства способствуют скорее порядку и власти, чем свободе и искусству. Торговое соперничество итальянских городов положило начало и завершило работу крестовых походов по развитию экономики и богатства Италии. Разнообразие политических центров умножало межгородские распри, но эти скромные конфликты никогда не сравнялись по количеству смертей и разрушений со Столетней войной во Франции. Местная независимость ослабила способность Италии защищаться от иностранного вторжения, но породила благородное соперничество городов и князей в культурном покровительстве, в стремлении преуспеть в архитектуре, скульптуре, живописи, образовании, учености, поэзии. В Италии эпохи Возрождения, как и в Германии Гете, было много Парижей.

Не стоит преувеличивать, чтобы понять, насколько Петрарка и Боккаччо подготовили Ренессанс. Оба они все еще были заложены в средневековые идеи. Великий сказочник в пылкой юности смеялся над клерикальной безнравственностью и реликвиями, но так же поступали миллионы средневековых мужчин и женщин; и он стал еще более ортодоксальным и средневековым в те самые годы, когда изучал греческий язык. Петрарка правильно и пророчески описал себя как стоящего между двумя эпохами.62 Он принимал догматы Церкви, хотя и поносил авиньонскую мораль; он с неспокойной совестью любил классиков в конце эпохи веры, как любил их Иероним в ее начале; он написал прекрасные средневековые эссе о презрении к светскому миру и о святом покое религиозной жизни. Тем не менее, он был более верен классике, чем Лавру; он искал и бережно хранил древние рукописи и вдохновлял других делать то же самое; он обогнал почти всех средневековых авторов, кроме Августина, чтобы восстановить преемственность с латинской литературой; он формировал свою манеру и стиль на основе Вергилия и Цицерона; и он больше думал о славе своего имени, чем о бессмертии своей души. Его стихи способствовали столетию искусственного сонетизирования в Италии, но они помогли сформировать сонеты Шекспира. Его пылкий дух передался Пико, его отточенная форма – Полициану; его письма и эссе перекинули мост классической урбанистичности и изящества между Сенекой и Монтенем; его примирение античности и христианства созрело в папах Николае V и Льве X. В этих отношениях он действительно был отцом Возрождения.

Но и в этом случае было бы ошибкой переоценивать вклад античности в этот итальянский апогей. Это была скорее реализация, чем революция, и средневековое созревание сыграло гораздо большую роль, чем восстановление классических рукописей и искусства. Многие средневековые ученые знали и любили языческую классику; именно монахи сохранили ее; именно клирики в XII и XIII веках переводили и редактировали ее. Великие университеты с 1100 года передавали молодежи Европы определенную часть умственного и нравственного наследия расы. Развитие критической философии в Эригене и Абеляре, введение Аристотеля и Аверроэса в университетские программы, смелое предложение Аквинского доказать почти все христианские догмы с помощью разума, за которым так скоро последовало признание Дунса Скотуса, что большинство этих доктрин не поддаются разуму, возвели и разрушили интеллектуальную конструкцию схоластики и оставили образованного христианина свободным для попыток нового синтеза языческой философии и средневековой теологии с жизненным опытом. Освобождение городов от феодальных препон, расширение торговли, распространение денежного хозяйства – все это предшествовало рождению Петрарки. Рожер Сицилийский и Фридрих II, не говоря уже о мусульманских халифах и султанах, научили правителей придавать блеск власти, покровительствуя искусству и поэзии, науке и философии. Средневековые мужчины и женщины, несмотря на потустороннее меньшинство, сохранили естественную человеческую тягу к простым и чувственным удовольствиям жизни. Люди, которые задумывали, строили и высекали соборы, обладали собственным чувством красоты, а также возвышенностью мысли и формы, которую никогда не превзойти.

Поэтому ко времени смерти Петрарки все основы Ренессанса уже были заложены. Удивительный рост и оживление итальянской торговли и промышленности собрали богатство, которое финансировало движение, а переход от сельского покоя и застоя к городскому оживлению и стимулу породил настроение, которое питало его. Политическая основа была подготовлена свободой и соперничеством городов, свержением праздной аристократии, возвышением образованных князей и энергичной буржуазии. Литературная основа была заложена в совершенствовании простонародных языков и в рвении к восстановлению и изучению классики Греции и Рима. Были заложены этические основы: растущее богатство разрушало старые моральные ограничения; контакты с исламом в торговле и крестовых походах способствовали новой терпимости к доктринальным и моральным отклонениям от традиционных верований и путей; открытие заново языческого мира, относительно свободного в мыслях и поведении, способствовало подрыву средневековых догм и морали; интерес к будущей жизни уступил место светским, человеческим, земным заботам. Эстетическое развитие продолжалось; средневековые гимны, романтические циклы, песни трубадуров, сонеты Данте и его итальянских предшественников, скульптурная гармония и форма «Божественной комедии» оставили литературное наследие; классические образцы передали утонченность вкуса и мысли, лоск и вежливость речи и стиля Петрарке, который завещал их международной династии городских гениев от Эразма до Анатоля Франса. А революция в искусстве началась, когда Джотто отказался от мистической строгости византийских мозаик, чтобы изучать мужчин и женщин в реальном течении и естественной грации их жизни.

В Италии все дороги вели к Ренессансу.