Текст книги "Возрождение (ЛП)"

Автор книги: Уильям Дюрант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 73 страниц)

Его миссии в Германию не увенчались успехом, отчасти потому, что усилия Пия II по реформированию Церкви были расстроены, а отчасти потому, что новая попытка взимать десятину для крестового похода возродила трансальпийскую антипатию к Риму. В начале своего понтификата Пий назначил комитет высших прелатов для разработки программы реформ. Он принял план, представленный Николаем Кузским, и воплотил его в папской булле. Но он обнаружил, что в Риме никто не хочет реформ; почти каждый второй сановник извлекал выгоду из тех или иных вековых злоупотреблений; апатия и пассивное сопротивление победили Пия; тем временем трудности с Германией, Богемией и Францией истощили его энергию, а задуманный им крестовый поход поглотил его преданность и взывал о средствах. Ему приходилось довольствоваться порицанием кардиналов за развратную жизнь и спорадическими улучшениями монастырской дисциплины. В 1463 году он обратился к кардиналам с последним воззванием:

Говорят, что мы живем ради удовольствий, накапливаем богатства, ведем себя высокомерно, ездим на тучных мулах и красивых телятах, волочим за собой бахрому плащей и показываем круглые пухлые лица под красной шапкой и белым капюшоном, держим гончих для погони, тратим много на актеров и паразитов и ничего на защиту Веры. И в их словах есть доля правды: многие из кардиналов и других чиновников нашего двора действительно ведут подобный образ жизни. Если признаться честно, роскошь и помпезность при нашем дворе слишком велики. И потому мы так ненавистны народу, что он не слушает нас, даже когда мы говорим то, что справедливо и разумно. Как вы думаете, что нужно делать при таком позорном положении вещей?… Мы должны узнать, какими средствами наши предшественники завоевали авторитет и уважение Церкви….. Мы должны поддерживать этот авторитет теми же средствами. Воздержание, целомудрие, невинность, ревность по Вере… презрение к земле, желание мученичества возвысили Римскую Церковь и сделали ее госпожой мира».36

Папе, который, как Эней Сильвий, был неизменно успешен как дипломат, пришлось терпеть одну неудачу за другой в отношениях с европейскими державами. Людовик XI подарил ему краткий триумф, отменив Прагматическую санкцию Буржа, но когда Пий отказался помочь Анжуйскому дому в его планах по захвату Неаполя, Людовик фактически отменил свою отмену. В Богемии продолжалось восстание, начатое Иоанном Гусом; Реформация началась там за столетие до Лютера, и новый король Георг Подебрад оказывал ей мощную поддержку. Немецкая иерархия продолжала объединяться с немецкими князьями, сопротивляясь сбору десятины, и возобновила старые призывы к созыву Всеобщего собора, который должен был реформировать Церковь и судить папу. В ответ Пий издал (1460) буллу Execrabilis, которая осуждала и запрещала любые попытки созвать генеральный собор без папской инициативы и согласия; если, по его мнению, такой собор мог быть созван в любое время противниками папской политики, папская юрисдикция постоянно находилась бы под угрозой, а церковная дисциплина была бы парализована.

Эти споры сковывали усилия папы по объединению Европы против турок. В самый день своей коронации он выразил свой ужас по поводу продвижения мусульман вдоль Дуная к Вене и через Балканы в Боснию. Греция, Эпир, Македония, Сербия, Босния пали перед врагами христианства; кто может сказать, когда они перепрыгнут через Адриатику в Италию? Через месяц после коронации Пий обратился ко всем христианским князьям с предложением присоединиться к нему на большом конгрессе в Мантуе и разработать планы по спасению восточного христианства от османского натиска.

Сам он прибыл туда 27 мая 1459 года. Его, облаченного в самые роскошные одеяния, соответствующие его должности, пронесли по городу на подножке, которую держали дворяне и вассалы церкви. Он обратился к огромным толпам в одной из самых трогательных ораций за всю свою карьеру. Но ни один король или князь не приехал из-за Альп, и никто не прислал представителей с полномочиями обязать свое государство к войне; национализм, который должен был привести к Реформации, был уже достаточно силен, чтобы сделать папство беспомощным просителем перед тронами королей. Кардиналы убеждали папу вернуться в Рим; им не нравилась мысль отдать десятину своих доходов на крестовый поход; некоторые ушли в свои удовольствия; некоторые спрашивали Пия в лицо, желает ли он, чтобы они умерли от лихорадки в летней жаре Мантуи? Понтифик терпеливо ждал императора, но Фридрих III, вместо того чтобы прийти на помощь человеку, который в прошлом хорошо ему служил, объявил войну Венгрии, пытаясь присоединить к своему королевству тот самый народ, который наиболее активно готовился к сопротивлению туркам. Франция снова поставила свое сотрудничество в зависимость от папской поддержки французской кампании против Неаполя. Венеция сдерживалась, опасаясь, что ее оставшиеся владения в Эгейском море станут первой жертвой в войне христианской Европы против османов. Наконец, в августе пришло посольство от герцога Бургундского Филиппа Доброго; в сентябре появился Франческо Сфорца; другие итальянские князья последовали его примеру, и 26-го числа конгресс провел свое первое заседание, через четыре месяца после прибытия папы. Еще четыре месяца прошли в спорах; наконец, согласившись на раздел турецкой и бывшей византийской территории в Европе между державами-победительницами, Пий склонил Бургундию и Италию к своему плану священной войны. Все миряне-христиане должны были вносить на это дело тридцатую часть своего дохода, все евреи – двадцатую, все духовенство – десятую. Папа вернулся в Рим почти в полном изнеможении; но он отдал приказ о строительстве папского флота и приготовился, несмотря на подагру, кашель и камни, сам возглавить крестовый поход.

И все же его натура не терпела войны, и он мечтал о мирной победе. Возможно, воодушевленный слухами о том, что Мухаммед II, рожденный от матери-христианки, втайне склонялся к христианству, Пий обратился к султану (1461) с искренним призывом принять Евангелие Христа. Никогда еще он не был столь красноречив.

Если бы вы приняли христианство, на земле не нашлось бы князя, который превзошел бы вас в славе или сравнялся бы с вами в могуществе. Мы признали бы вас императором греков и Востока; и то, что вы сейчас захватили насилием и удерживаете несправедливостью, стало бы вашим законным владением….. О, каким полным был бы мир! Золотой век Августа, воспетый поэтами, вернулся бы. Если бы вы присоединились к нам, весь Восток вскоре обратился бы ко Христу. Одна воля может дать мир всему миру, и эта воля – ваша!37

Магомет ничего не ответил; каким бы ни было его богословие, он знал, что его последняя защита от западного оружия заключается не в обещаниях Папы, а в религиозном пылу его народа. Пий более реалистично подошел к вопросу сбора церковной десятины. В 1462 году его ждал счастливый случай, когда в папской земле в Тольфе на западе Лациума были обнаружены богатые залежи квасцов; несколько тысяч человек приступили к добыче вещества, столь ценимого красильщиками; вскоре рудники стали приносить Святому престолу 100 000 флоринов в год. Пий объявил, что это открытие было чудом, божественным вкладом в турецкую войну.38 Папские земли теперь были самым богатым государством в Италии, второе место занимала Венеция, третье – Неаполь, затем Милан, Флоренция, Модена, Сиена, Мантуя.39

Венеция, видя решительный настрой Папы, ускорила свои приготовления. Другие державы сдерживались или предлагали лишь символическую помощь; сбор налогов для крестового похода почти везде встречал грозное сопротивление. Франческо Сфорца прохладно относился к этому предприятию, поскольку оно обещало укрепить Венецию, выкупив ее потерянные владения и торговлю. Генуя, заложившая восемь трирем, удержала их. Герцог Бургундский убеждал Папу подождать более благоприятного дня. Но Пий объявил, что отправится в Анкону, ожидая там объединения новых папского и венецианского флотов, переправится с ними в Рагузу, присоединится к Скандербегу Боснийскому и Матьяшу Корвину Венгерскому и лично возглавит наступление на турок. Почти все кардиналы протестовали: им не хотелось идти через Балканы; они предупреждали Папу, что Босния кишит еретиками и чумой. Больной понтифик все же принял крест крестоносца, попрощался с Римом, не надеясь увидеть его снова, и отплыл со своим флотом в Анкону (18 июня 1464 года).

Тем временем армии, которые должны были встретить его, исчезли, словно по восточной магии; войска, обещанные Миланом, не пришли; те, что прислала Флоренция, были так плохо оснащены, что оказались бесполезными; когда Пий достиг Анконы (19 июля), он обнаружил, что большинство крестоносцев, собравшихся там, дезертировали, устав от ожидания и беспокойства за еду. В венецианском флоте при выходе из лагун вспыхнула чума, что привело к задержке на двенадцать дней. Разбитый исчезновением своих армий и непоявлением венецианской армады, Пий томился в Анконе, больной на грани смерти. Наконец флот был замечен; папа отправил свои галеры навстречу им, а себя перенес к окну, из которого мог видеть гавань. Когда объединенный флот появился в поле зрения, он умер (14 августа 1464 года). Венеция отозвала свои корабли, оставшиеся солдаты разбежались, крестовый поход потерпел крах. Блестящий и разносторонний альпинист, жаждавший успеха за успехом, достиг трона престолов, украсил его городской ученостью и христианской доброжелательностью и до дна испил желчь неудач, унижений и поражений; но он искупил ошибки юности преданностью зрелости и посрамил цинизм своих сверстников благородством своей смерти.

V. ПАВЕЛ II: 1464–71

Жизнь великих людей часто напоминает нам о том, что характер человека может формироваться и после его смерти. Если правитель угождает летописцам, они могут вознести его к посмертной святости; если он оскорбляет их, они могут поджарить его труп на вертеле с ядом или поджарить его до темной бесславности в горшке с чернилами. Павел II поссорился с Платиной; Платина написал биографию, от которой зависит большинство оценок Павла, и передал его потомкам как чудовище тщеславия, помпезности и жадности.

В обвинении была доля правды, но не больше, чем можно найти в любой биографии, не приправленной милосердием. Пьетро Барбо, кардинал Сан-Марко, гордился своей красивой внешностью, как и почти все мужчины. Когда его избрали папой, он предложил, вероятно, в шутку, называться Формозусом – красавцем; он позволил себя отговорить и принял титул Павла II. Простой в личной жизни, но знающий гипнотическое воздействие великолепия, он держал роскошный двор и с дорогим гостеприимством принимал своих друзей и гостей. Вступая в избранный им конклав, он, как и другие кардиналы, обязался в случае избрания вести войну с турками, созвать генеральный собор, ограничить число кардиналов двадцатью четырьмя, а число папских родственников среди них – одним, не делать кардиналом никого моложе тридцати лет и советоваться с кардиналами при всех важных назначениях. Избранный Павел отверг эти капитуляции как отменяющие освященные временем традиции и полномочия. Он утешил кардиналов, увеличив их годовой доход до 4000 флоринов (100 000 долларов?). Сам он, выходец из меркантильной семьи, наслаждался надежностью флоринов, дукатов, скуди и драгоценных камней, в луче света которых хранилось целое состояние. Он носил тиару, которая по своей ценности превосходила дворец. Будучи кардиналом, он не давал покоя ювелирам заказами на драгоценности, медали и камеи; их, а также дорогостоящие реликвии классического искусства он собрал в роскошном дворце Сан-Марко, который построил для себя у подножия Капитолия.* При всей своей щедрости он не опускался до симонии, пресекал продажу индульгенций и управлял Римом справедливо, если не сказать милосердно.

Больше всего он запомнился своей ссорой с римскими гуманистами. Некоторые из них были секретарями папы или кардиналов; большинство занимали менее достойные должности аббревиаторов – составителей кратких сообщений или хранителей записей для курии. То ли в целях экономии, то ли чтобы избавить Коллегию аббревиаторов от пятидесяти восьми сиенцев, которых назначил в нее Пий II, Павел распустил всю группу, передал ее работу другим департаментам и оставил около семидесяти гуманистов без работы или на менее прибыльных должностях. Самым красноречивым из этих уволенных гуманистов был Бартоломмео де' Сакки, получивший латинское имя Платина от своего родного города Пьядена близ Кремоны. Он обратился к Папе с просьбой вернуть уволенных на работу; когда Павел отказался, он написал ему письмо с угрозами. Павел арестовал его и четыре месяца держал в Сант-Анджело, закованным в тяжелые цепи. Кардинал Гонзага добился его освобождения, но Платина, по мнению Павла, должен быть начеку.

Лидером гуманистов в Риме был Юлио Помпонио Лето, предположительно, родной сын князя Сансеверино из Салерно. Приехав в Рим в юности, он пристал к Валле в качестве ученика и сменил его на посту профессора латыни в университете. Он настолько увлекся языческой литературой, что жил и творил не в Риме Николая V или Павла II, а в Риме Катонов или Цезарей. Он был первым редактором сельскохозяйственной классики Варро и Колумеллы и неукоснительно следовал их наставлениям в уходе за своим виноградником. Он довольствовался ученой бедностью, половину времени проводил среди исторических руин, плакал над их разорением и запустением, латинизировал свое имя до Pomponius Laetus и ходил на занятия в древнеримской одежде. Едва ли какой-нибудь зал мог вместить толпу, которая собиралась на рассвете, чтобы послушать его лекции; некоторые студенты приходили в полночь, чтобы занять место. Он презирал христианскую религию, осуждал ее проповедников как лицемеров и обучал своих учеников стоической, а не христианской морали. Его дом был музеем римских древностей, местом встреч студентов и преподавателей римской литературы. Около 1460 года он организовал их в Римскую академию, члены которой приняли языческие имена, давали такие имена своим детям при крещении, променяли христианскую веру на религиозное поклонение гению Рима, ставили латинские комедии и отмечали годовщину основания Рима языческими церемониями, в которых действующие лица назывались sacerdotes, а Лаэтус – pontifex maximus. Некоторые энтузиасты мечтали о восстановлении Римской республики.40

В начале 1468 года некий гражданин предъявил папской полиции обвинение в том, что Академия готовит заговор с целью низложения и ареста Папы. Некоторые кардиналы поддержали это обвинение и заверили понтифика, что в Риме ходят слухи, предрекающие его скорую смерть. Павел приказал арестовать Лаэтуса, Платину и других лидеров Академии. Помпоний написал смиренные извинения и признания в ортодоксальности; после должного наказания он был освобожден и возобновил чтение лекций, но с такой тщательностью, что когда он умер (1498), на его похоронах присутствовали сорок епископов. Платина пытали, чтобы получить доказательства заговора; таких доказательств нигде не нашли, но Платина, несмотря на дюжину писем с извинениями, продержали в тюрьме целый год. Павел постановил распустить Академию как гнездо ереси и запретил преподавать языческую литературу в школах Рима. Его преемник разрешил Академии вновь открыться в реформированном виде и передал раскаявшемуся Платине руководство Ватиканской библиотекой. Там Платина нашел материалы для своих графических и изящных биографий пап (In vitas summorum pontificum); и когда он пришел к Павлу II, он отомстил. Его обвинение с большей справедливостью можно было бы отнести к Сиксту IV.

VI. СИКСТ IV: 1471–84

Из восемнадцати кардиналов, собравшихся для выбора нового понтифика, пятнадцать были итальянцами, Родриго Борджиа – испанцем, д'Эстутевиль – французом, Бессарион – греком. Один из участников позже описал избрание кардинала Франческо делла Ровере как результат «интриг и подкупа» (ex artibus et corruptelis).41 но, похоже, это означало лишь то, что различные должности были обещаны разным кардиналам за их голоса. Новый папа иллюстрировал восхитительное равенство возможностей (среди итальянцев) достичь папства. Он родился в крестьянской семье в Пекориле, недалеко от Савоны. В детстве он неоднократно болел, и мать посвятила его в святые Франциски, молясь о его выздоровлении. В девять лет он был отправлен во францисканский монастырь, а позже вступил в орден миноритов. Некоторое время он служил воспитателем в семье делла Ровере, чье имя он взял себе в качестве собственного. Он изучал философию и теологию в Павии, Болонье и Падуе и преподавал их там и в других местах в таких переполненных классах, что почти все ученые итальянцы следующего поколения, как говорят, были его учениками.

Когда в возрасте пятидесяти семи лет он стал Сикстом IV, его репутация была репутацией ученого, отличавшегося образованностью и честностью. Почти в одночасье, в результате одной из самых странных трансформаций в папской истории, он стал политиком и воином. Посчитав Европу слишком разделенной, а ее правительства слишком коррумпированными для крестового похода против турок, он решил ограничить свои светские усилия Италией. Разумеется, и там его ждал раскол: в Папских государствах власть папы в значительной степени попиралась местными правителями, в Лациуме знатные особы игнорировали папскую власть, а в Риме толпа была настолько беспорядочной, что во время его коронации закидала камнями его литавры в гневе на давку, вызванную остановкой кавалькады. Сикст предложил восстановить порядок в Риме, возродить легатскую власть в папских государствах и подчинить Италию объединяющему правлению папы.

Окруженный хаосом, недоверчивый к чужакам и подверженный семейным привязанностям, Сикст назначал своих алчных племянников на должности, связанные с властью и доходами. Главным проклятием его понтификата стало то, что те, кого он любил больше всего, оказались хуже всех и так подло воспользовались своим положением, что вся Италия стала их презирать. Любимым племянником был Пьетро (или Пьеро) Риарио, молодой человек, обаятельный, остроумный, обходительный, щедрый, но настолько любящий роскошь и чувственные наслаждения, что даже богатые бенефиции, пожалованные ему папой, не смогли удовлетворить вкусы этого бывшего монаха. Сикст сделал его кардиналом в двадцать пять лет (1471), дал ему епископства Тревизо, Сенигаллии, Спалато, Флоренции и другие титулы, с общим доходом в 60 000 дукатов (1 500 000 долларов?) в год. Пьетро тратил все и даже больше – на серебряные и золотые сосуды, изысканные одежды, гобелены, вышивки, вычурную свиту, дорогие публичные игры, покровительство художников, поэтов и ученых. Празднества, включая банкет, длившийся шесть часов, с которым он и его кузен Джулиано приветствовали в Риме дочь Ферранте Элеонору, ознаменовали собой пик экстравагантности, равного которому не было со времен Лукулла или Нерона. Окрыленный властью, Пьетро совершил триумфальное турне по Флоренции, Болонье, Ферраре, Венеции и Милану, везде пользуясь царскими почестями как принц крови, демонстрируя своим любовницам дорогие наряды и строя планы стать папой римским после или до смерти своего дяди. Но по возвращении в Рим он умер (1474) от своих излишеств в возрасте двадцати восьми лет, истратив за два года 200 000 дукатов и задолжав еще 60 000.42 Его брат Джироламо стал командующим папскими войсками и повелителем Имолы и Форли; мы уже рассказывали о нем. Другой племянник, Леонардо делла Ровере, стал префектом Рима, а когда он умер, его сменил брат Джованни. Самым выдающимся из этих бесчисленных племянников был Джулиано делла Ровере, о котором мы расскажем в главе о Юлии II; его жизнь была достаточно достойной, и он возвысился до папства, преодолев все препятствия силой ума и характера.

Планы Сикста по укреплению папского государства беспокоили другие правительства Италии. Лоренцо Медичи, как мы уже рассказывали, задумал заполучить Имолу для Флоренции; Сикст переиграл его и заменил Медичи на Пацци в качестве банкиров папства; Лоренцо пытался разорить Пацци, а они пытались убить его. Сикст согласился на заговор, но отверг убийство; «Идите и делайте, что хотите», – сказал он заговорщикам, – «если не будет убийств».43 В результате началась война, которая продолжалась (1478–80 гг.) до тех пор, пока турки не стали угрожать захватить Италию. Когда эта опасность миновала, Сикст смог возобновить освобождение папских земель. В конце 1480 года диктаторская династия Орделаффи угасла в Форли, и жители попросили Папу взять город под свой контроль; Сикст велел Джироламо управлять Имолой и Форли вместе. Джироламо предложил взять Феррару и уговорил Сикста и Венецию объединиться в войне против герцога Эрколе (1482). Неаполитанский Ферранте послал войска на защиту своего зятя; Флоренция и Милан также помогли Ферраре; и Папа, начавший свое правление с планов по установлению мира в Европе, обнаружил, что вверг всю Италию в войну. Притесняемый Неаполем на юге, Флоренцией на севере и беспорядками в Риме, Сикст после года хаоса и кровопролития пришел к соглашению с Феррарой. Когда венецианцы отказались последовать его примеру, он отлучил их от церкви и вместе с Флоренцией и Миланом начал войну против своего покойного союзника.

Столичные дворяне сочли оправданным возобновить свои бурные междоусобицы благодаря примеру воинственного понтифика. В Риме было принято грабить дворец кардинала, только что избранного на папский престол. Во время такого обхода дворца одного из кардиналов делла Ровере молодой аристократ Франческо ди Санта Кроче был ранен членом семьи делла Валле. Юноша отомстил, перерезав сухожилие на пятке делла Валле; родственники делла Валле отомстили ему, отрубив голову Франческо; Просперо ди Санта Кроче отомстил Франческо, убив Пьеро Маргани. Вражда распространилась по городу: Орсини и папские войска поддерживали Санта-Кроче, Колонна защищал Валле. Лоренцо Оддоне Колонна был схвачен, предан суду, пытками вырвал признание и был предан смерти в Сант-Анджело, хотя его брат Фабрицио сдал Сиксту две крепости Колонна в надежде, что Лоренцо пощадят. Просперо Колонна присоединился к Неаполю в войне против папы, разорял Кампанью, совершал набеги на Рим. Сикст поручил Роберто Малатеста из Римини возглавить папские войска, Роберто разбил неаполитанцев и Колонну при Кампо-Морто, вернулся в Рим с победой и умер от лихорадки, подхваченной в болотах Кампаньи. Его место занял Джироламо Риарио, и Сикст официально благословил артиллерию, которую его племянник направил против цитаделей Колонны. Но в то время как дух Папы желал войны, его тело разрушалось под тяжестью следующих друг за другом кризисов. В июне 1484 года он тоже слег с лихорадкой. 11 августа к нему пришло известие о том, что его союзники заключили мир с Венецией вопреки его протестам; он отказался ратифицировать его. На следующий день он умер.

Сикст был во многом предвосхищением Юлия II, как Джироламо Риарио репетировал карьеру Цезаря Борджиа. Суровый имперский священник, любивший войну, искусство и власть, Сикст преследовал свои цели без угрызений совести и изящества, но с дикой энергией и непоколебимым мужеством до конца. Как и у последующих пап-воинов, у него были враги, которые пытались ослабить его оружие, очернив его имя. Некоторые сплетники объясняли его щедрую поддержку Пьетро и Джироламо Риарио тем, что они были его сыновьями;44 Другие, как Инфессура, называли их его любовниками и без колебаний называли Папу «содомитом».45* Картина и без этих невероятных и ничем не подкрепленных обвинений достаточно плоха. Истощив на своих племянников казну, которую Павел II оставил полной, Сикст финансировал свои войны, продавая церковные должности тому, кто больше заплатит. Враждебно настроенный венецианский посол цитирует его слова о том, что «папе нужны только перо и чернила, чтобы получить любую сумму, которую он пожелает»;47 Но это в равной степени относится и к большинству современных правительств, чьи облигации, приносящие проценты, во многом соответствуют синекурам, продаваемым папами. Сикст, однако, не удовлетворился этой схемой. На протяжении папских государств он сохранял монополию на продажу кукурузы; лучшее он продавал за границу, а остальное – своему народу, получая хорошую прибыль.48 Он научился этому трюку у других правителей своего времени, таких как Ферранте Неаполитанский; предположительно, он брал не больше, чем это делали бы частные грабители, поскольку, согласно неписаному закону экономики, цена товара зависит от доверчивости покупателя; но бедняки простительно роптали при мысли, что их голод питает роскошь риариев. Несмотря на эти и другие способы увеличения доходов, Сикст оставил после себя долги на общую сумму 150 000 дукатов ($3 750 000?).

Значительная часть его доходов была потрачена на искусство и общественные работы. Он безуспешно пытался осушить ядовитые болота вокруг Фолиньо и, по крайней мере, мечтал осушить Понтийские болота. Он выровнял, расширил и вымостил основные улицы Рима, улучшил водоснабжение, восстановил мосты, стены, ворота и башни, перекинул через Тибр мост Понте Систо, носящий его имя, построил новую Ватиканскую библиотеку и Сикстинскую капеллу над ней, основал Сикстинский хор и перестроил разрушенный госпиталь Санто-Спирито, главная палата которого, длиной 365 футов, вмещала тысячу пациентов. Он реорганизовал Римский университет и открыл для публики Капитолийский музей, основанный Павлом II; это был первый публичный музей в Европе. Во время его понтификата, в основном под руководством Баччо Понтелли, были возведены церкви Санта-Мария-делла-Паче и Санта-Мария-дель-Пополо, а многие другие отремонтированы. В Санта-Мария-дель-Пополо Мино да Фьезоле и Андреа Брегно изваяли благородную гробницу для кардинала Кристофоро делла Ровере (ок. 1477); а в Санта-Мария-ин-Аракоэли Пинтуриккьо изобразил карьеру Сан-Бернардино из Сиены в одних из лучших фресок в Риме (ок. 1484).

Сикстинская капелла была спроектирована Джованнино де Дольчи, просто и незатейливо, для полуприватного поклонения пап и высшей церковной знати. Она была украшена мраморной ширмой-святилищем работы Мино да Фьезоле и просторными фресками, повествующими на южной стене о сценах из жизни Моисея, а на северной – о соответствующих сценах из жизни Христа. Для этих росписей Сикст призвал в Рим величайших мастеров того времени: Перуджино, Синьорелли, Пинтуриккьо, Доменико и Бенедетто Гирландайо, Боттичелли, Козимо Розелли и Пьеро ди Козимо. Сикст предложил дополнительную награду за лучшую картину из пятнадцати, написанных этими людьми. Розелли, зная о своей неполноценности в дизайне, решил сделать ставку на блестящую раскраску; его коллеги-художники смеялись над его щедрым использованием ультрамарина и золота, но Сикст отдал ему приз.

Папа-воин привез в Рим других живописцев и организовал их в защитную гильдию под эгидой Святого Луки. Именно для Сикста Мелоццо да Форли создал свои лучшие работы. Приехав в Рим около 1472 года после обучения у Пьеро делла Франческа, он написал в церкви Санти Апостоли фреску Вознесения, вызвавшую энтузиазм Вазари; все, кроме нескольких фрагментов, исчезло при перестройке церкви (1702f). Милостивы и нежны Ангел и Дева Благовещения в галерее Уффици, но еще прекраснее Ангелы-музыканты – один со скрипкой, другой с лютней – в Ватикане. Шедевр Мелоццо был написан в виде фрески в Ватиканской библиотеке, а затем перенесен на холст. Against the ornate pillars and ceiling of the Library six figures are portrayed with veracity and power: Sixtus seated, massive and regal; at his right the gay Pietro Riario; standing before him the tall dark Giuliano della Rovere; kneeling before him the high-browed Platina, receiving appointment as librarian; and behind him Giovanni della Rovere and Count Girolamo Riario; it is a living picture of an eventful pontificate.

В 1475 году Ватиканская библиотека насчитывала 2527 томов на латинском и греческом языках; Сикст добавил еще 1100 и впервые открыл коллекцию для публики. Он вернул гуманистам благосклонность, хотя платил им с озабоченной нерегулярностью. Он вызвал в Рим Филельфо, и этот воин пера с энтузиазмом восхвалял Папу, пока его годовое жалованье в 600 флоринов (15 000 долларов) не превратилось в задолженность. Из Флоренции в Рим был приглашен Иоаннес Аргиропулос, где его лекции по греческому языку и литературе посещали кардиналы, епископы и иностранные студенты, такие как Рейхлин. Сикст также привез в Рим немецкого ученого Иоганна Мюллера-Региомонтана и поручил ему исправить юлианский календарь; но Мюллер умер через год (1476), и реформу календаря пришлось ждать еще столетие (1582).

Примечательно, что францисканский монах и профессор философии и теологии должен был стать первым секуляризирующим папой эпохи Возрождения – или, точнее, первым папой эпохи Возрождения, чьим главным интересом было утверждение папства в качестве сильной политической власти в Италии. Возможно, за исключением случая с Феррарой, чьи умелые правители исправно платили феодальные подати, Сикст был совершенно оправдан в стремлении сделать папские государства папскими, а Рим и его окрестности – безопасными для пап. История могла бы простить, как она простила Юлия II, его использование войны в этих целях; она могла бы признать, что его дипломатия просто следовала аморальным принципам других государств; но она не находит удовольствия в наблюдении за тем, как папа сговаривается с убийцами, благословляет пушки или ведет войну с тщательностью, которая шокировала его время; смерть тысячи человек при Кампо-Морто была более тяжелой потерей жизней, чем любая битва, которая еще велась в Италии эпохи Возрождения. Нравственность римского двора еще больше снизилась из-за безрассудного непотизма и откровенного симонизма, а также дорогостоящих непристойных празднеств его родни; этими и другими способами Сикст IV проложил путь Александру VI и способствовал – как он и отреагировал – моральному распаду Италии. Именно Сикст назначил Торквемаду главой испанской инквизиции; именно Сикст, спровоцированный яростью и свободой римской сатиры, дал инквизиторам в Риме право запрещать печатать любую книгу, которая им не понравится. После смерти он мог бы признать множество неудач – против Лоренцо, Неаполя, Феррары, Венеции – и даже Колонна еще не была усмирена. Он добился трех значительных успехов: сделал Рим более справедливым и здоровым городом, привнес в него бодрящие нотки нового искусства и вернул папству место среди самых могущественных монархий Европы.