Текст книги "Первые шаги"
Автор книги: Татьяна Назарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 39 страниц)
Глава двадцатая
1
Возвращение Андрея Полагутина с войны на деревяшке взволновало всю Родионовку. Какой он теперь работник! Попробуй попрыгай за сохой иль плугом… Мать плакала, не переставая: изуродовали сына навек!
Ногу Андрею отрезали по колено. Он уже привык передвигаться без костылей. Ковыляя по двору, брался за вилы, но отец, хмуря густые брови, сказал:
– Отдохни пока, не майся! Видно, к чему-то другому приучаться придется…
Татьяна встретила мужа радостно, не плакала. Все слезы выплакала, пока ждала.
– Не беда! Можно и без ноги прожить, – говорила, ласково улыбаясь, мужу. – Хорошо, что жив остался. Вон от Михайла Демьянова год нет писем, Машка как убивается! Теперь тебя уже никогда больше не возьмут…
– Главное дело – даром искалечили, вот что, Танюша, обидно. Мы-то, солдаты, жизни не жалели за матушку Россию, а генералы нас продали! – гневно отвечал Андрей.
Сидя у тестя в гостях, искалеченный солдат рассказывал обо всем, что пришлось ему передумать, лежа в порт-артурском госпитале.
– Винтовок не хватало, пуль, а нам иконы от царя в подарок привезли, – говорил он и, не сдержавшись, зло выругался.
Андрея ранило осколком снаряда еще до сдачи Порт-Артура японцам, но, лежа в госпитале, он много слыхал от вновь поступающих раненых.
Гости, слушая его рассказы, качали головами и поглядывали на Федора.
– Пули-то царю нужны, чтобы рабочих да нашего брата хрестьян расстреливать, вот на япошек-то и не хватило, – не удержавшись, вставил Матвей.
За ним заговорили и другие. Отец Андрея, смирный, набожный мужик, раньше не одобрял тех, кто против власти говорил, но сейчас, болея душой за сына, согласно кивал головой.
Андрей, до ухода в армию редко ходивший к тестю, – родители потихоньку от снохи говорили, что лучше подальше от Федора держаться, – теперь зачастил к Палычу. Ходил он и к свояку – Кириллу Железнову. Узнав об истории с обыском и доносе Мурашева, он, не стесняясь, ругал богача последними словами.
– Ишь, за царя-батюшку стоит крепко! А чего ему не стоять? Всех киргизцев ограбил – нажил капиталы, двух вон купцами сделал, а третий на батраках катается да на мельнице с дружками кожу со всех дерет. Ему царь и вправду батюшка! – горячился он, сидя с мужиками на завалинке возле своей избы.
– А ты потише, Андрей Денисович, – остановил его Пахом Кочетков. – Дойдет еще до кого не след, будут тягать…
– Хватит, потягали, без ноги оставили! – сердито перебил его Андрей. – Больно смирны вы тут, вот верхом и ездят на вас.
– Не больно удается. Пыхтеть пыхтят, а на сход придут – как Палыч скажет, так и выходит, – засмеявшись, вставил Егор Лаптев.
Мужики рассказывали, как богатеи злятся на тестя Андрея и на его напарников.
Как-то зять с тестем остались вдвоем.
– Тять, а об чем я хочу с тобой поговорить, – начал тихо Андрей.
Федор молча глядел на него.
– У нас поручик был такой, что с нами без начальства запросто разговаривал. «Вы, говорит, вернетесь домой, про винтовки не забывайте. Повернуть их надо в другую сторону. Прогнил царский строй, пора революции быть», – пояснял он нам. Про тебя бают, ты с политическими знаком. Не таись, коли что, от меня. Сердце у меня огнем горит, тятя! – шепотом закончил он.
– Верю тебе, сынок! Только неосторожен ты, – после короткого молчания ответил Федор. – Не вышло сейчас с революцией, второй раз силы копить надо, мужиков к будущему готовить, но только так, чтобы зря в петлю не лезть…
– Вот что, отец! Говорил я – горе срывал, – сказал Андрей. – А теперь зря болтать не буду. Учи меня вместе с Кирюшей. Будем тебе два сына. За себя я не боюсь, но ради дела осторожным стану.
– Побольше мужикам рассказывай про войну да службу. Про царя не поминай – сами поймут, от кого все идет. Жду я весточки, тогда, может, еще что тебе скажу. Есть такая партия, Андрюша, что за народ идет. Вон в думу-то выбрали по нашей области представителя большевика, это от нее. Большевики… – взволнованно продолжал Федор, но в сенях хлопнули дверью, и он смолк.
Вернулись Прасковья с Машенькой. Андрей простился и поковылял домой.
«Про большевиков ведь и поручик нам говорил, – думал он, стуча деревянной ногой по пыльной улице. – Везде они есть, с народом заодно…»
Мать и Татьяна сидели на завалинке, одна вязала чулок, другая шила. И с посевом и с огородами уже управились. Маленький Федя бегал возле них.
– Ну, сынок, полетать хочешь? – спросил Андрей, подхватывая сына на руки.
Он подкидывал и ловил Федюшку, а тот заливался радостным, тоненьким смехом. Татьяна, опустив шитье на колени, с улыбкой глядела на мужа.
«Ох, и переменился Андрюша! И слова-то у него какие-то другие. Красивее на лицо стал. Вот только ногу-то отрезали», – думала.
При взгляде на деревяшку у нее ныло сердце, но она ни разу мужу слова о том не сказала. Ему ведь и так больно, еще подумает, что теперь ей не дорог стал! Татьяна насмелилась как-то и свекрови сказала: пусть не плачет, не крушит Андрея, для нее муж еще милее стал. Свекровь поглядела на нее с нежностью и тихо прошептала:
– Спаси Христос, доченька, утешила ты меня. Умная у тебя головушка!
«Раньше жалела, зря не обижала, а сейчас словечка грубого не скажет, как что, так и отдохнуть велит», – размышляла Татьяна, переводя ясный взгляд с мужа на свекровь.
Наигравшись вдоволь с сынишкой, Андрей сел между матерью и женой.
– Уж не знаю, к какому делу приучаться, – грустно заговорил он. – Хрестьянство не по моей ноге, – Андрей покачал деревяшкой. – Сапожничать, что ль, начать? Да не люблю я больно…
– Отдохнул бы, сынок, – перебила мать. – Экую страсть перенес…
– Отдохнул уж. Надоело дома гостем ходить, – ответил Андрей.
2
– Тпру, приехали! – Денис Лукич остановил бойкую пегую лошадку у ворот своего двора.
Из второй телеги не спеша вылез среднего роста мужчина, одетый в зеленую телогрейку, измазанную машинным маслом, по виду мастеровой. Он вынул брезентовый мешок, в котором что-то загремело.
Ворота отворились, и к подводам, прихрамывая, подошел Андрей. Пока здоровался с отцом, приезжий, чуть прищурив темные с желтинкой глаза, внимательно смотрел на него.
– Вот, сынок, гостя к нам привез. Семен Гурьич, это Андрей, про которого я тебе дорогой рассказывал, – говорил старик Полагутин, обращаясь то к сыну, то к мастеровому.
Приезжий шагнул к Андрею и поздоровался с ним. Андрей, крепко встряхнув руку гостя, пригласил его в дом.
– Что у вас в мешке-то? Может, в сенцах положите?
– Можно и в сенцах. Тут мой инструмент. Слесарить к вам приехал…
Андрей остановился.
– Да ты что! – воскликнул он. – А я все думаю, к чему бы пристать. Вишь, ногу-то отрезали, какой из меня теперь хрестьянин! – Андрей крепко выругался. – Как считаешь, смогу слесарить?
– По-моему, работать слесарем тебе деревяшка не помешает, – ответил гость.
Они пошли во двор.
– А поучишь? – спросил Андрей, с надеждой взглянув на слесаря.
– Коль охотишься, могу, не жалко. Все равно хочу у вас поработать, – пообещал слесарь.
Когда они вошли в дом, Татьяна уже ставила самовар, а Аграфена Митревна собирала на стол. Гость поздоровался с хозяйками и, сев на скамью, взял на колени Федю, копошившегося на полу. Он дал ему сахару, и мальчик, подружившись, звонко смеялся в ответ на «козу-дерезу».
– Смотри-ко, Таня! Федюшка-то как быстро познакомился с гостем. Видно, добрый человек, – с удивлением произнесла Аграфена, глядя на внука.
– Семен Гурьич слесарить у нас, матушка, будет. Хочу и я слесарному рукомеслу у него поучиться. Это дело по мне будет, – сказал Андрей матери.
Митревна улыбнулась. Вот хорошо-то! И починка у них есть…
Скоро все сидели за столом. Аграфена не обратила внимания на то, что гость сел не молясь, но Андрей заметил и подумал: «Уж не из товарищей ли?» Он помнил, что его далекие друзья тоже не молились и называли религию отравой народа. «Надо будет Палычу сказать про него», – решил Андрей.
Вечер прошел за неторопливым разговором. Гость больше слушал, чем говорил. Денис Лукич, довольный тем, что слесарь согласен обучить сына, словоохотливо рассказывал ему про житье-бытье родионовцев.
– Видно, и мне теперь придется свата просить, чтобы в компаньоны принял. Все сына ждал, а теперь он вон слесарем работать станет, – сказал он.
– А у вашего свата сыновья есть? – спросил Антоныч.
– Сынов-то у Федора Палыча нет, а работает он с зятем своим Кирюшкой да с дружком Егором. Они уже четвертый год вместе сеют, – пояснил хозяин.
«Вот это повезло! – обрадованно подумал Антоныч. – К сватам Палыча попал на постой».
Лукич еще долго рассказывал про компаньонщиков и Федора.
– Федор Палыч человек справедливый, его мужики больно уважают. Богачи только наши злобятся на него, а особливо Петр Андреевич, – говорил он.
– А за что же? – перебил его вопросом Федулов.
– Да за справедливость и ненавидят, – ответил вместо отца Андрей.
– Горденек сват, первым не поклонится… – начала было Аграфена Митревна, но муж перебил ее:
– Да что ты, мать, пустяки баешь! Коли б не Палыч, так они на всех верхом ездили бы, за то и сердятся. Тот вон толстопузый в тюрьму его хотел упрятать. – И старик передал с прикрасами историю неудачного обыска у Карповых.
После того как стих общий смех, Аграфена сказала:
– А все ж сват от веры отпал. И киргизцы у них бывают, и молокане…
– Матушка! У Мурашевых киргизцев краше угощают, чем у наших. Только и разницы: Петр Андреевич привечает богатых, а тятяня бедных, – вмешалась в разговор Татьяна.
– Правильно, дочка, говоришь! – вздохнув, поддержал ее свекор. – Нынче уж мало разницы между людьми, да, может, это и к лучшему. А что деньги к деньгам льнут, так это всегда так было.
– Заговорились мы, спать уж пора, – молвила Аграфена, позевывая.
По совету хозяев, Антоныч решил с завтрашнего дня начать работать на базарной площади. Базар в Родионовке открыли два года назад, когда село волостью стало: Мурашев походатайствовал, у них торговля бойчее пошла с тех пор.
На площади есть навес и длинный стол – можно приспособить тиски, а пару табуреток из дому возьмут. Андрей решил с первого же дня за помощника быть – учиться.
– А ты, Танюша, с утречка сбегай к своим на конец, расскажешь бабам про Гурьича. Живо натащут всего в починку, – предложил снохе Денис Лукич.
– Скажешь отцу, что я новому рукомеслу учусь, пусть придет посмотрит, – добавил Андрей.
3
– Кому ведра, тазы поправлять, замки чинить? – покрикивал Андрей Полагутин, постукивая молотком по донышку ведра.
Они с Антонычем работали четвертый день на базарной площади. Сметливый солдат уже самостоятельно вставлял донышки и запаивал котелки. Слесарь поправлял замки и делал более сложные работы.
День был базарный, и вокруг них собралась толпа баб и мужиков.
– Ишь как ловко орудуют! К нам бы таких! – с завистью говорили приезжие из соседних сел. – Всяко старье в дело идет.
– А вот подучится мой ученик – и к вам могу приехать, коль попутчики найдутся, – весело ответил Антоныч. – Мое дело мастеровое, где копейку можно зашибить, туда и поеду.
– Так через недельку опять на базар приедем. Сам увезу, – обрадовался небольшой суетливый мужичонка. – До Ольгинки рукой подать. У меня и постоишь, коль что…
– Добро, приезжай, – засмеялся слесарь. – За неделю, Андрей Денисович, курс науки пройдешь?
– Мало-мало подучусь, а коль с чем не справлюсь, на обратном пути к нам завернешь, еще покажешь, – ответил Полагутин и, стукнув последний раз по донышку ведра, подал его стоящей рядом молодайке. – Бери. Лучше нового стало, – сказал он, ухмыльнувшись.
– Ловко у те получается, Андрей Денисович! – с одобрением заметил Никита Дубняк, стоящий поблизости от слесарей.
– У всякого свой талант, Никита Онуфрич! Ногу оторвало – за сохой не походишь, а торговать, вон как Петр Андреевич с сынками, не на что, да и не умею. «Не обманешь – не продашь» – старые люди говорят, а наша порода обманом жить не умеет, – задорно ответил Андрей, принимаясь за другое ведро.
В толпе раздался смех, веселые возгласы: «Ай да солдат! Ловко отбрил!»
Дубняк нахмурился. Он понял, что нелестно отозвался Андрей о купцах, но быстро сообразить, как следует ответить, не мог.
– Чай, Демьян Мурашев тоже крестьянством займается. Зря ты говоришь, – прохрипел он после минутного раздумья.
– Да так и я мог бы пахать, как Демьян, – подхватил с усмешкой Андрей. – Десять батраков спину не разгибают, а Демьян Петрович на них только покрикивает. Кричать-то мне деревяшка не помешала бы, да вот на батраков капиталу нет. Богатство горбом не наживешь. Тебя, Никита Онуфрич, тоже, поди, страда не больно утруждает: батраков, правда, всего пять имеешь, так ведь и сеешь поменьше…
– Чужими руками жар загребать – руки не спалишь, – вмешался мужик, пригласивший Антоныча в Ольгинку.
Стоявший рядом молодой парень, заложив два пальца в рот, неожиданно засвистел пронзительным свистом. Бабы с криком: «Ой, чтоб тебя!» отшатнулись от него, Дубняк, багрово-красный, пошел прочь, ничего не ответив Андрею.
– И откуда что берется у таких-то? Как пузыри дуются, – разводя руками, удивлялся седой старик.
– Откуда? А ты, дед, не знаешь, что всю волость грабят на своей мельнице, крупорушке да маслобойке? – спросил старика лихой свистун.
Начали вспоминать, как весной было по полтора фунта стали драть с пуда за помол. Хорошо, что умные люди посоветовали не везти зерно. Постояли две недели без помола и опять цену сбавили…
Антоныч работал молча, не вмешиваясь в разговоры. На второй день вечером он сходил с Кириллом к Палычу. За Железновым, по приказу мужа, сбегала Татьяна. Федулов на квартиру вернулся под утро. Федор рассказал про слежку за ним богачей, предупредил и о Борисе. А днем к слесарям прибежала Аксюта с ведром и показала Антонычу батрака Коробченко, у которого тоже нашлось дело – ключ к замочку сделать.
Мурашев сразу же прослышал о приезде в Родионовку городского слесаря. Ему и сам этот приезд показался подозрительным, а тут еще узнал, что мастеровой у зятя Карпова остановился, вместе с ним работает. С помощью друзей Петр Андреевич организовал беспрерывную слежку за приезжим – Дубняк, по его приказу, стоял возле слесарей. А Борис выехал с возом муки и такую цену просил, что до самого вечера не мог продать.
– Что больно дорого просишь, Боря? – спросил его Кирилл, ходивший меж возами.
– А ну его, старого черта! Таку цену назначил, что целый день проторчишь! – раздраженно ответил Борис, помянув забористым матерком всю родню Коробченко. – Во всей семье один человек как человек – твоя сестра Прасковья Николаевна. Вот ее и грызет старая грымза, – доверительно сказал он Кириллу.
Тот тяжело вздохнул. Загубили Параськин век! Был бы он, Кирилл, тогда таким, как сейчас, не попала бы Параська за Емельяна… Выждав еще немного возле Бориса, поставившего свой воз невдалеке от слесарей, Кирилл подошел к слесарям. Антонычу поклонился, как незнакомый. Дубняк, нарушив приказание Петра Андреевича, уже ушел: он должен был поддерживать разговор с Полагутиным и наблюдать за приезжим. Но едва Кирилл перекинулся несколькими словами с Андреем, как к ним подошел староста.
– Бог в помощь! – приветствовал он слесарей.
– К нам на помочь, – откликнулся Антоныч, – а то мы уж устали! Андрей Денисыч, кого бы за полбутылкой послать? Душа просит живительной влаги, а деньжат заработали.
– Нешто ты, Кирюш, сходишь? – обернулся Андрей к свояку.
Кирилл с готовностью согласился, и Антоныч протянул ему целковый. Толпа рассеялась. Филимон Прокопьевич не спеша расспрашивал приезжего о делах. Борис издали наблюдал за группой. Пока он не подметил ничего интересного. Над Мурашевыми и Дубняком насмехался один Андрей. Городской слесарь, не глядя на него, торопливо работал. И сейчас послал за водкой Кирюшку Полагутин. Черт его знает, может, и впрямь случайный мастеровой. Карпов не показывается…
Кирюша быстро вернулся с бутылкой горькой. Антоныч из кармана вынул узелок, в нем были завернуты большая луковица и стопка. Налив первую, он поднес старосте. Филимон Прокопьевич, покобенившись для приличия, одним махом опорожнил стаканчик и потянулся к нарезанному луку. Вторую слесарь протянул Андрею, но тот отстранился.
– Пей ты, Семен Гурьич, а я потом, – сказал он.
И под наблюдающим взглядом Бориса Антоныч также опрокинул стаканчик и закусил луком. Потом выпили Андрей с Кириллом. Когда бутылка опустела, староста ушел, а слесари продолжали работать.
…Всю неделю, до следующего базара, Антоныч по вечерам встречался с Федором. В пятницу они решили собрать всех кружковцев. Собрались в овине напарников – Родиона, Матвея и Анисима, – туда нельзя было подойти незаметно.
Родион с Матвеем пришли вместе еще засветло, остальные пробирались по одному задами села. Все знали, что с ними сегодня будет разговаривать политический, но кто он и откуда прибыл в Родионовку, – знали только трое – Федор и Аксюта с мужем.
Антоныч пришел с Андреем, когда уже заря потухала. В овине было совсем темно.
– Здравствуйте, товарищи! – негромко поздоровался он.
Ответило несколько приглушенных голосов.
– Вот, мужики, теперь про все можете спросить. Это один из товарищей большевиков, про которых я вам рассказывал, – тихо сказал Федор, сидевший у входа в овин.
Он пристально всматривался в улицу, ведущую от села. Никто не знает про их собрание, а все же смотреть надо в оба!
– А скажи нам, товарищ, зачем это в царскую думу большевика от нас выбирали? – первым спросил Матвей.
Началась дружеская беседа. Вопросы сыпались беспрерывно и самые разнообразные. Отвечая, Антоныч думал, что Федор не только сам вырос за эти годы, но и большой актив сколотил и что здесь, в Родионовке, затерявшейся в огромном степном краю, по существу имеется подпольная организация.
– А все же не пойму: почему говоришь, что скоро придет революция, когда эва сколько рабочих погибло, всех разогнали? – сказал Родион.
– Вместо одного погибшего или арестованного вступают в ряды борцов десятки, сотни, – ответил Антоныч. – Посмотрите на себя! Вы ведь уже боретесь за революцию, живете по-новому и за собой полсела ведете. Рабочий класс победит только вместе с крестьянами – говорит Ильич…
– А расскажи нам об нем, – попросил Егор Лаптев.
– Про землю-то, про землю что он сказывает? – настойчиво требовал Анисим.
Близко к полночи Карпов предложил расходиться.
– Своим примером показывайте беднякам, как можно жить, не кланяясь мироедам, раскрывайте глаза на правду, да не забывайте про киргизскую бедноту, – говорил мужикам Антоныч на прощание. – Готовьтесь к борьбе. Наша победа придет…
– Мы сумеем винтовки куда следует повернуть, – вставил Андрей Полагутин, вспомнив слова поручика, слышанные им еще в Порт-Артуре.
Расходились поодиночке, пошли парой только Железновы да Андрей с Антонычем. Коль кто ненароком встретит, слесари уговорились притвориться пьяными. Каждый день Татьяна бегала в лавку Мурашевых за шкаликом; говорила, что квартирант пьет много, как бы еще Андрея не втянул. Федор решил задержаться. Он не раз замечал, что Борька шляется возле его дома. Потому с Антонычем встречались все дни у Полагутиных или у Кирилла. К Карповым слесарь не заходил после первого посещения.
Подходя к дому, Железновы столкнулись с батраком Коробченко.
– Долгонько гулял, Борис! – со смехом кинул ему Кирилл, чтобы скрыть беспокойство, охватившее его при неожиданной встрече.
– Холостым до зари гулять положено, а вот вы где парочкой загулялись? – ответил тот.
– У Татьяны засиделись, Андрей про Дальний Восток интересно рассказывал, – отозвалась Аксюта.
– У них гость человек бывалый, поди, больше Андрея говорил? – шутливо допрашивал Борис.
– Куда там! – пренебрежительно махнул рукой Кирилл. – Четвертинку выхлебал и, чуть стемнело, завалился спать. Ему, вишь, некогда лясы точить – завтра работать.
Поболтав еще минут пять о пустяках, они разошлись.
«Не догадался я к Полагутиным заглянуть, – досадуя, думал Борис. – Может, там и Федор был».
Шпион целый вечер околачивался на задах у Карповых и ушел ни с чем. Никто не приходил, в избе темно, и собака не лаяла.
– Оксенька, ты утречком сбегай к сватам, предупреди Андрея, – сказал Кирилл, входя вслед за женой в сенцы.
4
Аким Мурашев вернулся из Петропавловска, когда односельцы уже с покосом управились. Отец встретил старшего сына ласково. Ни слова не сказал ему за то, что тот обрился.
– Да ведь с кем поведешься, от того и наберешься, – ответил Петр Андреевич отцу Гурьяну, когда тот упрекнул его, что Акима теперь от никонианца не отличишь: гололицый и крестится не истово.
– Ему в Петропавловске с наибольшими купцами дело приходится иметь, – вздыхая, говорил бывший начетчик. – Не согрешишь, батюшка, не покаешься. Помолись за грехи наши. А про дом божий мы всегда помним.
И Мурашев пожертвовал на убранство моленной к престольному празднику – покрову – пять «катеринок».
Негодование родионовского законоучителя сразу уменьшилось. Вместе с церковным советом отец Гурьян решил обновить сполна иконостас, отслужив предварительно молебен за щедрых дарителей и сказав с амвона прочувственное слово о Мурашевых – отце и сыновьях. Толки об Акимовом брадобритии сразу прекратились.
Аким Петрович не только о себе заботился в Петропавловске. Всем привез подарки, а больше всего – своей ненаглядной Натальюшке. Савин, желая окончательно очаровать доверенного Самонова и брата его компаньона, пригласил Акима к себе на обед. Дорофеев, собиравшийся осенью, после женитьбы, открыть свое дело, коль хозяин в компаньоны не примет, тоже ухаживал за Мурашевым, имея на него свои виды. Он и повел Акима в парикмахерскую, позаботился, чтобы представитель акмолинского миллионера явился в дом Савина не мужиком деревенским, а купцом.
Хитрый мужик ни в чем не перечил своему советчику. Коль так дело пойдет, недолго им в селе жить осталось. Пожалуй, они сравнялись уже капиталами с Павлом.
За столом у петропавловского богача Аким зорко присматривался ко всему и ни в чем себя не уронил. Не только двуперстным крестом, но и совсем не крестился он, следуя примеру хозяину. Вперед других в разговор не совался, а на вопросы отвечал поразмыслив. Хозяин смотрел на него благосклонно и толковал о выгоде для Самонова и лично его, Акима, коль вступят в компанию с ним по торговле скотом.
Больше всего глядел Аким на красавицу хозяйку, на ее наряд да на то, как сидела она за столом, будто царица.
«Одеть так Наталью да поучить немного, не хуже савинской будет, – думал он. – Поговорить-то тоже умеет».
С помощью Никиты Семеновича купил он для Натальи дорогие наряды. Купил и ожерелье из красных камушков, и гребенки, и шпильки. Не будет Наташа в платке ходить. Покраше оденется, чем Павлова Зинка, а уж по красоте с Натальей мало кто сравняется в Акмолах.
Наталья встретила мужа с лаской, говорила, что истосковалась без него. «И то, у бабы даже синяки под глазами появились», – думал Аким.
– Переедем в город, с собой в Петропавловск возьму, Наташенька! Не будешь скучать, – лаская жену, обещал он.
– Скорей бы, Акимушка! – шептала Наталья, жарко обнимая мужа. – Наряды-то мне вон какие привез, а здесь и надеть нельзя. Еще просмеют…
Когда Аким заговорил с отцом о переезде в город, Петр Андреевич благодушно ответил:
– Что ж, сынок! Дело доброе. Вот после осенней ярмарки съездишь еще в Петропавловск, и можно дом присматривать в городе. Зиму проживем тут, а по весне и переберемся. Откроем свое дело «Отец и сын Мурашевы» – неплохо выйдет. А может, в компанию к свату войдем: «Самонов и Мурашевы» – тоже хорошо.
Пока отец со старшим сыном обсуждали будущее дело, Демьян посматривал то на них, то на сидевшую тут же Наталью и сурово хмурился.
– Ты что, Дема? Аль тоже в город захотел? – спросил Петр Андреевич. – Тебе вон како хозяйство остается да половина доли в мельнице. Чать, не обижаем…
– Меня в город не тянет, – буркнул Демьян и, еще раз взглянув на Наталью, ушел из горницы.
Заподозрив недоброе, когда отец в первый раз поехал с Натальей в аул, Демьян с тех пор все время следил за старшей снохой и отцом. Как ни таились, Демьян скоро все понял. По характеру он был молчалив, но вовсе не глуп, каким считал его отец.
Узнав про страшное дело в своей семье, он окончательно ушел в себя. Говорить с отцом?.. Не его дело. Пусть старший брат себя защищает, а другим кому скажешь? Стыдно! С отцом Демьян стал говорить грубо, и, к удивлению Вари, Петр Андреевич не обрывал сына, все меньше вмешивался в хозяйственные дела. На Наталью деверь сейчас почти не глядел и вовсе с ней не разговаривал.
Слушая уговор отца с братом, Демьян думал: «Сказать Акиму иль нет про бесстыжих? В городе-то совсем разойдутся. Акима будет гонять по Петропавловскам…» Он плюнул от отвращения.
Придя в комнату, в которой они жили с Варварой, средний сын Мурашева ворчал, раздеваясь:
– Бесстыдная шкуреха! Мужу на шею вешается при всех, а сама…
– Про кого это ты, Дема, говоришь? – спросила с любопытством Варя, но Демьян отмахнулся от нее.
– Все вы хороши! – проворчал, ложась на высоко взбитую перину и отворачиваясь к стене. Он все еще не решил, говорить брату или нет. Страшно! Смертоубийство выйдет, все узнают, проходу по селу не будет. Скрытый грех – бог судит, а откроется – люди. Но гнев на отца и сноху, жалость к обманутому брату, души не чаявшему в жене, требовали каких-то действий, и Демьян злобился на всех, мучился, решая тяжелый вопрос, и никак не мог его решить.
Наталья первая почуяла, какая беда ей грозит, и замерла от ужаса. Хитрым бабьим умом искала она способ предотвратить беду и не находила. Оберегая мужа от Демьяна, вилась возле него, наряжалась в привезенные им обновки, ворковала не переставая о том, как ночи не спала, ожидая его. Свекру, встретившись с ним в лавке, сказала:
– Скорей надо уезжать. Догадался Демьян, скажет Акиму.
Тот побледнел и задумался. Нельзя допускать такого. По себе чувствовал Петр Андреевич, как страшна ревность. У него огнем душа горела, когда представлял себе Наталью с сыном наедине. А ведь Акиму Наталья по закону жена.
Прежде всего он услал среднего сына с батраками на Нуру – там у них пятьдесят десятин посеяно – к уборке готовиться. По возвращении Демьяна Петр Андреевич вместе с Акимом уехали в аулы скот набирать.
Наталья со своей стороны принимала меры. Ласкаясь к мужу, она жаловалась, что младшая сношельница завидует им, плетет мужу бог знает что на нее, а Демьян верит и косится…
– Потерпи, Наташа! Недолго осталось. Вернусь из Петропавловска, начнем в городе устраиваться. А на Варьку плюнь. Ей ли с тобой равняться? – утешал жену Аким.
До самой отправки Акима с гуртами в город Петр Андреевич и Наталья не давали братьям и на минуту остаться вдвоем. Аким этого не замечал, но Демьян все понял. «Боятся, следы заметают вместе», – думал он. И если вначале больше винил отца, помня бледность и растерянность Натальи, когда Петр Андреевич заставил ее ехать с ним в поле, но теперь пришел к выводу, что по своей воле живет старшая сноха со свекром. Когда Аким перед отъездом прощался с семейными, Демьян ему кинул: «Смотри, братуха, за прибылью далеко едешь, как бы дома убытка не понес», – и исподлобья метнул взглядом на отца и Наталью.
Аким вздрогнул, но жена с плачем повисла на шее, отец заторопил батраков трогать гурт, и он уехал, не вдумавшись в слова брата.
