Текст книги "Первые шаги"
Автор книги: Татьяна Назарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 39 страниц)
Карпов назвал собаку «Верным» и всю дорогу вез на санях, ухаживал за ней, приучая к себе. Он даже решил никому из домашних, кроме Аксюты, не разрешать кормить ее. Пусть только двоих знает. Верный отзывался на новую кличку и брал из рук Федора хлеб, а на остальных яростно лаял.
Федор посадил собаку на цепь у ворот, так чтобы она не могла достать входящих и от ярости звончее лаяла. Украдкой теперь никто не войдет и не подслушает.
4
После завтрака дочери пошли выполнять поручение отца. Прасковья, принарядившись, отправилась, как она сказала, к куме Матрене. Федор остался в доме один.
Достав прокламацию, он углубился в чтение, решив выучить ее и, рассказывая обо всем подробно, не показывать никому драгоценный листок. «Пусть никто, кроме дочки, не знает об этом», – думал он. Слишком страшно доверять: ведь могут тогда добраться до Исхака с Иваном, а может быть, и до петропавловских друзей.
– Расскажу все, как сам понял: мужикам даже ясней будет, – свертывая прокламацию, произнес Федор и вышел из избы.
Прасковья в это время уже была в доме Мурашевых. Хозяина дома не оказалось. Он с утра ушел к Дубняку Никите. Гостью приветливо встретила Наталья и сразу провела в горницу.
У Мурашевых было две работницы. Они доили коров, управлялись по двору, помогали в доме. У печи не уступала никому места старая Ниловна. Ей помогала младшая сноха Варя. На долю Натальи как-то само собой остались общее управление хозяйством и прием гостей.
К Мурашевым часто заезжали окрестные баи, волостные управители. Ниловна наотрез отказалась садиться за стол с басурманами, ну, а Наталье все было нипочем.
Красоту и ум снохи Петр Андреевич высоко ценил. И когда появлялся кто из русских гостей, он обычно звал ее, а не жену. «Стара, да еще глупа, против нового возражает – какой с нее толк?» Петр Андреевич не ругал жену, он просто не замечал ее.
Так и вышло, что Наталья сделалась белоручкой, начала наряжаться что в будни, что в праздник, и если заходили те, кто был нужен свекру, она немедленно уводила их в горницу и приказывала готовить на стол, не спрашивая ни о чем свекровь.
Муж полностью одобрял ее поведение и кое-чему сам учил. Но и без его ученья Наталья умела на лету схватывать желанья свекра и немедленно выполнять их.
Она слышала, когда у них была Прасковья с Машей, что свекор хотел знать о приезде Федора по секрету от него, и поэтому решила задержать Прасковью до возвращения свекра. Распорядившись о чае, Наталья села с Прасковьей в горнице.
– Иду мимо вас, да вдруг вспомнила, что сват велел сказать, когда Федор приедет, – говорила Прасковья и не заметила, что оговорилась.
Наталья и виду не подала, услышав «сват», что гостья раньше времени поторопилась в родню влезть.
– Всегда тебе рады, Прасковья Петровна, с делом или проведать нас зайдешь, – медовым голосом отвечала она.
Справилась о здоровье Аксюты.
– Слава богу, цветет! Чтой-то тебе в голову, Натальюшка, пришло? – обеспокоенно спросила Прасковья. Уж не порочит ли кто ее дочь?
Наталья весело рассмеялась.
– Павка наш ходит повеся нос. Аким сказывал – за то, что Аксюта давно на посиделки не приходит.
– Да ткет холсты все, вот и не ходила никуда, – облегченно вздохнув, сообщила Прасковья.
Мирная женская беседа текла не прерываясь до чая и за чаем. Петр Андреевич задерживался, и Наталья позвала за стол свекровь – у старух разговора хватит хоть до вечера. Уйдет, а вдруг папанька рассердится?
Прасковья и впрямь пыталась было встать из-за стола, но Наталья и слышать об уходе гостьи не хотела.
– В кои веки зайдешь, да и то спешишь скорей уйти. Маленьких дома нет, за отцом дочки походят. Тебе сейчас только и погостевать: отдашь Аксюту замуж – поневоле спешить придется, – уговаривала она Прасковью.
Услышав шаги свекра в передней, Наталья вышла навстречу.
– У нас Прасковья Карпова. Устала держать уж… Федор приехал, – шепнула она.
– Умница Натальюшка! – погладил свекор сноху по крутому плечу. – Принеси наливочки. Угости-ко получше. Пусть еще посидит, пока я схожу к Федору, – приказал он.
Наталья легкой птицей порхнула от него в боковушку.
– Здорово, Прасковья Петровна! Давно не видались, – входя в горницу, заговорил Петр Андреевич мягким воркующим тоном, каким он говорил, когда хотел улестить собеседника.
– Засиделась я у вас. Хотела на минутку зайти – сказать тебе, что Федор Палыч вернулся…
– И не пущу, пока не выпьем наливочки! Уж такова-то сладка да приятна! – перебила ее Наталья, появляясь с большой бутылью в руках. – Намедни Аким привез из города, а я, дура, и забыла про нее… – Продолжая болтать, она поставила на стол стаканчики, налила густой вишневой наливкой и пододвинула всем.
– Ну вот и я с вами выпью за благополучное возвращение моего дружка Федора Палыча, – засмеялся окающим смехом хозяин, поднимая стакан.
Все выпили.
– Дома ли Палыч-то? – спросил Мурашев гостью.
– Дома. Он за Егором да Кирюшкой девчат послал. О посеве поговорить хочет.
– Вот хозяин – так хозяин! Апрель только на двор, а он уж пахать готовится, – с одобрительной улыбкой произнес Мурашев и вновь налил стаканы.
– Да чтой-то ты? И с одного у меня голова закружилась, – отнекивалась гостья.
– Сие и младенцы приемлют. Нельзя без пары жить, Петровна, ни старым, ни молодым, – настаивал весело Петр Андреевич.
Ниловна хотела отодвинуть свой стакан, но он не дал:
– Хозяйка должна выпить, гостье дорогу показать!
Когда с шутками и прибаутками выпили по третьему стакану и Наталья, обняв за плечи гостью, затянула: «На серебряной реке, на златом песочке…» и к ней присоединились Прасковья и Ниловна, Петр Андреевич, посмотрев на них с усмешкой, молча вышел из комнаты.
– …Расстрелял картечью, когда рабочие шли к нему с иконами, с его портретами. Просили помочь. Вот что они писали ему: «Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей… Пришли к тебе, государь, искать правды и защиты»! – говорил со страстным гневом Федор, стоя середь избы.
На лавках сидело пятеро мужиков. Аксюта стояла, прижавшись спиной к закрытой двери второй комнаты. Машу отец пустил к подружке.
– Тысячу человек расстреляли, две тысячи ранили, а сколько арестовали, счету нет, – продолжал срывающимся голосом Федор.
– За что, дядя Федор? – стоном вырвалось у Кирюшки.
– Сволочь, а не царь! – процедил сквозь зубы Матвей Фомин.
Остальные молчали, подавленные, Аксюта расширенными от ужаса глазами смотрела на отца.
– За то, Кирюша, что они верили, будто царь – помазанник божий, стоит за народ. А он – главный помещик и вместе с другими помещиками и их прихвостнями, вроде наших Мурашева, Дубняка, шкуру дерет с рабочих и с нас, крестьян, – ответил Федор и продолжал: – По всей матушке России поднимаются рабочие люди в городах и деревнях против царя-убийцы, против помещиков и бар, всех, кто нашу кровь сосет, за справедливый порядок, – голос Федора окреп. – И верьте, мужики, недалек тот час, когда полетят в преисподнюю все кровопийцы. За труд, а не богатство, нажитое обманом, будут уважать людей…
– Ах, Палыч! Кабы так сталося, как ты говоришь! – горячо выдохнул Родион, лицо его зарумянилось.
– А нам-то что делать, Палыч? – вскочив, взволнованно спросил Кирюшка.
Аксюта повернулась к нему лицом. Широко раскрытые глаза девушки засветились лаской.
– Что делать нам, Кирюша? Готовиться к будущей борьбе вместе со всеми. Своим рассказывать правду, о которой я вам поведал, не давать живоглотам на себе верхом ездить и стоять друг за друга.
Надо, чтобы, когда придет время, все бедняки встали, как один, и пошли на богачей с царем-кровопийцей – так я понимаю сейчас, а дальше нам скажут. Согласны ль вы на то?
– Так тому и быть, – первым заговорил Матвей. – Я хоть сейчас взял бы вилы да проткнул бы пузо Мурашеву…
– Куда ты, Палыч, туда и я, – одновременно отозвались Родион, Егор и Анисим. – Что скажешь, то и делать будем.
Кирилл, стоявший теперь рядом с Аксютой, так взглянул, что Федор, ласково улыбнувшись, махнул ему рукой: молчи, мол, и так понятно…
– Только, мужики, берегитесь, чтобы Мурашев раньше времени не пронюхал. Как Иуда, крутит он вокруг меня. Бедняков киргизов не забывайте, они с нами пойдут. Петр Андреевич басурманами их зовет, нам общаться с ними не велит, а когда бай какой приедет, так у него первый гость…
– Знаем давно! Видали! – заговорили мужики.
Со двора раздался яростный лай Верного.
– Чужак идет. Кирюш, читай книгу, а вы, мужики, слушайте. Аксюта, скройся! – быстро распорядился Федор, идя к дверям.
Кирилл раскрыл где попало книжку и, запинаясь, начал читать:
– «Почва го-ло-да-ет…»
За дверями послышались голоса. Мужики переглянулись.
– Помяни черта, а он тут как тут! – с досадой прошептал Егор.
– Здорово, мужички! Мир честной компании! – ласково пропел Мурашев и, сняв шапку, помолился на иконы.
– Проходи, садись, Петр Андреевич! – пригласил хозяин. – Мы уж к севу готовиться начали. Книжку больно интересную купил я надысь в городе – как почву удобрять…
Мурашев взял из рук Кирилла тоненькую книжечку и внимательно перелистал ее.
– Ишь ты! Агроном написал! Что ж, ума и у чужих занять не грех, – добродушно цедил он, читая отдельные строчки. – И как же решили?
– Наше дело – хрестьянство. Надоть учиться, как хлебушка больше собрать. Попробуем, – ответил Матвей, не поднимая глаз.
– И то! – вмешался Егор. – К торговлишке-то у нас способности нет.
– Каждому свое! Что ж, и пахать вместе будете? – спросил Мурашев, зорко оглядывая сидящих.
– Пошто вместе? По трое, – ответил Родион, вставая. – Пошли, пожалуй, мужики, не будем Палычу мешать гостя дорогого чествовать. Кирюш, ты возьми книжку. Вечерком у нас почитаешь конец-то. Больно умственно написано. А там и навоз почнем возить…
У Егора мелькнула на губах двусмысленная усмешка. Кирилл взял книжку, и мужики пошли из избы.
– Добрым делом занялся, Палыч, просвещаешь народ! – начал Мурашев, как только за мужиками захлопнулась дверь.
– Где уж мне! – усмехнулся Федор. – Самоучка ведь я, знаешь. С напарниками хотел обмозговать книжку-то, а тут и эти трое зашли. Аксюта! Поставь самовар, – распорядился он. – Мать у нас где-то загулялась долго.
– Да она ведь у моей Ниловны сидит, – с наигранной простотой сообщил Мурашев. – От нее я и узнал, что ты прибыл, и захотел по старинке проведать. Дружки ведь мы с тобой старые. По пустякам ты тогда обиделся, не заходишь ко мне, – душевно говорил он, не спуская глаз с хозяина.
Аксюта с потупленным взором прошла мимо них. Лицо ее пылало. Мурашев заметил это, но при всей своей хитрости не понял причины.
«Краснеет невеста, – подумал он. – А и впрямь больно хороша! Ишь меня увидела, как разрумянилась».
Но голова девушки была занята другим. Аксюта была полна тем, что слышала от Топоркова и отца. Она решила, что пойдет за своим отцом, ничего не боясь, как те девушки, которые разносили прокламации в Петропавловске. Сегодня прибавилось еще и другое чувство. Аксюта вдруг поняла, что не Колю Горова любит она, а его, Кирюшу, который идет с ее отцом за народ, против богатых. С ним вдвоем они будут стоять против таких, как Мурашевы.
Неожиданное появление у них в доме Петра Андреевича и его сообщение о Прасковье – вот что заставило запылать Аксюту румянцем.
«Сказала, пойдет к тетке Матрене, а сама побежала наушничать к Мурашевым», – думала с горькой обидой девушка, с трудом скрывая ненависть к важно восседавшему за столом гостю.
Федор ничем не выдал себя. Он, усмехнувшись, произнес нараспев:
– Ишь гулена! – И сейчас же перешел на другое: – Зря ты, Петр Андреевич, думаешь, что сержусь на тебя. Не иду по другой причине. Знаешь пословицу: «Не в свои сани не садись»? Вы с божьей помощью, – губы Федора дрогнули усмешкой, – стали богатейшими купцами, а я только что за куском к соседям не хожу. Какой же я тебе друг? Начни ходить – так еще нахлебником люди назовут, вон как Парамона Кошкина. Ты, может быть, его по доброте привечаешь, а люди говорят, что он тебе сельский телеграф заменяет.
Этот хорошо рассчитанный и неожиданный удар смутил даже Мурашева. Он не сразу нашелся что ответить. «Пронюхал!» – пронеслась в голове растерянная мысль. Но скоро пришел в себя и громко, раскатисто рассмеялся.
– Ох-хо-хо! – заливался Мурашев. – Ну и насмешил, Палыч, друг ты мой любезный! С кем себя сравнил! Да тебя мужики больше мово уважают. Знамо, Парамона коль и привечу, то Христа для. Бог сирых принимать велел, он мне без надобности. Коль так болтают, то бог с ним, никогда и не позову боле…
Последнее Мурашев сказал искренне. Коль этот дурак в доверие Федора войти не сумел, на что он ему?
– Уважают, говоришь? Оно и так. Да ведь за то и уважают, что свое место знаю, ни перед кем не унижаюсь, – не сдавался Федор.
Аксюта накрыла на стол, поставила возле отца самовар и чашки и сказала:
– Тятенька, я корову доить пошла.
Проводив дочь взглядом, Федор продолжал:
– И то нельзя забывать: у тебя парень-жених, у меня дочь-невеста. Буду я к тебе ходить – скажут, девку навязываю. Люди ведь не знают, что за неровню я не отдам дочь, хоть бы и посватали. Наше дело – каки сами, таки и сани, а твоему сыну и в городе невеста найдется, да еще с капиталом. Вот почему к тебе не хожу, а сердятся и гневаются бесы лукавые, а не я.
И второй раз сразу не нашелся Мурашев что ответить. Потягивая с блюдечка чай, он думал с досадой: «Ой, умен, бес, умен! Все мысли мои наперед знает. Такого не поймаешь запросто. За дружков его сегодняшних приняться надо. Нитка по нитке – доберемся до клубка».
– На откровенности спаси Христос, Федор Палыч! – ставя блюдце, поблагодарил он. – Снял ты гору с моей души. А люди – они что хошь наболтают. Про жениха с невестой так тебе скажу: воли с сына не снимаю – ему жить, тебе тоже такой совет даю.
– Совет добрый, что и говорить… – усмехаясь, заговорил Федор, но вошла Аксюта и он замолчал.
– Ну, спаси Христос за угощенье. Идти надо. А все ж, Палыч, зайди, бога для. Ты мне самый дорогой друг, – говорил Мурашев, вылезая из-за стола.
– Вот уж как сравняемся с тобой в богатстве, так и приду, – пообещал Федор, идя вслед за гостем в сени.
Глава одиннадцатая
1
Весной 1905 года в Акмолинске, как обычно, в течение трех недель проходила ярмарка, в которой участвовали жители центра города, казачьей станицы и мельниц. Только слобожане, за исключением возчиков, не интересовались ярмаркой: продавать нечего, покупать не на что. Большинство из них батрачили за кусок хлеба у купцов и богатых станичных казаков. Занимались они и сельским хозяйством, арендуя казачьи земли и луга. Сеяли пшеницу, овес, сажали картошку и бахчи. Почти каждый двор имел и огород за Ишимом, опять-таки на станичных землях.
Редкая семья сводила концы с концами и выбивалась «в люди». Лучше жилось тем, у кого имелась собственная подвода. Такие работали возчиками.
К концу ярмарки, кое-как закончив вспашку и посев, возчики собирались в артель и подряжались везти товары купцов в Петропавловск – шерсть, кожи, топленое сало… Обратно обоз привозил своему хозяину красный товар, чай, сахар, медную, чугунную и фаянсовую посуду.
Договор с купцом заключал староста артели, наиболее зажиточный из всех; он и отвечал в дороге за сохранность товара. Работая постоянно на одного хозяина, артельщик пользовался его доверием. За ручательство староста со своих товарищей получал проценты.
Вот эти-то старосты постепенно и вырастали сначала в подрядчиков, а затем и в купцов средней руки. Глава обоза обычно принимал в артель однолошадников, а потом, после нескольких поездок, прибавив себе подвод, – и безлошадных. Последние ехали на его лошадях и платили проценты не только за поруку, но еще и за транспорт. Фактически это уже были батраки, но такой способ платы был выгоднее для владельца подвод: безлошадные возчики были заинтересованы в количестве клади и, отвечая за подводу и сохранность груза, берегли все, как собственное. С течением времени подрядчик начинал попутно и себе привозить товар, пользуясь при покупке оптовой скидкой, поскольку приобретал вместе с хозяйским, и с выгодой спускал его на ярмарках, совмещая подряд с торговлей.
К таким подрядчикам относился Петро Мохов, бойкий, пронырливый мужик, в обозе которого было шестьдесят подвод, в том числе четырнадцать его собственных.
Мохов уже несколько лет возил грузы богатого купца Самонова Антона Афанасьевича. Купец очень дорожил Моховым: еще не было случая, чтобы у того случилась пропажа или привезли испорченный дождем товар. В последнее время Самонов ему же поручал отбор товара в Петропавловске, не посылая доверенного. Толковый мужик, грамотный, все сделает как следует. За это купец выплачивал артельному старосте особое вознаграждение и был щедр на подарки: ведь хороших доверенных, которые воровали бы «по совести», не так-то легко найти. Вон с гуртами скота сколько человек надо посылать! А своих-то помощников у Антона Афанасьевича и не было. Трех дочерей подряд принесла ему Ненила Карповна. Старшей, Зинаиде, уже двадцать лет, а что в ней толку, одни расходы да споры из-за нее с матерью. Потом и три сына родились, но двое старших умерло, а младшему пять лет, когда еще вырастет…
Старшая дочь в семье считалась невестой не первый год, но родители никак не могли прийти к соглашению о будущем зяте. Мать хотела выдать дочку за благородного или за богатого купца. Что ж, что некрасива! Сказать свахам о большом приданом – живо женихи найдутся. Отец же хотел устроить судьбу дочери по-другому.
– Не пожалею, дам сто тысяч такому, кто мне помощником будет, – заявлял он. – А на сторону гроша ломаного не дам, особенно стрикулисту.
Рыженькая, светлоглазая Зина согласна была за любого жениха выйти. Младшей сестре уже восемнадцать – этак и старой девой останешься. «Коль тятенька приказчику сто тысяч даст да компаньоном его сделает, так чем он не купец будет», – думала она, но свои мысли держала про себя: не дело девушке про замужество говорить.
Петр Андреевич с Павлом, приехавшие в город после ярмарки, чтобы присмотреть домик и лавку, пришли к Самоновым как раз после очередной перепалки супругов из-за замужества Зины.
– Ну, у кого из стоящих купцов есть подходящие женихи? – кричал на жену Антон Афанасьевич. – У Никитина женихов нет, своя невеста растет, у Кубрина парню пятнадцать лет, Кощегулов – татарин, а остальные – не купцы, купчишки…
Ненила Карповна должна была согласиться с этим.
– А за кого же ты хочешь отдать Зину? – первый раз поинтересовалась она.
В этот момент горничная сообщила о приходе Мурашевых.
– Вот за Павла я с удовольствием отдал бы. К торговле способный, отец неглуп, да и капиталец у них есть, – заметил Самонов, идя из комнаты жены.
Ненила задумалась. Год у них жил Павел, ласковый, расторопный и собой ничего. Анку можно за благородного выдать, а этот зять отцу помощником будет. Пока Юра подрастет, Павел свое дело создаст. Мурашевы ведь у них каждый раз берут товаров на тысячи, сколь раз гурты скота пригоняли, рассчитывала Самонова, направляясь в комнату дочерей.
– Зина, пойди в гостиную, – приказала Ненила старшей. – Гости у нас, Мурашевы. Да будь поласковее с Павлом Петровичем.
Ненила Карповна значительно взглянула на дочь.
Зина вспыхнула и потупилась. По уходе матери девушка начала торопливо одеваться, сестры ей помогали. «Может, за него отдадут, – думала Зина. – Все равно!»
– Дорогим гостям почет и уважение! – приветствовал Антон Афанасьевич Мурашевых еще с порога гостиной.
Отец с сыном остановились на постоялом дворе у Ачкасовых, заняв отдельную комнату. Там они переоделись с дороги, и Павел, по совету отца, побрился. В городе будет жить, надо от деревенских обычаев отвыкать, а городские мало кто с бородами ходят. Подстриженный под польку, с маленькими темными усиками, в синей тройке и полуботинках, начищенных до зеркального блеска, Павел не походил на деревенского парня. У отца из-под длинной бороды через всю жилетку тянулась массивная серебряная цепочка со множеством брелоков.
Петр Андреевич через верных людей, для которых он не жалел подарков, знал о намерении Самонова выдать дочь за своего будущего компаньона и, собираясь на этот раз в город, решил попытать счастья.
«Куплю сыну дом, дам тысяч десять капиталу, да если за дочерью Самонов даст сто – чем не компаньон будет Павел тестю?» – думал он.
С Павлом он об этом не говорил, потом скажет. Сейчас они пришли к Самоновым, по словам Петра Андреевича, посоветоваться о том, как лучше сделать, чтобы открыть свое дело в городе и приписать Павла в купцы, хотя бы третьеразрядные.
Между старшими сразу же завязался оживленный разговор. Петр Андреевич расспрашивал хозяина о результатах ярмарки.
– Петро повез шестьдесят подвод, – ответил Антон Афанасьевич, – да погнали три гурта. Теперь придется ждать товаров, мало что осталось, все склады опустошили. А у вас как дела в аулах?
Но Петр Андреевич не успел ответить. Вошли Ненила Карповна с принаряженной Зиной. Отец, бросив взгляд на дочь, сразу понял, что жена покорилась, и чуть заметно улыбнулся. Но как ни мимолетен был взгляд хозяина, а Мурашев поймал его. Не пропустил он без внимания и наряд предполагаемой невесты сына и то, что Зина вышла с матерью одна, без сестер.
«Эге, да дело-то, видно, на мази», – решил он.
Когда женщины уселись, Петр Андреевич сказал:
– Мы ведь к вам за советом, Антон Афанасьевич, пришли. Хочу Павла в город совсем перевести, на торговое дело поставить. В селе-то с Акимом справимся.
– Доброе дело придумал, – ласково отозвался хозяин. – Пойдем ко мне, по-стариковски потолкуем, пока хозяйка к столу позовет, а Павел Петрович с женщинами поболтает. Ты, Зина, не давай молодому гостю скучать, – добавил Антон Афанасьевич с добродушной усмешкой.
Вслед за мужчинами вскоре ушла и Ненила Карповна – распорядиться по хозяйству. Молодые люди остались одни.
– Где-то Аня с Лизой сегодня загулялись, оставили меня одну скучать, – начала разговор Зина. – Хорошо, что вы с вашим папенькой пришли, – она мило улыбнулась гостю.
Павел почувствовал себя польщенным, и рыжая Зина представилась ему не такой уж некрасивой, какой казалась, когда он видел ее издали, работая приказчиком у Самонова.
Зина рассказывала про вечерние гулянья в молодом городском парке, про оркестр, постепенно втягивая гостя в разговор. Когда Павел обратил внимание на клавикорды, хозяйка скромно призналась, что немного играет, и по его просьбе подошла к музыкальному инструменту.
Играла Зина только польки, вальсы и несколько песен, но на Павла ее игра произвела впечатление. «Этого от Аксюты не дождешься», – подумал он, глядя на белые, холеные пальцы, бегающие по клавишам.
Когда старшие вернулись в гостиную, Павел в насмешливом тоне рассказывал Зине о деревенских вечеринках, а она звонко смеялась. Самонов и Петр Андреевич, посмотрев на молодую пару, довольно переглянулись.
Оставшись вдвоем, они не так долго ходили вокруг да около. Скоро открыли свои карты и обо всем договорились напрямик.
Решили сделать так. Через три квартала от Самонова продается дом о шести комнатах, уезжает купец Косеев – намяли ему бока старожилы на ярмарке, едва кости унес, Петр Андреевич купит его для сына. Тысяч за пять отдаст Косеев и с обстановкой – торопится очень. Лавку свою Мурашевы открывать не будут, Самонов берет Павла сразу же компаньоном с капиталом в десять тысяч, а когда он женится на Зине, тесть перепишет на него еще сто.
– Торопить их не будем, – добродушно говорил Мурашев. – Пусть обзнакомятся хорошенько… – Он боялся, что не сразу уломает сына.
Самонов согласился. Даже лучше. В городе привыкнут считать Павла его компаньоном, не будут судачить, что дочь за деревенского парня отдал.
Стол был накрыт по-купечески, на широкую ногу; меж разнообразных холодных и горячих закусок отсвечивали янтарем бутылки с коньяком, блестело серебряными головками шампанское. В конце ужина чуть охмелевшая Зина, вспомнив намек матери, пригласила Павла ехать кататься, а там в купеческий клуб заедут потанцевать. Ее все поддержали, и молодые люди ушли.
– Не гляди, сваха, на то, что у нас сегодня есть, а посчитай, что потом будет, – убеждал Петр Андреевич хозяйку, притворяясь пьяным. – Павел парень с головой, купцом родился…
Ненила Карповна уже примирилась с тем, что Зина выйдет за Мурашева. Все же не за приказчика отец отдает, а за компаньона.
Вернувшись от Самоновых, Петр Андреевич пошел к своему дружку, уездному начальнику, не забыв захватить с собой солидный узел.
– Приведи сына ко мне завтра вечерком, я ему растолкую, кто такой Федор Карпов. А какой отец, такая и дочь, – посоветовал, прощаясь, Нехорошко. – У Павла Петровича большое будущее. Нельзя ему связывать себя с такими, для которых одна дорога – в тюрьму. А сам, вернувшись в село, раскрой глаза и уши. Ты правильно думаешь заняться друзьями этого Федора. Вот что около себя мало хороших хозяев объединил – это твоя ошибка, они тебе должны быть помощниками, да попа настрой хорошенько…
2
Отъезд Мурашева с младшим сыном обрадовал Федора. Как раз вовремя. Он со своими товарищами отсеялся, огороды засадили, можно и в ближние аулы съездить, заодно Мамеда проведать, посмотреть, как у них с посевом вышло.
…Мамед со своей семьей и еще несколькими решил не кочевать летом, а заняться земледелием. Зимовка их расположена возле речки Кара-Нуры, есть место для пашни, и сено можно будет накосить на зиму.
– На пять семей осталось семь коров, десять лошадей и пять коз. Если кочевать, то один выход – идти батраками к баю, – говорил он Федору, когда тот возвращался зимой из Нельды.
Перед весной Мамед приезжал в Родионовку. Вместе со своими супряжниками Палыч собрал для него немудрый инвентарь – две сохи, борону и еще кое-что по мелочи. Насыпали и несколько мешков семенного зерна; уродит – так рассчитаются…
Но Федору не хотелось, чтобы жена знала, куда он поедет: расскажет кому, до Акима дойдет, а тот в батюшку удался, пожалуй, опять по следам кинется.
Прасковья, не дождавшись сватов от Мурашевых на красную горку, сначала почувствовала себя обескураженной. Но Наталья при встрече сумела ее успокоить, ввернув к месту, что «тятенька поехал в город Павлу дом покупать, а уж осенью и женить его будем», и так на нее посмотрела, что без слов сказала, к кому сватать пойдут.
Когда пришли было староверы Нехотины сватать Аксюту за своего Егора, мать заговорила о том, что невеста-де еще молода, да сама она все хворает, нельзя до осени дочь отдавать – кто отцу поможет в покос и жнитво?.. «Нехотины побогаче средних, но разве с Мурашевыми сравнять?» – думала она.
– Осенью – что бог пошлет, а пока не отдам. Торопиться нечего, не перестарок, – отказала наотрез сватам Прасковья.
Федор не возражал: давно уже понял, кого выбрала Аксюта, и от души одобрял этот выбор.
После долгих размышлений и тайного совета с товарищами и Аксютой Федор объявил, что поедет на недельку в город.
– Чегой-то? – спросила Прасковья.
– До покоса дома делать нечего, поедем с Родионом. Может, подработаем какую копейку да поговорим, нельзя ли лобогрейку в рассрочку купить, не нынче, так к будущему году. По пути можно возок зерна отвезти продать, вдруг деньги потребуются, – словоохотливо объяснил он.
Через два дня Федор выехал с полным возом со двора, и никто не видел, как за селом переложили мешки на телегу Родиона. Карпов, объехав село, подался в Ереминские сопки, а Родион направился в город. Встретиться они должны были здесь же через неделю.
– …Вот, Подор, смотри! Хорошо взошла пшеница? Здесь мы посеяли ту, что вы мне дали, – пояснил Мамед, ведя Карпова по засеянным полоскам.
Всходы были хорошие. Плохо, что мелко вспахана целина сохой, но зато земля впервые приняла в свое лоно крупное, чистое зерно.
За Федором и Мамедом шли остальные владельцы посева. Сеяли они все вместе, но Мамеда считали за старшего. Он два года работал у русского купца, научился пахать, боронить, сеять, ему дал все Федор. Когда пшеница вырастет, тогда разделят всем поровну – так сказал Мамед. У всех на зиму будет свой хлеб. Тяжело было им жить прошлую зиму, ой, тяжело! За каждую чашку пшеницы надо было много работать. Бай хоть и родич, а дорого берет…
Вечером собрались возле юрты Мамеда. Кочевать не пошли, а летом жить в полутемных землянках никто не хотел, все поставили юрты. Отец Мамеда, старый Джаксыбай, хотел в честь гостя зарезать барана, но Федор уговорил его не делать этого.
Кобыл на пять семейств осталось две, но хозяйки все же приготовили кумыс. Прямо в бурдюке принесли его к юрте, где сидели старшие и гость.
Джаксыбай выпил после гостя пиалу пенящегося кумыса и важно разгладил седую реденькую бородку.
– Почему так плохо живется беднякам? – спросил и поглядел на Федора, хитро прищурив глаза.
Федор улыбнулся.
– Ты больше моего жил на свете, отец, вот и скажи нам: у вашего бая Калкена всегда было столько скота, как сейчас?
– Нет, – ответил Джаксыбай. – Я помню, когда у него были сотни голов, а теперь тысячи…
– И у вас тоже прибавилось?
Вокруг засмеялись. Они давно байский скот пасли и вот только сейчас не пошли, с Мамедом остались, бидай посеяли. Мулла их за это ругал, назвал нечестивыми.
– У Калкенбая много стало скота потому, что он ваш себе забирал каждый год понемногу, пока весь не забрал. Русские богачи тоже богатеют, разоряя бедняков, – заговорил Федор.
Все подвинулись к нему ближе. Долго длилась беседа.
Гость с тонким юмором пересказывал русские сказки про жадных богачей, о том, как они попадали впросак из-за своей жадности. Говорил по-казахски Федор хорошо и ловко изменял положения, приближая их к бытовым условиям своих слушателей. Смех не смолкал.
– Наш Калкенбай так же делает! – кричал кто-нибудь, и хохот усиливался.
– Если мы станем умнее, то баи перестанут ездить на нас верхом, – серьезно сказал Мамед. – Расскажи, Подор, как ваши бедняки заставили вернуть вспаханную землю…
Федор очень живо передал сцену схода.
– Мы верх над своими богачами взяли потому, что все стояли заодно. Бедняков ведь больше, чем богатых, они, если объединятся, сильнее их, – закончил Федор свой рассказ под одобрительные восклицания всех собеседников.
Потом Джаксыбай взял домбру и запел неожиданно сильным голосом. В песне переплетались рассказы гостя со старинными легендами о справедливых батырах, защищавших народ от несправедливости жадных баев. Акын звал свой народ вместе с русскими батырами, братьями казахов, идти бороться за правду, за хорошую жизнь.
Слушая импровизацию, Федор думал о том, что песня далеко разнесется по степи, новое будет проникать в юрты кочевников. Плохо, что у него, Федора, мало опыта и в Акмолинске нет таких, кто мог бы помочь. Степаныч недавно прислал письмо. Пишет, что скоро будет свадьба – значит победа близка…
