Текст книги "Первые шаги"
Автор книги: Татьяна Назарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 39 страниц)
Тройка лошадей, запряженная в широкие розвальни, разукрашенная красными лентами, вылетела на площадь. Раскрасневшиеся от мороза и хмельной браги, посреди саней приплясывают две молодайки, поминутно сваливаясь то на один, то на другой бок. Их выталкивают на середину молодые мужики и бабы, напевая:
Ай, дуба, дуба, дуба…
А вслед за первыми санями летят еще несколько. Смех, песни звенят по всей деревне. Гуляют свадьбы. Отдала Евдоха Железнова обеих своих дочерей за богатых женихов. Параську взяли за Емельяна Коробченко, Гальку – за Грицко Дубняка. Пьют, гуляют. Дядя Кондрат не пожалел расходов на пышные свадьбы – через племянниц породнился с первыми богачами!
Отец Гурьян, увидев пляшущих, отплевываясь, поспешил пройти через площадь. Ужо будет им, бесстыдницам! Обвенчав молодые пары, батюшка и сам после немного выпил, но тексты не забыл:
– «Яко Иродиады, беса тешат, скакаша…» – бормочет он, направляясь к дому Мурашева. Скорей на сходку стариков собрать, унять беззаконников! Уж эти хохлы!..
Петр Андреевич подошел под благословение. Он только что вернулся от Дубняков, но совершенно трезв. Завтра собирается в город ехать – товар весь вышел. Лавку Мурашев еще не открыл, но все знают, что у него всегда можно купить что потребуется.
– Садись, батюшка! – пригласил хозяин, вглядываясь в отца духовного: «Чего это он гневен так?»
Отец Гурьян с негодованием рассказал про виденное на улице. Мурашев, ласково улыбаясь, начал успокаивать:
– Зря, зря душу гневом мутишь, отче! А вспомни изречение святого Владимира, князя Киевского: «Руси пити – веселию быти».
Отец Гурьян растерянно посмотрел на него. «Неужто верно? – И тут же вспомнил: – Верно есть такие слова».
– А как же про Иродиаду? – недоуменно спросил он.
Еще слаще улыбаясь, Мурашев заворковал, втолковывая ему свою мысль:
– Запамятовал ты, видно, отец Гурьян! Иродиады пляска проклята за то, что она голову крестителя выплясывала, сиречь против Христа шла, а молодицы веселятся, что закон божественный исполнен, в брак святый люди вступили. Разве это схоже?
Отец Гурьян, задумавшись, долго сидел молча. Он не совсем убежден, но не может найти подходящего возражения в известных ему текстах.
Марфа Ниловна, бесшумно двигаясь, накрывала на стол – ставила закуски, бутылки с водкой. Мурашев, наблюдая за гостем, думал:
«Я хочу для торговлишки водчонки привезти, а ты за пляску на собрании решил стыдить. Без веселия что за выпивка!»
Он принялся усиленно угощать «батюшку» винцом, наливая ему по чайному стакану. Отец Гурьян быстро хмелел.
Вскоре за столом появились женатые сыновья, снохи.
– А ну, Варя, пройдись-ка веселия ради, а не злобы Иродиадиной для! – весело подмигнув, приказал Петр Андреевич младшей снохе.
Чернобровая Варя, посмеиваясь, вышла плясать под припевки, а отец Гурьян, окончательно охмелевший, бил в ладоши вместе со всеми.
«Попробуй теперь срамить за гульбу!» – ухмыляясь, подумал Мурашев и, притворяясь пьяным, задорно закричал:
Ходи, изба! Ходи, печь!
Хозяину негде лечь…
Сыновья смеялись, Варвара плясала, и только Марфа Ниловна, поджав тонкие губы, осуждающе, неприязненно смотрела на попа, мужа и пляшущую сноху.
Глава четвертая
1
Уже в семидесятых годах девятнадцатого столетия в Петропавловске можно было встретить политических ссыльных – разночинцев. После девяностых годов сюда стали попадать и рабочие, участники крупных забастовок.
Года за два до начала двадцатого века в депо железной дороги появились два петербургских слесаря – Михаил Антонович Федулов и Алексей Васильевич Шохин.
Алеша Шохин родителей потерял в детстве и был мальчиком лет четырнадцати приведен на Путиловский завод каким-то дальним родственником. Года через три родственник умер, и парень остался один.
Рослый, ловкий, с шапкой льняных кудрей и синими, как летнее безоблачное небо, глазами, к тому же лихой плясун, песенник и гармонист, Алеша был любимцем в цехе. Его охотно тащили с собой в пивную компанейские ребята, и не обрати на него внимание Антоныч, вероятно, со временем из Алексея получился бы бесшабашный забияка и пьяница, каких было много на заводе. В ссылку он попал восемнадцатилетним юношей, вскоре после вступления в революционный кружок, которым руководил Федулов.
Михаила Антоновича Федулова сослали в Петропавловск, когда ему было сорок два года. На завод Путилова он поступил десятилетним мальчиком в ученики и первое боевое крещение получил в забастовке 1872 года, закончившейся победой рабочих. Это определило дальнейший жизненный путь слесаря.
В девяностом году Федулов уже был членом марксистского кружка, через пять лет влившегося в организованный Лениным Союз борьбы за освобождение рабочего класса. Он слышал выступления Владимира Ильича, читал писанные им листовки и навсегда решил, что для рабочих единственно правильный путь борьбы за свободу – тот, который указывал Ленин. Последние годы перед ссылкой Антоныч работал пропагандистом в своем цехе и старался побольше вовлекать в кружок молодежи. Алешу Шохина он привлек к себе сначала виртуозной работой. Тот любил, подбежав к тискам Антоныча, смотреть, как в руках опытного мастера послушно, будто играючи, поворачиваются инструменты и детали.
– Вижу, парень, хочется научиться работать по-моему? Что ж, я не против, – сказал однажды Антоныч. – Только ведь на заводе для ученья времени нет, придется тебе вечерами домой заходить ко мне. Можешь даже и сегодня после работы со мной пойти.
Алексей загорелся желанием научиться мастерству. Рассорившись с собутыльниками, он ушел вечером к Федулову. Вскоре семья Федуловых заменила ему родных, а Антоныча он стал слушать, как отца. Под влиянием его Алеша научился грамоте, вступил в революционный кружок…
Семья Федулова состояла из жены, пятилетнего сына Мити и младшей дочки Нюры.
Женился Михаил тридцати двух лет на своей односельчанке, восемнадцатилетней Тоне, в одну из поездок в гости к родным. Первые годы они жили счастливо, и Тоня гордилась перед товарками, что у нее муж не пьет, а товарищи его относятся к ней с уважением. Семейное счастье их нарушилось из-за неудачной забастовки путиловцев, после срыва которой Михаил две недели сидел в тюрьме. Тоня возненавидела товарищей мужа.
– Лучше бы ты пил, как другие, чем с бунтарями знаться да за них в кутузке сидеть! – кричала она сквозь слезы, когда он вернулся из тюрьмы домой. – Про меня ты давно забыл, так хоть Митеньку помни! – протягивала Тоня мужу их первенца…
Его попытки объяснить важность дела Тоня отвергала, не раздумывая. Семейная жизнь стала адом. Каждый раз, когда Михаил собирался идти вечером из дому, начинался скандал. Кончалось всегда тем, что он уходил расстроенный, а Тоня, уткнувшись в подушку, отчаянно рыдала, не обращая внимания на сына.
Скандалы прекратились, когда Антонина забеременела вторично. В свободные минуты Михаил, прижав к груди русую головку жены, с воодушевлением убеждал ее в необходимости борьбы за лучшее будущее.
– Ты вспомни, как бедствуют твои и мои родные. А мы с тобой? Живем, пока сила в моих руках есть, а там выкинут с завода – что тогда нас ждет?
Антонина, опустив длинные ресницы, молча слушала, и ему было непонятно, соглашается она с ним или упорствует по-прежнему.
Жену Михаил любил, поэтому мучился вдвойне. То, что она оказалась противницей того, что было для него самым главным, он ей в вину не ставил: сам виноват, не сумел воспитать.
После рождения дочки Нюры Антонина перестала сердито прятаться за занавеску, когда приходили товарищи мужа и начинался разговор о делах в цехе. Иногда даже приветливо приглашала гостей выпить по чашке чая.
Михаил отдыхал в такие минуты душой, появлялась надежда, что Тоня наконец все поняла.
Один раз Антонина подошла к нему и, наклонившись близко, что-то хотела сказать. Но когда он взволнованно спросил: «Что, Тонюшка? Что, родная?» – она покраснела и быстро ушла.
Алешу Шохина, сироту, Тоня встретила с материнской приветливостью. Вскоре Михаил заметил, что с Алешей она о чем-то горячо разговаривает, но как увидит его, тотчас же замолкает. Как-то случайно он услышал:
– Да ведь трудно, Алеша, справиться рабочим. У царя солдаты, целое войско, – говорила взволнованно Антонина.
Он улыбнулся и, не слушая доказательств, которые начал приводить задорным тоном Алексей, ушел тихо, так, что собеседники его и не увидели.
«После всего, что было, Тонюшка стыдится говорить со мной. Пусть Алеша ее пропагандирует, – думал он, быстро идя по направлению к Васильевскому острову. – Придет время, скажет сама все, спрашивать сейчас не следует…»
Но о новых взглядах Тони Михаил услышал от нее, лишь прощаясь с ней через решетку в комнате для свиданий, перед ссылкой в Петропавловск.
– О нас не беспокойся! Не пропадем. Работать буду, друзья не бросят, – шептала она скороговоркой, прижав лицо к железным прутьям. – Все поняла я. Заодно с тобой мыслями…
Серьезный, выразительный взгляд родных глаз договорил Михаилу невысказанное из-за подошедшего жандарма.
Боль от мысли, что Тоня сейчас уйдет и неизвестно когда они увидятся вновь, на время исчезла, уступив место радости: любимая подруга стала боевым товарищем…
– Тонюшка, родная моя! – вскричал счастливо Михаил.
Выталкиваемая жандармом вместе с другими, Тоня крикнула:
– Ждать буду, пока вернешься! – И, поправляя выбившуюся прядь пушистых волос, глянула на мужа нежно, чуть задорно, как когда-то, при первой встрече на сельской вечеринке, решившей их судьбу.
Всю дорогу, до самого Петропавловска, Михаил Антонович вновь и вновь переживал последнюю встречу с женой. Только теперь он понял, что значит любить жену, ставшую другом. Он тосковал о ней и в то же время чувствовал прилив новых сил.
Во время пути Алеша часто замечал, что его старший друг, сведя густые темные брови, чему-то затаенно ласково улыбается.
* * *
…Попасть в депо ссыльным было нелегко, но высококвалифицированным путиловским слесарям место нашлось. Предварительно администрация приняла меры, чтобы оградить рабочих от влияния политических.
Накануне их прихода мастер цеха Никулыч непривычно долго разглагольствовал перед слесарями о безбожных политиканах и бунтовщиках против закона, которых по воле царя выгнали из Питера.
– Говорить с такими – бога и начальство гневить, – внушительно закончил он.
Рабочие депо были в большинстве своем вчерашними крестьянами, нуждой загнанными на производство. Слова мастера произвели на них большое впечатление, и первое время они настороженно присматривались к ссыльным, не вступая с ними в разговоры.
Но питерцы красиво и споро работали. Никулычу не удавалось найти никакого изъяна в сделанных ими деталях. Алексей, склонившись у тисков, когда не было близко мастера, так задушевно пел, столько в нем было юношеского задора, что молчание скоро нарушилось.
– Поешь ты, браток, что соловей, – сказал Шохину недели через две сосед его за верстаком, широкоплечий, кудрявый силач с дерзкими серыми глазами.
– Это что! Пустяки, не пение. Мы, бывало, соберемся компанией, свои ребята, вот уж запоем так запоем! – весело ответил Алексей.
Между ними завязался разговор. Сосед назвал себя Григорием Потаповым. Скоро они звали друг друга «Алеша» и «Гриша». Когда в один из дней Шохин сказал, что «жаль, гармошки нет», в разговор вмешался молодой парень, работавший с другой стороны.
– А ты хорошо играть можешь? – спросил он.
– Лучше, чем зубилом, – ловко обрубая кусок металла и лукаво подмигивая, ответил Шохин.
– Завтра на вечеринку к нам придешь? Гармонь у нас есть, да музыкант плохой, – предложил тот же слесарь.
Алеша неожиданно для всех, под собственный свист, прошелся в присядке посредине цеха. Слесари одобрительно засмеялись.
– Коль позовете, обязательно приду! Дело молодое, и поиграть и поплясать охота, – сказал Алексей, возвращаясь к тискам.
– Приходи, обязательно приходи! – закричали сразу несколько человек из молодежи.
Пожилые слесари оглядывали Шохина с любопытством, некоторые доброжелательно улыбались. «Хорош парень! Какой он бунтарь! Юнец совсем», – думали они.
Когда друзья пришли с работы в свою комнатушку, снятую ими у вдовы в железнодорожном поселке, Антоныч за ужином говорил Алеше:
– Твоя задача – приучить к себе молодежь. Ходи на вечеринки, только смотри, возле девушек не очень крутись – ревность у парней вызовешь. Учи петь, плясать, отвлекай от пьянства, рассказывай о нашем Путиловском заводе, рабочей дружбе, но запретных вопросов не касайся – еще рано…
Вскоре на выселках ни одна вечеринка не обходилась без питерского гармониста. Подружился он и с Григорием Потаповым, хотя тот был семейным и имел двух детей. Потапов начал дружелюбно разговаривать и с Антонычем. Но большинство из пожилых рабочих все еще держались выжидательно.
Прошло месяца четыре. Однажды сосед Федулова, слесарь Мухин, мучаясь со сложной деталью, начал сквозь зубы ругаться. Федулов подошел к нему. Понаблюдав с минуту, он предложил:
– Дай-ка помогу!
Тот, обрадованно глянув на него, без слова уступил место возле своих тисков. Антоныч осмотрел деталь, зажал ее в тиски другим концом и стал быстро обрабатывать. Слесари сначала наблюдали за ним издали, а затем подтянулись ближе. Когда, закончив, Антоныч вынул деталь из тисков, вокруг него стояло человек двадцать. Он улыбнулся и подал деталь рядом стоявшему.
– Спасибо тебе! Замучился с проклятой, – от души поблагодарил Мухин.
– Не за что, Федот Гаврилович, – ответил дружески Федулов.
– Ишь ты! Муху по имени, отчеству назвал, – перебил его седоусый слесарь. – А тебя-то как зовут?
– Товарищи на заводе Антонычем звали, – Федулов прищурил темные с желтинкой глаза в ласковой усмешке.
Слесари зашевелились, но из-за угла вывернулся Никулыч и заорал:
– Чего базар устроили?
– Антоныч показал мне, как эту загогулину делать. Не ладилась она у меня, – угрюмо бормотнул Мухин, досадуя на то, что мастер не дал поговорить. Остальные молча разошлись по своим местам.
Мастер, осмотрев деталь, раздраженно бросил ее возле тисков – придраться не к чему. Подозрительно глянув из-под припухших век на спокойно стоявшего питерца, он пошел в другой конец цеха.
С этого дня слесари перестали чуждаться ссыльных. Они часто просили у Антоныча совета по работе и не прочь были поговорить с ним о жизни. С помощью Потапова Антоныч знакомился с рабочими токарного и литейного цехов. А летом Алеша стал зачинщиком походов на Ишим, озеро Пестрое. Там ловили рыбу, купались, играли в лапту, потом, улегшись кружком на зеленой траве, слушали рассказы о питерских рабочих.
Когда началась осенняя ярмарка, Алексей уговорил товарищей пойти на базарную площадь.
– Посмотрим, как купцы деньги наживают! – говорил он, смеясь.
Веселой гурьбой прошли через весь город, распевая песни под гармошку, на которой забористо играл Алеша.
Площадь кипела народом, от выставленных товаров рябило в глазах, резкие выкрики «зазывал» оглушали. Компанию мастеровых с лихим гармонистом тянули нарасхват ко всем харчевням, обещая большую скидку.
– Пошли, Алеша, выпьем по стопке, – позвал Алексея один из молодых слесарей.
Алексей согласился. Хозяин сразу налил ему стопку.
– Сыграй, парень, повеселей! – попросил он.
Слесарь заиграл «Камаринского», живо и плясуны нашлись, но как только выпили по стопке и закусили селедочкой, он встал и повел своих друзей дальше – не для гулянья ведь пришли сюда!
Алексей показал товарищам, как киргизы платят баранами за товары.
– Эх, мать честная! Да ведь они за всякую дрянь, выходит, отдают вдесятеро! – удивлялись рабочие, подсчитав на деньги стоимость баранов и полученного за них товара.
– А ты думаешь, почему у вас тут купцы так быстро богатеют, тысячи за одну ночь в клубе просаживают? – смеялся Алексей. – Вся торговля у них на обмане построена…
Нагляделись они всего за день, а обратно через «копай-город» прошли по желанию Алексея.
Изможденные, оборванные люди сидели кучками перед входом в свои темные норы, заменявшие им жилье; худенькие ребятишки бежали гурьбой за железнодорожниками, выкрикивая с плачем:
– Дяденьки, подайте, Христа ради, копеечку, на кусочек хлеба!
Рабочие помрачнели. Всю мелочь, что в карманах была, раздали детям, а как выбрались из «копай-города», так сразу заговорили о том, что у одних денег без счета, мошенничеством миллионы наживают, а тут вот, рядом, с голоду чуть не мрут…
– Переселенцы. Выманили их из России, ссуду да помощь на новом месте обещали, а здесь, видите, как помогают! – серьезно заговорил Алексей. – Да разве этим только плохо? Возьмите тех, что вон на купеческих заводишках работают по шестнадцать часов в сутки. Платят им хозяева столько, что и на хлеб не хватит…
– Оно и нам не больно много в получку отваливают, – сумрачно перебил его худой токарь.
– Нам тоже не сладко, – согласился с ним Алексей. – Да и не только одним нам. Хозяева везде одинаково за большой прибылью гонятся. За то на нашем заводе и забастовку устраивали. Хоть нас с Антонычем и сослали, а все ж расценки повысили…
Всю неделю в депо шли разговоры о купеческих прибылях, голодающих переселенцах и собственных плохих заработках.
– С утра до ночи у тисков гнешь спину, как проклятый, а все пустые щи хлебаешь, – говорил кто-нибудь возмущенно.
И сейчас же ему в ответ со всех сторон кричали:
– Зато Савин жене ванны из шампанского делает!
– А Разгуляев в один вечер твой годовой заработок пропивает!..
Раздавались крепкие словечки и злой смех в ответ на них.
2
Алексей сидел один в хибарке вдовы и, посвистывая, зашивал разорванную куртку. Трудился он старательно, но частенько, бросая шитье, приникал к мерзлому стеклу окна и, вытаив дыханием кружок, вглядывался в темную улицу.
Закончив работу, слесарь откинул в сторону куртку и заходил вдоль комнаты.
«А что, если с Антонычем случилось несчастье? – думал он со страхом. – Вдруг их с омичем захватили шпики?..»
Два года работали они, подготовляя железнодорожников к организации подпольной революционной группы. Есть теперь на кого опереться, но замены им, особенно Антонычу, пока нет. Провал их – непоправимая беда.
Подойдя к белой трубе и прижавшись спиной к теплой стенке, Алексей глубоко задумался, вспоминая минувшие события…
На вторую зиму у них образовался уже небольшой кружок верных товарищей: Гриша Потапов, Федот Мухин, литейщик Котлицын, токарь Рогожин… Они часто собирались у Мухина, будто в карты поиграть. Но розданные карты лежали на столе, а игроки, притихнув, с горящими глазами слушали рассказы Антоныча о путиловских рабочих, про стачки, про то, как рабочие в России борются за лучшую жизнь…
– Антоныч! Вот ты нам рассказываешь про своих питерцев. А мы разве хуже их? Ты скажи, что нам надо делать, – потребовал однажды Григорий.
– У нас здесь рабочих мало, а тружеников изрядно, Гриша! Нам прежде всего следует объединить вокруг себя всех, кто трудится, – ответил Антоныч.
Григорий тряхнул кудрявой головой и вдруг насмешливо спросил:
– И казаков будем объединять? Они тоже трудятся…
– Не все казаки одним миром мазаны, Гриша! – возразил ему серьезно Антоныч и рассказал про восстания казаков, про Стеньку Разина, про Пугачева.
Долго сидели они в тот вечер у Мухина. Все, что сообщал Антоныч, рабочие слышали впервые, перед ними словно тесные стены раздвинулись…
В следующую субботу Потапов с утра пригласил друзей «поиграть в карты» к себе.
– Катя моя больно хочет послушать рассказы Антоныча, – шепнул он Алексею. – Она у меня бой-баба, не то что Пелагея Мухина, не будет на печи дрыхнуть…
Участники субботних бесед под большим секретом, как умели, передавали слышанное своим друзьям. Антоныч об этом знал и, оставшись вдвоем с Алешей, довольно говорил:
– Пропаганда ширится!
– А не провалят они тебя? – спросил Алексей.
– Волков бояться – в лес не ходить, Алеша! Потом – ведь я всегда могу сослаться на книжки, дозволенные цензурой, – ответил Антоныч.
Гриша Потапов вскоре познакомился с казаком Егором Степановичем Мезиным…
Алексей оторвался от теплой трубы, подошел к дверям, подержался за ручку, но не вышел из избы, а, прикрутив фитиль в лампешке, сел на свою кровать-раскладушку. Антоныч строго наказывал ему не выходить. Если что случится, за их квартирой будут следить и поймут, из-за чего он выскакивает. Но как же долго нет Антоныча!
Растянувшись на раскладушке, молодой революционер уставился глазами в неровный, низкий потолок и вдруг улыбнулся. Ему припомнился рассказ Григория о первой встрече с Мезиным.
…Как-то, придя на станичный базар, Григорий заметил, что один казак заступился за киргиза, когда того ударил какой-то франт.
– А ты, господин, рукам воли не давай. Он тебе что, дорогу перешел? – грозно спросил дюжий казак, придвигаясь к драчуну.
Тот хотел что-то ответить, но, взглянув на широкие плечи и огромные кулаки казака, поспешно скрылся в толпе. Молоденький киргиз что-то по-своему заговорил, глядя благодарными глазами на своего защитника, а казак похлопал его по плечу и ответил по-киргизски ласково-ворчливым тоном.
– Вот это по-нашему, по-рабочему – промолвил Григорий, подходя к казаку.
– А что? Всякий шибздик изгаляется… Они народ смирный, ласковый. Робят не хуже наших, – добродушно отозвался на реплику Григория великан.
Они разговорились. Степаныч, как назвал себя новый знакомый Григория, пригласил его к себе почаевать ради воскресного дня. Потапов не отказался. Так началось их знакомство. В одно из воскресений Степаныч сам пришел в рабочий поселок, и встречи их стали довольно частыми. Антоныч поручил Григорию хорошенько прощупать настроение станичника.
Постепенно новые друзья стали вести все более и более откровенные разговоры.
Мезина приписали к станице лет двадцать назад, переведя с Кубани. И хорошо жил на новом месте казак, но до сих пор тосковал по родине. Особенно возмущало его то, что «людьми, как цацками, распоряжаются кому не лень».
– Съел нашу семью атаман, – рассказывал он с горечью. – Невзлюбил отца за то, что правду в глаза говорил, шепнул кому следует – и загремели мы в Сибирь. Хоть и права нам большие дали, а все ж я так считаю, что мы те же ссыльные здесь…
В один из приходов Мезина Григорий познакомил его с Антонычем. Скоро Мезин стал незаменимым человеком для железнодорожных революционеров. Его квартира была вне подозрений. У него можно было и приехавшему из Омска пробыть день-два, и когда начали осторожно вести работу среди переселенцев, к нему же вели таких, как Федор Карпов, «в работники».
Мезин охотно выполнял все поручения и считал себя настоящим революционером.
– Видно, у меня в крови есть что-то от Степана Разина, – смеясь говорил он иногда Григорию.
…Алеша вдруг сорвался с кровати – за окном явственно прозвучали шаги. Торопливо кинулся к двери, но лишь только прикоснулся к ручке, дверь открылась, и он чуть не упал на вошедшего слесаря.
– Ты что, друг? – отдирая льдинки от усов, спросил Антоныч. – Опять волновался? Для революционера выдержка – высшая добродетель, – поглядывая на юношу прищуренными глазами, говорил он, раздеваясь.
Алеша покраснел.
– Ничего, брат! Поживешь с мое – научишься нервы в руках держать, – утешил его старший товарищ. – Давай скорее поедим, а новости я тебе в темноте расскажу: долго у нас нынче свет горит…
Наскоро поужинав, они погасили лампу и, сдвинув кровати, заговорили шепотом.
– Связь с Омском теперь налажена по-настоящему. Там есть партийный комитет, нам помогут литературой и людьми. Они связаны с Питером, – чуть слышно шептал Антоныч. – Будет и у нас подпольная социал-демократическая организация. Человек десять уже вполне подготовлены…
Он перечислил всех надежных товарищей.
– А Катя, жена Гриши? – шепнул Алексей.
– Хорошая, верная женщина, но ей пока еще рано, – ответил Антоныч и продолжал: – Под Новый год один товарищ приедет с «Искрой». Организуй встречу Нового года у Мухина, только, кроме тех, кого я сейчас назвал, никого не зови… Начальство будет гулять, рабочие все собирают компании на паях, и у нас соберется компания…
Алеша встрепенулся. Он организует все так, что никто не подкопается. Гармонь возьмет…
– Только о приезжем ни слова! – предупредил Антоныч.
На другой день Шохин принялся за подготовку. Федоту Мухину он сказал, что у него под Новый год соберутся поговорить о делах своих, поэтому пусть посторонних не зовет. Мухин, выслушав Алексея, ответил коротко:
– Пелагея покараулит.
Последние два дня организаторы новогодних компаний собирали деньги на водку. Это же делал и Алексей. Гармониста и песенника Шохина звали многие, но он, лукаво подмигивая, говорил, что «рад бы в рай, да грехи не пускают, с „корешами“ давно договорился, нельзя!»
Перед концом работы Алеша успел еще раз подойти к каждому приглашенному. Когда они разговаривали с Потаповым, в цехе показался мастер.
– Ох, и выпьем сегодня, Гриша! – громко, нараспев сказал Алексей, искоса поглядывая на Никулыча.
– Молоденек еще для выпивки-то! – пробурчал мастер.
– Новый год раз в году бывает! Как же не выпить? И свинье раз в год праздник полагается, – насмешливо ответил ему Григорий.
Никулыч подозрительно оглядел их и, бурча, удалился. Шохин, насвистывая, направился к своим тискам.
…Последним на квартиру к Мухину пришел Федулов. Вокруг длинного стола, занявшего половину комнаты, по-праздничному накрытого голубой скатертью, сидели человек десять, все рабочие из депо. На столе перед гостями были наставлены тарелки с немудрой закуской, нарезанным ломтями хлебом и несколько бутылок водки.
Навстречу запоздавшему гостю встал сам хозяин. Рябоватое лицо его сегодня светилось добродушием.
– Мы тебя уже давно поджидаем, – говорил он, здороваясь с Федуловым за руку.
Федулов мельком глянул на него и повел глазами на бутылки с водкой.
– Вы, кажется, не шутя решили встречать Новый год, – поопасался он.
За столом дружно засмеялись.
– Не от всех бутылок пьяным станешь, – Алеша быстро щелкнул по трем бутылкам.
Шохин страстно любил заниматься, как он говорил, «конспирацией». Бутылки с водой, поставленные на столе вперемежку с водкой, была его выдумка.
– Ни один шпик не подумает, что мы говорим о политике, увидев на столе этакую батарею, – говорил он, придя вечером, и, вынув из карманов бутылки, расставил их на столе.
Федулов укоризненно глянул на него и покачал головой. «Неудачная выдумка», – подумал он, но смолчал.
– Со мной, товарищи, неожиданный гость пришел, в сенях стоит, – после паузы сообщил Антоныч.
– Зови же скорей! – засуетился хозяин, направляясь к дверям.
Федулов опередил его. За столом стало тихо. Все внимательно смотрели на дверь.
Вслед за Антонычем в комнату вошел высокий, смугловато-бледный, с большими темными глазами мужчина лет под тридцать, с черной окладистой бородкой, ровно подстриженной. На первый взгляд он походил на принарядившегося рабочего, но кисти рук его были не по-рабочему белы. Железнодорожники видели его впервые. Окинув присутствующих быстрым взглядом, гость приветливо улыбнулся.
– Здравствуйте, товарищи! Разрешите поздравить с наступающим Новым годом и пожелать, чтобы новый был для нас лучшим, чем прошедший, – сказал он, присаживаясь в конце стола на подвинутую Федуловым табуретку.
– Здравствуй! И тебя поздравляем! Самим надо позаботиться, чтобы лучше стало! – раздались восклицания со всех сторон.
– Товарищ Константин пробудет с нами недолго, ему надо уехать с одиннадцатичасовым поездом. Налейте стаканы, и пусть он нам расскажет новости, а выпьем потом, – предложил Федулов, садясь рядом с приезжим.
Алеша быстро налил стопки, придвинул к каждому закуску, какая была ближе, и сел, приготовившись слушать.
– Антоныч говорил мне о вас, товарищи, – негромко начал Константин, поглаживая белой рукой бородку. – Вот кто-то из вас сказал сейчас: «Надо самим позаботиться, чтоб лучше стало», – хорошо сказал!
Он усмехнулся и дружески подмигнул. Рабочие ответили ему широкими, открытыми улыбками, а Антоныч посмотрел ему в лицо, перевел взгляд на тонкую, белую руку и опустил глаза.
– А сделать вам в Петропавловске очень много можно, – продолжал Константин. – Условия у вас подходящие, союзников много. Возьмите рабочих с мелких предприятий. На каждом их понемногу, а всех тыщонка наберется… – Он посмотрел вопросительно на Мухина, и тот закивал головой. – Работать им еще труднее, чем вам. Купцы из них всю кровь высасывают, за копейки по шестнадцать часов заставляют работать….
– Антоныч говорил, да и сами теперь видим, – перебил его Потапов.
Константин оглянулся на Антоныча и живо подхватил:
– Вот-вот! Главное, что вы видите, а они-то вот не видят. А переселенцы? Выбросили их сюда из России, посулами выманили, а здесь заставляют в кабалу идти… Возьмите теперь киргизов. Грабят их купцы, наживая миллионы, издеваются царские чиновники… Объединить всех, научить понимать свою силу – тогда все прихлебатели полетят вверх тормашками. Верно, товарищи?
– Верно-то верно, – отозвался литейщик Котлицын, – да темны они очень, своей пользы не понимают.
– Верно, товарищ, они пока темны, – подтвердил Константин. – Вот вы и должны помочь им все понять. Только вперед вам надо самим крепкую подпольную организацию сколотить, всех передовых товарищей в нее втянуть и… побольше учиться!
Он смолк и выжидающе посмотрел на всех. Рабочие, сдвинувшись к столу, смотрели на него требовательно, словно говорили: «Ну, скажи, как это сделать нам?»
– Меня к вам послала омская организация, товарищи! О вашей работе она знает, – продолжал совсем тихо Константин. – До нас дошел первый номер «Искры»…
– Газета Владимира Ильича, – пояснил Антоныч.
За столом произошло движение. Об Ильиче сидящие много слышали от слесаря.
– К сожалению, я не привез газету с собой, товарищи. Но помню каждое слово наизусть и расскажу вам, – заявил Константин и лекторским тоном прочитал эпиграф: – «Из искры возгорится пламя». – И добавил: – Пламя революционной борьбы, товарищи!
Пока Константин передавал содержание номера, а комнате стояла напряженная тишина. Антоныч, облокотившись о стол, глядел теплым взглядом куда-то вдаль, будто видел перед собой Владимира Ильича; Шохин, опершись грудью на стол, сжал руками свою вихрастую кудрявую голову; Мухин пристально смотрел на рассказчика, иногда выражение его лица делалось страдальческим и взгляд недоуменным. Он не все понимал из читаемого, и это мучило его.
Когда Константин кончил, Федулов показал ему карманные часы – пора было идти к поезду.
– Жаль, товарищи. Приходится торопиться. Обсудите сами с Антонычем слова Ильича, – промолвил тот, вставая из-за стола. – Смелей начинайте работать…
После ухода гостя и Федулова все заговорили, взволнованно обсуждая слышанное.
В двенадцать часов Шохин предложил:
– Хватит на сегодня! Будем встречать Новый год. Зови, Федот Гаврилыч, жену. Выпьем, споем и под гармошку топнем. Недаром же я ее тащил…
