Текст книги "Первые шаги"
Автор книги: Татьяна Назарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 39 страниц)
– Скажу, Демьян Петрович! Два года их в Омской тюрьме терзали, все хотели иудами сделать, заставить товарищей на муки предать, да не вышло, – гневно произнесла Аксюта: правды хочет – пусть слушает! – И Павел Петрович руку к тому приложил, – добавила она, хотя об этом Антоныч и Дмитрий говорили только предположительно.
Демьян побледнел как полотно и опустил голову.
– Теперь самые тяжелые муки для них уже кончились, – мягче продолжала Аксюта, почувствовав жалость к странному мужику. – На семь лет сослали в Нарымский край, куда-то за Томск. Наверно, скоро напишут, в тюрьме-то писать не давали…
– И зачем меня мать на такой позор родила? Что отец, что брат… – чуть слышно шептал Демьян, с невыразимым отчаянием.
Аксюта замолчала. Мурашев, закрыв лицо ладонью, покачивался, будто мучась от зубной боли.
«Чем он виноват, что в семье Мурашевых родился? По характеру совсем на них не походит», – думала Аксюта. Постепенно сострадание взяло верх над впечатлением от слов Григория.
– Не горюй, Демьян Петрович, за чужие поступки ты не ответчик. А о тебе, кроме хорошего, я ничего не слыхала, – заговорила она дружески.
Демьян медленно поднял голову.
– Хорошее, говоришь, слыхала? А пошто дружки Палыча от меня хоронятся, своим признать не хотят? Не верят, значит, что по их дороге хочу идти. Беда моя – не знаю, как. Кручусь в своих темных мыслях, что к чему, не могу разобраться, а помочь никто не хочет, – говорил он, одновременно жалуясь и обвиняя. Диковатые глаза его вспыхнули огнем.
Аксюта верила в искренность Демьяна, но не знала, как поступить, что ответить ему. А он продолжал говорить с болью, обидой:
– Я же спросил тогда: «Правильно будет, коль богатство во зло не употреблять, а в людскую пользу?» Ты сказала: «Правильно!» Я поверил, что вашему делу помощник стал, а чего же они меня чураются? Все их дела знаю, не следил за ними, как покойник отец, а знаю! Слова Палыча год обдумывал и уразумел. Поди, мне бы удобней было и листки куда надо отвезти и у начальства все выпытать…
– Демьян Петрович, послушай меня спокойно, поймешь – и обида твоя пройдет, – перебила его Аксюта, решив быть откровенной. – Верим мы тебе, своим считаем, а дружбу открыто с тобой вести тем, о ком ты сейчас говорил, нельзя по двум причинам: поверит начальство, что ты с ними заодно, на тебя обрушится не меньше, чем на моего отца. Как же ты тогда поможешь нам? Вторая причина в том… – И Аксюта коротко передала то, что говорил Григорий.
– Значит, мне с вами дороги нет? – с тоской спросил Демьян.
У Аксюты заныло сердце.
– Неверно говоришь, есть дорога! Можешь с нами идти и помощь оказать, а придет время, совсем рядом с нами пойдешь, – убежденно промолвила она.
Демьян придвинулся к ней и потребовал:
– Скажи, что делать…
– Делай как делал до сих пор, но сам мужикам, что победнее, при случае говори: «По мне о богатых не судите, так, случайно, не там родился, где надо». Это одно. Другое – если надо будет что по тайности надежно спрятать, тебе отдадут. Коль что узнаешь опасное, скажи…
Не кончив фразы, Аксюта задумалась. Как же он скажет, если не будет встречаться с ними? Молчал и Демьян, ожидая дальнейших указаний от дочки Палыча. Он был уверен, что та идет дорогой отца. А Аксюта думала о том: почему бы Демьяну Мурашеву не стать для них Мезиным? Степаныч живет ненамного беднее Демьяна, а ведь стал настоящим революционером. Можно послать к Демьяну своего человека, будто в батраки, как отец жил у Степаныча, он будет учить Демьяна и служить связным…
– Вот что, Демьян Петрович. Я сама не решу, но думаю, со мной согласятся. Пришлем мы к тебе человека, будет он у тебя – для людей батраком служить, а тебе товарищем. С ним можешь по секрету обо всем говорить, что непонятно – спрашивать. Через него и передашь, что надо, и тебе передадут. Так всего лучше. Ты же и поможешь, если ему куда съездить потребуется…
Демьян медленно поднялся, взял руку Аксюты и молча, долго тряс ее.
– Вот теперь и вздохнул я. А то от одного берега сам откачнулся, к другому не принимают. Чувствую, что ко дну иду, – сказал он взволнованно.
– Только помни, Демьян Петрович! У нас так: скажут: делай – значит надо делать, в беду попадешь, вон как тятя да Кирюша, – умри да ни о ком слова не скажи…
– Душой клянусь, хоть на огне пусть жгут, слова не вымолвлю, ничего для справедливого дела не пожалею, – торжественно произнес Демьян.
– Кто от нас придет к тебе, скажет: «Аксюта обо мне говорила». Ему верь! – предупредила Аксюта.
Демьян кивнул головой – понимаю, мол.
В горнице их встретили Варя с Параськой. Параська с плачем кинулась на шею Аксюте.
– Аксютушка, родненькая! Как же вы живете там? Как мамушка? А где Кирюша, сват?.. – спрашивала она, плача.
Аксюта целовала бледные щеки золовки, гладила ее по голове. У нее тоже выступили слезы.
– Успокойся, Парася, не плачь! – говорила она тихо. – Мама здорова, живем ничего, ребята растут, а Кирюша с тятей в ссылке, через семь лет вернутся. Тогда, поди, и твоя мука кончится, – добавила она чуть слышно.
Когда Параська немного успокоилась, Варя усадила их за стол.
– Только здесь я отдыхаю от воркотни, – говорила Параська, принимая от хозяйки чашку с чаем. – Чем старее, тем дурее становится моя свекруха. Сынок Ганька уж говорил мне, что у бабушки, видно, труба от граммофона в горло вставлена, никогда не замолкает. Раз десять в день Кирюшей да сватом попрекнет. За них, мол, все богатство на нет сошло, а на что ей то богатство – до гроба шаг остался, хватит, поди…
К Полагутиным Аксюта возвращалась уже вечером. Параська пошла ее провожать.
– Все равно грызет. Пусть хоть пластинку переменит, – сказала она, беспечно махнув рукой, когда Аксюта спросила, не будут ли ругать за опоздание.
– Ну, а Емельян как?
– Последний год бить перестал, хоть мать по-прежнему натравляет. Видно, ему самому надоело ее гырчанье. Злится он и на отца. С дури, мол, полез на хутор, половину добра потеряли. «За своими дружками тянулся, а они вон наплевали да и бросили», – часто говорит мне. Теперь все хочет к Демьяну Петровичу в компанию влезть. Сам меня к Варе посылает, – говорила Параська.
…Аксюта рассказала Андрею об уговоре с Демьяном Мурашевым.
– По-моему, твои думки правильны. Послушаем, что нам Антоныч скажет, – после размышления промолвил Андрей.
Наутро Аксюта, простившись с сестрами и сватами, поехала домой. Повез ее Андрей. Он уже знал, что Антоныча у них заменит Григорий, и ему хотелось последний раз поговорить со своим старым другом и заодно разрешить вопрос об отношении к Демьяну Мурашеву. Григорий ему, как и всем мужикам, понравился, но к нему еще надо привыкать, а Антоныч… такого второго трудно найти!
3
Долго мучился Павел Мурашев, ища лучший выход из невыносимого положения. Если бы не необходимость уступить ненавистному брату, он бы пошел на мировую с тестем. Павел даже начал было подготавливать почву: опять стал ласков с женой, часто говорил, как жалеет, что папенька рассердился на него. Может, и правда, он что не так сделал по глупости, да ведь еще молод, опыта нет…
Павел был уверен, что Зина перескажет его слова отцу. Расчет оправдался. Однажды, вернувшись от своих, жена сказала:
– Папа говорит, что всякую ошибку исправить можно, только начинать-то тебе надо с брата.
Павел промолчал.
Он давно понял: помирится с Акимом, если отдаст ему капитал обратно; тогда и Никитин перестанет фыркать…
Но перед глазами встало лицо брата, ненавидящее, Натальи – насмехающееся над ним и Зинаидой, и он заскрипел зубами.
Сто тысяч отдай, да еще покланяться заставят! Кабы не сказал он Акиму правды про его шкуреху, не звонила бы она везде языком, мешая его с грязью.
Вспомнив про Демьяна, Павел заметался в ярости по комнате.
Вот кто больше всех виноват. Сам тогда примчался, рассказал все, а теперь защитником бесстыдной шлюхи стал. Не схитрил бы молчун, все по-другому получилось бы…
На этом Павел обычно прерывал свои размышления. Сознаться даже себе, на что он рассчитывал, выдавая тайну Натальи мужу, он не мог.
Однажды, встретившись с Акимом в клубе, Павел пошел было к нему навстречу, решив попытаться поговорить по-хорошему, но Аким таким злобным взглядом окинул Павла, что тот мгновенно свернул в сторону.
«Вылитый папаша! Коль возненавидит, на все пойдет, – думал Павел про брата, возвращаясь домой. – Нет, с Акимом не помиришься. Еще стакнется с Никитиным, разорит совсем. Недаром Наталья вьется змеей возле Никитиных. Надо уезжать отсюда», – твердо решил он.
Была и другая причина для отъезда. Страсть к Аксюте не проходила, а надежды на достижение цели не было. Кирюшкина жена стала известной по городу швеей, в помощи ничьей не нуждалась. Вела Аксюта себя так, что о ней слова плохого никто не мог сказать. И это больше всего бесило Павла; он испытывал яростную ревность к Кириллу, страстно завидовал ему.
«Будем жить далеко отсюда, не стану встречать – забуду», – думал он, когда видел где-нибудь на улице Аксюту.
Решив уехать из Акмолинска, Павел начал исподволь готовиться, еще ничего не говоря жене. Товары продавались за деньги, все имущество Павел хотел обратить в капитал. Перед весной он сам поехал в Петропавловск с расчетом попутно заглянуть в Кокчетав. Городок, как говорили ему, маленький, но стоит между Акмолинском и Петропавловском почти посредине. Если там нет стоящих купцов, он скоро заберет торговлю в свои руки. Можно связаться с каким-нибудь петропавловским купцом, хоть с тем же Савиным. Дурак Аким перешел к Разгуляеву, хотя сам же говорил, что Савин богаче и враждует с тем. У Савина брат ему навредить не может, размышлял он, часами лежа на диване. Перед отъездом Павел намекнул Зине о своем намерении.
– Совсем заели нас с тобой здесь, Зинушка, твои и мои родственники. Нельзя никуда глаз показать. Видно, думают, свет клином сошелся на этом городишке, – обняв жену, говорил он.
Зина, обрадованная лаской мужа, не возражала.
Со своим доверенным Семеном Задириным, которого решил увезти с собой, Павел был откровеннее: он полностью посвятил его в свои планы.
– Пойдут дела хорошо на новом месте – и ты на собственные ноги встанешь, компаньоном моим в будущем можешь стать, – говорил он ему.
У Задирина голова закружилась от радости, собственное дело показалось совсем близким. С этой поры он стал преданным помощником хозяина, не за страх, а за совесть следил за продавцами, сберегая каждую копейку.
Уезжая, Павел поручил ему подыскать подходящего покупателя на дом и лавку, не возбуждая толков.
Кокчетавская казачья станица была основана в тысяча восемьсот двадцать четвертом году. Около станицы выросло поселение из русских переселенцев, и через шестьдесят лет появился в Степном крае новый город – Кокчетав. Станичной частью его по-старому управлял атаман, подчинявшийся войсковому, а городской – управа.
Не являясь торговым центром и не имея промышленности, кроме мелких кустарных промыслов, город рос медленно.
…Мурашеву Павлу, заехавшему в Кокчетав по пути к Петропавловску, город понравился. Чистенький, уютный, весь заросший зеленью, с широкими, прямыми улицами, упиравшимися в сопки, густо поросшие лесом, с примыкавшим к городу с северо-восточной стороны длинным, глубоким озером, маленький Кокчетав был красивее Акмолинска и Петропавловска. В нем имелись три школы, две больницы, военный лазарет Сибирского казачьего войска, две церкви и народный дом, выстроенный в бытность в Кокчетавской станице воинского начальника Владимира Яковлевича Куйбышева. Купеческий магазин был один и то не из богатых.
Походив по городку, потолковав с местными жителями, Павел решил переехать в Кокчетав. Он подыскал подрядчика и поручил ему строить шестистенный дом с полуподвалом, магазин и склад.
– Лес, камень рядом, за деньгами остановки нет – через пару месяцев сможет переезжать на новоселье, ваше степенство, – говорил разбитной подрядчик, сверкая белыми зубами.
– Обратно поеду – загляну. Постараешься – за магарычом дело не станет, – важно ответил Павел. Здесь он будет первым…
В Петропавловске Мурашев сразу же отправился в контору купца Савина, Митька провел его в кабинет, где восседал сейчас Никита Семенович; Савин уехал сначала отдыхать к родным, а затем – в Москву и пока еще не назначил срока возвращения.
Узнав, что перед ним Павел Петрович Мурашев – компаньон миллионера Самонова, как он думал, Дорофеев принял гостя любезно и угостил не хуже Савина.
Никита Семенович, став компаньоном бывшего своего хозяина, не раз ругал себя, что подсунул Разгуляеву компанию «Самонов – Мурашевы».
Закончив традиционное в этом кабинете чаепитие с коньяком, собеседники начали прощупывать настроение друг друга.
– Сидор Карпыч, после своего несчастья, сам пригласил меня в компаньоны. Трудненько одному справляться, дело велико, – говорил Никита Семенович, а Павел понимал его слова так:
«Пока хозяин миллионов вернется – сам стану миллионщиком, тогда и отделиться можно», – и сам вслух говорил:
– Конечно, не легко за других работать: еще не угодишь и компания поломается, вон как у нас. Сколь лет все на себе тянул, а как Акиму Разгуляев дряни подсунул да убыток понесли, так я же и виноват стал. Вышел теперь из компании, хочу в Кокчетав переехать. Оттуда и до Петропавловска и до Акмолинска – рукой достать, можно выгодно большие дела вести, особенно коль здесь друзей найду.
«Видно, крепко хапнул, за то от тестя и брата отделяется, – размышлял Дорофеев. – То-то весной от них Семен Данилович гуртов не дождался. А сесть посредине – неглупо придумал, парень не промах. С таким можно и договор заключить: Семену Даниловичу в досаду, а моему Сидору Карпычу в удовольствие – за Акима реванш получит. С тестем-то, видно, капитал поделил!»
Павел, не называя цифры убытка, сумел ловко намекнуть, что оборот у тестя вдвое уменьшился, как он со своим капиталом отошел. Аким тоже теперь сам один торгует. Пусть не гонится компаньон Савина за Самоновым, его, Павла, привечает…
Придя к положительным для Павла выводам, Дорофеев заговорил подкупающе ласково:
– Как друзей, Павел Петрович, не найти! Можно и с нами договор заключить. Брательник-то ваш зря к Разгуляеву переметнулся… – Он забыл, что сам перетащил Акима к Семену Даниловичу.
Павел не возражал. В результате длительных маневров собеседники заключили форменный договор.
Компания «Савин и Кº» взяла на себя снабжение Павла всеми необходимыми для торговли товарами, с применением высшей оптовой скидки и предоставлением пятидесятипроцентного кредита, сроком от одного до другого набора товаров, а купец Мурашев обязался сдавать компаньонам весь приобретенный им скот и сельскохозяйственные продукты со скидкой одного процента против базарных цен. За нарушение договора виновная сторона должна была платить крупную неустойку.
Каждый из них полагал, что договор выгоден больше ему, чем другому.
Павел сосчитал, что предоставленным кредитом у него будет капитал не меньше, чем у тестя.
«Приручу Семена, можно под его началом посылать скупщиков в Каркаралы, скот там дешевый», – размышлял он.
Дорофеев рассчитывал получить постоянного оптового потребителя красных товаров и выгодного поставщика: он не сомневался, что, кроме торговли скотом, Мурашев заберет в свои руки и скупку масла в окрестных от Кокчетава селах, а там много богатых хозяев живет на хуторах.
Довольные друг другом, они вспрыснули сделку в купеческом клубе, где Павел впервые увидел игру в железку. У него глаза загорелись от алчности, когда увидел, как один из игроков загреб большой куш.
На следующий день Мурашев телеграфировал подрядчику, что за окончание строительных работ на полсрока вперед против договора прибавит десять процентов к договорной сумме, и на почтовых полетел в Акмолинск. Он уже не боялся переезда, чувствуя, что на новом месте легко обгонит не только брата, но и тестя. Следовало спешить с ликвидацией дел в Акмолинске. В весенней ярмарке Павел участвовать не хотел.
Пока хозяин ездил, Семен Лукич почти закончил торговлю и нашел покупателя на дом и магазин. Доверенный Павла выгодно срядился с покупателем: тот забирал дом вместе с обстановкой за десять тысяч и лавку за пять. Оставалось только подписать договор купли-продажи.
Выслушав доклад Задирина, Павел одобрил все сделанное им:
– Молодец, Семен Лукич! Далеко пойдешь. Вон Дорофеев, компаньон Савина, раньше тоже у хозяина доверенным был, а теперь вместе миллионами ворочают. Только уж бери во всем пример с него. За хозяйское дело он в огонь и в воду лез, себя не жалел, а уж честен был… – Павел покрутил головой. – И уважение хозяину умел оказывать. Сам рассказывал мне, за семь лет без разрешения Сидора Карпыча никогда в кабинете не присел…
Задирин было вскочил, но Павел добродушно сказал: «Сиди, сиди!» – и он опять опустился на стул.
Павел начал подготавливать себе преданного помощника. Он познакомил Семена Лукича с намеченными планами, договором с Дорофеевым, и тот пришел в восторг. Из приказчиков они решили взять с собой двоих: холостые ребята, хорошо владеют казахским языком – саудагеры неплохие получатся; для торговли в магазине на месте можно подобрать…
Теперь Павел ни от кого не скрывал своего намерения уехать из Акмолинска, подписал договор продажи дома и магазина, заканчивал все дела… Только встреч с Акимом избегал, не шел и к тестю, Зина одна ездила к родителям.
– Увезет дочь, и не увидишь потом. Сам хвалил его, Зину отдал по своей воле, а теперь Павел тебе плохим стал! – пилила мужа Ненила Карповна. – Эка невидаль, что купец свою выгоду блюл! За брата его вздумал заступаться, тот жулик-то похлеще Павла, а уж женушка его такая штучка, что куда хошь без мыла влезет. Помирись хоть перед отъездом…
– Не сам же я к нему на поклон идти должен, – угрюмо насупившись, буркнул в ответ на ворчание жены Антон Афанасьевич.
Та передала слова мужа дочери, а та – Павлу, и он вместе с женой немедленно явился к тестю.
– Оно, может, все к лучшему получилось, папаша! – умильно глядя на тестя, говорил Павел.
Мир с тестем его устраивал. Можно на себя взять продажу самоновских гуртов, да иметь свою руку в Акмолах не плохо. Оставшись наедине с тестем, он сказал с подкупающей искренностью в голосе:
– Зря вы на меня, папаша, разгневались тогда за то, что я сто пятьдесят тысяч Акимовых оставил себе. По справедливости они мне должны были и так принадлежать. Сами, поди, помните, что покойник отец мне всего пятнадцать тысяч дал, а Акиму – триста, хоть и вместе со мной наживал их? Наталья тому причина, – чуть слышно проговорил он и низко склонил голову, будто страдая от вынужденного тяжелого признания. Этот ловкий ход он придумал еще дорогой и пожалел, что раньше не догадался.
Самонов молчал, взвешивая услышанное. «Похоже, что Павел правду говорит, – думал он, глядя на опущенную голову зятя. – Видно, за то Аким и не спросил капитал. С меня-то не много лишнего Павлу ушло. Конечно, по его вине Никитин подкузьмил, да ведь и тут, видно, сношельница подстроила. Она вон что про своего деверя болтает. Беда не велика, что за красивой бабенкой погнался, цена-то ей грош», – размышлял старый купец, сам в молодости любивший погулять.
– Ну что ж, сынок, – сказал он, – оба мы с тобой обмишурились. Сразу надо было правду тебе сказать, вот и не было бы ссоры…
– Память отца щадил я, – прошептал Павел. – Хоть покойник по Натальиному наущенью разлюбил меня, несправедливым стал, а я его до последней минуты любил и уважал. Сейчас потому признался, что вы, мой второй отец, добра мне сделали больше первого… Не мог уехать, зная, что вы понапрасну в нечестности вините, гневаетесь на меня. – Он взглянул на тестя преданными глазами.
У Самонова что-то дрогнуло в душе. Вот он какой! Все сносил молча, терпел насмешки от всех и только из уважения к нему открыл позорную тайну… «Он мне сыном мог быть, а я оттолкнул», – подумал с раскаянием Антон Афанасьевич.
– Что было, забудем, Павел! Ошибся из-за твоего молчания. Переезжать переезжай, выгодные дела начинаешь, а скот-то и мой будешь сдавать. Издали станем помогать друг другу…
С этого дня тесть с зятем окончательно помирились, к радости Ненилы Карповны и Зины.
– Чужих дел не зная, легко невиноватого обвинить, – говорил, вздыхая, Самонов, когда кто из купцов по-старому намекал ему на жульничество Павла, и так значительно взглядывал на говорившего, что тот язык прикусывал.
Самоновские молодцы помогали готовить обоз Павлу для переезда в Кокчетав. Ненила Карповна не выходила из дома зятя. Остатки непроданного товара Павел передал тестю – на ярмарке спустит; наличный капитал у него оказался больше четырехсот тысяч…
О примирении тестя с зятем узнала первая Наталья, как и об отъезде деверя из Акмолинска.
– Улестил опять чем-то Павел Самонова, в добрые влез, – говорила она мужу.
– Хитрость-то у него змеиная. К кому хошь в душу влезет. А сват опять развесил уши. Он ему еще покажет! Один раз капитал ополовинил, другой – совсем по миру пошлет, – отвечал Аким. – Пусть катится отсюда: хоть бы и век не встречаться со змеем.
…Перед самым отъездом, уже отправив с доверенным обоз, – они с Зиной должны были ехать позднее на трех парах, – Павел решился овладеть насильно Аксютой. «Пусть потом ждет своего Кирюшку».
Сняв на одну ночь избушку у разбитной вдовы на краю города и отправив хозяйку ночевать к соседям, Павел предупредил жену, что едет на Бабатай договориться о поставках ему масла, и заранее расположился в квартире. Решив, на худой конец, связать да свое взять, он все же позаботился и об угощенье, и о подарках: а вдруг уговорить удастся? Тогда можно было бы и сюда наведываться, а то и в Кокчетав увезти.
За Аксютой он послал за час до полуночи двух головорезов на своих рысаках. Рот заткнут, свяжут и привезут к нему. Плевать ему теперь на Никитина, через день уедут, а в Кокчетаве не достанет.
Все было продумано, и Павел не сомневался в успехе своей затеи.
«Я скажу ей, что всю жизнь любил, что отец насильно заставил жениться на Зине, что жить не могу больше без нее», – думал он, расхаживая вокруг стола. Но время шло, а посланные не возвращались.
…Подъехав к избушке Железновой, один из бандитов соскочил с коляски и, подойдя к калитке, толкнул ее. Калитка открылась.
– Эй! – приглушенным шепотом позвал он. – Удача! Греметь не придется. Поставь коней и иди сюда.
Вдвоем они вошли во двор. Потрогали сенную дверь – закрыта. Тогда негромко постучали: может, выйдет к дверям, тут и схватить можно без лишнего шума.
– Платок готовь, сразу рот надо красотке закрыть, – распорядился первый, чутко прислушиваясь.
Стукнула дверь избы, послышались шаркающие старческие шаги.
– Не та! – сказал второй, но первый молча толкнул его и он смолк.
– Ты, Аксюта? – спросила Евдоха.
– Открывай скорее, – стараясь смягчить голос, произнес стоящий впереди. За дверями послышался скрип – вытаскивали засов.
Дверь приоткрылась, бандит быстро просунул ногу. Евдоха, разглядев мужчину, в ужасе отступила в глубь сеней. Она уже плохо слышала и думала, что открывает Аксюте.
– Не пугайся, мамаша! Нам Аксюту нужно видеть, – произнес тихо первый.
– Да дома ее нету, не вернулась еще, – отвечала растерянно старушка, не понимая, кто такие ночные гости.
– А вот мы посмотрим сами…
Чиркая спичками, он огляделся вокруг, потом шагнул через порог незакрытой двери в комнату. Так же осмотрел везде, заметил, что кровать стоит убранная по-дневному, заглянул под нее, за печь, где спали с бабушкой Танюшка и Алеша, и, чертыхаясь, вернулся в сени.
– Где ж она, бабка?
– К подруге пошла. Может, и до утра не вернется, – ответила Евдоха, постукивая зубами от испуга. Не могла она понять, кто ищет сноху. Может, хотят забрать, как Кирюшу со сватом взяли…
– Ну, спи, старуха! Сноха-то у тебя гулёна, – сказал добродушно второй. Ему смешно стало: ждет купец забаву, добром, вишь, уломать не мог, а ее и след простыл. – К подруге! Знаем мы этих «подруг» – с усами да в штанах!
Захохотав, он пошел со двора, его сообщник двинулся за ним. Прикрыв калитку, они подошли к коляске.
– Подождем часик-два. Может, явится. Тут и сцапаем, – предложил первый.
…Услышав стук копыт, Павел, выпивший от раздражения бутылку коньяка, встал и, покачиваясь, пошел к дверям.
– Сейчас мы с ней поговорим, – бормотал он.
Но в комнату вошли только посланные.
– А она где? – багровея, заревел Мурашев.
– Ушла к подруге, старуха сказала. Ждали два часа и уехали. Видно, не вернется до утра, – сказал один из них. Павел затрясся от ярости.
– Ах, сволочь, шлюха!.. – заорал он, но вдруг опомнился: нанятых надо спровадить. – Коней привязали? – спросил он.
– Да, господин купец.
– Возьмите за труды, – он сунул им по пятерке. Потом, схватив со стола две бутылки, тоже передал им, оглянулся, увидел кусок материи и швырнул первому. – Ступайте. И об этом никому ни слова.
– Будьте покойны! Могила!..
Павел выглянул на лошадей, закрыл дверь, подошел к столу, выпил еще залпом два стакана вина и дал полную волю своему гневу. Он порвал и поломал все приготовленные подарки, побил посуду, свалился на табуретку и заплакал пьяными слезами.
– Всех и всегда обманываешь, подлюга! – пьяно причитал он. – Кирюху позоришь, меня обманула – считал тебя чистой. Наталья всем звонит о твоей скромности, а ты к мужикам ночевать бегаешь, подлая!.. Будешь моей рано или поздно, а потом своими руками убью! – грозил он Аксюте.
Только на рассвете Павел опомнился, кое-как привел себя в порядок, погасил лампу и вышел на улицу. Голодные рысаки понеслись по пустынным еще улицам. На следующий день купец Павел Мурашев со своей семьей покинул Акмолинск.
