Текст книги "Первые шаги"
Автор книги: Татьяна Назарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 39 страниц)
«Что сейчас Ваня и Исхак на рудниках делают? – вспомнил он. – Писать Топорков не велел. Надо будет попросить Мамеда съездить в кочевья братьев Исхака. Там близко. А осенью он приедет и расскажет все», – решил Федор.
В следующие три дня Карпов с Мамедом побыли в трех ближайших кочевьях, будто искали лошадь для Федора. Вечерами, сидя возле юрт гостеприимных хозяев, Мамед пел песню своего отца. Потом дружески беседовали. Многие жаловались на волостного управителя, важного и богатого Калкенбая. Весь кибиточный сбор он разложил на бедняков, освободив себя и всех своих родичей. Да еще требует с каждой кибитки по барану – для покрытия расходов по управлению.
– Что будешь делать? «Все звезды, вместе взятые, не составляют блеска месяца, все бедняки не сравняются с одним богачом», – промолвил старик в порванном халате, сидевший у костра. – Эту пословицу не мы придумали…
– Неверно, ата-джан! Разве ты не слышал, что пел Мамед-оке? – раздался чей-то молодой, ломкий голос из темноты.
Старик покачал головой.
– Я слушал песню. Хорошая песня! Но я, старый человек, помню старинные наказы: «С богатым нельзя ссориться, с деревом – бороться». Разве может человек побороть дерево?
– Голыми руками – нет, но срубить дерево человек может легко, – вставил Федор.
– Правильно! Правильно! – послышались восклицания – С деревом справиться можно, значит и с богачами…
– Да, можно! Если бы соединить звездный свет, месяца не стало бы видно, но звезды не соединишь, а мы соединиться можем, и нас много, как звезд на небе. Что делал бы бай, если бы бедняки на него не работали? Что делал бы царь без солдат? А они дети бедняков, – сказал Федор, вспомнив слова Федулова, и смолк.
Минуту длилось молчание, а затем начался бурный спор. Молодежь повторяла слова Федора. Они представляли, как Калкенбай один пас бы свои стада, и заливались смехом. Старики возражали, говоря, что чем же кормились бы бедняки, если бы не работали на богатых. Мамед настраивал домбру, по-видимому собираясь петь новую песню.
Федор думал о том, что не слишком ли много сказал. Ведь товарищи велели не забывать про осторожность. Напрасно он царя помянул.
На следующий день, договорившись обо всем с Мамедом, Федор поехал домой.
3
Петр Андреевич приехал из города через день после возвращения Карпова. Павла с ним не было.
– А Паша что же, совсем, что ль, там остался? – спросила Ниловна.
Мурашев посмотрел на нее с усмешкой.
– Павел Петрович стал компаньоном своего бывшего хозяина. Живет в собственном доме. Что ему здесь делать? Завтра пойду из обчества выпишу, – сказал он. – Недельки через три мы к нему на свадьбу поедем.
– Поди, вперед надо невесту засватать, – ответила Марфа Ниловна, дивуясь, что муж больно весел.
– Засватали уже, старуха! Запой сделали и приданое получили, – похлопав жену по плечу, торжествующе сообщил Петр Андреевич.
– Что ж, и Павка согласился? – недоверчиво протянула жена, отстраняясь от него.
– Павел не дурак, понимает, что надо. Ты, мать, хоть сама не больно умна, а сынов мне умных народила. Ха-ха-ха! – раскатился Петр Андреевич и пошел в горницу.
Вечером он поведал Акиму, как «обтяпал» выгодное дельце:
– Привел я Павла к Василию Моисеевичу. Посадил он нас за стол, а потом начал рассказывать про бунтарей, что против царя идут, да и говорит: «У вас в селе тоже есть такой… как его? – порылся в бумагах. – Вот: Федор Карпов». Павка в лице переменился, а тот, будто ничего не замечая, продолжает: «Дочь свою Аксинью Федоровну тоже втянул. Обоим скоро придется с тюрьмой познакомиться…» – «Да что вы, Василий Моисеевич! – перебил я. – Ведь сын-то у меня эту Аксинью сватать хочет. Неужто правда?» А он поглядел на нас, покачал головой, да и сказал: «И думать забудьте, молодой человек, коль не хотите с ней вместе в преступники попасть! Сведения у нас из самых верных источников. Берегитесь, чтобы вас не затянули». Посидели мы у уездного с часок, потом вернулись на постоялый двор. «Ну что теперь будем делать, Пава?» – спрашиваю я. Он было сначала на меня: «Ты донес!» – «Перекрестись, Павел! Не я ли осенью девку сватать за тебя собирался?» – говорю ему. Плакал ведь, поверишь? Потом успокоился. Купили мы дом у Косеева. Павка в нем сейчас живет, принял его компаньоном Самонов. О дочери-то мы с Антоном Афанасьевичем в первый же день договорились. Она хоть и не больно красивая, эта Зина, а все ж девка бойкая, за неделю закрутила Павку. Да и сто тысяч не шутка. Запили мы их. К свадьбе теперь готовятся. Поедем с тобой да Натальей. Пусть она платья шьет. Материю и образец я привез. Мать-то не поедет. Что ей там делать? Скажем – занедужила.
Аким слушал отца не перебивая. Такая развязка с младшим братом его вполне устраивала. Года через два-три и самому можно податься в город. Хозяйство пусть Демьяну останется. Сами с отцом поднаживут, да и Павел, поди, поможет. «То, что Аксюту оговорил, не беда! Никто не слышал. Но до чего же хитер отец! – Акиму на минуту даже страшно стало. – Коль что задумает, ни перед чем не остановится», – подумал он.
– А «дружок»-то мой что тут поделывал? – спросил Петр Андреевич с усмешкой.
– Вчера только из города вернулся. С Родионом ездили хлеб продавать да узнавали, как лобогрейку купить, – сообщил Аким.
Мурашев быстро взглянул на сына, потом молча принялся утюжить бороду. Мысль его напряженно работала. «Интересно! Неужели правда, что в город ездил? Но ведь хлеб возили вдвоем с Родионом. Компания-то у них одна. Но Федор хитер, вряд ли с Дедовым поедет к киргизцам смутьянить. Как же узнать? Родьку не спросишь, сердит он на меня, – думал Петр Андреевич. – А что, если самому еще раз к Федору зайти?»
У Карповых вся семья сидела за ужином, когда Мурашев, пройдя бочком мимо яростно лаявшего Верного, зашел к ним в избу. Помолившись на передний угол, гость сказал:
– Хлеб-соль!
– Садись с нами, коль не побрезгуешь, – добродушно пригласил Федор.
Прасковья сидела молча, не поднимая глаз от чашки, рука у нее дрожала.
– Спаси Христос, только что поснедали, – отказался Мурашев, садясь на табуретку возле печи.
– Дозволь по старой дружбе поздравить с радостью, – заговорил Федор, откладывая в сторону ложку.
– С какой, Палыч?
– Как же – с какой? Сынку-то хорошую невесту усватал. Сразу Павел Петрович в число богатейших купцов попал. Компаньон Самонова, не шутка! – весело и дружелюбно рассуждал хозяин. – Поди, и приданым отец не обидел?
В селе еще никто не знал про важное событие в семье Мурашевых. «Значит, правда, в городе был. Все разузнал», – мелькнула мысль у Мурашева. Теперь понятно, почему Прасковья навстречу не кинулась и сидит будто в воду опущенная.
– Спаси Христос на добром слове. Ты первый поздравил, – ответствовал Мурашев, оправившись от смущения. – Ведь вот, Федор Палыч, все по твоему слову вышло. Помнишь, тогда еще мне говорил…
– Да ведь угадать нетрудно, Петр Андреич! Деньги всегда к деньгам льнут, – перебил его Федор. – Дом-то Павлу Петровичу хороший купил.
Теперь у Мурашева не осталось сомнений – был Карпов в городе и все разнюхал. При этой мысли неприятный холодок пробежал у него по спине. «Не всё, конечно», – успокоил он себя.
– А мне вчера сказали, что вы хотели купить лобогрейку. У меня ведь одна лишняя. Я и зашел предложить – может, купите…
– Спасибо, Петр Андреевич! Мы ведь думаем в рассрочку взять, наличных-то сразу у нас не найдется…
– Так и я могу по-свойски рассрочить платеж года на два, – мягко проворковал Мурашев.
– Коль так, то можно потолковать с мужиками. Сойдемся в цене, так нам же лучше. Нонче сможем убирать хлеб, – согласился Федор.
Прасковья встала, помолилась и молча ушла в другую комнату. Аксюта проворно убрала со стола и пошла вслед за матерью. Гость посидел еще немного и наконец распрощался.
– Бесстыжая рожа! – с гневом произнесла Прасковья, выходя в кухню.
Федор и Аксюта рассмеялись.
– Эх, Параня! Не хотела ты мне верить, что у богатых один бог – деньги – и что бедных они за людей не считают, теперь, может, убедишься, – грустно упрекнул Федор.
Прасковья, пригорюнившись у припечка, молчала.
– Тебя приваживали, чтобы обо мне все выспросить. Поперек горла стал я Мурашеву за то, что сам не кланяюсь, да и других от того отучаю, – тихо продолжал он, ласково глядя на жену.
Прасковья вдруг подняла голову и испуганно посмотрела на мужа и дочь. «Да неужто и отец Гурьян на исповеди меня выспрашивал, а не исповедовал?» – подумала она.
– Ты что, Параня? – спросил муж.
– Он велел рассказать, о чем ты с мужиками да басурманами беседуешь, – растерянно произнесла она. – «За мужа, говорил, душой отвечаешь…»
– Кто «он»?
– Отец Гурьян на исповеди, – глухо промолвила Прасковья.
Федор взволнованно заходил по комнате. Вот на какие штуки идут! Служитель божий шпиком у Мурашева состоит, жену его доносчицей делает…
Успокоившись, он подошел к Прасковье, обнял ее за плечи, подвел к скамейке и сел рядом с ней.
– Паранюшка, плохо мы с тобой живем – и все потому, что тебя к богатству потянуло. Беднее мы жили в Камышинке, а тогда ты мне доверяла во всем, помощницей была. Богатство, Параня, честными путями сейчас не наживают. Люди совесть теряют, звереют. Гурьян тебя спрашивал по приказу Мурашева, понимаешь? Хорошо, что ты ничего не слыхала…
– Я так ему и сказала, – прошептала Прасковья.
– Ну, а теперь кому будешь верить – мне или им?
– Федя! Слова они у меня не услышат о тебе! – страстно выкрикнула Прасковья.
– Хочешь мне помогать?
– Хочу, Федюшка! – назвала Прасковья мужа так, как звала в первый год после замужества. – Только ведь глупая, темная я, что от меня пользы?
– Паранюшка, я тебе сам скажу, что надо делать а главное – никому не говори о том, кто у нас бывает, даже на исповеди. В остальном делай все, как и раньше. Что на Мурашевых сердишься, не показывай. На что нам их сватовство? Кого Аксюта полюбит, за того и пойдет. Согласна?
– Делай, Федя, как лучше. Своим умом попробовала жить, да в дуры попала, – призналась Прасковья и, как в молодости, приникла на плечо мужа.
Он ласково погладил ее по голове.
Аксюта, как только отец подошел к матери, скрылась в своей комнате, но слышала весь их разговор. Вздох облегчения вырвался у нее при обещании Прасковьи помогать мужу. Только теперь она поняла, как угнетал ее холодок в отношениях с матерью. Когда родители смолкли, девушка вернулась к ним, постелила постель и ласково сказала:
– Ложись, мамынька! Ты ведь устала нынче…
Глава двенадцатая
1
В центре Петропавловска, по Новомечетной улице, в домике бывшего рабочего Хасана Сутюшева, уже два года находилась конспиративная квартира комитета РСДРП.
Хасан десять лет работал на кожевенном заводе, у дубильного чана, даже когда заболел тяжело ревматизмом. Хозяин выбросил его, после того как он не мог уже ни стоять, ни ходить.
Если бы не младшие братья Хасана – восемнадцатилетний Хатиз и четырнадцатилетний Карим, его жене с двумя маленькими сынишками пришлось бы идти по миру.
Хатиз работал служащим у бакалейщика, и ему часто приходилось бывать на меновом дворе. Там он познакомился с Константином Вавиловым и вскоре вошел в революционный кружок, который вел Алексей Шохин.
Живой, любознательный татарчонок заинтересовал Антоныча.
– В городе много татар, Хатиз может быть полезен для связи с ними, – говорил он Алексею. – Брат у него рабочий, из-за жадности хозяина калекой стал. Не упускай парня из виду…
Через Хатиза железнодорожники познакомились с семьей Хасана. Домик у Сутюшевых был небольшой – комната и кухня, но в нем два выхода – на улицу и во двор.
Когда младший брат рассказал Хасану о том, что рабочие, бывающие у них, борются с хозяевами и им надо иметь тайную квартиру для своих собраний, Хасан радостно предложил:
– Пусть к нам приходят. Чужие не заглядывают, никто не узнает…
– А если полиция пронюхает, то тебя в тюрьму возьмут, – предупредил Хатиз. Так ему велел сделать Алеша.
Хасан ругнулся.
– Пускай берут да на руках носят, сам знаешь – ходить не могу. Они заодно с богачами, – сказал он.
Через год Хатиз вошел в подпольную организацию. Ему поручали прятать и передавать нелегальную литературу – ее получали от Омского партийного комитета, – находить квартиру для приезжих пропагандистов, вызывать на явку нужных товарищей… Работая у бакалейщика, он мог отлучаться и днем.
Чутко прислушиваясь к речам приезжих товарищей, к спорам на собраниях, Хатиз жадно, как губка, впитывал все, но слабо разбирался в разногласиях революционных группировок. Для него казались одинаковыми большевики и меньшевики – все, кто был против царя. Но сказать об этом руководителю кружка он не хотел – Алексей еще бестолковым посчитает.
– Почему они спорят? – говорил он своему задушевному другу Мухамеду Абдурашитову, рабочему депо. – Все же хотят сбросить царя.
Мухамед считал настоящими революционерами большевиков, но объяснить разницу тоже не мог.
Однажды Абдурашитов неожиданно зашел к Хатизу на работу. Тот сидел вместе со своим хозяином, занятый проверкой счетов, и удивленно взглянул на приятеля.
– Я пришел за тобой, Хатиз. Твоему брату очень плохо, – сказал Мухамед. – Попроси хозяина отпустить тебя.
– Больного брата надо проведать, – благожелательно откликнулся бакалейщик. – Ступай, Хатиз, работу сделаешь завтра.
Когда друзья вышли на улицу, Хатиз нетерпеливо потребовал объяснения. Брат всегда болен, не из-за него его позвал Мухамед, он был в этом уверен.
– У Хасана сидит молодой товарищ, такой же, как ты. Он даст тебе поручение, и, знаешь, спроси его о том, о чем ты меня спрашивал, – ответил Абдурашитов.
Возле дома они еще издали увидели тетку Минсулу, жену Хасана. Она стояла с лопатой в руках, будто очищая снег возле завалинки. Обычно, если приходил к ним кто из подпольщиков, Минсула сейчас же находила себе работу на улице, но не спешила с ней. Ей было всего тридцать два года, но бедность, болезнь мужа состарили ее раньше времени. В уголках возле бледных губ образовались складочки, и мелкая сетка морщинок окружила светлые глаза. Младший сынишка Ибрагим старательно лепил из снега бабу. Улыбнувшись в ответ на приветствия молодых людей, Минсула сказала:
– Идите, вас ждут!
Хасан полулежал на нарах, подтянувшись к краю. Маленький кухонный столик был поставлен возле нар, и хозяин с гостем пили чай, вполголоса разговаривая.
– Вот мой брат, Хатиз Сутюшев, – сказал Хасан, когда друзья вошли в кухню.
Гость поднялся им навстречу и, окинув Хатиза взглядом больших серых глаз, протянул ему руку.
– Михаил Большой, – назвал он себя, крепко пожимая руку Хатизу. С Абдурашитовым они уже виделись.
«Ему тоже лет восемнадцать», – подумал Хатиз, разглядывая незнакомца.
Слегка вьющиеся темные волосы были откинуты назад, открывая полностью высокий, красивый лоб. В глазах теплилась приветливая улыбка, но губы не улыбались. Одет он был в форму воспитанника Омского кадетского корпуса, что удивило Хатиза. Революционер – и кадет!
Михаил заметил его удивление и, смеясь, махнул рукой.
– Не обращай на это внимания, так лучше ехать, – пояснил он, приглашая пришедших сесть за стол.
– Я уже подробно объяснил Хасану, где тебе надо получить сегодня литературу, не буду повторять – время дорого, – сказал Михаил, когда Хатиз с Мухамедом сели возле стола. – Лучше вы расскажите, как работаете с молодежью.
Он нетерпеливо откинул прядку волос, упавшую на лоб, и весело, но требовательно посмотрел на юношей. Те молча переглянулись. Ребята не ходят на кружок, как с ними работать? Михаил понял.
– Работать можно по-разному. О революции с каждым говорить сразу не следует, – заговорил он. – А вот поплясать, песни попеть можно со всеми хорошими ребятами. В литературе, которую ты, Хатиз, получишь, есть листовка с песней, «Марсельеза» называется. И ноты к ней есть. Дай по секрету старшим учащимся, надежным ребятам. Выучат они ее, будут петь и, конечно, спросят тебя, кто ее сложил, когда, почему. Тебе о ней Алеша расскажет, а ты им. Это уже будет революционная работа. Думать заставишь…
Он долго учил их, как работать среди молодежи. Слушали внимательно все трое.
– Я хотел спросить: в чем разница между большевиками и меньшевиками? – спросил Хатиз, когда Михаил замолчал. Он проникся уважением к молодому гостю и уже не считал его ровесником. Как хорошо все объясняет!
– Если коротко сказать, то большевики хотят, чтобы после победы рабочие взяли власть в руки, а меньшевики требуют передать власть богачам, считают, что рабочие сами управлять не смогут…
– Ишь ты! – вскрикнул Хасан, перебивая Михаила. – Чтобы опять на нашей шее ездили?
– Примерно так, – рассмеялся Михаил. – Но ты, Хатиз, попроси руководителя кружка дать тебе брошюру, спроси обо всем, что непонятно. Мы должны учиться сами, а потом других учить, – добавил он, вставая. – А теперь пусть Минсула идет в комнату – замерзла, наверно. Я выйду через двор.
Когда Михаил ушел, Хатиз и Мухамед долго обсуждали слышанное. Хасан, стиснув зубы от боли, лежал молча. Хотелось самому бороться, но… «Почему никто не поучил, когда был молодой, ходил, как все?» – размышлял он горько.
– Если б Михаил чаще к нам приезжал, – мечтательно произнес Хатиз. Мухамед, поймав взгляд Хасана, кивнул.
…С Михаилом Большим друзья встретились лишь через полгода. Он заехал в Петропавловск весной девятьсот пятого и пробыл три дня.
Одетый по-прежнему в форму кадета, Михаил свободно ходил по городу. В первый вечер вместе с Алексеем Шохиным они сумели попасть на вечер в женскую прогимназию.
– Надень рубашку с вышитым воротничком да кудри свои получше расчеши, – учил Михаил слесаря. – Я кадет, а тебя за студента примут. Потанцуем и посмотрим. С учащимися надо крепче связаться, наши люди там безусловно есть. Угадает тебя только Раиса – так она виду не подаст, а гимназистки на твои синие глаза заглядятся, забудут спросить, кто ты, – весело смеялся он.
На вечере Алексей часто поглядывал на своего товарища, старался подражать ему.
Все шло благополучно. Начальница заметила друзей.
– Какие приличные молодые люди! И по-разному, но оба красивы… Приятно смотреть! Повеселят наших девочек. Видно, с реалистами пришли, – говорила она сопровождающим ее классным дамам.
Когда процессия поравнялась с Михаилом, стоящим рядом со смуглой серьезной девушкой, тот ловко поклонился. Дамы ответили благосклонными улыбками.
После их ухода Михаил продолжал разговор со своей партнершей.
– А какая книга вам особенно понравилась из прочитанных? – поинтересовался он.
– «Ключи счастья» Вербицкой, – прошептала, краснея, гимназистка.
Михаил забавно вытянул губы и улыбнулся. Лицо девушки стало совсем пунцовым.
– Это глупая книга, да? – спросила она.
– Умной без лести не назовешь, а я льстить не умею, – признался кадет.
Заиграли вальс, и они закружились по залу. Во время перерыва между танцами девушка начала настойчиво требовать, чтобы он посоветовал ей, что же надо читать.
– А у вас досуг для серьезного чтения найдется? – поддразнивающим тоном спросил Михаил. – Наверно, за танцами и читать некогда?
– Мы с Ниной любим читать, – отвечала девушка и показала на свою подругу, возле которой стоял Алексей Шохин.
– Так познакомьте меня с ней, а я вас с Игорем. Это мой товарищ.
Через минуту они весело болтали вчетвером. Девушки записывали названия книг, которые советовал читать Михаил.
– Что вам покажется неясным, спросите Игоря, а книги найдете в библиотеке, они не запрещенные…
– А нам бы хотелось запрещенное почитать, – шепнула, замирая, Нина.
Михаил сделал строгие глаза.
– Если ваша начальница узнает про такой разговор, то вам снизят балл за поведение, а нас попросят вон…
– Никто никогда не узнает! – убеждала горячо Нина. – Мы умеем хранить тайны. Нам реалисты «Марсельезу» дали, мы всем классом один раз запели, и наша классная нас поймала. Но никто не сказал, кто первый выучил и откуда достали, хотя всем снизили балл.
– А нам свою тайну выдали, – поддразнил Алексей.
– Вам можно, – убежденно ответила подруга Нины.
– Ну хорошо! Прочитайте все, что записали, а после Игорь с вами встретится и, может быть… – Михаил таинственно замолчал, потом засмеялся. – Танцевать пошли, а то долго стоим, – напомнил он.
Они опять танцевали, но, не дожидаясь конца вечера, подруги заспешили домой, надеясь, что молодые люди их проводят.
– А как же мы вас увидим, Игорь? – спрашивали дорогой девушки. Они уже знали, что Михаил скоро уедет.
– Вот городской сад откроется, там и встретимся, – ответил Алексей. – Только уговор: если я сам не подойду, не узнавайте меня. Так надо.
Гимназистки, взволнованные необыкновенной встречей – они уже кое-что слышали о революционерах и догадались, кто их спутники, – обещали все выполнять в точности.
Идя к подгорью – Михаил ночевал у Мезина, – он говорил Алексею;
– Связи не теряй. По-моему, девчушки серьезные. Хатиз среди учащихся татар и киргизов пропаганду ведет, кое-что дает понять, а тебе про русских забывать не следует. Лишнего не говори, пусть они тебя Игорем зовут. Молодежь любит таинственность и лучше иных взрослых умеет секреты хранить…
Вечером следующего дня Михаил был на конспиративной квартире у Хасана. Шло заседание комитета партийной организации. Окна комнаты, где собрались подпольщики, Минсула старательно закрыла одеялами и, уложив сыновей спать, сама села у двери, выходящей на улицу.
Минсула не разбиралась в политике, но одно поняла: люди, которые тайно собираются у них, желают, чтобы рабочим стало лучше жить, и за это их преследует полиция. Никто не требовал от нее, чтобы она караулила, но Минсула никогда не ложилась спать, пока длилось совещание, и, сидя возле дверей, чутко прислушивалась, не идет ли кто к их дому.
Из-за закрытой двери глухо донеслось: «Вам надо объединить обе организации…» Губы Минсулы дрогнули.
«Это говорит гость, – подумала она. – Какой он хороший, ласковый! Его все называют „наш товарищ“».
– Наш! – чуть слышно прошептала женщина, напрягая слух, чтобы еще услышать его слова, но голоса за стеной притихли, и Минсула прислушалась: не идет ли кто на улице? Нет! Шагов не слышно. Больше к ним полиция не придет – ведь тогда ничего не нашли. При воспоминании об обыске Минсулу вновь охватил страх.
Как могла узнать полиция, что Хатиз привез к ним мешок с листочками и тоненькими книжечками? Хасан велел положить его в щепки, что лежат в сарае, но Минсула закопала на огороде. А потом пришла полиция. Они искали везде, выкинули все щепки и не нашли.
Минсуле стало смешно. Как она громко кричала и ругалась по-татарски за те щепки на полицейского! По-русски плохо говорит, но понимает все, а тут притворилась, что ни одного слова не знает.
– Чего вы у нас ищете? – кричала она по-татарски. – У нас ничего нет, только двое детей. Хозяин лежит больной. Зачем швырял щепки? Кто будет убирать?
– Ну, не кричи, мамаша! Нас обманули, – добродушно пробормотал полицейский по-русски. Даже на него произвели тяжелое впечатление бедность и беспомощность семьи Хасана.
Слова полицейского она запомнила и передала Антонычу. «Но кто же им сказал?» – в который раз задала себе вопрос Минсула.
Об этом же тихо говорили и за закрытой дверью. Когда члены комитета по одному ушли и остались только приезжий и Федулов, последний сказал:
– У нас в организации завелся провокатор, – и напомнил про обыск и про сообщение Минсулы.
– Есть на кого подозрение? – быстро спросил Михаил.
– Как тебе сказать… Точных данных у меня нет, но одному человеку я не доверяю, – ответил Федулов. – Потому его здесь и не было. О получении литературы знали трое – я, Хатиз и Вавилов. Мог ли кто еще в тот день узнать? Хатиз сначала повез мешок к Степанычу. Но у него были гости. Оттуда он сразу приехал к брату, а часа через три к Хасану пришли с обыском. О перемене адреса Хатиз сказал до обыска только Константину как руководителю городской организации.
– Д-да! Подозрение тяжелое, – нахмурясь, промолвил Михаил после длинной паузы. – Ошибиться в ту или другую сторону одинаково страшно. Он про обыск знает?
– Ему сказали.
– Как отнесся к этому сообщению?
– Возмущался неосторожностью Хатиза, высказал предположение, что кто-нибудь из соседей заметил, и предложил другую квартиру, считая, что эта теперь ненадежна…
– Возможно, и так, возможно, и по-другому. О том, что комитет по-прежнему собирается здесь, он знает? – спросил Михаил.
– Нет, с ним согласились и здесь теперь встречаемся втайне от него.
– Будьте осторожны и проверьте хорошенько. Что у него меньшевистская закваска, в этом сомнения нет, но называть сразу же провокатором нельзя.
Оба задумались.
– А кто знает, кроме тебя, о посылке товарищей на рудники?
– Степаныч, Алексей и Гриша. За этих я могу ручаться, – успокоил Антоныч.
– Это хорошо! Связь со Спасским заводом надо сейчас поддерживать обязательно. Используйте вашего Палыча. Вавиловым займись сам, другим не поручай. Сюда приходите пореже, иногда вместе с Вавиловым, бывайте и на квартире, предложенной им, а вообще следует установить явку, о которой бы он совсем не знал…
– Квартиру мы найдем, а проследить за Вавиловым одному трудно. Мне кажется, надо использовать для этой цели Хатиза, он часто встречается с Константином. Можно будет прикрепить его для работы с рабочими менового двора – там бывает и Вавилов и другие служащие Савина. Кроме того, к Вавилову он теперь сам относится очень настороженно, – подчеркнул Антоныч.
– Ну что ж, тебе виднее, – согласился Михаил.
Антоныч приоткрыл дверь и тихонько позвал:
– Хатиз! Зайди сюда…
2
Из Петропавловска выехали на рассвете. Пара степных лошадок трусила по чуть подсохшей дороге. Первое время возчик лениво помахивал кнутом, но, увидев, что молодой седок его закрыл глаза, он положил кнут под себя и стал неторопливо свертывать «козью ножку».
«Нечего зря гнать лошадей, ехать двести верст. Все равно спит, прогулял, поди, ночь», – подумал он. Но ошибся.
Прикрыв черными ресницами глаза, юноша не спал, хотя ночью действительно ему не пришлось отдыхать, только совсем не по той причине, о какой думал старый возчик.
…Разговор с Антонычем и Хатизом затянулся надолго, но и на квартире Степаныча ему не удалось поспать. Старый казак с первой встречи, в прошлом году, проникся глубоким уважением к Михаилу и хотел обо всем поговорить с ним.
Степаныч рассказал ему про своего дружка Федора Карпова, о беседах их в течение зимы. Потом засыпал вопросами. Лишь перед рассветом спохватился, что не дал гостю отдохнуть. Юноша, не открывая глаз, улыбнулся, вспомнив, какое растерянное выражение было у Мезина, когда он говорил: «Ночи-то весенние какие короткие. Оглянуться не успели – и вставать пора!»
Поудобнее устроившись в возке, молодой путник задумался.
До родного города с широкими улицами, поросшими травой, с деревянными домиками, спрятавшимися в тени берез, акаций и карагачей, ехать двое суток, и никого и ничего не надо опасаться. Сейчас он не Михаил Большой, а Валериан Куйбышев, окончил Омский кадетский корпус и едет на каникулы домой. Он может отдаваться воспоминаниям, отдыхать. Дома ждет не только отдых, но и борьба. Ни за что не согласится он стать офицером! «Как огорчится мама!» – с болью подумал он, но немедленно усилием воли заставил себя думать о другом, радостном. Отдых необходим перед новой серьезной работой.
Тонкие, с характерным разрезом губы сложились в улыбку. Валериан вспомнил себя совсем маленьким мальчиком, учеником «маминой школы», – с десяти лет его уже увезли из любимого Кокчетава в Омск, и он начал учиться в кадетском корпусе.
Мать сидит за пяльцами в гостиной. Вокруг нее сестренки; они тоже заняты вышиваньем, вязанием кружев – рукодельницы! Брат Толя увлекся выпиливанием, а он, Воля, как звали его в семье, уткнулся в книжку, читает про Суворова и постепенно забывает про всех окружающих, не слышит даже, когда его громко зовут: «Воля! Воля!»
«Еще бы!» – улыбаясь, думал Валериан. Он же в то время считал себя Суворовым, а звали Волю.
Перед ним как будто потянулась цепочка ребят – это его солдаты. Черноглазый Касым – «адъютант» «Суворова». «Суворов» – он, Валериан. Они идут в горы, где среди леса лежат гранитные камни. Возле самого высокого он ставит караул. Стоять на часах не легко – «Суворов» очень требователен.
Игра продолжалась и тогда, когда он приехал впервые на каникулы кадетом. А вот в следующем году все пошло по-другому.
Ему исполнилось двенадцать лет. У старшей сестры Нади в Омске он получил прокламации и привез с собой в Кокчетав. Вместе с Касымом ночью сходили к «Суворовской крепости» и там, в углублении под камнями, надежно спрятали их. Маленькие солдатики-часовые теперь стояли на карауле не просто у камней.
– Я тоже хочу читать листовки, но не умею, – печально говорил верный «адъютант». Он один был посвящен в тайну.
– Ничего, Касым! Я попрошу маму, она зимой научит тебя, – утешал его Валериан. В этом году он уже считал себя не Суворовым, а революционером…
…Валериан открыл глаза и сел. Возчик, быстро выхватив кнут и махая им над лошадьми, закричал:
– Ну, заснули!
Юноша усмехнулся.
– Это и были первые шаги, – прошептал он с волнением и неожиданно засмеялся. Ему вспомнилось, как он унес потихоньку у матери моток берлинского гаруса и они с Касымом, свернув листовки в трубочки, каждую обвязали гарусными нитками, а потом разбросали под окнами и дверями домов, в солдатской казарме…
«Конспиратор!» – думал, смеясь, Валериан. Гарус выдал его отцу сразу же…
– Веселое знать, что вспомнили? – обернувшись, спросил возчик.
– Да, очень! – ответил юноша и сразу погрустнел.
Отец! Какой он чуткий, но дороги у них разные. «Это ты?» – спросил он тогда и в ответ на его слова: «Да, я!» – сказал: «Иди, мой мальчик, играй!»
Отец мог иметь серьезные неприятности из-за него…
«И сейчас папа поймет меня, поможет уехать в Петербург, освободиться от военщины, – размышлял он. – Тяжелее с мамой!»
Валериану вспомнилось, как сердилась мать, когда, начиная со старших классов, он стал говорить денщикам «вы». «Какой же ты будешь офицер?» – негодовала она. И вот офицером он никогда не будет…
«Милая мама! Такая внимательная к людям, ее любят все, особенно ученики. Она за зиму выучила читать Касыма, а вот денщику сказать „вы“, по ее мнению, нельзя. Так воспитали в гимназии!»
Бессонные ночи, проведенные в Петропавловске, начали давать знать о себе. Валериан вновь прилег, подсунув под голову чемодан и согнув ноги. Взглянув на степь, начинающую покрываться зеленой травой, он вспомнил почему-то о карцере, где сидел за то, что послал протест против январских расстрелов за одной своей подписью, высокомерное, злое лицо кадета Ребрецова, и глаза его сомкнулись.
– Скоро буду в родном городе, маленьком зеленом Кокчетаве, – прошептал он, засыпая.
3
– Ну что это за озорники! Вот подождите, придет отец, он вас живо ремешком отстегает! – грозила сынишкам Катя Потапова, сидя с шитьем перед окнами своего домика.
