Текст книги "Первые шаги"
Автор книги: Татьяна Назарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 39 страниц)
– Дурак! Олух царя небесного! Колпак!
Свалившись на широкий диван, Сидор Карпыч бормотал:
– Всю подноготную узнаю! От меня не скроешься!
2
– Мне, мама, уже четырнадцать стукнуло. Четыре года я проучился, пора самому хлеб зарабатывать да тебе помогать, – стараясь басить, говорил Катерине старший сын Александр.
Не по годам рослый, широкоплечий, он отрастил себе чуб, какой носил отец, и казался не мальчиком, а юношей. Мать, вытирая руки фартуком, смотрела на него с задумчивой улыбкой.
– Тебе от этой проклятой стирки все руки покорежило, – продолжал Саша. – Станем двое работать, одного Мишку легко прокормим. Его и дальше учить можно.
– Ну, и где же ты работать собираешься? Ноне не так легко устроиться, а уж на кожзаводы я тебя не пущу, – сказала решительно Катя.
– Я сам туда не пойду. Буду, как папа, слесарем в депо…
Мать хотела перебить его, но он скороговоркой закончил:
– Дядя Иван учеником берет. Через год подручным стану, а там и мастером.
Потапова глубоко задумалась. Не того они с Гришей хотели своим сыновьям… Она тяжело вздохнула, вспомнив прошлое.
Как радовалась она тогда, думала – вот-вот и революция придет, по-другому развернется жизнь… Даже без мужа первые годы Катя верила этому, старалась заменить его, а сейчас… Придавили всех, слово сказать нельзя, женщины даже обегают ее.
А Гриша с Федотом в вологодской глухомани мучаются. Разогнали их по разным местам. И Алеша ведь там, а увидеться не могут…
– Подожди! А Стенька как же? Им еще труднее. Нельзя товарища забывать, – быстро заговорила Катерина, будто проснувшись от тяжелого сна.
Пухлые губы Сашки растянула улыбка, взгляд серых глаз стал хитрым. Раз про Стеньку спросила, значит согласна.
– Поди, мы с ним кореши, – солидно произнес он. – У дяди Савелия будет учиться Стенька, и тиски наши рядом. А ты как думала?
Младший, Мишка, худенький, вытянувшийся, как тростинка, вертелся тут же, прислушиваясь к разговору старшего брата с матерью. Он понял, что Сашка теперь станет спешить, как когда-то отец, по гудку в депо, а ему придется одному ходить в школу и терпеть насмешки мальчишек за чиненые брюки, невзрачный кожушок. При Сашке не больно лезли – он как двинет! И Стеньки Мухина не будет, а Ванятка малыш, за него самого надо заступаться…
Мысль, что он, Мишка, теперь опора Ванюшки Мухина, мальчика неожиданно развеселила. «Ну и пускай, они будут в депо учиться, а мы с Ванькой в школе. „Рабочие не сдаются“», – подумал он отцовскими словами и с независимым видом пошел к столику, где лежали книги и тетради. Теперь Сашке они не нужны. Он будет по ним учиться, – и Миша начал укладывать все книги, свои и брата, в аккуратные стопки.
Сашка проводил брата взглядом и стал ревниво следить за его руками. Хотел крикнуть, чтобы он не трогал его книг, но, вспомнив, что теперь не школьник, а рабочий, солидно, петушиным баском, сказал:
– Береги, они и на будущий год тебе годятся, – за них ведь деньги плачены.
Мишка не удостоил его ответом. У него всегда книги как новенькие. Вон и Ванюшка по ним учится. Это сам Сашка рвал да чернилами пачкал, а теперь еще ему наставление читает…
Но когда днем мать убежала к Пелагее Мухиной – надо все подготовить для молодых рабочих, завтра в депо пойдут, – братья забились за печку и, забыв об утренних обидах, делились задушевными мыслями.
– Помнишь, папаня тогда сказал: «Помогайте, сыны, матери»? – говорил Саша, обняв брата за худенькие плечи. – Она, мамка, у нас, знаешь, какая. Падать будет, а не пожалуется. Я чуток крепше тебя, да и на два года постарше, мне и надо скорей на работу. Месяца через три дядя Иван по трешке обещает давать. А ты, Миш, по дому помогать будешь, вот мамке и легче станет. Верно?
– Верно, Саша! Только я еще подрасту и тоже работать пойду…
– Чудак ты, браток! Дело покажет. Ты не смотри, что рабочие молчат сейчас: они силы копят да потом как двинут…
У Миши задергались узенькие плечики, и он, уткнув голову в поднятые колени брата, откровенно заплакал, прошептав:
– О папане соскучился…
– Малыш ты у меня, – поглаживая мягкие волосенки, тоном взрослого говорил Сашка, но губы у него кривились и предательская соленая влага заволокла глаза.
Мать, вернувшись к вечеру, нашла своих сыновей спящими за печкой, тесно прижавшихся друг к другу.
…Петропавловская подпольная организация почти полностью была разгромлена. Оставшиеся в городе несколько старых подпольщиков почти не встречались. Были и такие, которые совершенно пали духом и ни о чем слушать не хотели.
Но кожевники не забыли Валериана и, встречаясь с возчиком Володькой, вполголоса спрашивали:
– А где он? Вернется к нам?
Или говорили:
– Скажи, ведь не всегда так будет?
Условия труда после забастовки стали более человеческими, но главное – они поверили, что не только хозяева могут требовать свое, что без них не обойтись богачам…
Только самым надежным отвечал Владимир: не робейте, наше все впереди.
Не раз вздыхали старые слесари, поглядывая на верстак, с которого перед ними выступал Касаткин, «наш товарищ», как они любовно звали его. Вспоминали Антоныча, Шохина, Гришу Потапова, Федота, но каждый про себя, не делясь сокровенным даже с близкими товарищами. По депо шныряли новенькие, кто их знает, может, шпики? Лучше до поры до времени молчать.
Степаныч засел у себя в подгорье. Что ему делать? Никто не скажет, не поучит. И Константин перестал теперь заглядывать к нему. Встретил на днях в городе. Таким фертом вырядился, с барышней на пролетке едет… Прищурил один глаз: узнал, мол, тебя, а поздороваться не захотел.
В один из августовских теплых вечеров, когда Мезин сидел на лавочке перед домом, к нему подошел то ли мастеровой, то ли мелкий торгаш.
– Здорово, Степаныч! Как живешь-можешь? – сказал он, присаживаясь на скамейку.
Мезин с удивлением оглядел его. Прошло то время, когда вот так появлялись незнакомые, потом говорили пароль и сразу становились родными.
Незнакомец с чуть заметной улыбкой понаблюдал за ним, потом, наклонившись, шепнул:
– Касаткина помнишь?
Степаныч медлил с ответом. Так и шпион мог сказать. Может, ловят его.
– Почерк знаешь? – спросил неизвестный, видимо поняв ход его мыслей. – Письмецо от него привез.
Мезин встал и, не отвечая на первый вопрос, позвал неожиданного гостя в дом. Тот охотно пошел за ним.
Когда вошли в угловую комнату, Степаныч недоверчивым тоном потребовал:
– А ну, покажь, что за письмо?
Гость, не обращая внимания на суровость хозяина, сел прямо на пол, стащил сапог, складным ножом оттянул каблук, вытащил мелко исписанный листок бумаги и, не вставая, подал Степанычу.
Взглянув на первую строчку, Степаныч просветлел: он, Валериан, писал!
– Помню, помню, дорогой! Да откуда ж ты явился-то к нам? – заговорил он обрадованно, наклоняясь к гостю.
Тот деловито постучал по каблуку ручкой ножа, осаживая поднятые слои кожи, надел сапог на ногу и ловко вскочил.
– Эк вас здесь столыпинские ищейки перепугали, – улыбнулся он.
– Феона! Феона! Чай готовь! – закричал Степаныч в другую комнату, чтобы скрыть смущение.
– О чае не беспокойся! Сматываться сейчас же надо, чтобы и действительно шпиков к тебе не привлечь, – остановил его гость. – Лучше пусть хозяйка на дорогу хлеба положит, будто на базаре купила, да десятку дай, если есть, обезденежил совсем.
Степаныч вышел из комнаты. Поговорив с женой, он быстро вернулся, достал четыре пятишницы из кармана и протянул гостю.
– Пробираюсь в Россию. Думаю, скоро дела будут улучшаться. Вы на рожон зря не лезьте, но готовьтесь! Валерьян там вам пишет, только поосторожнее с письмом, – предупредил незнакомый товарищ.
Феона Семеновна, чуть приоткрыв дверь, подала что-то завернутое в новый коленкоровый лоскут. Он, взглянув, одобрительно кивнул головой.
– Теперь, браток, выйди на улицу, глянь – никто там не болтается? Пару кварталов пройду, тогда докажи, где был, – быстро и весело говорил он.
Они троекратно поцеловались.
– Ну, голову не вешать! В пятом году была репетиция, а скоро и спектакль поставим. – Гость похлопал Степаныча по плечу и вышел.
Степаныч, бодрый, словно помолодевший, вернулся в комнату. Заперев изнутри ставни, он принялся читать драгоценный листок.
– Здорово, Максимовна! А я за тобой пришел. Хозяйка взялась за генеральную уборку, так просит прийти хоть на полдня, помочь ей, – говорил Степаныч, войдя к Потаповым утром.
По тому, как он лукаво щурил глаза, Катя сразу поняла, что дело не в уборке – случилось что-то хорошее, не терпится Мезину сообщить ей поскорей.
Саша уже ушел в депо; Мишка, посматривая на гостя, складывал в самодельный ранец книги.
– Вот сынка в школу отправлю, да и пойду к вам, – сказала Катя и добавила, обернувшись к сыну: – Придешь, без меня поешь, а к приходу Саши я вернусь.
– Знаю, не впервые, – буркнул Мишка и пошел из комнаты.
«Не походит на тех, что за матерью приезжали, а зовет убирать, – думал мальчик. – Кто ж это? Сашка бы живо догадался…»
Степаныч, простясь, вышел вслед за ним. Негоже задерживаться: бабы глупости сплетут на Катю, а то и шпик какой пронюхает.
Прибрав наскоро постели, Катя завязалась платком и, чуть не бегом, отправилась к Мезиным. Встретил ее у ворот сам Степаныч. Радостно возбужденный, он сразу сообщил:
– «Наш товарищ» письмо прислал, Катенька! Зря мы головы повесили…
– Покажь, скорей покажь! – говорила Катя требовательно, словно сомневаясь в сказанном, торопливо стаскивая с головы шаль.
Спустив с цепи барбоса, Степаныч завел ее в сенцы и принес письмо, бережно завернутое в чистую тряпицу.
– Читай тут, в окна еще заметят. А потом для прилику покопаешься с Семеновной, – сказал он, подавая листок.
«Дорогие товарищи! Настал тяжелый период, трудно вам сейчас работать, знаю, – читала Катя, с трудом разбирая мелкий почерк. – Случайные попутчики отсеются, а настоящие большевики закалятся. Создавайте закаленные кадры, осторожно, по одному человеку, ищите наших людей, сами больше учитесь. Находите пути для укрепления связи с массами. Ильич говорит, что в период подъема революции мы учились наступать, теперь – в период реакции – надо учиться отступать, перейти в подполье, сохранить партийную организацию. За темной ночью наступит светлый день, как бы ни была длинна ночь. Готовьте его наступление…» – писал Валериан.
Дочитав письмо, Катя вдруг заплакала и тут же засмеялась:
– А мы-то и крылышки опустили, по своим углам попрятались, меж собой и то связь ослабили…
Договорились через неделю собрать всех уцелевших у Хасана, познакомить с письмом Касаткина и поговорить о работе.
– Кариму скажу, он всех известит, – говорила деловито Потапова.
– К Константину пусть не ходит. Совсем барином стал, – хмуро произнес Степаныч.
– Ну и не надо! – согласилась Катя.
Она пробыла у Мезиных до обеда, выбелила с хозяйкой кухню и, пообедав вместе со всей семьей, пошла домой. Семеновна заставила ее взять большой узлище с продуктами.
А Вавилов в это время был занят выполнением щекотливого поручения хозяина.
На следующий день после прогулки в Борки Савин вызвал его к себе в кабинет.
– Садись, Константин Ефимович… – указывая на стул, угрюмо бросил купец. – Долгий у нас с тобой разговор будет. Ты ведь шпиком у Плюхина работаешь…
Вавилова всего передернуло, и он побледнел. Вот кто при случае может его провалить.
– Это ничего! Государству на помощь поработал, кое-кого из товарищей за решетку посадил… – Савин заметил, как изменился в лице его служащий, и понял, какую пользу можно извлечь из его тайны. – Я тебе открою свой секрет, но чтоб здесь и умерло.
Сидор Карпович рассказал подробно о своих подозрениях насчет жены, такого стесняться нечего, и поручил Вавилову все досконально проверить.
– Только, если виновата, так чтобы не одни слухи. Сплетни, поди, слыхал?
Вавилов кивнул головой: еще бы, все служащие судачат.
– Найди доказательства, – поучал Сидор Карпыч, – и дай мне. Вот тебе пока тысяча за труды, кончишь – еще дам, а здесь две – на расходы. Оденься приглядней, может, кого одарить иль напоить надо. Тебя учить незачем: на том собаку съел. Ступай!
Идя вечером домой, провокатор размышлял, как лучше для него – обелить в глазах мужа Калерию или найти доказательства. С нее можно бы больше содрать за молчание…
«Савин слишком много про меня знает. Лучше пусть уедет отсюда. Работа без него найдется, – решил он наконец. – Узнает правду – не захочет позор нести, мужик гордый!»
Выполняя поручение, Константин оделся у лучшего портного, начал заходить в кабачок, в купеческий клуб, встречаться с девицами. Как раз в это время его и встретил Мезин.
Что Калерия все время наставляла мужу рога, Константин не сомневался, но как достать доказательства?
Как ищейка бегая по следам, он разыскал двух бывших горничных Калерии и через них узнал, что есть у той потайной ящичек, в котором она прячет всякие писульки. Это уже было что-то!
С большим трудом удалось ему завязать знакомство с личной горничной Савиной.
Через несколько встреч Константину удалось уговорить ее похитить письма из стола хозяйки. Молодая девушка была из соседнего села, в городе ей все не нравилось, и хозяйку, гордую, капризную, она ненавидела.
– Получишь пять «катеринок» и сразу уедешь в село, – убеждал ее Вавилов. – Самой богатой невестой будешь.
Воспользовавшись выездом хозяйки на прогулку, она вытащила все бумаги и заперла пустой ящик – ключик по восковому слепку сделал ей Константин.
Когда Калерия Владимировна, вернувшаяся в дурном настроении, дала ей пощечину, девушка закричала:
– Что вы, барыня, рукам волю даете? Мне деньги за работу платите, а не за побои…
Савина побледнела от неслыханной дерзости. Выхватив несколько рублей, она швырнула их горничной и приказала:
– Вон, сию же минуту вон из моего дома!
Подобрав деньги, девушка кинулась в свою комнатушку, связала в узел вещички и ушла из купеческого особняка.
С Вавиловым встретилась возле постоялого двора.
– Давайте деньги. Принесла все, – сказала она.
Чуть поколебавшись, Вавилов отсчитал обещанную сумму и подал своей сообщнице, а она передала ему узелок с письмами. Не прощаясь, они расстались – девушка пошла искать попутчиков до своего села, а Вавилов к себе на квартиру.
Разбирая письма, Вавилов неожиданно обнаружил тоненькую тетрадочку. Открыв, он вскрикнул:
– Вот это удача! Ее дневник!
«Виктор удовлетворил потребности моей души, а не только утолил жажду ласки. Он умен, ярок, настоящий представитель родной мне среды…» – прочитал Константин и остановился.
– Этого одного бы хватило! – сказал он перелистывая душистые страницы. – Но барынька еще откровеннее высказывается…
Письма Коломейцева он бросил в печь, тот был осторожен и ни в одном не называл свою возлюбленную по имени. Это не доказательство. «Выходит, что она сама на себя донесла мужу», – засмеялся Константин. Какая идиотская привычка писать дневник…
Когда утром Вавилов без зова вошел к хозяину в кабинет, тот, взглянув на него, сразу побледнел и сквозь зубы бросил коротко:
– Ну!
Вавилов вынул дневник, развернул и, положив перед Савиным, молча указал на подчеркнутые места. Сидор Карпыч, читая, заскрипел зубами. До последней секунды он все еще надеялся, что, может, ничего и не было. Теперь всё! Он с ненавистью посмотрел на доносчика.
– Господин Вавилов, вы большой специалист, – криво усмехнулся купец. Отодвинув ящик стола, он вытащил пачку кредитных билетов и подал Вавилову. – За труды. Столько вам еще не платили. Сейчас сядете в коляску, возьмете свои вещи – и на любой поезд, вас молодцы мои проводят. О делах с Плюхиным не беспокойтесь – улажу, а охранка ведь в каждом городе есть…
Вавилов хотел что-то сказать, но Савин встал разъяренный, и он невольно попятился от стола.
– Стой! Рук об тебя марать не стану, но если ты когда-нибудь покажешь сюда нос, то железнодорожники будут немедленно знать, кто выдал тех, что сосланы, и они тебя в клочья разнесут! – заорал Савин.
Ужас исказил до неузнаваемости черты лица предателя.
– Я поеду, немедленно поеду… – бормотал он, озираясь по сторонам.
Савин хлопнул в ладоши и появившемуся Митьке, указывая пальцем на Вавилова, приказал:
– С Ванюшкой отвезите этого на вокзал. По дороге возьмите вещи с квартиры и проводите на поезд.
Митька тронул растерянного Константина за плечо и кивнул на дверь. Тот двинулся, как автомат.
Когда за ним закрылась дверь, Савин упал боком в кресло и первый раз в жизни заплакал.
Глава тридцатая
1
С некоторых пор Аксюта начала явственно ощущать вокруг себя какую-то пустоту. В течение года городской жизни она привыкла, что к ней то приходят, то приезжают заказчицы, иные приглашают заходить домой. И вдруг никого…
Когда, закончив вышивку, она относила вещи заказчицам, их при ней же небрежно швыряли и на вопрос, нет ли еще работы, отвечали, что нет и больше вообще не будет.
Наконец все набранное раньше было закончено, и впереди ничего не предвиделось. Правда, хлеб был. Андрей Полагутин два воза осенью привез, подарок от всех напарников, кормом корова обеспечена – два месяца Аксюта работала на покосе у богатых казаков за сено, но ведь хлеб и молоко не все. Огород у них малюсенький, много ли с него собрали. Все с базара, на все копейка нужна.
«Неужто ни у кого нет? – размышляла Аксюта. – Быть того не может. Город большой, щеголих много».
Однажды соседка ей сообщила, что купчиха Кубрина ищет вышивальщицу. Одевшись почище, Аксюта сейчас же побежала к Кубриным с образцами своей работы.
Хозяйка велела позвать в гостиную – там сидели несколько дам.
– Ах, это вы! Напрасно беспокоились! – сказала она, увидев входящую Аксюту. Кубрина была из «благородных» и щеголяла вежливым обращением.
– А мне говорили, что вам нужна вышивальщица, – растерянно произнесла Аксюта.
– Да, нужна, но не вы! – отрезала мадам.
И тогда Аксюта возмутилась. В чем дело? В чем ее вина? Многие из сидевших купчих в прошлом году были ее заказчицами, восторгались работой, а теперь молча и ехидно улыбаются. Устремив гневный взгляд прямо в лицо хозяйки, она спросила:
– Может, вы мне скажете, почему моя работа стала не нужна? Плохо ли вышиваю или нитки ворую?
– Видали? – повернувшись к гостям, бросила Кубрина. – Как она разговаривает и сверкает глазами! Теперь понимаете, что говорят правду…
– Какую правду? – запальчиво перебила ее Аксюта. – Мне кусок хлеба надо заработать, двоих детей да старуху-мать кормлю…
– У ней, может, еще трое без мужа народятся, а мы с вами за то отвечать будем, – с издевательской усмешкой продолжала Кубрина, обращаясь не к Аксюте, а к гостьям.
От обиды у Аксюты потемнело в глазах. «И здесь грязнят…» Сделав шаг вперед и не сдерживая льющихся слез, не помня себя от гнева, она говорила, уже обращаясь ко всем:
– Вы бывали у меня? Видели ли хоть какого-нибудь мужчину близко? Дети мои от законного мужа, да вот отца-то их съел старый кровопийца Мурашев неизвестно за что… И сам зато подох прошлый год, проклятый. Спросите мать моего мужа, свекровь мою, забываю ли я ее сына хоть на минуту…
Опомнившись, Аксюта внезапно смолкла. Перед кем говорит, у кого ищет справедливости?
– Может быть, и так, милая! – презрительно процедила хозяйка. – А отец-то твой кто? Сам признался. Вся семейка у вас ой-ой-ой! Честным людям от таких надо подальше держаться.
Взглянув с ненавистью на Кубрину и ее гостей, Аксюта выскочила из комнаты. Теперь все понятно. И здесь кто-то занялся ею. Но кто?
Валя с подругами перестала забегать, когда почувствовала, что Дмитрий больше думает об Аксюте, чем о ней. Бедная девочка ревновала. Аксюта и сама поняла, что не только по-товарищески относится к ней Дмитрий. Она запретила ему заходить, «в целях конспирации», и Антоныч ее поддержал. Но Валя все же не простила Аксюте первого девичьего горя.
Приток богатых заказчиц начал уменьшаться еще месяцев пять тому назад. «Что ж тогда произошло?» – задала себе вопрос Аксюта и вдруг вспомнила.
Как-то вечером к ним постучали. Думая, что это Антоныч, Аксюта спокойно пошла открывать, но это был Павел Мурашев.
– Вы, Павел Петрович? – удивленно спросила она. – Что это вы так поздно и пешком?
– Да был тут неподалеку, Аксинья Федоровна, и решил зайти, вас весточкой обрадовать, – сказал Павел, идя вслед за хозяйкой в дом.
У Аксюты забилось сердце. Неужели от них?
– В Омске они оба, – наклоняясь к ней и дыша винным перегаром, прошептал Павел. – Им там неплохо, только о доме скучают, письмеца ждут, случайно узнал. Пиши, я сумею отослать…
Если бы не его жадный взгляд и не запах перегара, может быть, Аксюта написала бы.
– Я подумаю, Павел Петрович, потом напишу, а теперь идите. Поздно уж, а мы люди семейные, лучше вечером не заходите. За заботу спасибо! – ответила она Мурашеву.
На другой день с утра побежала к Антонычу и сообщила о позднем посещении.
– Писать не следует, Аксюта! В другие руки может попасть. Павел лютый враг для нас, его берегись! Без расчета он шагу не сделает. И тестя и старшего брата к ногтю гнет, – сказал слесарь, с тревогой взглянув на нее.
Перед вечером Павел подъехал на коляске. Аксюта, поджидавшая его, метнулась на улицу, даже не дав Мурашеву сойти.
– Спасибо, Павел Петрович, за заботу. А только раз по закону писать нельзя, так лучше не буду.
– Что ж, тебе виднее, Аксинья Федоровна! – благодушно промолвил Павел и заботливо осведомился: – Как живешь с детишками? Может, помочь надо? Я ведь старое не забыл…
Аксюта отступила от коляски.
– На добром слове спасибо, а в помощи я не нуждаюсь. Руки, ноги здоровы, голова на плечах, – ответила с вызовом и, поклонившись, пошла в хату, не приглашая гостя.
Вспоминая все по порядку, Аксюта поняла, что после этого разговора и начали уменьшаться заказы. «Значит, его усилиями травят, чтобы за помощью пришла: на все, мол, согласна, Павел Петрович, только корми!» – думала, негодуя, Аксюта.
«Да ведь и в Родионовке невозможно стало жить, как он побывал», – вдруг вспомнилось ей. Возмущение и страх охватили Аксюту. Вот он, настоящий враг.
Не заходя домой, она прямо прошла в соседнюю мастерскую. Там, кроме хозяина, никого не было. Взглянув на молодую женщину, слесарь запер дверь мастерской и провел ее в комнату.
– Ну, рассказывай, Аксюта, какая беда стряслась, – предложил он, садясь напротив.
Антоныч слушал не перебивая взволнованный рассказ молодой женщины, а когда Аксюта смолкла, встал и несколько раз прошелся по комнате.
– Не мытьем, так катаньем хочет своего добиться. Потому тогда свидание устроил и их так быстро отправили дальше. Дмитрий все правильно понял, – произнес он, остановившись перед Аксютой. – Только не выйдет у него, детей Кирюши мы без помощи не оставим. Помогут и мужики хлебом. А ты больше к этим барыням не ходи. Весной найдется другая работа…
– У меня еще немного денег есть. Ваши деньги с Дмитрием на другое нужны, – перебила его Аксюта. – Стирать буду, убирать. Кабы Виктор что новое привез… О том душа изболелась…
– Подождем! Пока не горюй. Придет пора, отольются волку овечьи слезы, говорит народ. А мы не овцы, не ждем, а сами подготовляем эту пору, Аксюта! Оторваны мы сейчас, не знаем, что делается в России, но быть того не может, чтоб большевики сдались, – задумчиво говорил Антоныч, и Аксюта, слушая его, постепенно успокоилась.
Когда она вернулась, Евдоха, прявшая на веретешке, спросила:
– Работы, знать, нема?
– Нет, мамынька! Всем все перевышивала. Отдохну немного, ребятам и нам чулки повяжу, потом за другую работу примусь, – весело ответила Аксюта, поймала сынишку и начала подкидывать его под потолок.
Мальчонка радостно вскрикивал.
– А меня? Меня? – дергала за материну юбку кареглазая, кудрявая Танюшка.
– И тебя, моя цыганушечка, покидаю, – пообещала, смеясь, мать.
Пустив сынка – он сразу направился к бабушке, – Аксюта подхватила дочку, но кинуть не смогла.
– Тяжелая ты, Танюшка! Большая стала.
– Не сглазь смотри! – добродушно проворчала Евдоха. – Обедать пора, а то уж куски таскать начали…
Аксюта, не слушая, шептала что-то на ушко дочке, целуя крутые каштановые завитки. Совсем как у отца, только светлее.
Евдоха посмотрела ласковым взглядом на сноху и внучку и, покачав седой головой, начала накрывать на стол. Скоро маленькая семья, сидя за столом, дружно хлебала борщ, забеленный сметаной.
…Невольный отдых Аксюты продолжался недели две. Однажды, когда Аксюта сидела хмурая, думая, что же дальше делать, – деньги кончились, как ни берегли каждую копейку – к их дому подъехала нарядная кошевка, запряженная парой вороных.
«Неужто опять он? Ну, уж выскажу я ему все напрямик», – подумала она. Но в дверь вошла полная пожилая женщина в богатой шубе.
– Помогите вылезть, закутали, будто на север поехала, – промолвила добродушно вошедшая.
Раздев гостью, Аксюта узнала ее: она сидела тогда молча у Кубриной. Может, с добром приехала.
– Проходите в нашу горенку, – пригласила Аксюта.
– Постой, тут посижу, погляжу. У вас в кухне-то как в горнице чисто, – говорила гостья, усевшись на сундук и осматривая все вокруг умными светлыми глазами.
– Это твои ребятки, а бабушка, видно, свекровь? – спросила она.
– Да! – ответила Аксюта.
– Красивые, как игрушки! – восторгалась гостья. – Идите-ка ко мне! – позвала, вынув большой сверток из муфты.
Танюшка подошла смело, за ней потянулся и братишка.
– Нате-ка вам, – гостья дала детям две шоколадки и печенье. – Остальное, дочка, матери неси, пусть чаем нас угостит…
Аксюта кинулась ставить самовар, а Евдоха помогла Танюшке донести тяжелый пакет до стола.
– Скучаете по сыну-то, поди? – спросила старушку толстуха.
– Да кабы не Аксюта, и голову некуда было бы приклонить на старости, – пожаловалась Евдоха.
Аксюта, чтобы не мешать их разговору, взяла ведро и пошла из избы.
Старая Железниха рассказала гостье, как они в селе жили, да вот Оксю обижать стали зря – пришлось уехать, как сноха о муже скучает, за то и свекровь почитает, будто родную мать. Вспомнила и свата Федора, справедливый был.
– Съел его Петр Андреевич, мешал он ему, – говорила Евдоха.
– Все они, видно, Мурашевы, злобные люди, – отозвалась гостья.
– О то ж, только Демьян и человек у них, – подтвердила Евдоха.
После чаю гостья сказала Аксюте:
– Никитины мы. Анастасья Миновна зови. Слыхала про нас?
– Как же, слыхала! Большой купец Никитин, – ответила Аксюта.
– Старинные мы купцы, с капиталом сюда приехали. Нам грабить незачем, вон как зятю Самонова, – продолжала купчиха с гордостью. – На тебя зря болтают, а за что – сама пойми, не маленькая.
Аксюта опустила голову. «Все и так поняла». Анастасия Миновна посмотрела на нее цепким взглядом.
– Вижу, все понимаешь и покоряться, честь терять не хочешь. Никитиным перед Мурашевым плясать не к чему. Помогу тебе работой до лета, а там вон салотопню Липатов открывать хочет, пойдешь к нему, копейку заработаешь. Вышивать мне пока ничего не надо. По субботам приходи дом убирать. Горничным поможешь. Раз в месяц, дня по три, стирать будешь, платой не обижу. Согласна?
– Спасибо, Анастасия Миновна! Приду в субботу, – ответила Аксюта и поклонилась купчихе: приехала, все сама проверила и по-своему хочет помочь…
– Ну, то-то! А на сплетки внимания не обращай, не суши себя. Вишь, краля какая! – говорила Никитина, одеваясь с помощью Аксюты. – Кое-каким дурам я глаза открою на все. – Она вытащила сверток и подала Аксюте. – Детям пошей! Больно красивы они у тебя. Видно, отец-то их тоже красив, как ты?
– Вот его портрет, – Аксюта показала рукой на Танюшку.
– Ишь ты! Дочь в отца, сын в мать – счастливые будут, – заметила купчиха и долгим взглядом посмотрела на большеглазую, румяную девчушку.
– Прощай, бабушка! О сыне больше не горюй, сноха-то у тебя золото, а потом и внуки подрастут. В обиду вас не дадим, – сказала Никитина, прощаясь с Евдохой.
Аксюта проводила гостью за ворота.
2
Все тесно сдвинулись вокруг Антоныча, при свете слабого огонька лампешки читавшего письмо.
– «Друг ты мой закадычный! Не вешай головы. Не так плохи дела, как вам кажется. Оно ведь так: прихлопнет беда, как темная ночь, и человеку со страху кажется, что солнца больше не увидит, а оно обязательно выглянет», – читал медленно слесарь, вдумываясь в иносказания Степаныча.
Виктор Осоков только что вернулся из Петропавловска и привез весточку от Мезина. Тот, передавая поклоны всех друзей и знакомых, перечислял по именам уцелевших старых подпольщиков и сообщал, что у многих дети народились.
– «…А племяш Мишка далеко от нас уехал, недавно письмецо прислал: пишет – работать надо не покладая рук, детей учить, к будущему готовить, тогда дела пойдут. Вишь, его какой-то дядя Владимир учил, а он и нас учит», – прочитал Антоныч и засмеялся: ну и навострился Мезин!
Аксюта, Дмитрий и Витя вопросительно поглядели на слесаря.
– Михаил – это первое имя Валерьяна, а дядя – это Владимир Ильич, – расшифровал тот.
Все заволновались, особенно Трифонов.
Дальше в письме, все так же пользуясь иносказаниями, Степаныч сообщал, что партийная организация, хотя и маленькая, в Петропавловске сейчас есть, только она поглубже запряталась в подполье. Ищут пути в депо, надеются что Сашка, Гришин сын, поможет связаться со слесарями. Саша работает учеником у Ивана Жукова, а Савелий Коньков взял под свое начало Федотова сынишку Стеньку. У Карима есть крепкий дружок в казармах, Володька держит связь с кожевниками…
«Попади такое письмо к жандармам, пожалуй, все же заподозрили бы неладное, а там и расшифровали бы некоторых», – подумал Антоныч, окончив читать. Сложив листок в трубочку, он зажег его, и все молча смотрели на вспыхнувшее яркое пламя.
«Так и письмо это осветило для нас реакционные потемки», – подумал Дмитрий и взглянул на сидящую против него Аксюту.
Колеблющиеся отблески отражались в глазах молодой женщины, беспрерывно меняя их выражение. Задумавшись, она свела в одну линию тонкие черные брови, не закругляющиеся к вискам, а раскинувшиеся, как крылья ласточки в быстром полете.
– Для нас с вами указания «дяди Владимира» так же обязательны, как и «племянника» для Степаныча, – чуть улыбнувшись, заговорил Антоныч. – Наша задача – накопление сил, чтобы в нужный момент здесь было на кого опереться. А силы наши растут. Вот сегодня двое наших товарищей, – продолжал он торжественно, окинув ласковым взглядом Аксюту и Виктора, – вступят в члены нашей партии, ряды большевиков пополняются.
Аксюта мгновенно откинулась к стене, в тень. В расширенных глазах промелькнуло выражение счастья, а затем что-то похожее на робость, будто у нее вдруг возникло опасение: достойна ли она того, о чем говорит ее постоянный руководитель? Повернув голову к Виктору, Аксюта вопросительно посмотрела на него, словно потребовала подтверждения, что оба они оправдают надежду Антоныча – всегда и во всем быть настоящими большевиками. Виктор мягко и уверенно улыбнулся.
