Текст книги "Первые шаги"
Автор книги: Татьяна Назарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц)
И Прасковья осмелела, о многом стала рассуждать по-иному, чем раньше. Она не была глупой, но тяжелая жизнь и суеверия смолоду притупили ее.
Перед свиданием с Мурашевым Прасковья точно договаривалась с мужем, что говорить «ироду» – так звала она в кругу семьи Петра Андреевича, – но иногда при разговоре с Мурашевым и сама кое-что подходящее придумывала.
Ходила Прасковья к лавочнику часто – и потому, что этого требовал ее «покровитель», и желая навестить больную, заброшенную Ниловну.
Ниловна заболела спустя неделю после возвращения мужа. Вначале она жаловалась на головные боли. Потом, когда Еремеевна, старая знахарка, стала поить ее какими-то настойками, голова перестала болеть, но Ниловна говорила, что ей трудно дышать.
Петр Андреевич сам вторично съездил за знахаркой. Та парила больную в бане, лечила травами. Марфа Ниловна перестала жаловаться на удушье, у нее как будто ничего больше не болело, но она с трудом поднималась с постели, потела так, что рубашку к утру хоть выжми, плохо ела и не могла спать.
Когда Аким вернулся с гуртом скота из аула и увидел мать, он испугался. Ниловна походила на скелет, обтянутый кожей.
– Может, маманьку в город, к Павлу, перевезти? Там доктора есть, помогут, – предложил он отцу, собираясь гнать гурт в Акмолинск.
Отец сурово посмотрел на него.
– Совсем еретиком стал, с богом хочешь бороться. Смерть-то везде найдет. Лечить мать Еремеевна лечит, кому смерть не назначена, всем помогает. А коль время придет, доктора вторую душу не вставят. О душе надо подумать, а к православному попу разве она пойдет…
Аким уехал. Еремеевна продолжала лечить, но теперь уже всем было видно, что дни больной сочтены.
Когда Прасковья заходила к Ниловне, та шептала ей со слезами:
– Бросили все, за день никто не заглянет. Спаси Христос, Домнушка наведывается…
Снохи были заняты: Варвара теперь одна хозяйство вела, за всем надо доглядеть – батраков десять да три батрачки. Не усмотришь – живо все поплывет из дома. Наталья торговала в лавке то со свекром, а то и одна. Ну, а мужикам возле больной сидеть и вовсе времени нет.
Мурашев при людях жалел жену. «Жить бы да жить, а она вон в гроб глядит. Слабенькая сроду была», – говорил он печально.
Когда Прасковья Карповна, наплакавшись над умирающей, выходила в горницу, ее обязательно встречал сам хозяин.
– Ну что там наши путаники еще наговорили, Прасковьюшка? – ласково спрашивал он. – Ее от смерти не спасешь, нам с тобой о живых нужно беспокоиться…
В передаче Прасковьи Петр Андреевич каждый раз улавливал то, что ждал, но конкретного ничего не было.
После нескольких разговоров с Прасковьей Мурашев подумал, что пора в город съездить, человечка нужного привезти – с поличным возьмут, тогда и эти разговоры пригодятся. «Сотру все гнездо, – думал он с злорадством, слушая Прасковью, – некому будет мутить народ в Родионовке, все присмиреют, а то вон как на сходке горлопанят! А может, и наградят еще за преданность…» Петр Андреевич не забывал про обещание Нехорошко. «Но как ехать? Жена все еще лежит в доме», – со злостью думал он.
Будоражили его и мысли о Наталье. Акима Петр Андреевич направил в город, с тем чтобы тот вместе с гуртами Самонова и свои погнал в Петропавловск. «Приучаться тебе надо к большим делам», – сказал он сыну. Не скоро вернется Аким, есть надежда достигнуть цели, но и в этом мешала умирающая. Чужих-то сколько из-за нее приходит в дом, беречься всех надо.
– Долго ты еще будешь с ней канителиться? – злобным шепотом спросил он как-то Еремеевну, когда та зашла к нему в горницу.
– Да, батюшка, Петр Андреевич, спешить-то страшно: вдруг догадаются? Обоим нам с тобой каторга будет, – пугливо оглядываясь, прошептала старуха.
– Три недели болеет. Все знают, не бойсь, – ответил он и сунул ей в руку «катеринку».
– Горюшко горькое, не помогают мои лекарства, батюшка, Петр Андреевич! – громко, нараспев запричитала старуха. – Немного осталось жить хозяюшке твоей, пособоровать нужно бы…
На ее причитания зашла Варвара, прибежали внуки, потом остальные члены семьи.
– Из земли созданы, в землю ту же возвратимся, – говорил, утирая слезы, Мурашев. – Завтра же отца Гурьяна попрошу с дарами прийти…
В доме водворилась печальная тишина. Еремеевна вернулась к Ниловне. Разведя в сладком чае какой-то порошок, она осторожно подняла голову больной и дала ей выпить.
– Пей, болезная! Может, полегчает, – шептала она ласково.
…После утреннего соборования Ниловна скончалась, а через день ее хоронили всем селом.
Похороны были богатые и торжественные. На столы поминальные не переставая подносили все новые и новые блюда – и с жареным и с пареным. Присутствующим раздавали платки, полотенца, аршинные отрезки ситца.
Из домашних больше всех плакала Наталья. Красивое лицо ее опухло, глаза покраснели. Она с ужасом думала: «Что же теперь будет? Муж в отъезде, свекровь умерла. Да ведь и скандалу делать нельзя…»
Павла с женой отец не велел беспокоить. Успеют еще узнать, а на похороны все равно ждать не придется: грех мертвое тело сверх земли держать лишний день, и так синие пятна начали выступать.
Петр Андреевич распорядился всю одежду жены отдать Еремеевне – три недели ведь ухаживала за больной.
Родион с Кириллом приехали через неделю после похорон у Мурашевых. Кирилл сразу заехал к Карповым – ведь вторая подвода была Федора Павловича. Аксюта радостно встретила жениха.
– Это тебе подарки, – сказал Кирилл, подавая узел, и шепнул стоящему рядом Федору: – Под подкладкой.
– Ступай в избу, скорей достань, – ответил Федор, отпрягая лошадь.
Через кухню, где Маша ставила самовар, а Прасковья готовила на стол, жених с невестой прошли в комнату девушек. Вместе с Аксютой Кирюша торопливо отпарывал низ подклада. Сколько страха пережил он дорогой, неустанно думая про листки, полученные от друзей. И вот довез! Вынув листовки и газету, Кирилл шепнул Аксюте:
– Скорей зашей, чтобы незаметно было.
Девушка покачала головой – машинки-то у них нет, – но вдруг улыбнулась, проворно распустила весь подол и вновь аккуратно подшила петельным швом, будто так и было. Спрятав листки за пазуху, Кирилл вышел во двор к Федору.
Когда они возвратились, мать с дочерьми рассматривали пальто и шарф.
– Больно хороши подарки-то, Кирюша! Прямо не по-деревенски Окся нарядится, – радовалась Прасковья.
Машенька, завернувшись в шарф, кружилась по комнате. Аксюта молчала, но так посмотрела на Кирилла, что у парня голова закружилась от счастья.
Скоро вся семья сидела за столом, и Кирилл оживленно рассказывал о поездке.
– Ну, Кирюша, приходи завтра со сватами. Теперь можно и свадьбу гулять. Начнем первые, – сказал Федор.
Кирилл и Аксюта переглянулись и смутились.
– Попрошу Родиона Андреича да Матвея Силыча сватами быть, – прошептал Кирилл.
Когда он уезжал домой, Аксюта, провожая, сказала:
– Приходи к нам вечерком.
– Ой, забыл совсем! – спохватился Кирюша. – Книжку ведь я тебе, Оксинька, привез. – И он вытащил из-за голенища поэму Некрасова. – Ее можно не прятать, а уж такая книжка! За дорогу я всю наизусть запомнил.
Аксюта взяла книжку, поцеловала его в щеку и бегом побежала в сени.
Кирилл долго стоял, прижав ладонь к щеке, словно оберегая первый поцелуй любимой девушки.
– Тятенька, смотри, что мне Кирюша дал! – радостно говорила Аксюта, вернувшись в избу.
Федор, взяв книгу в руки, сразу узнал ее.
– Читай, дочка, вслух читай. Здесь вся крестьянская жизнь описана, – сказал он дрогнувшим голосом.
Прасковья, забыв про дела, сидела подперев голову рукой, и жадно слушала голос дочери, чувствуя, что слезы на глазах выступают. Не пришлось самой крепостной быть, но от матери да свекрови знала она и ту жизнь. Слушая рассказ Матрены Тимофеевны и особенно последние слова:
Ключи от счастья женского,
От нашей вольной волюшки,
Заброшены, потеряны
У бога самого! —
Прасковья не выдержала и расплакалась.
– Ох, правду сказала, чистую правдушку! – причитала она сквозь слезы. – Что тогда, что теперь мало счастья бабы видят, век в неволе живут. И кто те ключи найдет, бог один знает…
Федор погладил жену по щеке.
– Полно, Параня, слезы-то лить! – ласково сказал он. – Придет время, все по-другому жить будем, не одни мужики свободу получат. За то и бьемся…
Внезапно он смолк и задумался, в серых глазах мелькнула лукавая усмешка.
– Паранюшка, иди к ироду-то, доложи, что Кирюша какую-то книжку привез, ты не знаешь, что за книга. Заморочь ему голову, – сказал он жене, и Прасковья, умывшись, пошла к Мурашевым, а Федор о чем-то вполголоса начал совещаться с Аксютой.
3
Выслушав Прасковью, Мурашев обрадовался: «Теперь-то поймают с поличным!»
– Гляди, что Палыч будет делать с книжкой-то, скажешь мне потом, а я приду завтра, побеседую с ним. Вместе убедим, чтоб плюнул на смутьянов, а тех само начальство уберет. Вот и кончатся твои беды. А пока ступай, чтобы не хватился он тебя, – сказал Прасковье.
После ее ухода Петр Андреевич зашел к Наталье. Похлопав ласково по плечу, приказал:
– Иди, Натальюшка, поторгуй! Съездить мне надо недалече. Завтра вернусь.
Наталья, вздрогнув при входе свекра – ребят никого нет, – успокоенно вздохнула и, бросив шитье, пошла в лавку. Вскоре Мурашев на лучшей паре коней мчался в город и в полночь уже стучался к Нехорошко.
– Василий Моисеевич! Приехал сегодня из Петропавловска будущий зять Карпова и привез книжку от тех. У него сейчас… – сообщил, задыхаясь. – Я скакал всю дорогу. Надо ехать.
Уездный начальник проявил большую энергию. Через час на свежих лошадях они с полицейским скакали обратно. Своих лошадей Петр Андреевич оставил у сына.
Но как ни спешили, а в Родионовку приехали к завтраку. Остановились у Мурашевых. Полицейский сбегал за старостой, и, захватив двух понятых, Нехорошко пошел к Карповым. Там их уже ждали. Вчера вечером Прасковья еще раз сбегала к Мурашевым.
– Натальюшка! Где Петр Андреевич? Надо мне его, – сказала она, поспешно входя в лавку.
– Он завтра вернется, Петровна. Куда-то недалечко уехал, – ответила Наталья.
Прасковья вернулась домой.
– Ну, мужики, держитесь! За начальством поехал доносчик наш, – сказал Федор. – Вы пораньше приходите завтра сватами. Будем ждать за столом, – продолжал он. – Глядите в глаза начальству с уважением, а мы с Кирюшей книжку покажем. Глядишь, набожный человек в дураках и останется.
Когда уездный и понятые вошли, принаряженные жених и невеста сидели в переднем углу, а вокруг них сваты, мать Кирилла и Прасковья с Федором. На столе виднелись тарелки с хлебом, мясом и пара наполовину пустых бутылок водки.
Федор вскочил и, притворяясь опьяневшим, низко кланялся и просил всех к столу.
– Дочку пропил, ваше благородие, – говорил он, наливая водку в стаканы.
Нехорошко, оставивший полицейского во дворе, чтобы кто не вышел, засмеялся в ответ на приглашение.
– Жених, говорят, вчера только вернулся. Подарки-то невесте богатые привез? – спросил он.
– И, батюшка, да еще какие! – совсем пьяно заговорила Прасковья. – Я вам сейчас покажу…
Она пошла в соседнюю комнату, за ней двинулся староста. Вернулись обратно быстро. Прасковья размахивала шарфом и пальто.
Уездный, удивленный спокойствием Карпова, вдруг усомнился в достоверности сообщения Мурашева. «Возможно, напутал старик», – подумал он и решил не круто начинать разговор. Сев на услужливо подвинутый Федором стул, он внимательно осмотрел пальто и шарф и даже похвалил.
– А книжечку какую тестю привез? – спросил, отдав вещи Прасковье, и впился глазами в Федора.
– Книжку привез хорошую. У меня, ваше благородие, не как у иных прочих, дочь-то грамотейка, читает, – с бахвальством сказал Федор. – Хотите, сейчас и вам прочитает стишки. Маша! – закричал он громко. – Принеси книжку, что Кирюша привез. Она там, на окне.
– Ух, и смешная! Окся читала вчера, – сообщила девчушка, выбегая с книжкой в руках.
Нехорошко выхватил книгу, торопливо перелистал и недовольно поморщился. Неужели из-за этого он скакал восемьдесят верст?
– Стихи господина Некрасова. Это разрешено цензурой, – невольно произнес он вслух.
Федор поднялся из-за стола, встал против него и, будто начиная трезветь, вдруг заговорил:
– Постой, постой, ваше благородие! А какую же вы книжку у меня пришли искать? Я служил царю, разве у меня будут такие, что не разрешены? Да коли б такую он привез, – указывая на Кирилла пальцем, горячо продолжал Карпов, – да я не то, что дочь ему отдавать, на порог не пустил бы…
В голосе Федора звучало негодование, он вытянулся перед уездным, будто на часах. Мужики за столом заволновались, Кирилл и Аксюта смотрели удивленно на старосту.
– Ох-ти мне! – неожиданно вскрикнула Прасковья.
Все, в том числе уездный и староста, обернулись к ней.
– Ах, я, дура темная! – запричитала она. – Ведь про книжку-то я вчера ему сказала: привез, мол, Кирюша из Петропавловска книжку какую-то. Велел он мне сказать, чтобы муж не обасурманился. А пришла обратно – слышу, Окся читает таково занятно, – рассказывала нараспев Прасковья. – Посмеялась я со всеми, да и побежала Петра Андреевича упредить, что нет в той книжке ничего про бунтовщиков, про каких он мне баял, а он уж уехал, и, верно, к тебе, батюшка…
Нехорошко глядел на нее, постепенно мрачнея. Баба пьяненькая и говорит, по-видимому, все очень искренне. Да ведь и тот дурак об одной книжке говорил. Сделать доносчицей жену Карпова – это остроумно, а вот сейчас из-за глупой ошибки все поломалось. Карпов предупрежден. Искать еще что? Или ничего нет и не было, или, если одурачили Мурашева, все за ночь убрано так, что, конечно, не найдешь.
– Ай да кума! Ну, и учудила! – воскликнул Матвей, прерывая затянувшуюся паузу.
Все засмеялись, даже понятые. Они поняли, что Мурашев вызвал из города начальника из-за книжки, а в ней, видно, сказка пустяковая напечатана.
Уездный, покраснев от гнева, вскочил. Мужики сразу с испуганным видом смолкли.
– Ваше благородие, не обижайтесь! Мы ведь над купцом нашим смеялись, он по глупости обеспокоил вас, – говорил смиренно Федор, низко кланяясь уездному.
– Ваше благородие, спросите про меня Петра Петровича Мохова, с ним ведь я ездил, – вмешался Кирилл. – Плохого он про меня не скажет. А книжку-то я купил случайно, как ходил подарки покупать. Приказчик сказал – больно интересная. Я дорогой возчикам читал, и Петро Петрович слушал, смеялся вместе со всеми…
Упоминание о Мохове, доверенном Самонова, окончательно убедило Нехорошко, что Мурашев напутал и что все дело надо превратить в шутку. «Пусть насмехаются над одним Мурашевым, а Карпов думает, что слежка за ним кончена: если правда, что с теми связан, смелей разойдется. Все ему тогда вспомнится. Можно подослать кого поумнее Мурашева», – думал он, глядя на Федора.
– Ну, не будем мешать свадьбе, – сказал добродушно. – Ошибка получилась. Пошли, мужики!
– Ваше благородие! Дозвольте просить выпить за здоровье наших молодых, – просил Федор, подойдя со стаканом.
После долгих просьб уездный начальник выпил стаканчик, а за ним староста и понятые.
Хозяева проводили гостей за ворота.
– Ну, мужики, теперь осторожнее! Мурашев совсем разъярится, на все пойдет, – предупредил Федор, возвратившись в избу.
К свадьбе приехал Мамед, привез барана. Он пробыл четыре дня. Свадьба была веселая. Со стороны жениха гуляли сваты Коробченко и Дубняки. Дядю Кирилл не позвал, как ни уговаривала мать.
– Он сказал, чтобы я близко к его дому не подходил, собак спустит, – отвечал ей Кирилл.
От невесты гуляли, кроме сватов Полагутиных, все друзья отца, а таких в селе оказалось очень много.
Аксюта, вопреки обычаю, совсем не плакала. Не голосила и Прасковья, когда косу дочери расплетали на две.
– Ну и парочка! А уж как одеты-то приглядно! – говорили молодые бабы, любуясь женихом и невестой.
Аксюта до венчания успела сшить не только для себя и своей семьи новые наряды, но и для будущей свекрови сарафан и кофту, и рубахи для жениха.
Венчал отец Гурьян, пел хор, но Мурашев обязанности дьякона на этот раз не выполнял. Его вообще никто не видел. После провала обыска он совсем не показывался на людях. В лавке торговала Наталья, Аким еще не вернулся из Петропавловска.
Уездный, вернувшись от Карповых, назвал Мурашева старым дураком.
– Может, вообще весь разговор о Карпове твоя выдумка? – спросил Нехорошко, немного успокоившись.
– Хитер больно, сумел свою куклу умной сделать, одурачила она меня! – мрачно ответил Мурашев. – Все они там одна шайка, а руководит ими Федор.
– Ладно! Поймаем, коли так. Пришлю я человечка одного опытного. Устрой его батраком к кому-нибудь из своих. Только пусть верхом на нем не ездят. К себе не бери – беречься те будут. Войдет он в доверие к Карпову, тогда не отвертится. Сам пока молчи. Пусть мужики забудут все, а потом уж постарайся уважение к себе вернуть, – посоветовал Нехорошко, уезжая с богатыми дарами.
История о доносе Петра Андреевича на Карпова и о конфузе, в какой попал городской начальник, широко разнеслась по селу. Рассказывали и понятые и сваты, каждый раз все добавляя свежие краски.
– Нет, ты только подумай, – говорил кому-нибудь из односельчан Матвей, – наш-то толстопузый святоша какими делами занимается! Своих братьев во Христе старается в тюрьму упрятать, доносчиком стал! Не может забыть, что Федор Палыч от него землю чужую отнял…
– Знамо дело, зол человек, все себе хочет заграбастать. И семья у них такая жаднущая, сколько добра ни есть, а все им мало, – отвечали одни.
– Он ведь что на Палыча злобствует: помогает тот многим и советом, и делом. Не все на поклон в беде к Мурашевым идут, – говорили другие. – А Христос-то ему вроде лавочной вывески…
Разговоры доходили до Петра Андреевича, и ярость его росла не переставая. Если бы можно было уничтожить Карповых, не рискуя собой, он охотно это сделал бы.
«Опытный человек» – звали его Никитой – приехал в Родионовку накануне венчания Кирилла и Аксюты, и Мурашев вечерком отвел его к Дубняку. С ним старый начетчик уже давно договорился обо всем, познакомил с секретной задачей, возложенной начальством на его будущего батрака.
– Смотри, чтобы об этом никто из семьи не знал, – предупредил Мурашев. – И не сердись, когда узнаешь, что работник ругает тебя за глаза, жалуется на тебя и бегает к Федору, – так надо!
– Понимаю, тоже не лыком шит. Федор и мне колом в горле стоит, – ответил Никита.
Глава пятнадцатая
1
С каждым днем росло богатство петропавловских купцов и расширялись их торговые операции. Многие из них экспортировали в Англию, Бельгию, Америку кожи, туши баранов, масло, волос, шерсть.
Купеческий биржевой комитет, созданный два года назад, был связан с Союзом сибирских маслодельных артелей, недавно объединившим богатейших кулаков области. Союз был основным поставщиком экспортного масла. Иностранные фирмы, прочно обосновавшиеся в Петропавловске, также тянули свои щупальца к этому Союзу. Создалась конкуренция между отечественными и иностранными купцами, хотя многие из местных тузов охотно брали на себя представительство иностранных фирм.
С самого начала организации Петропавловского биржевого комитета во главе его твердо стал Савин. Выгодная сделка с Джаманшаловым, ставшим постоянным поставщиком первосортных баранов для Савина, приобретение в собственность кожевенных и салотопенных заводов, расширение торговых операций со степью – все это помогло Сидору Карпычу решить спор о первенстве с Разгуляевым в свою пользу. Семену Даниловичу пришлось довольствоваться положением второго купца в городе.
Сильно страдало самолюбие Разгуляева, еще больше стал он куражиться в купеческом клубе, над своими служащими и всеми, кого мог придавить рублем. Но Савину он внешне спокойно уступал везде первое слово, хотя и питал к нему ненависть. Сотни тысяч не пожалел бы он, чтобы унизить мужа дворянки, верховодившей в городе не только над купчихами, но и благородными дамами.
В богатом доме Савиных, внутри не похожем на купеческие особняки, каждый четверг собирался весь «город», все начальство. Заезжал на четверги Савиной и Семен Данилович. Давно он понял, что в делах Савину помогают и связи его с начальством.
Когда купечество ходатайствовало об открытии регулярного движения специальных поездов для вывозки масла к портам Балтийского моря, откуда его на пароходах направляли в Англию, первое слово принадлежало Савину. И не потому, что у него миллионы – у Разгуляева ненамного меньше их, – а потому, что Савин лично знаком с генерал-губернатором. Один раз приезжал губернатор в Петропавловск, а все же пожаловал на обед к Сидору Карпычу, целовал красивые ручки хозяйки, беседовал с хозяином о торговых делах.
«Большое приданое я получил за Секлетеей, купеческой дочерью, а Савин свою дворянку голой взял, и все же, пожалуй, выгоду большую получил он», – часто думал Разгуляев, сидя в гостиной у Калерии Владимировны и наблюдая, как она всеми вертит. Его женушка обычно забьется в уголок, шепчется с какой-нибудь купчихой, никому не видная, и, вспоминая о Калерии Владимировне, он завидовал Савину.
В последнее время местная газета «Степной край» в своих статьях часто задевала экспортеров. Разгуляев злорадно думал: «Покрепче б били писаки! У нас ведь главный-то экспортер Савин. Наше дело – торговля с киргизцами, нас это мало касается».
Однако, когда Сидор Карпыч пригласил членов биржевого комитета к себе в контору обсудить очередное нападение газеты, Разгуляев явился вместе с другими беспрекословно: он член комитета, а зовет его председатель, пока что первейший купец. Угостив биржевиков своим традиционным «холодным чаем», Савин, потрясая газетным листом, заговорил:
– Что ж, купцы, долго мы будем терпеть разные нападки? Послушайте, что опять настрочили газетные писаки. – И прочитал: – «Наши сырые продукты идут в Америку, Бельгию и другие страны, возвращаются потом к нам в обработанном виде, и мы оплачиваем их втридорога…» Ведь это нас обвиняют, а кто, как не мы, создает богатство края? – Отбросив газету, Савин внимательно оглядел своих соратников.
– Может, надо редакторишке куш подсунуть? Поди, от писания живот подвело, вот он от зависти и вякает, – тяжело сопя, проговорил купец Черемухин. Даже среди дородных купцов он выделялся своей тучностью.
Разгуляев зло покосился на Черемухина. «Порядка не знает. Чего суется первым? Не по капиталам лезет…»
– Пробовал уже, купцы! Не клюет. Тут ведь тоже осторожность нужна, – ответил Савин.
В самом деле, он поручил своему Никите поговорить с редактором. Тот, вернувшись, кратко сообщил: «И пытаться нельзя. Еще пропечатает, что купцы подкупить хотят. Одержимый какой-то этот редактор, да и глуп, силы денег не понимает».
Разгуляев, выслушав ответ Савина, злорадно усмехнулся. «Всякая мелочь с советом лезет, путного-то все равно не предложит».
– Я так думаю, Сидор Карпыч, – выждав, заговорил он важно, – с начальством тебе надо поговорить с глазу на глаз. Намордник наденут – брехать попусту перестанут…
– Правильно говоришь, Семен Данилович, – после короткого раздумья поддержал его Савин, а затем и все остальные участники беседы согласились с ним.
Разгуляев самодовольно усмехнулся: «Слава создателю, разумом не обидел».
Побеседовав еще с полчаса, выпив по чарочке первосортного коньяку «на дорожку», отцы города ушли. Хозяин решил до поездки к полицмейстеру посмотреть сводки о работе разъездных доверенных, но не успел вызвать Никиту, как в кабинет вошел сам полицмейстер Александр Никонович Плюхин.
…Тридцать шесть лет назад из Степного генерал-губернаторства была выделена огромная Акмолинская область, по территории равная чуть ли не всей Европе. Считалось, что в будущем центр области перейдет в Акмолинск, но пока что все областное управление находилось по-прежнему в Омске, Акмолинск и Петропавловск оставались уездными городами. Областное жандармское управление также было в Омске. Его функции в Петропавловске перешли к полицмейстеру, официально числившемуся по жандармскому управлению помощником начальника. Плюхин возглавлял полицию города с тысяча девятьсот первого года. Когда-то он мечтал стать крупным юристом, даже учился два года на юридическом факультете, но потом ученье бросил. Однако он понимал, что не всего можно достичь одним мордобоем, иногда надо действовать и другими, более тонкими способами, особенно с политическими.
С начала своей деятельности в Петропавловске Плюхин зорко присматривался к политическим ссыльным, которых много было в городе, постоянно ожидая от них неприятностей. Он исподволь принялся создавать шпионскую сеть и первый уловил революционные настроения железнодорожников еще в девятьсот третьем году. Удалось ему через своих доносчиков узнать и о том, что из Омска приезжают подпольщики, но поймать кого-нибудь из них полиция пока не могла: слишком поздно доносили шпионы, а главное – никак не удавалось установить, где же собираются бунтовщики.
«Надо иметь хороших провокаторов, – думал он, – тогда я сумею с корнем вырвать зло. Омским тоже нечем похвастаться: у них под носом подпольная организация существует…»
Задолго до событий пятого года Александр Никонович начал следить за всеми вновь приезжавшими в город, а не только за ссыльными. Так, он обратил внимание на Вавилова – нового служащего купца Савина.
Вначале было установлено, что тот, приехав из России, сперва проехал в Омск, а оттуда вернулся в Петропавловск. Затем выяснилось, что приезжий с первых же дней стал ходить к железнодорожникам, политическим ссыльным. Плюхин сделал запрос через жандармское управление о нем и спустя полгода получил в пакете дело Вавилова – «Вербы» – с его фотографией и подпиской, данной им охранному отделению. Петропавловский полицмейстер перелистывал маленькую папочку с волнением влюбленного. Это то, чего ему до сих пор недоставало.
Он не сделал ошибки, не поторопился вызвать к себе «Вербу»: нельзя компрометировать его в глазах рабочих связью с полицией. За ним просто продолжали вести наблюдение.
А сам Александр Никонович по-прежнему чутко следил за все возрастающим стачечным движением в России, читал попавшую в руки жандармов подпольную литературу, листовки. «Чтобы вернее бить врага, надо знать его сильные и слабые стороны», – говорил он шефу жандармов, и тот, согласившись с ним и высоко оценив петропавловского полицмейстера, предложил ему быть своим помощником.
Через конфискованную литературу узнал Плюхин о расколе партии на большевиков и меньшевиков. «Бороться надо с большевиками, эти опаснее для правительства», – решил он, ознакомившись с программой меньшевиков.
Когда в августе пятого года к нему все чаще стали поступать от полицейских листовки, обнаруженные на территории города и даже в ближних селах, Плюхин, читая их, решил, что пора использовать основной резерв – «Вербу».
По наблюдениям было известно, что служащий Савина часто днем бывает на меновом дворе. Там можно с ним на виду у всех поговорить. Ничего подозрительного. Мало ли что полицмейстер может спросить у служащего крупнейшего купца…
Плюхин зачастил с выездами на меновой двор. Один раз он увидел Вавилова и, выскочив из пролетки, подозвал его к себе.
– Здравствуйте, господин Верба! – любезно приветствовал его Плюхин и с удовольствием заметил, как тот побледнел. – Пора вам приступить к исполнению ваших прямых обязанностей. Вы здесь обжились и вошли в курс нужных нам событий. Дело мы ваше давно получили, – продолжал он благодушно. И вдруг, сразу переменив тон, строго приказал: – Сообщите, кто распространяет листовки.
– Какие? – запинаясь, пробормотал Вавилов.
– Вы не знаете, какие бывают листовки? – понизив голос и саркастически усмехаясь, бросил Плюхин. – Советую не притворяться, господин Верба!
Растерянно бегая глазами по сторонам, Вавилов несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот, наконец выдавил:
– Две девчонки… Анна и Надька… Сейчас прокламации у них… Живут на выселках… – Вавилов шепнул адрес.
– Хорошо! – словно не замечая волнения Вербы, одобрил Плюхин – Можете идти. Пока все пусть идет по-старому. Когда будет нужно, я вас вызову…
С тех пор прошло два месяца, и вот потребовалось срочно вызвать «Вербу». Назревали важные события. Железнодорожная забастовка, начатая в Москве, расширялась, захватывала всю линию Сибирской дороги. Надо принимать меры.
…При входе полицмейстера Савин радостно вскочил и кинулся навстречу. «На ловца и зверь бежит!»
– Пожалуйте, Александр Никонович! Вот не ожидал! – весело говорил купец, ведя под руку важного гостя к столу. Он называл его запросто по имени, поскольку Плюхин с женой были постоянными посетителями «четвергов» Калерии.
– Присаживайтесь, чайком побалуемся, – предложил радушно хозяин, хлопнув в ладоши. – Дай чаю, закуски и чего погорячее, – приказал он появившемуся Митьке.
Выскочив опрометью из кабинета, тот через минуту уже вернулся с полным подносом. В хозяйстве Митьки, расположенном в соседней комнате, поднос никогда не был пустым. С привычной ловкостью расставив все на столе, Митька, по движению бровей хозяина, исчез.
– А я было к вам хотел ехать с просьбой, Александр Никонович, – наливая коньяк, первым заговорил Савин. – Газета нас, больших купцов, крепко обижает последние месяцы…
– Давно надо было сказать, – выслушав его, сказал полицмейстер. – Дела, батенька мой, нет времени за всем проследить. Уважаемое купечество мы не дадим в обиду. Цензура завяжет рот ретивым борзописцам, а будут артачиться – можно и газету прикрыть…
Обещание полицмейстера вполне удовлетворило Савина. Действительно, проморгал он. Сразу же следовало поговорить с Александром Никоновичем. Он горячо поблагодарил гостя от имени купечества и молча вторично налил стаканчики, ожидая, что скажет полицмейстер, – без дела он в контору не приехал бы.
Плюхин давно пришел к выводу, что лучший способ сноситься с «Вербой» – безусловно через его хозяина, никакой опасности разоблачения «Вербы» тогда не будет. Конечно, говорить купцу правды не следует, незачем ему знать методы работы жандармского управления.
Собираясь к Савину, Александр Никонович придумал, по его мнению, вполне правдоподобную версию для объяснения своего желания – поговорить по секрету с одним из служащих.
Однако сейчас, смакуя коньяк и поглядывая искоса на Сидора Карпыча, Плюхин вдруг обеспокоился о том, что прожженный делец может угадать истину. Но ничего более убедительного в голову не приходило, а пауза затягивалась.
– Мне нужно побеседовать с одним вашим служащим с глазу на глаз, – начал он, отставив выпитый стакан, – но так, чтобы об этом никто не знал, кроме нас троих. Он у вас в конторе работает. Вавилов Константин Ефимович. Знаете?
Купец кивнул. Он знал всех конторских служащих в лицо, хотя и редко с кем, кроме Дорофеева, разговаривал. Вавилов – высокий, с цыганским разрезом глаз, с той смуглой бледностью лица, которая так нравится пышным купчихам не первой молодости, всегда аккуратно одетый – его Савин давно заметил. И в работе толковый.
