Текст книги "Первые шаги"
Автор книги: Татьяна Назарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 39 страниц)
Сатай встал – надо готовиться в путь…
– Скажи приятелю твоему Бейсену по секрету, что мы с тобой уедем на Кара-Нуру, а Бостан до сих пор не вернулся от имантайцев, – приказал ему Мокотин.
Все трое засмеялись: болтливость Бейсена давно вошла в поговорку среди куандыкцев. Сатай ушел.
– А где я буду вас искать? – спросил Бостан.
– У сармантайцев, – коротко ответил Мокотин. – Кушай, отдыхай, а я почитаю письмо и напишу Ивану…
Через час из юрты незаметно вышел Бостан. Оседлав Каурого, легко вскочил на жеребца, и тот рысцой подался в степь.
Его брат Сатай и русский друг выехали из аула позднее. Жамиля, жена Сатая, до отъезда накормила их бесбармаком[17]17
Бесбармак – национальное казахское блюдо из мяса.
[Закрыть], привязала к седлам по турсушку кумыса и мешочки с баурсаками[18]18
Баурсаки – кусочки теста, обжаренные в кипящем жиру.
[Закрыть].
Бейсен уже успел всем «по секрету» сообщить, что Сатай с русским гостем едут на Кару-Нуру. К юрте братьев собралось множество людей. Они желали отъезжающим благополучного пути, приглашали Мокотина:
– Еще приезжай к нам, друг! Почему уезжаешь?..
Многие говорили, что Бостан, вернувшись, будет жалеть – без него уехал Макота.
Трофим шутя отвечал, что едет поискать себе жену. Казахским языком он владел в совершенстве.
Выехав из аула, путники трусцой двинулись по дороге на Кара-Нуру, но когда юрты затерялись в степи, залитой мягким светом полной луны, они резко повернули на юго-запад, к Каркаралинским степям, и пустили своих скакунов бешеным галопом.
2
– Андрюша! Знаешь, что мне хочется? – ласкаясь к мужу, говорила Ольга.
Был воскресный день, они только что закончили неторопливый праздничный завтрак.
– Если скажешь, обязательно узнаю, – смеясь, ответил Андрей.
Он лежал на диване, согнув левую руку, правой ощупывал крепкий комок мускулов и, отвечая, не обернулся к жене. Ольгу его смех обрадовал, но она с деланно рассерженным видом принялась трепать русые кудри мужа, приговаривая:
– Вот тебе, вот тебе, невежа! И взглянуть на меня не хочешь…
– А, ты так! – Андрей быстро вскочил и, подхватив жену на руки, высоко поднял ее.
– Андрюша, уронишь! – закричала Ольга, притворяясь испуганной.
– Проси прощения, а то целый день будешь висеть под потолком, – пугал жену Андрей, но тут же сел на стул и, не выпуская ее из рук, спросил: – Так чего же моя Олечка хочет?
– Пойдем гулять на поляну… Может, мы там твоих друзей встретим. Я хочу познакомиться с ними, и… зайдем в киргизские бараки, – прошептала Ольга, спрятав лицо на груди мужа.
…Нелегко и не сразу Олечка Костенко пришла к решению познакомиться с друзьями мужа – простыми шахтерами и даже… казахами. Многое ей пришлось пережить, по-новому осмыслить.
На Успенский рудник родители привезли Олю, когда ей исполнилось четырнадцать лет. В родном городе она успела окончить только трехклассную приходскую школу. На новом месте учиться дальше было негде. Первое время отец еще пытался заставлять девочку читать, но интересных книг ни у кого из рудничных не нашлось, да и сам он был не из начитанных, а про мать и говорить нечего.
Мать считала, что грамоты дочери за глаза хватит, и заботилась лишь о том, чтобы Оля к хозяйству приучалась, да готовила для нее приданое.
– Не успеем оглянуться, как невестой станет. Только бог жениха хорошего послал бы! – вздыхая, говорила она мужу. Женихов-то пока и не предвиделось подходящих.
В шестнадцать лет Ольга и сама начала смотреть на молодых людей как на будущих женихов, научилась несложному кокетству, наряжалась – в общем стала барышней.
Следуя примеру родителей и окружающих, Ольга считала за людей лишь тех, кто дослужился хотя бы до мастера, встречаясь с шахтерами, гордо отворачивалась, а рабочих-казахов называла презрительной кличкой, как делало и большинство привилегированных жителей поселка.
Прошло еще два года – девушке исполнилось восемнадцать лет, пора замуж выходить, а женихов нет. Ольга заскучала. В это время она и встретилась впервые с шахтером Андреем Лескиным, когда тот заставил ее отца ночью идти в рабочий барак.
Красавец шахтер, смелый, веселый, произвел на нее двойственное впечатление: она возмутилась его отношением к отцу и любовалась им. Таких Ольга еще не встречала.
Когда после забастовки Лескина, по распоряжению Фелля, назначили мастером, фельдшер сказал:
– Этот далеко пойдет, я сразу заметил. Надо только, чтоб от прежних товарищей держался подальше.
Ольга решила, что именно она поможет новому мастеру выйти в люди, и стала искать встреч с Андреем. Молодой мастер стал своим человеком в доме Костенко, а вскоре – и мужем Ольги.
Первые месяцы после свадьбы молодые жили дружно. Андрей все ближе сходился с кругом, излюбленным Костенко, почти перестал заходить в бараки… Идеал мещанского счастья Ольги, казалось, был близок к осуществлению.
И вдруг все рушилось. Андрей стал пить, буянил и оскорблял жену, даже бил, а трезвый ходил мрачный, чем-то удрученный.
Сначала Ольга старалась скрыть от родителей нелады с мужем: она успела его по-настоящему полюбить. Но пьяные дебоши Лескина стали известны всем, о них заговорили в поселке.
Мать Ольги заливалась слезами, горюя о загубленной жизни дочери, сам Костенко клял «хама, ворвавшегося в приличную семью», но только за глаза: он по-прежнему боялся Андрея.
Все попытки Ольги узнать, что случилось, разбивались о неприязнь, с какой к ней теперь относился муж. К тестю и другим мастерам он перестал ходить, хотя и к прежним друзьям тоже не шел; пил один, мрачный, раздраженный. Жена молчала и много думала, пытаясь понять, что же разбило их счастье.
Тяжелая полоса в жизни послужила молодой женщине первой настоящей школой.
Ольга научилась размышлять, наблюдать, сравнивать. Сидела она дома одна – Андрей был на работе или бродил за поселком пьяный, подруги про нее забыли.
«Идти к родным – опять слезы матери, ворчанье отца. К знакомым – услышать ядовитые намеки по адресу мужа… Куда, к кому и зачем идти? – думала Ольга. – Никто за другого не заступится, не поможет в беде, а еще толкнет, как нас сейчас с Андреем уже толкают, топят…»
«А ведь у рабочих не так», – размышляла Ольга, вспомнив, как грозно требовал Андрей, чтобы ее отец шел в барак помочь ушибленному казаху. Потом пришел на память бывший штейгер Петр Михайлович – она еще одно время мечтала выйти за него замуж, – Топорнин с рабочими пошел во время забастовки, к нему тогда и еще мастера присоединились…
«Почему же у нас считают, что водить знакомство с рабочими стыдно? Может быть, Андрей был бы прежним, если бы его друзья, которых он хотел тогда пригласить на свадьбу, бывали у нас?» – в тяжелом раздумье спрашивала себя Ольга.
Один раз она попыталась поговорить о своих мыслях с мужем, но пьяный Андрей оттолкнул ее.
– Пошла к черту! Через тебя пропадаю! – кричал он.
Когда Ольга заплакала, ударил ее и ушел на всю ночь.
Выплакавшись, она вдруг подумала: «А может, Андрюша и прав? От старых друзей я его оторвала, с ними ведь он не пил, а новых – кого дала? Они вон только насмехаются над ним, а помочь никто не подумал».
«Если б я знала кого из рабочих, сама бы сходила к ним», – с горьким ощущением собственной беспомощности думала Ольга.
Все, что было хорошего в ее характере, проявилось в эти тяжелые месяцы, но сделать что-нибудь полезное для любимого мужа, все более опускавшегося, она не могла.
Когда Андрей плакал, разговаривая с Исхаком в поле, Ольга видела, хотя и не могла слышать их разговор. В последнее время молодая женщина часто ходила следом за пьяным мужем, не показываясь ему на глаза: вдруг где свалится?
Сразу же после встречи с казахом Андрей перестал пить, кричать на нее, хотя по-прежнему был угрюмым и хмурым.
Не умом, а любящим сердцем поняла Ольга связь этой встречи мужа с тем, что он перестал пить:
– Андрюша, голубчик! Иди к своим товарищам, я больше слова не скажу против, сама пойду с тобой, – шептала она, оставаясь одна.
Но мужу ничего не говорила – боялась рассердить. Вдруг опять запьет?
После отъезда Трифонова Андрей вновь стал веселым и ласковым, совсем бросил пить, но по вечерам начал куда-то уходить. Ольга не спрашивала, где он бывает, она знала – у товарищей. Ей только непонятно было, почему идет украдкой. Но спрашивать ни у него, ни у кого другого не хотела.
Она бывала у родных, говорила, что живут с мужем опять хорошо, но не требовала, как раньше, чтобы и муж ходил с ней. Ольга старалась быть сдержанной, ничем не надоедать мужу и чувствовала, что делает правильно. Иногда она замечала устремленный на нее взгляд мужа, полный удивления и нежности, и это бесконечно радовало ее: заметил Андрей, что не прежняя пустышка, считавшая себя по глупости лучше других, перед ним.
Несколько дней назад Ольга наконец поняла все до конца. Забежав в дом отца, она приостановилась в передней, вытирая пыль с туфель, и вдруг услышала:
– А ведь постоялец-то наш, мать, был политик, за то и Андрей его послушал, – говорил отец. – Мне сегодня рассказали про него в конторе…
– Ну и пускай! Нам-то что за дело? Спасибо, что зятя на путь наставил, – перебила его мать. – Оленька опять порозовела, а то была хоть в гроб клади…
– Какое дело? А если он и Андрея туда же втянул? За политику нынче по головке не гладят. Опять Андрей стал за шахтеров с мастерами ругаться. Может, еще и у нас тут есть свои политики. Помнишь, как тогда Фелля прикрутили? И теперь тот, как к нам явится, так гонор в карман прячет, боится рабочих. Уж тут без политиков не обошлось. Да вон пристав, что приезжал со Спасского завода, бухгалтеру нашему говорил, будто сам уездный выехал ловить политического, какого-то Мокотина, возле нас здесь крутится…
– Упаси боже от греха! – со страхом воскликнула мать. – Да Андрей никуда не ходит, Олечка сказывала. А что за рабочих вступается, так ведь и сам недавно рабочим был. Да иные мастера и ворчат без дела…
– Так-то оно так! Только надо Ольге сказать, поглядывала бы за мужем, чтобы поменьше он разговаривал с этими…
– И что ты, отец! – перебила жена. – Какая беда, коли с прежними товарищами поговорит! Рабочие-то – ведь они разные.
– Есть там у них один в бараке, еще мной командовал тогда. Уж не к нему ли жилец наш приезжал? Узнать бы. С ним чтоб Андрей не путался, – опять заговорил отец.
Но Ольга не стала больше слушать. Тихонько приоткрыла дверь на улицу и убежала домой, не показываясь родителям.
«Надо скорей познакомиться с друзьями Андрея, а потом сказать, чтоб береглись. Говорил отец, наверное, про Топоркова Ивана. Это первый друг мужа, ведь Андрей ходил звать его на свадьбу», – думала она.
Но сказать прямо о своем намерении Ольга все еще не решалась и избрала обходный путь.
…Андрей, услышав слова жены, просветлел. «И откуда что в ней берется? Такую можно и к друзьям повести», – подумал он.
Прижав к груди голову жены, Андрей сказал:
– Эх, Олюшенька! Золото ты мое! Кабы ты знала, как я теперь тебя люблю, больше, чем до свадьбы. – И тихо прошептал: – А за то прости! Дурак был!
…Сразу за поселком узкой полосой рос ракитник, по большому замкнутому кругу, внутри которого все лето не желтела трава. Эта поляна была любимым местом шахтеров в праздничные летние дни.
Солнце и зелень шахтеры любили страстно: ведь в шахты спускались с рассветом, а вылезали из них на закате солнца.
На веселую полянку, ярко освещенную солнцем, шахтеры приходили целыми семьями, с женами и детьми.
Рабочие-казахи раньше только издали, от своих землянок, смотрели, как веселятся русские. Сейчас и они были здесь. В живописных группах женщин рядом с яркими платочками виднелись белые джаулуки матерей-казашек, девичьи шапочки, из-под которых рассыпались черные длинные косички…
Женщины кипятили чай, варили в казанах пищу, пели песни. Шахтеры лежали группами на мягкой траве, подставляя лица солнцу, спорили, шутили, смеялись. Самые молодые затевали танцы, боролись между собой.
Когда подошли Лескины, все, сдвинувшись к середине поляны, наблюдали за борьбой двух молодых казахов. Для удобства борцы сбросили рубашки, и, обхватив друг друга, каждый старался уложить противника на лопатки, но силы были равны; борющиеся, обнявшись, ходили по кругу, будто играя, хотя все видели, как вздулись крутые бугры мышц под бронзовой кожей.
Зрители на двух языках подбадривали борцов.
– Смотри, Оля! Вот тот, у которого пошире плечи, мой друг Исхак, а второго я не знаю, наверно, гость приехал к кому-то, – сказал Андрей жене.
Ольга, взглянув, сразу узнала того казаха, возле которого тогда плакал Андрей. Ей захотелось, чтобы победил Исхак, друг ее мужа, хотя второй тоже симпатичный парень и совсем молодой.
– Вот это да! Молодец! – вдруг закричали со всех сторон.
В какое-то мгновение положение борцов изменилось. Исхак оторвал своего противника от земли и почти свалил его на зеленую мураву, но юноша уперся руками в землю и, прочно поставив ступни ног, выгнул гибкое тело мостом, так что плечи его не доставали до земли.
– Оба молодцы! Хватит! Довольно, Исхак! Вы равны! – кричали со всех сторон шахтеры.
– Я согласен! – улыбнулся Исхак, отпуская противника.
Тот, как развернувшаяся пружина, мгновенно оказался на ногах, рядом с Исхаком, и весело поглядывал на шахтеров.
Теперь шахтеры заметили Андрея с женой. На Ольгу смотрели с нескрываемым любопытством. До сих пор мало кому пришлось видеть жену Андрея вблизи.
Топорков, издали заметивший пару, шел через поляну к ним.
«Ее прямо не узнать сейчас», – подумал он. Гладкая прическа подчеркивала правильный овал лица, глаза смотрели мягко и вдумчиво. Исчезли вертлявость и дешевое кокетство, Ольга стала женственнее и проще.
– Ну, друзья! Моя женка просила познакомить ее с вами, – говорил весело Андрей подошедшим товарищам. – Знакомьтесь!
Шахтеры здоровались за руку с Ольгой. Она, порозовев от смущения, приветливо улыбалась.
– Вы очень удачно пришли сегодня к нам, – сказал Топорков. – К нашим товарищам киргизам приехали интересные гости. Одного, борца, вы уже видели, а другой, акын, споет нам после обеда. Бостан, Мамед! – закричал он. – Исхак! Приведи гостей, познакомим их с Андреем и Ольгой… как по батюшке? – спросил он.
– Зовите меня просто Ольга.
– Что ж, по-нашему, по-рабочему. Мы друг друга не величаем, – засмеялся Иван и взглянул на Андрея.
Тот довольно, с гордостью за жену, улыбнулся.
Все передуманное за время горя помогло Ольге найти верный тон в разговоре с шахтерами. Скоро она уже сидела среди женщин и девушек, запросто разговаривая с ними о житейских мелочах, и те приняли ее как свою. Подошли и казашки, подбегали детишки…
Топорков, улучив свободную минуту, рассказал Андрею печальные новости, привезенные жигитами, об аресте Палыча и Кирилла, о том, что уездный рыщет в поисках Мокотина и вообще «крамолы».
– Но есть и радостные вести. Борьба продолжается, – добавил он. – Завтра, Андрюша, приходи к нам попозднее, обо всем потолкуем. А за жену молодец!
– Пожалуй, я тут ни при чем, – покраснев, ответил Андрей. – И сам не пойму, как…
– Кушать идите! – закричали издали, прерывая беседу друзей.
Когда после обеда женщины убрали посуду, Мамед, усевшись на кошме, настроил домбру и запел песню. Пел он по-казахски, но большинство шахтеров казахский язык знало.
Сначала голос певца звучал эпически спокойно.
– Будто о чем-то рассказывает, – шепнула Ольга мужу.
– Верно поняла, Олюша! Про жизнь своего аула поет, – шепотом ответил ей Андрей.
Под конец певец уже стонал от горя и гнева и закончил песню на высокой ноте, угрозой и вызовом.
Слушатели переживали все чувства певца и своими восклицаниями как бы вторили ему.
– Хорошо он поет. Ты дома мне переведешь его песню? – тихонько спросила Ольга, когда певец смолк.
Андрей кивнул головой.
Когда солнце коснулось алым краем земли, и старые и молодые потянулись к поселку; заиграли гармони, женские голоса тонко выводили старинные напевы…
Ольга, прощаясь возле бараков с Топорковым, Исхаком и другими товарищами Андрея, просила:
– Вы заходите к нам почаще, мы с Андрюшей всегда будем рады.
Женщины, разбредаясь по своим клетушкам, говорили:
– Славная какая жена-то у Лескина. Простая…
– Ну, Олюша, как тебе понравились наши шахтеры и их жены? Не скучала ты с ними? – спросил Андрей жену, когда они вернулись домой.
– Хорошие они! – убежденно ответила Ольга.
Андрей засмеялся.
– Всяко бывает. Напьются – так всего можно наслышаться и навидаться. А все же ты права: большинство хорошие, только жизнь-то у них тяжелая, трудно им…
– За это политические и хотят бунтовать, чтобы всем хорошо было жить? – наивно спросила Ольга.
– А ты откуда про политиков узнала? – удивленно спросил Андрей.
Ольга рассказала про подслушанный ею разговор родителей.
– Отец ведь про Топоркова толковал. Его надо предупредить, чтобы осторожнее был, – озабоченно говорила она. Андрей нахмурился.
«Ай да тестюшка! – подумал он гневно и тут же тепло усмехнулся. – А Ольга-то какова…»
Глава тридцать вторая
1
Когда Митька, вернувшись с вокзала, доложил хозяину, что Вавилова проводили в Россию, Савин махнул ему рукой, высылая прочь из кабинета.
За несколько часов Сидор Карпыч вновь пережил свою жизнь с Калечкой, начиная с первой встречи. Голубоглазая красавица, она показалась ему сказочным цветком, и он сразу решил ничего не жалеть, лишь бы назвать девушку своей женой.
Давая полицейскому шпику задание выяснить, правдивы ли слухи, купец в глубине души был уверен, что Вавилов докажет ему вздорность сплетен, Калерия по-прежнему любит только его. Он помнил, как охотно целовалась она невестой. «Не из расчета, а по любви идет замуж», – считал он тогда.
«Каля самолюбива, ей хочется поставить на своем, – узнав про сплетни, утешал себя Савин. – Придется поговорить, чтобы была поосторожнее…»
И вдруг эти строчки, написанные рукой жены… Ошеломленный неожиданным ударом, он в первое мгновение понял только одно: мерзавец шпик знает про его позор и может сказать об этом другим… Присущая Сидору Карпычу сметливость подсказала, как можно освободиться от врага.
Когда Вавилов с провожатым исчез из кабинета, страшная боль словно раздавила Савина, он заплакал. Но скоро смолк. Слезы облегчают страдания слабых натур, ему стало от них тяжелее, но слепое бешенство прошло. Гнев стал холодным, расчетливым.
Нахмурившись, читал он дневник жены, на его скулах все время перекатывались желваки.
– Значит, продалась за деньги, совершила выгодную сделку, – злобно выдавил он сквозь зубы, отодвигая прочитанную тетрадку, и встал. – Трехкопеечная дворянка, в моем золоте купалась, моими бриллиантами сверкала и меня же презирала, – со сдержанным бешенством шептал купец, шагая по огромному кабинету. – Что с ней сделать? Выкинуть, дрянь, в одном платьишке? – задал он себе вопрос, опускаясь на диван.
И сейчас же перед ним встало торжествующее лицо Разгуляева, послышался злорадный смех соперников…
«Придется ликвидировать все дела в Петропавловске и немедленно уехать», – подумал было Савин – обиженный муж, но против такого решения восстал Савин – опытный удачливый делец. Отъезд из Степного края – потеря миллионов, без боя Разгуляев с зятем получат их. Савин вскочил и отшвырнул с грохотом стул. Ни за что! Он не уступит им дороги, не позволит смеяться над собой…
«Значит, простить?» Но против этого восстала ревность. Коломейцева он, с помощью Плюхина, тоже вышвырнет из города. Но для нее это не наказание. Калерии нужен Сергей.
Савин не мог ясно определить свое отношение к Сонину. Ненависть смешалась с благодарностью. За то, что Сергей не смеялся над ним, пренебрегал подлой обманщицей, Савин чувствовал к нему благодарность, но понимал – не Коломейцев его соперник, а именно Сонин. Сейчас, страдая от пренебрежения Сергея, она всеми силами избегает встреч с ним и после поездки в Борки, притворяясь больной, совсем не выходит со своей половины.
Долго сидел за столом Сидор Карпыч, решая тяжелый вопрос. Потом встал и, криво усмехаясь больной, вымученной усмешкой, произнес:
– С дорогой покупки хороший купец должен большой барыш взять. Смеяться над собой не позволю, а любовь и на стороне найти можно, мне чужие объедки не нужны…
Выйдя из-за стола, вызвал Митьку и приказал подать рысаков. Из клуба он вернулся домой только к утру, пьяный и по-прежнему раздраженный и злой.
…Калерия Владимировна, побледневшая за неделю затворничества, сидела у туалетного стола в небрежно накинутом кружевном пеньюаре, с распущенными по спине косами. Как и все эти дни, она думала о Сергее. За что же он отшвырнул ее с презрением?..
На стук дверей она не обратила внимания. Зайти без разрешения могла только новенькая горничная Настя. Мужа Калерия с первых же дней замужества приучила без стука к ней не входить.
Но вошел Сидор Карпыч. В пунцовой шелковой рубашке, перетянутой черным крученым поясом, красный от гнева и выпитого коньяка, он выглядел сегодня совсем необычно. Подойдя сзади к жене, он слегка потянул ее за косы. Калерия стремительно оглянулась и вскочила. И приход и вид мужа ее изумили, но еще более рассердили: она вовсе не желала видеть сейчас этого «оперного рязанца».
– Ты что, пьян? – презрительно бросила и отвернулась.
– Ха-ха-ха! Барыня, кажется, изволят гневаться? – с издевательской ухмылкой протянул Сидор Карпыч.
Калерия Владимировна стремительно обернулась к мужу. Так с ней он никогда не смел разговаривать: «Напился, как мужик», – мелькнула мысль.
– Подите отсюда вон! – указывая на дверь, высокомерно предложила она. – Вы забываетесь!
– Я в своем доме, где хочу, там и буду сидеть, – тем же издевательским тоном продолжал Савин, усаживаясь в креслице и чувствуя, что бешенство душит его: здесь, на этой постели, в спальне, куда он не мог входить без стука, валялась она с тем краснобаем…
Калерия протянула руку к колокольчику, чтоб позвонить горничной, но он перехватил колокольчик и швырнул его на постель.
– Давай, любящая моя женушка, поговорим вдвоем. Ты вон, тоскуя о Сережке, который плевать на тебя хочет, не ешь, не пьешь, а я с горя бутылку коньячку раздавил, – заговорил Сидор Карпыч, вставая перед женой.
Бледная как мел, Калерия молча глядела на него широко открытыми глазами. Больнее всего ее хлестнули слова мужа о том, что Сергей «плевать на нее хочет». Неужели Сергею мало было ее унижения и он мужу сказал о том?..
Молчание жены лишило Савина последней выдержки.
– Шлюха! Всю жизнь обманывала…
Вдруг, размахнувшись, он ударил ее ладонью по щеке, и когда Калерия, мертвенно бледная, качнулась, с наслаждением начал хлестать по щекам, не давая упасть, потом, схватив ее за косы, швырнул себе под ноги.
Калерия тихо стонала, не произнося ни слова, почти потеряв рассудок от ужаса и отвращения к себе. Мучила не боль, а чувство перенесенного унижения там, в Борках, и здесь. Будто отрешившись от себя, Калерия видела валявшуюся на полу женщину, до странности похожую на нее, но знала, что такой она быть не может. «После этого жить нельзя», – мелькнула ясная мысль, и она уцепилась за нее.
Савин пришел в себя. Уже не с гневом, а с жалостью смотрел он на жену. Как он любил раньше Калерию! Ему стало больно за себя и за нее. Он поднял и усадил жену в кресло.
– Читай сама, как ты меня убила. – Вытащив из кармана смятый дневник, Сидор Карпыч положил его перед женой. – Как жить-то теперь будем? – спросил он тоскливо.
Поставив возле Калерии колокольчик, Сидор Карпыч пошел из спальни, чувствуя, что ему жаль ее и что, несмотря ни на что, он любит…
Калерия взглянула на тетрадь, машинально открыла и прочитала подчеркнутые строчки, потом с отвращением оттолкнула дневник, равнодушно подумав:
«Видно, Марфушка украла и потом нарочно нагрубила».
Проведя ладонями по покрасневшим щекам, она прошептала:
– Как горничную, бил по щекам, мужик! «Как жить-то теперь будем?» – спросил потом. А после этого разве можно жить?
Калерия несколько мгновений бездумно смотрела на себя в зеркало. Внезапно перед ее глазами воскресла сцена в Борках, она видела уходящего Сергея, слышала его слова: «Не приставайте больше ко мне!»
Да, она не будет приставать… Он презирает, и правильно. Даже этот купец считает ее ниже себя: избил, назвал шлюхой…
– Разве я хочу жить презираемой, не первой, а последней? – громко спросила Калерия и покачала головой.
Смерть снимет грязь, оскорбление. Сергей не забудет ее никогда. Она отплатит своему мужу…
С лихорадочной быстротой принялась раскрывать ящики стола и в самом дальнем нашла маленькую капсулу.
– Вот! Глоток воды и покой. Будет больно им, а не мне…
Ей показалось, что мешают волосы. Схватила гребень, блестевший бриллиантами, торопливо сколола их, потом позвонила.
– Настя, принеси мне воды, – кинула небрежно, услышав шаги горничной.
– Сейчас, барыня! – звонко ответила девушка и скрипнула дверью.
«Надо ей что-нибудь оставить на память, она не Марфа», – неожиданно подумала Калерия и, придвинув к себе шкатулку с драгоценностями, выбрала медальон, браслет, кольцо, прошептав: «А это Федосеевне», отложила кораллы.
Когда Настя подала ей стакан с водой, Калерия Владимировна позвала к себе девушку, сама накинула ей на шею медальон, защелкнула браслет и надела на палец кольцо. Девушка, обомлев от изумления, молчала.
– А это отдай Федосеевне от меня на память, – сказала Калерия и строго добавила – Ступай!
Настя выскочила из спальни, не помня себя от радости.
– Федосеевна! Вам барыня послала, а мне она сама надела на память! – закричала девушка, вбегая в кухню.
– Что? Что? На память?.. – проговорила стряпуха. И вдруг испуганно крикнула: – Бежи к ней, а я к хозяину! Беда ведь!
Настя побледнела и помчалась обратно. Федосеевна кинулась в кабинет.
– Сидор Карпыч! Скорей ступай к жене! Беда случилась, чует мое сердце, – отчаянно закричала она.
Савин сидел у стола, уронив голову на руки. Услышав крик стряпухи, он вскочил и бросился к дверям. У спальни увидел Настюшку, пытающуюся открыть дверь и вопившую:
– Барыня, милая барыня! Откройте!
Оттолкнув горничную, Савин нажал плечом на дверь и ворвался в комнату. Калерия полулежала в кресле, запрокинув голову. У ног ее валялся стакан, на ковре виднелось мокрое пятно от разлившейся воды и маленькая капсула. Он сразу все понял.
С усилием сдержав себя, Сидор Карпыч выслал женщин из комнаты – за врачом, принести спирту из буфета… Потом схватил капсульку и дневник, спрятал в карман, приподнял жену и положил на кровать.
– Калечка! Не вынесла горя и обиды, гордая моя! – шептал он, прижимаясь ухом к груди жены, словно надеясь услышать биение сердца.
Когда вошел врач, тело уже застыло, но Сидор Карпыч посмотрел с надеждой на врача: вдруг он ошибся, не то выпила Каля, может быть, ее можно спасти?..
Осмотрев умершую, доктор, глядя в глаза хозяину, значительно спросил:
– Вы знаете, отчего скончалась ваша супруга?
«Видно, меня подозревает, – мелькнула мысль у Савина. – Убил, может, и я, но не ядом…»
– Пока не знаю. Выслушайте горничную Калерии, с ней последней говорила жена, – ответил он, выдержав взгляд врача.
Врач повернулся к Насте.
– И как это дверь за мной захлопнулась, когда я в кухню к Федосеевне побежала, подарок передать, сама не знаю, – говорила Настя, плача. – Хозяин пришел с Федосеевной, сломал замок, а барыня мертвая. И воду не выпила, что я ей принесла, вон стакан валяется…
Выслушав Настю, а затем и Федосеевну, врач с горячим сочувствием взглянул на Савина.
– Ничем не поможешь. Моментальный разрыв сердца. У Калерии Владимировны сердце всегда было слабое, я могу это подтвердить, – сказал он.
Врач был уверен, что именно такого заключения ждет миллионер. «Раз она сама отравилась, – а из рассказов служанок это ясно, – то… почему же не помочь умершей и живому?» – подумал он.
Женщины, громко причитая, выскочили из спальни.
– Спасибо, друг! Похороним ее по-христиански, а уж тебя поблагодарю, как не ожидаешь, – ответил Савин.
…Неожиданная смерть Калерии Владимировны помогла Никите Семеновичу Дорофееву стать компаньоном своего бывшего патрона.
Услышав о несчастье, Никита Семенович решил, что настал подходящий момент помириться с прежним хозяином, и немедленно направился к Савину с выражением сочувствия.
Сидора Карпыча он нашел возле гроба. Весь в черном, поникший и сгорбившийся, Савин не спускал глаз с застывшего лица жены. Взглянув с благодарностью на Дорофеева, он сказал:
– Семеныч, будь другом! Надо так схоронить, чтобы душа ее порадовалась, ничего не жалей, – и больше ни во что не вмешивался.
Дорофеев выполнил его просьбу и действительно по-хозяйски распоряжался на богатых похоронах госпожи Савиной.
– Коль не передумал, Никита Семенович, компаньоном моим быть, так пиши договор, – предложил ему Савин после похорон. – В горе моем другом ты мне был. Себя не забудешь, но и меня разорять не станешь, верю. Управляй всем, мне отдохнуть надо.
Скрывая радость, Дорофеев с сочувствием посмотрел на Савина. И то – отдых Сидору Карпычу нужен, даже седина в волосах показалась…
В тот же день, оформив компанейский договор, Никита Семенович важно воссел за дубовый стол хозяина, и по его зову влетел Митька с полным подносом…
А Сидор Карпыч, приготовляясь к отъезду, решил закончить два дела.
Первое было несложным – поблагодарить врача за то, что спас Калерию от посмертного позора. Савин сам съездил к нему на квартиру.
– Хорошо платила Калерия Владимировна за визиты, пока жила, а теперь обеспечила нас на всю жизнь, – сказал врач жене после его отъезда.
Второе дело для Сидора Карпыча было посложнее.
Стоя у гроба Калерии, он думал, кто же виновник ее безвременной, насильственной смерти. Вначале он винил себя и мучительно страдал от этого, но постепенно убедил себя, что убийца – Вавилов. Разве не мог понять этот пройдоха и плут, что ему, Савину, приятнее было быть обманутым, чем узнать горькую истину? Предатель из каких-то своих подлых расчетов сообщил ему правду и довел Калерию до самоубийства…
Савин загорелся желанием мести, жестокой, кровавой… Но как узнать, где сейчас мерзавец, как найти его?
– Своими руками дал подлецу деньги, обеспечил и отправил в вольный свет! – шептал Сидор Карпыч побелевшими от ярости губами.
Решение мучительного вопроса Савин нашел неожиданно, вспомнив, как исказилось лицо шпиона при его угрозе сообщить правду железнодорожникам.
«От них не скроется, – злорадно думал он. – Доказательства можно представить, за деньгами дело не станет тоже…»
Савин поехал на квартиру к Плюхину. Тот все еще злился на «Вербу», сбежавшего из Петропавловска без предупреждения.
Сначала Александр Никонович даже подумал, не убили ли его. Но потом ему доложили, что Вавилов сел в поезд и уехал. С Савиным о своем помощнике не удалось поговорить – помешала неожиданная смерть Калерии Владимировны.
– Александр Никонович! Я человек деловой, прямо скажу, зачем пришел, – заговорил Савин, садясь в кресло против хозяина.
– Говорите, Сидор Карпыч. Рад вас послушать, – настораживаясь, ответил Плюхин.
