Текст книги "Первые шаги"
Автор книги: Татьяна Назарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 39 страниц)
Десятилетний Саша и восьмилетний Миша, не обращая внимания на слова матери, продолжали бороться. Саша несомненно был сильнее, но не мог справиться с младшим братишкой, более подвижным и ловким, чем он. Они оба запылились с ног до головы, поочередно падая на дорогу; а иногда и оба сразу; наконец, устав от возни, измазанные, раскрасневшиеся, подошли к ней.
– И вовсе папа не станет стегать ремешком! – задорно произнес старший. – Он говорит, что рабочие должны уметь бороться…
Катя засмеялась.
– Смотри-ка, какие борцы! Откуда только слов-то набрали…
– Да папа же с дядей Алешей так говорили, – перебил ее Саша.
Мать озабоченно покачала головой. «И когда успел подслушать? Вдруг еще кому вот так скажет…»
– Глупенький! Они же взрослые и борются не на пыльной дороге, – ответила она и, забеспокоившись, добавила: – А болтать так не следует.
– Я тебе сказал. Чужим и Мишка не скажет. Мы не маленькие, – успокоил ее Саша.
Миша шмыгнул носом, будто подтверждая слова брата, но увидел идущего отца и кинулся к нему навстречу. Григорий подхватил сына и, смеясь, побежал с ним к жене.
– Что ж ты борца-то на плечо сажаешь? Он ведь у нас уже большой, учится бороться и побеждать, – окинув ласковым взглядом мужа с сынишкой, пошутила Катя и рассказала мужу о словах Саши.
– Правильно, богатыри! – подтянув к себе старшего сына, сказал Григорий, продолжая смеяться. – Кто ж у вас победитель? Сашка, наверно? Он ведь старший.
– И вовсе не он! – обиженно протянул Миша, сидя у отца на коленях.
– Ого! Младший, значит, не хочет старшему уступать? – улыбнулся Григорий. – А ну-ка, со мной оба поборитесь! Справитесь?
Ребятишки с восторженным визгом повисли на отце, уцепившись с двух сторон.
Катя поднялась с завалинки.
– Пойду ужин собирать. Идите, борцы, мойтесь. И не поймешь, на ком больше грязи.
– Вымоемся, мать, не брани! – подхватив сыновей под мышки, Григорий пошел вслед за женой.
Скоро вся семья сидела за ужином. Ребята чинно хлебали окрошку с молодой картошкой, свежими огурцами и зеленым луком.
Когда встали из-за стола, Григорий попросил жену:
– Сходи, Катя, за Надей, я ей гостинец принес. А мы немного почитаем, да и на боковую.
Катя быстро взглянула на мужа и, ни о чем не спрашивая, повязалась платком и ушла. Ребята принесли книжки.
– Подождите. Непорядок! Надо со стола убрать, – остановил их отец.
Саша принес воды в ковше и начал мыть ложки, Миша сбегал за полотенцем. Григорий шутил с ребятами, поддразнивал их, и они не переставая звонко смеялись. Отец редко так рано приходил, чаще всего они уже спали к его приходу.
Мальчики любили мать, но тянулись больше к отцу и чувствовали себя безгранично счастливыми, когда он разговаривал и играл с ними.
– Ну, Миша, давай свой урок, – предложил отец, когда было убрано со стола и младший сын, сияя глазами, начал читать сказку об упрямом козлике.
После него старший прочитал рассказ «Ванька Жуков».
– А теперь спать! В следующий раз побеседуем о прочитанном, – сказал отец, и ребята без спора отправились на свою постель в сенях.
Григорий взглянул в раскрытое окно и, заметив в свете потухающей зари два женских силуэта, направляющихся к их дому, быстро вышел. Лучше на улице обо всем договориться. Вдруг опять хитрец Сашка не спит?.. Осторожность не мешает.
4
– Ну, пошли быстрей, а то всю рыбу без нас выловят! – весело предложил Алексей своим товарищам.
Собралось человек пятнадцать, все деповские. На плечах у рыболовов торчали длинные удилища. Федот Мухин, кроме удочки, нес корзину с продуктами и ведро, а у Семина за спиной позванивали медный котелок и жестяной чайник. Пошли мимо городского сада, намереваясь повернуть к Старице.
Сразу же за садом их встретил Хатиз с группой городской молодежи. С удочками шли Абдурашитов, Карим, младший брат Хатиза, и еще человек десять его ровесников.
– Нашего полку прибыло! – закричал Алексей. – Сегодня всю рыбу выловим.
Когда вышли в степь, Шохин вполголоса затянул «Сотни лет спала Россия…» К нему стали присоединяться другие, те, кто знал слова.
– Книжку с собой взял? – спросил потихоньку Шохин Хатиза.
– Есть! – ответил тот, притронувшись на мгновение к своей тужурке.
– Значит, кое-что поймаем сегодня, – усмехнулся Алексей и еще звончее, заливистее запел.
Кругом степь, чужие уши не услышат. Впереди виднелся берег Старицы, покрытый ивняком.
Остановившись среди тальника, старшие начали устанавливать удочки, а младшим Алексей велел заняться кострами – надо чай вскипятить. Ушли рано, не завтракали.
Карим, забрав чайник и котелки, пошел за водой, другие ребята кинулись ломать сухой тальник. Скоро на полянке горели два костра. Солнце выплыло из-за горизонта и осветило степь и Старицу первыми утренними лучами. По нему плыли легкие облачка, розовеющие на востоке. Тишина стояла такая, что ни один листок не колыхался.
Рыба дружно клевала. Заядлые рыбаки, забыв про все, бегали от удилища к удилищу; мелкая рыбешка то и дело шлепалась в большое ведро с водой.
Шохин, устроившись под кустом, внимательно читал брошюру, переданную ему Хатизом. Начнет солнце припекать, удочки перестанут кланяться, тогда можно поговорить…
Когда ребята криками известили, что завтрак готов, клёв действительно прекратился. Рыба ушла вглубь, подальше от жарких лучей солнца.
– Поздновато вышли, а все же на уху для всех хватит, – сказал Федот, подойдя к лежащему на траве Алексею.
– Хорошо, что рыба сознательная, не клюет, когда не надо. А то тебя целый день от удочек не оторвать, – заметил Алексей, лукаво подмигивая Мухину.
– Ну, уж ты скажешь! – чуть смущенно ответил Федот и, нарвав прибрежной осоки, старательно прикрыл рыбу, прежде чем поставить ведро в тень куста.
Чай пили, сидя прямо на зеленой лужайке. Когда насытились, ребята начали рассказывать свои новости.
– У нас в реальном поют «Марсельезу», – важно сообщил черноглазый мальчуган. – Учителя с ног сбились, все хотят узнать, кто первый принес текст и где листок с песней: директор требует. Только напрасно стараются: старшие – народ крепкий, маменькиных сынков нет, а малыши сами ничего не знают.
Рабочие засмеялись: рассказчик сам от малышей далеко не ушел.
– А вы знаете, кто эту песню сложил? – спросил Алексей.
– Нет! Расскажите! – сразу послышался десяток голосов.
– Пожалуй, расскажу. Только помните: никому нельзя говорить, от кого вы слышали, – сказал Шохин строго, но в глазах у него промелькнула усмешка.
– На нас можете положиться! – горячо заверил первый паренек.
Товарищи дружно поддержали его, и Алексей рассказал о французской революции конца восемнадцатого века и о тех, кто через восемьдесят лет, в семьдесят первом, шел на баррикады с этой песней. Его слушали с глубоким вниманием не только ребята, но и старшие рыболовы. Когда он кончил рассказ, молодежь неожиданно запела «Марсельезу», и все встали. Пели с горячей страстью. Пели так, словно песня была клятвой – не боясь гибели, идти под красными знаменами.
Когда общий порыв остыл, Алексей сказал:
– Тебе, Хатиз, с твоей командой, чистить рыбу и варить уху, а мы, старички, отдохнем под кустиками – нам ведь завтра на работу.
Ребята с шумом и смехом кинулись к ведру с рыбой, а старшие рыболовы вместе с Шохиным прошли вперед и прилегли под кустами ивняка. Федот присел возле Алексея, обхватив руками согнутые коленки, и вопросительно взглянул на него.
– Хочу рассказать вам, товарищи, о событиях в России. Дошла до нас весточка, – начал вполголоса Алексей.
Чтоб лучше слышать, все сблизились в тесный кружок.
– Везде прошли первомайские демонстрации, во всех крупных городах. В Варшаве полиция несколько сот рабочих расстреляла и ранила…
– Сволочи! – сквозь зубы выдавил литейщик Котлицын, сдерживая свой гулкий бас, и сел, поджав ноги по-казахски.
– По призыву социал-демократов в Варшаве, в ответ на расстрелы, забастовали рабочие всех предприятий, – окинув взглядом товарищей, продолжал Алексей.
Все приподнялись.
– Наши путиловцы бастуют. Металлисты всегда идут впереди, другим дорогу показывают…
– А мы-то! Ждем все! – с горечью произнес Мухин.
– В Иваново-Вознесенске уже третью неделю бастуют семьдесят тысяч рабочих. Голодают. Полиция не раз стреляла, когда они собирались на Талке – речушка такая там. Большевики руководят стачкой, впереди всех идут…
Слушавшим казалось, что Алексей упрекает их в трусости.
– Скажем нашим, – глухо, негодующе загудел Котлицын. – Аль хотят на готовенькое?
– Тише греми! – прервал его токарь Семин. – Забыл про ребят? Рассказывай, Алеша, поподробнее, а потом обсудим, что нам делать…
– Завтра каждый у себя в цехе расскажет обо всем. Забастовку скорей объявлять надо, вот что делать, – деловито и решительно проговорил Котлицын.
– Политические стачки охватили все центральные губернии. Крестьяне восстают, жгут барские поместья, батраки бастуют, – взволнованно продолжал Алексей. – И главное, товарищи! На броненосце «Потемкин» подняли восстание моряки. Царский трон закачался…
– Алеша! Уха сварилась! – донесся издали крик Хатиза.
Все поднялись и пошли к ребятам, – а то еще догадаются, – тщетно пытаясь скрыть волнение.
Возвращались домой на закате. Полнеба горело яркими сполохами. Старица среди зелени кустов казалась малиновой лентой, оброненной из девичьей косы. Шли тихо: взрослые – охваченные думой о завтрашнем дне, ребята – устав от беготни и криков. Возле города Алексей предложил Хатизу с молодежью идти другой дорогой.
– Алеша, вчера на меновом дворе я видел, как с Вавиловым разговаривал полицмейстер, – шепнул Хатиз.
– А о чем говорили, не слышал?
– Нет. Далеко стояли, нельзя было подойти незаметно.
– Что ж, это еще ничего не значит. Константина все знают как конторского служащего Савина, – подумав, ответил Алексей. – Побольше прислушивайся, что говорят о нем рабочие, следи незаметно за ним.
От городского сада рабочие пошли узенькими переулками, каждый к своему домишку. К парку Алексей подошел один. Неожиданно он увидел Григория с женой, выходивших из парка. По расстроенным лицам друзей он понял, что случилась какая-то беда.
– А мы сегодня с Катей гуляем, как богатые. Ты что, на рыбалку ходил? – громко заговорил Григорий, здороваясь.
Но когда Алексей в тон ему начал хвалиться удачной ловлей, он, оглянувшись, зашептал:
– Наших девушек – Надю и Нюру – полиция захватила с прокламациями еще с утра, и до сих пор они не вернулись. Уничтожьте с Антонычем все лишнее. Девушки, кроме Кости и меня, никого не знают, но осторожность не мешает. Потому мы с Катей целый день на глазах у городового гуляли…
Прислушиваясь к шепоту Григория, Алексей продолжал рассказывать о рыбной ловле, чувствуя боль в левом виске. Молотком стучала мысль: «Вчера говорил с полицмейстером, сегодня взяли девчат…» Сообщение Хатиза теперь предстало перед ним в ином свете.
Стараясь успокоиться, он внушал себе: «О том после! Сейчас важно другое…» Крепко пожав руки друзьям, со словами: «Устал за день, пойду», Алексей зашагал по мостовой, торопясь к Антонычу, на свою квартиру.
«О работе девушек Вавилов хорошо знал, даже не раз сам передавал им воззвания. Что это? Случайное совпадение или…» – размышлял он, все ускоряя шаги. Летний вечер был теплым, воздух – как парное молоко, но его бил озноб.
Внезапно Алексей вспомнил о другом. Не один месяц готовят они забастовку. А что, если девушки не вынесут истязаний в полиции, выдадут Гришу, как отразится на рабочих его арест?
«Одного забрать не могут, Константин, если он не провокатор, тоже попадет в тюрьму. Двух выхватят», – подумал, перешагивая порог калитки.
Глава тринадцатая
1
Свадьба у Самоновых была назначена на конец июля, в августе начнется ярмарка – не до гулянья. Ненила Карповна за месяц вперед занялась подготовкой к свадьбе. Ни в чем не скупилась она для дочери. Не возражал против больших затрат и отец. Будущий зять проявил такой талант в торговле, что для него было не жаль приданого. Сто тысяч Антон Афанасьевич перевел на Павла сразу же после обручения молодых. Тогда же была переписана вывеска на магазине: «Самонов и Кº». Зять Самонова по договору получал не только проценты на свой капитал – сто десять тысяч, но и за личное участие в торговле два процента с общего оборота.
Теща по-купечески роскошно меблировала дом, объявив зятю, что это свадебный подарок от нее. Она же заказала у лучшего портного города для Павла белье и костюмы и подобрала молодым прислугу. Тесть не захотел отстать в щедрости и подарил Павлу выезд – коляску и пару рысаков.
Неожиданно свалившееся богатство, почет среди купцов совсем вскружили Павлу голову, и он забыл о Родионовке и как будто об Аксюте. Невеста, всегда веселая, ласковая, в умопомрачительных нарядах, завладела его вниманием. Они ездили кататься, гуляли в парке, танцевали в купеческом собрании. Ненила Карповна предусмотрительно отстранила от молодой пары младших сестер Зины, красивых молодых девушек.
«Пусть свыкнутся. Повенчаются – тогда красоты с жены требовать не станет, да и некогда ему будет о глупостях думать: сразу ярмарка начнется», – думала она.
…В Родионовке Мурашевы также готовились к свадьбе. Наталья собиралась шить платья.
– Придется к Полагутиным сходить, попросить Татьяну помочь, – говорила она мужу, рассматривая отрезы шелка, привезенные свекром, и городской образец. – У нас ведь так шить не умеют.
– Что ж, сходи. Не знаю, согласится ли. Может, за сестру сердится. Прасковья и глядеть не хочет.
– Зря тятенька манил ее… – начала было Наталья, но муж сразу же оборвал:
– Не твоего ума дело отца судить. Значит, надо было. Нам из его воли ни в чем выходить нельзя, коль не хочешь век тут жить, – сказал он.
Наталья на другой день отправилась к Татьяне Полагутиной.
Замужество Татьяны оказалось удачным – муж души не чаял, свекровь не обижала. Татьяна раздобрела; пышная, румяная, она быстро и ловко справлялась с домашними делами, находила время вышивать и вязать узорные чулки, перчатки и платки.
Андрей был единственный сын и младший из детей – сестер его отдали замуж еще в старой Родионовке, – и работящая, послушная сноха заменила свекрови дочерей.
Семья Полагутиных с радостью ждала уже первенца, и вот тут пришло горе. Началась война, и Андрея забрали в солдаты, ссылаясь на то, что его отец еще молод.
В селе говорили, будто руку приложил Мурашев, у него сыновья все остались дома: Аким и Демьян по годам не подошли, а Павел якобы ростом не вышел.
– Деньги не бог, но милуют, – рассуждали мужики. – У всех богачей сыновья негодными оказались…
Через три месяца Татьяна родила сына. В честь деда его назвали Федей. Свекровь не спускала внука с рук, утешала и жалела сноху, но Татьяна с каждым днем таяла: одно письмо прислал муж и как в воду канул.
Наталья, войдя в дом, помолилась на иконы и ласково пропела:
– Мир дому!
– Заходи с миром, – ответила старшая хозяйка.
Татьяна, вышивавшая рубашечку сыну, улыбнулась неожиданной гостье. Похвалив искусную вышивальщицу, Наталья похлопала по спинке маленького Федю, копошившегося у ног матери, угостила его конфетами, потом молвила:
– Я к тебе с поклоном пришла, Татьяна Федоровна! Папанька велит городские платья к свадьбе Павла шить, а я не умею. Помоги, бога для. Машинка у нас есть. За работу заплатим, что назначишь.
Татьяна вопросительно взглянула на свекровь.
– Некогда ей, Натальюшка! Одна ведь в доме работница. Я по двору ничего не делаю, только что у печки покопаюсь да с Феденькой поиграю, – ответила свекровь. – И старик не пустит. Скажет: «Сам сноху прокормлю». Ты бы Аксюту попросила, она девушка, да и мастерица получше Татьяны. Не откажется, чай, на лишний наряд заработать.
Наталья в замешательстве покраснела. О том, что Аксюта хорошо шьет и берет чужую работу, она знала, но что ее мать скажет?
Таня поняла, почему смутилась гостья. Вспомнив, как отец говорил матери, чтобы она своего гнева на Мурашевых сейчас не показывала, а то люди подумают, будто Окся за Павла замуж хотела выйти, она решилась:
– Матушка, может, Наталье Михайловне недосуг к нашим идти? Дозволь, я схожу.
– Ну-к что ж, сходи, – согласилась та.
– Спаси Христос, Татьяна Федоровна! Уж так недосуг, что и сказать нельзя. К вам ведь близко забежать, а к ним эвон куда! Я вечерком к вам зайду. Коль Аксюту мать пустит, так скажи ей, чтоб с утра к нам шла, – обрадованно сказала Наталья, прощаясь с хозяйками.
Вслед за ней и Татьяна отправилась к своим.
– Нельзя, Параня, отказывать, – убеждал ласково Федор жену, когда та возмущенно заявила, что ее дочь не станет работать на подлянку. – То пойми: про Аксюту слава худая пойдет, а она ведь за Павла вовсе не собиралась замуж, одна ты хотела того. Потом – рано еще показывать, как к ним относимся. Взяли же мы у Мурашева в рассрочку лобогрейку. Пусть Аксюта себе к свадьбе хорошее платье заработает, осенью сваты придут…
Аксюта при последних словах отца залилась румянцем. «Знает, все знает тятенька», – подумала девушка смущенно. Прасковья молча смотрела на мужа и дочь.
– Дочь у нас умница. Поглядят на нее поближе Мурашевы – еще пожалеют, что не посватали. Они ведь не знают, что мы все равно не отдали бы, – уговаривал муж Прасковью.
И она покорилась.
– Пусть идет, – со вздохом согласилась она.
Когда вечером Наталья забежала к Полагутиным, Татьяна сообщила, что Аксюта утром придет к ним. Обрадованная щеголиха положила на стол сверток.
– Сошьешь своему Федюньке рубашонки или еще что. Спаси Христос, что потрудилась!
Идя домой, Наталья неожиданно подумала: «Да, может, это Павка за Аксютой гнался, а она о нем и не думала вовсе?»
Аксюту у Мурашевых женщины встретили как дорогую гостью. Наталья было потащила ее за стол.
– Спасибо, Наталья Михайловна, – отказалась девушка, – я только что позавтракала.
Аксюта еще с вечера продумала, как держать себя у Мурашевых. Оделась она по-городскому, в самое свое нарядное платье, и говорить решила не по-деревенски.
«Чем бы не невеста Павлу!» – вздыхала Ниловна, любуясь девушкой, начавшей кроить платье.
Работала Аксюта быстро, она у Савиной научилась шить на машинке. К вечеру первое нарядное шелковое платье было готово. Наталья надела его, сбросила платочек с пышной короны волос и прошла в горницу.
– Ай, Аксинья Федоровна! Золотые руки! – говорил добродушно Петр Андреевич.
Аким взглянул на отца. Ему сделалось стыдно за него. «Такую девушку оговорил!» – думал он с возмущением. У старшего Мурашева мелькнуло: «А куда лучше Зинаиды. Правильно говорил Павел, что такую кому угодно показать можно».
– Может, и мне, Аксюта, платье сошьешь, хоть на свадьбу нас и не зовут? – съязвила младшая сноха.
Свекор поглядел на нее сурово, но тотчас же заулыбался.
– А что ж, Варенька! Проси Аксиньюшку, а материи хватит. Хорошее платье и дома нужно. А на свадьбу вон и мать не поедет – мирщиться вам не привычно.
– Мне одинаково, кому шить. Вот кончу Наталье Михайловне еще два платья, сошью и вам. Время есть, – ответила спокойно Аксюта.
Вопрос о предстоящей свадьбе Павла вызвал в семье Мурашевых нелады. Мать гневалась, что в православной церкви будет венчаться Павел, Варя сердилась, завидуя Наталье, – за глаза она звала ее «наша барыня». Грызла зависть и Акима, но уже к Павлу. «Шутка ли, отец ему пятнадцать тысяч сразу отвалил, весь свободный капитал!» – жаловался он жене, но дело было не в пятнадцати, а в ста пятнадцати, которыми владел брат. Один Демьян оставался равнодушным. «Хоть бы и Акима вместе с отцом черти в город унесли, так не заплакал бы, – признался он как-то Варе. – Нам и тут неплохо».
Целую неделю шила Аксюта на Мурашевых снох. Держалась она просто, но с достоинством. Не отказывалась от обеда – идти домой далеко, – но завтракать и ужинать не садилась. Разговаривая, не делала разницы между хозяевами дома и батрачками. «Умна, а зелье – вся в отца!» – думал Петр Андреевич.
Когда шитье было закончено, Наталья позвала Аксюту в лавку выбирать товар.
– А может, деньгами хочешь? – спросила она.
– Все равно к вам же придется идти за покупками, – засмеялась Аксюта. – К свадьбе надо что-нибудь новенькое сшить.
– Ой, что ты! Да за кого же выходишь? – загораясь любопытством, спросила Наталья.
Аксюта улыбнулась.
– Пойдем венчаться – все узнают. Мы уже другой год жених и невеста, – сообщила она, будто мимоходом.
– Вон что! – протянула нараспев Наталья.
«А мы-то думали, от нас сватов ждут, – размышляла она, идя рядом с девушкой. – То-то Аксюта шить пошла запросто. Выходит, хорошо, что не посватали, а то получили бы от ворот поворот. Кто же над кем смеялся: мы над Прасковьей или она над нами?»
– Выбирай, Аксинья Федоровна, не стесняйся. За твою работу и три платья мало, – говорил Аким, заменивший в лавке младшего брата. Он не мог отделаться от чувства стыда и хотел быть щедрым.
– Переберу лишнее, так заплачу. Денег я с собой захватила, – ответила Аксюта, рассматривая куски.
– Вот это подойдет на подвенечное, – сказала Наталья, выбрав кусок светлой шерсти.
– И то! Отрежьте, Аким Петрович, восемь аршин. И от этого – маменьке подойдет, а из пестренького – Маше.
Аким отмерил с припуском и, завернув, протянул Аксюте:
– Пожалуйста, Аксинья Федоровна!
– Может, доплатить надо? – спросила Аксюта.
– Что ты, что ты! – поспешно проговорила Наталья. – За такую работу маловато, поди. Вон ведь каких пять платьев сшила!
– Хозяйке виднее, – усмехнулся Аким. – Раз маловато, добавим. Вот полушалки неплохие. Спасибо Федору Палычу, что пустил.
Наталья сама выбрала три полушалка.
– Ну, спасибо! – поклонилась Аксюта. – Павлу Петровичу поздравление от нас передайте.
Когда девушка ушла, Наталья пересказала мужу разговор с Аксютой.
– Ну и лучше! На нас не сердятся, значит, – ответил Аким.
В бунтарство Федора он не верил. Мужик с норовом, на ногу себе наступить не позволит. Так что ж? Стремление отца засадить Карпова ему не нравилось. Люди узнают – стыда не оберешься.
Свадьба у Самоновых была богатейшая. Для молодых постелили красную дорожку к церковному амвону прямо от колясок. Длинный шлейф Зининого платья несли двое шаферов. Хор встретил громовым: «Гряди, гряди, голубица…» Церковь была полна зваными – все начальство и купечество города, а незваные стояли двумя широкими рядами от входа до площади. Городовые в белых перчатках следили за порядком. Невеста сияла от счастья. За предшествующий месяц, стараясь пленить Павла, Зина сама увлеклась им и сейчас была убеждена, что горячо любит своего представительного жениха. Не сходила улыбка и с лица Павла, но вымученная, фальшивая…
Наталья успела передать ему и привет от Аксюты и то, что та осенью за кого-то замуж выходит.
– А уж какая же она сейчас красавица! – с восхищением говорила она деверю, будто не замечая, как он бледнеет.
Богатый дом Павла, то, что он важничает, «компаньон и зять миллионщика», сердило Наталью, в ней проснулась зависть. На все бы она согласилась, только бы самой стать на место Зинаиды, этой рыжухи с рыбьими глазами. Расхваливая красоту Аксюты, Наталья хотела нож в сердце деверю вонзить. Пусть сравнит со своей рыжей.
После этого откровенного разговора со снохой Павел будто впервые увидел, как некрасива его будущая жена. А тут еще рядом вставало лицо той, навсегда потерянной. И ничего сделать уже нельзя!
«Подкупил, поди, отец стрикулиста, вот и наплел тот на Федора и Аксюту, а я с дури поверил», – укорял он себя вяло.
Ему бы хотелось и богатство и Аксюту. Улыбаясь всем, как за прилавком покупателям, Павел люто ненавидел отца, невесту, брата, который, поди, тоже насмехается над ним. У него-то вон какая краля!
Действительно, Наталья, затянутая в узкое шелковое платье, причесанная парикмахером – с Зиной вместе ездили, – была очень красива. Гости поглядывали на нее с восхищением. Немало научилась она от Аксюты за неделю и сейчас держала себя просто и уверенно.
Но особенно показала себя Наталья на свадебном балу. Когда гости, после частых прогулок в буфетную, уже опьянели, Антон Афанасьевич попросил дорогую свашеньку пройтись в русской пляске. Все эти вальсы, польки его мало привлекали.
И Наталья прошлась так, что все купечество с ума свела. С разгоревшимся лицом, пунцовыми губами, горячим взглядом карих глаз, она плясала, забыв обо всем.
Гости кричали, били в ладоши и заставляли вновь идти на круг. Аким с гордостью и восхищением смотрел на жену, а когда взглянув на брата, на миг забывшего про улыбку, увидел его мрачное лицо, то со злорадством подумал:
«Видно, не больно счастлив, за сто тысяч продавшись уродине».
Лицо Зины, бесцветное, невыразительное, все же не было уродливым, но Аким из зависти с удовольствием называл ее уродом. Разглядывая разгоряченные вином и пляской Натальи лица гостей, он неожиданно заметил отца. Тот не отрывал глаз от пляшущей снохи. Акиму стало не по себе: ой, не по-родительски глядел отец на Наталью! Но Петр Андреевич, почувствовав пристальный взгляд сына, тотчас отвернувшись от круга, пошел к молодым.
«Видно, мне почудилось», – вздохнул облегченно Аким.
Однако он ошибся. Впервые в жизни Петр Андреевич почувствовал страсть, глядя на сноху. Женили его в восемнадцать лет, не спрашивая, мила ли ему его ровесница Марфа, – главное, что из зажиточной семьи, корову за ней дали. Жил он с ней мирно, жена как жена, мужу подчиняется, со свекровью не спорит. Потом пошли дети, в живых только первые трое остались. Была ли когда его Ниловна красивой, он даже не знает. Сейчас Марфа старуха, а вот он вдруг неожиданно понял, что не жил по-настоящему и ох как хочет пожить… Он даже сам испугался своего желания, а тут еще заметил взгляд сына. В погоне за богатством Петр Андреевич совсем забыл про бога и веру, но сейчас, уходя от соблазна, по привычке шептал: «Лукавый соблазняет. Сноха ведь, да и Ниловна еще жива. Забыть скорей…» А перед глазами носился обольстительный образ Натальи, сердце билось гулкими, частыми ударами…
Уже подходя к младшей снохе, он вдруг подумал: «Ниловна и умереть может. Так, только небо коптит. Разве она живет? Себе не в радость, а мне в назолу…» И вновь испугался.
– А когда, дочка, ты нам попляшешь, как старшая сношельница твоя пляшет? – весело заговорил он с Зиной, притворяясь пьяным, но зорко наблюдая за Павлом: что-то не больно весел молодой! – Устали, поди, деточки? Отдохнуть вам пора, – мягко и ласково говорил он молодой паре.
2
Мамед приехал в Родионовку сразу же после уборки хлеба. Он привез Федору и его компаньонам воз зерна.
– Рахмат! Улькун рахмат![5]5
Спасибо! Большое спасибо!
[Закрыть] Хороший семена давал. Много пшеницы у нас. Это ваше. Мы оставили сеять, остальное разделили. У всех бидай есть. Еще трое кочевать джок. С нами останутся, – говорил Мамед, мешая русские и казахские слова.
Остановился он у Карповых. Прасковья больше не ворчала и даже садилась за стол вместе с гостем. На нее повлияли и уговоры мужа и потеря доверия к Мурашеву и отцу Гурьяну. В моленную она ходила по-прежнему, но дома перестала обращать внимание на то, что муж и старшая дочь садятся за стол не молясь.
– К Ивану ездил? – спросил Федор, оставшись наедине с Мамедом.
– Я привез тебе письмо.
Мамед снял малахай, подпорол подкладку и, вынув маленький листок, подал его Федору.
– Если пристав встретит, он казаха бьет по голове. Малахай летит – письмо не найдут, – объяснил, лукаво блестя щелочками глаз.
Топорков сообщал, что они готовят на рудниках забастовку, у них есть революционный кружок и связь с каркаралинцами. В конце он приписал: «Постарайся связаться с друзьями и пришли мне весточку».
Федор задумался. Легко сказать – связаться! В письме такое не напишешь.
Вечером у Карповых собрались все друзья – Родион, Матвей, Кирилл, Егор и Анисим. Прасковья с Машей ушли к Полагутиным.
– Дела большие начинаются, – говорил Карпов. – С далекими друзьями надо связаться, от них указания получить. Давайте подумаем, кому ехать, чтобы незаметно было.
– А сам-то как думаешь? – спросил Родион.
– У меня такие думки. Началась в Акмолах ярмарка, значит пойдут обозы купеческие. Возчики ездят артелями. Придется кому-то в артель вступить с лошадьми и поехать на заработки, только двоим, чтобы там потихоньку сходить куда надо.
– И правильно! Лучше ничего не придумаешь! – живо откликнулся Родион. – Хоть я могу поехать на своей гнедухе, одну ты дашь, да вот Кирюха со мной. Поедем на трех подводах. Что мы за копейкой поехали, никому не дивно: мне трудно ребят кормить, а Кириллу к свадьбе подзаработать надо.
– Родион дело говорит, – заметил Матвей. – Уж коль взялись, так труса праздновать нечего. Кирюха, поедешь?
– Коль Палыч одобрит, я хоть сейчас, – ответил, потупясь, Кирилл. Ему не очень хотелось расставаться с Аксютой, но раз надо, то надо.
– Что ж, я не против. Пара подходящая, – подумав, согласился Федор. – Сделаем так. Кирилл заучит на память, к кому идти, что передать. Если беда случится, ты, Родя, будешь в стороне, у тебя куча ребят. Кирюше и от обоза уйти легче. Расскажите всем, что он осенью женится, подарок, мол, невесте пошел искать. Никто ничего и не подумает, а ты, Кирюша, и в самом деле купи какой пустяк. Вернешься – тоже сразу к невесте прибежишь, опять никому не дивно…
На том и порешили. Мамед уехал, обещавшись к возвращению барашков пригнать в подарок на свадьбу, а Родион и Кирилл стали собираться в дальний путь.
Прасковья уже знала, что осенью Аксюту придут сватать за Кирюшку Железнова, и молодая пара каждый вечер подолгу сидела на завалинке у Карповых.
– Я тебя, Аксюта, полюбил с первой встречи. Только раньше и думать о том, что ты моей женой станешь, не смел. Ведь краше тебя на свете нет, а я… беднее меня в селе не было… – сказал Кирилл, когда первый раз они остались вдвоем.
– А я тебя, Кирюша, люблю с тех пор, как мы с тобой по одной дороге пошли, вместе с тятей, – ответила Аксюта, подняв на него глубокие, лучистые глаза. – За богатством я никогда не гналась. Думала сначала о Коле, так это по-детски: гармонист он хороший. А как узнала тебя как следует, так и поняла… – Она застыдилась и не сказала, что именно поняла.
В последний вечер перед отъездом возчиков в Акмолинск, недолго побыв у хоровода, Аксюта с Кириллом ушли на берег реки. Теперь незачем было скрывать, даже лучше, чтоб все знали о том, что они жених с невестой.
Солнце только что закатилось, и вечерняя заря играла, переливаясь яркими красками – от багровой до тончайшей бледно-розовой, переходящей в аквамариновую.
Рваные облака то громоздились горами, то разбегались отарами барашков или величаво плыли большими странными птицами с огромными огненными крыльями.
Вдали отчетливо выступали темные массивы леса, а за рекой – стога сена с торчавшими на верхушках сухими березками; крайние хаты украинского конца села призрачно белели…
Они шли по высокому берегу Березинки, взявшись за руки, сами не зная куда, любуясь красотой вечера и безмолвно наслаждаясь возникшей между ними близостью.
