Текст книги "Первые шаги"
Автор книги: Татьяна Назарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 39 страниц)
«Чего это он ему понадобился, да еще по секрету?» – подумал Сидор Карпыч. Никита докладывал, что Вавилов частенько с рабочими разговаривает у них на заводах, но таких сведений, чтобы его, хозяина, ругал, не поступало. «Может, шпиона из него хочет сделать», – мелькнула догадка.
– А зачем он нужен вам, не скажете? – спросил он, глядя в упор на гостя.
– Время сейчас неспокойное, уважаемый Сидор Карпыч, – не ответив на поставленный вопрос, не совсем твердо заговорил Плюхин. – В России рабочие и служащие забастовки устраивают, на дыбы встают, совсем забыли свое место. Если не принять своевременно мер, и у нас не лучше будет. А кто за порядок в городе отвечает? Полицмейстер! – более уверенно продолжал он, заметив на лице Савина явный интерес к своим словам. – Благонадежных людей, авторитетных среди рабочих, подбираем, поручим им проследить, чтобы бунтари головы рабочим не крутили. Вавилов именно такой, мы проверяли, с рабочими ваших заводов дружит – вот и хочу его лично проинструктировать. Не возражаете?
– Нет, что ж! Спасибо за отеческую заботу! Коли точно этот Вавилов мои заводы от беспорядков убережет, так я ему и жалованье надбавлю, – быстро ответил Савин. Он серьезно обеспокоился при мысли о забастовке. С улицы брать рабочих – дело портить. – И вам свою благодарность делом докажу, Александр Никонович, – добавил купец после короткой паузы. – В чем следует поучите парня.
– Я этого и хочу. Но если до рабочих дойдет, что Вавилова в полицию вызывали, они могут к нему доверие потерять и слушать перестанут, понимаете?
Савин утвердительно кивнул.
– Сегодня вы часов в десять вечера пришлите его ко мне домой, ну хотя бы с запиской какой, а в следующий раз я и вызывать не буду. Он если что заметит, письмом через вас сообщит, и я ему указания – так-де – сделаю. В том, что вы, Сидор Карпыч, о нашей беседе никому не скажете, я уверен, – заключил Плюхин и взглянул на купца.
Тот только усмехнулся в ответ. Кому, как не ему, помнить пословицу: «Слово – серебро, а молчание – золото»! В золоте он толк понимает.
Гость поднялся, хозяин проводил его до крыльца. После ухода Плюхина Савин принялся просматривать сводки и донесения о степной торговле.
При чтении последнего листка он нахмурился. Новый конкурент в области явился. Перед носом его доверенных дважды скот забрали. Какая это компания и где она орудует? В Петропавловске такой нет. Может быть, ему будут скот сдавать? Он хлопнул в ладоши – явился Митька.
– Позови быстрее Никиту Семеновича, – приказал хозяин.
Управляющий тотчас же пришел.
– Что это за «Самонов и Кº», знаешь? – строго спросил Савин.
– Самонов Антон Афанасьич – богатый акмолинский купец. До миллиона скоро дотянется. Компаньоном у него зять, Мурашев Павел Петрович, с капиталом пустяковым, но делец хороший. Их гурты только что пришли в Петропавловск в сопровождении брата компаньона Акима Петровича. У того и свой небольшой гурт имеется, – коротко, бесстрастно доложил Дорофеев, стоя против письменного стола, только ноздри широкого носа вздрагивали.
Никита безошибочно угадывал приказ хозяина. Предстоящая сделка сулила немалый куш. Счет Дорофеева в банке продолжал расти, а это еще поможет ему округлиться. Надоело Никите стоять вот так навытяжку перед столом, комплекция уже не та. Два-три крупных дельца – и можно свою торговлю открыть. За невестой тоже сотенку дадут, есть такая на примете. Пусть-ка Савин попрыгает без него, а не захочет упустить, придется компаньоном принять, думал он, пока хозяин, покусывая светлый ус, размышлял над его докладом.
– Купить у них весь скот, до одной головы, дать дороже всех и предложить наши товары с самой большой оптовой скидкой. Этого Акима Петровича потом приведи ко мне, – приказал Савин.
«Нельзя раздавить – надо приманить», – решил он.
Когда Никита направился к двери, Савин вдруг остановил его.
– Подожди, Никита! Совсем забыл давеча сказать Плюхину, – говорил он, что-то торопливо черкая на листе бумаги. Потом вложил его в конверт, заклеил и запечатал печаткой перстня. – Пошли письмо полицмейстеру домой, только не раньше часов десяти. Ранее он не вернется, а дело срочное. Экая память стала! – пожаловался Савин. – С Митькой не посылай, неотесан, а барыня-то ядовитая, еще о нас славу пустит. Пошли этого вот, в конторе сидит, такой ловкий, быстроглазый парень, как его?.. – вспоминал Сидор Карпыч.
– Вавилов, может? – помог ему управляющий.
– Во-во! Пошли его. Он представительный…
2
Вавилов, получив от управляющего указание отнести к десяти письмо полицмейстеру, сразу понял, что это вызов. Тогда, после нечаянной встречи с полицмейстером, когда он выдал Надю и Нюру, не успев подумать о последствиях, Вавилов несколько дней ходил в каком-то оцепенении. Под предлогом хозяйских дел он даже не явился на заседание комитета городской партийной организации. Вавилова обуял страх, что при разговоре об аресте девушек подпольщики по его лицу догадаются о предательстве.
Прошлое, от которого он бежал в Сибирь, вновь настигло его в Петропавловске. Полицмейстер сказал, что дело получил, и назвал прежней проклятой кличкой. Теперь ему и здесь придется выдавать тех, с кем он решил было идти одной дорогой. Механически переписывая ведомости, Вавилов-«Верба» вспоминал…
В революционную организацию он попал случайно. Вместе с несколькими старшими гимназистами стал ходить в кружок, привлеченный его таинственностью. Потом пошел на демонстрацию, боясь, что за отказ товарищи назовут трусом. Его вместе с другими арестовала полиция. При допросе следователь грозно закричал на него, он испугался и рассказал про кружок, назвал всех товарищей, руководителя кружка и все, о чем говорил тот на занятиях. Следователь внимательно поглядел на него и заговорил мягко, поучающим тоном:
– Эх, молодой человек! Плохой дорогой вы пошли. Да понимаете ли, куда вас вовлекли, против кого заставили выступать и что теперь вас ожидает? Вы изломали себе всю жизнь…
Константин горько расплакался. Ему показалось, что никогда он не выйдет из тюрьмы. Да если и выпустят, куда пойдет? Узнает отец, маленький управский служащий, о его похождениях – проклянет, из дома выгонит…
Его охватил гнев против членов кружка и особенно его руководителя – они во всем виноваты. Когда следователь сказал ему, что есть легкий способ все поправить, искупить свою вину, он обрадовался и дальше все делал, как велел его покровитель. В то время и дал подписку и получил кличку «Верба».
Потом Константина еще продержали две недели в тюрьме и даже в одиночке, но создали там для него условия лучшие, чем были дома, – его учили будущей профессии провокатора. В последний день следователь легким ударом посадил ему синяк под глазом, и его выпустили.
Скоро Вавилов, пострадавший за дело рабочих, перенесший одиночку и побои, вступил в подпольную организацию. Товарищи ему доверяли, охранка платила деньги, жизнь стала легкой и приятной. Кроме того, он служил писцом в городской управе. Так шло несколько лет, пока работал в охранке следователь, который сделал Вавилова провокатором. Когда арестовывали кого-либо из особо значительных подпольных работников, Константин оказывался всегда в стороне и вместе со всеми искал провокатора, проникшего в ряды организации.
Но при новом шефе от него стали требовать выполнения все более рискованных поручений, не давая времени на подготовку. Обостренным чутьем шпиона он своевременно почувствовал опасность разоблачения. К его счастью, вернулся старый покровитель. Выслушав Вавилова, он сказал:
– Вы правы! Оставаться здесь по нашей работе опасно. Уезжайте в Омск. Пока что уйдете из подпольной организации неопороченным. За верную службу я вам помогу. Расскажите, что у них делается, а аресты проведем спустя месяца два после вашего отъезда. Желание уехать мотивируйте опасностью вашего ареста. Покажите вот это подметное письмо, о нем никто у вас не знает. Оно без обращения и подписи.
Получив последнюю плату от охранки, Вавилов уволился из управы, показал письмо в комитете и с явкой, полученной от партийной организации, уехал в Омск.
Он надеялся, что работа в полиции для него закончилась, и собирался быть честным. В омской организации Константин познакомился с меньшевиками, и их программа понравилась ему. Но те открыто против большевиков не выступали – они составляли ничтожное меньшинство, то же делал и он – школа, пройденная в охранке, пригодилась и здесь. Способность Вавилова умно лицемерить большинство омских меньшевиков высоко оценило, и когда петропавловская подпольная организация связалась с Омским комитетом, то, по настоянию тайных меньшевиков, послали туда Вавилова – он должен был, по их плану, петропавловскую организацию сделать меньшевистской. «Там ты можешь смелее выступать с нашей программой, профессионалов революционеров в Петропавловске нет», – говорили они ему.
Константин все время старался выполнить задание. Кое-чего достиг, но успехи могли бы быть значительно большими, если бы не мешали Антоныч, Алексей и еще несколько их крепких сторонников В последнее время из Омска дважды приезжал еще большевик. Рабочие звали его «наш товарищ».
Исподтишка борясь с большевиками, Вавилов начал мечтать о большой политической карьере в будущем, после победы революции. Ведь о том, что был когда-то «Вербой», никто не знает, часто думал он. Поэтому слова полицмейстера ошеломили его в первый момент. К тому же проснулся страх перед разоблачением. Привычка, приобретенная годами, заставила, не раздумывая, выдать девушек.
Почти двухмесячный перерыв дал Вавилову возможность не спеша наметить план действий к началу старой работы. Что его заставят вновь работать в охранке – после встречи с Плюхиным он понял это сразу и заранее помирился с этим.
Вавилов прежде всего надежно спрятал свой меньшевизм, перестал пререкаться с Антонычем и горячо поддерживал все предложения старого слесаря в подготовке забастовки. Правда, со стороны Федулова Константин чувствовал по-прежнему какой-то холодок, но многие железнодорожники стали с ним ласковее разговаривать. Вавилову очень хотелось встретиться с «нашим товарищем», но пока это не удавалось.
– Ничего, Костя, не поделаешь! Ему здесь задерживаться нельзя, а тебе сообщить не так просто, – утешал его Григорий Потапов.
– Я тебе все могу пересказать, что он сообщил нам нового, – говорил Григорий в другой раз, встретившись с Вавиловым на конспиративной квартире, где собирался раз в неделю комитет городской организации.
Пробираясь по узеньким тротуарам, Константин часто озирался по сторонам и размышлял о предстоящем разговоре с Плюхиным. Кажется, умный человек, вроде его первого шефа, не подведет. Интересно, все ли сказал Савину? Следует, пожалуй, посопротивляться – ценить станет выше. Потом – обязательно договориться о создании подставного провокатора. Что ж, не хотел возвращаться к старому, но его заставляют. «Видно, уж судьба такая», – вздохнул, подходя к большому деревянному дому, где жил с семьей Плюхин.
Оглянувшись, Верба нырнул в парадное крыльцо.
– От Сидора Карпыча Савина срочное письмо его высокородию, – вежливо, но громко сказал Константин вышедшей в переднюю кухарке.
– Веди его, Матреша, ко мне в кабинет, – послышался голос Плюхина.
Матрена провела Вавилова в большую, ярко освещенную газовой лампой комнату, заставленную мягкой мебелью, с большим ковром на полу. Плюхин встал навстречу из-за стола, взял у Вавилова письмо и попутно повернул ключ в дверях. Потом небрежно бросил нераспечатанный конверт на стол, пригласил его сесть в кресло, сел сам на прежнее место и закурил.
– Вы курите? Прошу! – протянул он любезно коробку.
Вавилов непринужденно взял папиросу, все больше убеждаясь, что Плюхин похож на того следователя, с которым он дружно работал в своем городе.
Закуривая, незаметно разглядывал Плюхина. Тот, откинувшись на спинку кресла, пускал кольца дыма, но смотрел не на них, а на своего гостя.
– Итак, господин Верба, на этот раз мы можем с вами, не торопясь и не боясь лишних ушей, поговорить о вашей работе, – заговорил спокойно после паузы Плюхин.
– Я не хочу больше выполнять секретные задания, – перебил его Вавилов.
Помощник начальника областного жандармского управления неторопливо достал из стола папку и развернул ее так, чтобы Вавилов мог видеть свою фотографию к даже прочитать собственную подпись под обязательством.
– Я давал обязательство не вам и его полностью выполнил, – запротестовал Константин.
Плюхин рассмеялся.
– По-моему, это пустой разговор. Такого рода обязательства связывают на всю жизнь, – небрежно бросил он. – И потом… Почему вы не хотите? Это же выгодная работа. Надеюсь, вас не мучает совесть за то, что вы помогаете правительству бороться с бунтовщиками? – голос Плюхина построжел.
– Больше опасности, чем выгоды, ваше высокоблагородие, – ответил Вавилов, словно не расслышав последнюю фразу Плюхина.
– Когда мы с вами беседуем наедине, вы можете называть меня Александром Никоновичем. Платой мы вас не обидим, из характеристики в вашем деле видно, что вы опытный и старательный работник, а безопасность от разоблачения, если вы будете добросовестно работать на нас, гарантируем, – продолжал Плюхин, с интересом перелистывая папку. – Собственно, ваше «не хочу» сказано вами поздно. Одно дело вы для нас уже сделали… – Он в упор посмотрел на Вавилова, достал из ящика две четвертных и положил их перед ним. – Кстати сказать, девицы ужасно упрямы. Несмотря на все меры, твердили, будто нашли бумажки на улице и сами не знают, что в них написано. Пришлось отправить в ссылку, – добавил он небрежно.
В памяти Вавилова всплыли юные девичьи лица в синяках и ссадинах. Он знал, о каких мерах говорит Плюхин. Сколько раз говорил он с ними о революции! Измученные, истерзанные, но незапятнанные пошли в ссылку, на новые мученья. Какой-то остаток совести заговорил в растленной душе. Бледный, угрюмо потупив глаза, сидел он молча, не протягивая руки за деньгами – ценой их крови, ценой его предательства.
Плюхин внимательно посмотрел на него и презрительно скривил губы.
– Если узнают ваши дружки, что вы нам передали этих девчонок, они из вас котлету сделают, – безразлично кинул он.
Вавилов вздрогнул. Холодный пот от охватившего его животного ужаса заструился по спине. Он вдруг словно увидел перед собой лица Федулова, Алексея, Григория, Мезина… Да, если узнают про выдачу девушек, они растерзают, убьют его. Он поднял глаза и, взяв деньги, свернул и положил в боковой карман.
– Листовки вновь появились, – конфиденциальным тоном сообщил Плюхин, чуть улыбнувшись, когда Вавилов взял четвертные. Ему было понятно течение мыслей будущего помощника. «Не хочу» он больше не скажет. – Но сейчас главное не в этом. Не будем охотиться за «стрелочниками». Нам с вами следует заняться верхушкой. Чувствуется, что на днях вспыхнет забастовка. Омские железнодорожники уже включились сегодня. Можно сорвать у нас, не допуская начала?
– Нет, Александр Никонович, поздно. Все подготовлено. Можно другое – сорвать после начала. Аресты, кроме разоблачения меня, если я останусь на свободе, ничего не дадут, – ответил Вавилов. Он знал, что рабочие еще скорей бросят работу, если арестовать Федулова, Шохина и других.
– А что же вы предлагаете? – спросил Плюхин, и провокатор развернул перед ним план постепенного удушения рабочего движения в Петропавловске.
– Хорошо! Делайте все так. Я вам верю, – сказал он, когда «Верба» замолчал.
– Во мне вы, Александр Никонович, не ошибетесь, – заверил его Константин.
– Встречаться мы пока не станем. Будете передавать мне сведения письмами через Савина, задания получать тем же путем, – проговорил полицмейстер и на вопросительный взгляд Вавилова добавил с усмешкой: – Он немного знает, – и пересказал свой разговор с Савиным.
Оба рассмеялись.
– Теперь идите. Вот вам еще сто рублей, а в дальнейшем будете получать смотря по результатам.
Вавилов взял и эти деньги, сделал шаг к дверям и обернулся. Плюхин вопросительно взглянул на него.
– Я хочу вас спросить, Александр Никонович, – не совсем уверенно заговорил Вавилов: не сочтет ли за дерзость? – Несколько месяцев назад был сделан безрезультатный обыск в доме Хасана Сутюшева по Новомечетной. Кто-нибудь донес? Возможно, его следует использовать…
Плюхин пренебрежительно махнул рукой.
– Не подойдет! Сообщил нам о том, что будто бы брат Хасана привез какие-то подозрительные мешки, Егор Маслаков, подрядчик, он постоянно вертится среди возчиков-гатар со своими компаньонами. Дурак, пьяница, драчун… – Александр Никонович хотел показать полное доверие своему будущему помощнику.
Когда Вавилов вышел из кабинета, Плюхин долго сидел за столом, думая о нем. «Это несомненная удача, – решил он. – С его помощью я покажу, как надо работать. Он умен, для него главное – собственная персона. Таких совесть не мучает. Рабочих он боится и за это ненавидит их…»
А помощник царской охранки, оглянув с крыльца улицу и убедившись, что пусто, быстро перебежал на противоположную сторону и большими шагами пошел от опасного места. Пройдя два-три квартала, он замедлил шаги и даже стал потихоньку насвистывать. Пока все обернулось в его пользу, может, и дальше пойдет хорошо. Впереди деньги и свобода действий. Во время забастовки можно незаметно кое-кого убрать. Долго она не продлится. Он будет чист перед всеми. Если произойдет революция, он и тогда пойдет далеко. Папка здесь, у Плюхина. Ее можно постараться вовремя уничтожить, и тогда у него будет большой стаж подпольной революционной работы. «Живем один раз, и умный человек из жизни должен извлечь все полезное для себя», – цинично подумал Вавилов, подходя к своей квартире.
3
– Товарищи! Железнодорожная забастовка охватила всю страну, докатилась до Омска. Прекращают работу служащие почты и телеграфа. Это политическая забастовка. Она может поставить царское правительство на колени. Вы должны немедленно присоединиться к ней… – страстно бросал молодой человек в спецовке, стоя на высоком камне.
Ветер развевал его темные, волнистые волосы.
Шел митинг железнодорожников. Собрались на еврейском кладбище. Возле выступающего стояли группой Федулов, Шохин, Григорий, Мезин. Тут же находился и Вавилов. Оратор был приезжий, его Константин видел впервые и старался запомнить каждую черточку лица. «Наверно, это и есть „наш товарищ“», – думал он.
Когда выступающий кончил речь, все заволновались и зашумели. «Чего еще ждать?», «Не отстанем от Омска!», «Пора!» – выделялись отдельные возгласы.
– Товарищи! Забастовку объявим с завтрашнего дня, – заговорил Антоныч, сменяя приезжего. – Наши требования уже выработаны. Сейчас подберем дежурные пикеты. Никто не должен завтра идти на работу. Перронный пикет пропустит только воинский эшелон, возвращающийся с Дальнего Востока…
Рабочие шумно одобрили его предложение.
После Антоныча на камень вскочил Вавилов.
– Наша задача, товарищи, – добиться чтобы к нам присоединились городские рабочие, служащие, приказчики, чтобы замерла жизнь во всем городе. К несчастью, мы до сих пор очень мало обращали внимания на город. В этом и я виноват. Но сейчас ошибку надо срочно исправить: одним железнодорожникам трудно долго продержаться…
Выступление Вавилова вызвало нестройный гул. Часть рабочих с ним соглашалась, другие возмущались.
– За рабочих-татар я ручаюсь, – резко выделился голос Хатиза Сутюшева.
– К сожалению, я этого не могу сказать про рабочих и служащих моего хозяина. Хитер, сатана! С сегодняшнего дня всем прибавил плату. Грошовую надбавку, да дал сам. Попробуй теперь, поговори с ними! – отозвался Вавилов. В его тоне звучало искреннее огорчение.
Антоныч и приезжий переглянулись.
Приступили к отбору пикетчиков. Выбрали самых крепких ребят. Восемь пикетов, по шесть человек в каждом. Рабочие начали расходиться. Потапов, Семен и Мезин подошли к Вавилову.
– Пойдем быстрее, Костя! Надо нам сегодня же наметить программу действий на завтра по городу, – сказал Григорий. – Листовку составят без нас. До сада можно дойти вместе, а там пойдем разными улицами.
– Пошли, пошли! Время терять нечего. И так много потеряли, – энергично ответил Вавилов.
Простясь с приезжими, Антонычем и группой рабочих, стоявших возле них, все четверо быстро пошли к городу. Разговаривая со своими спутниками, Вавилов думал:
«Видно, „товарища“ сегодня отправят в Омск. Но кто он? В Омске я его не видел. Наверное, новенький. Он еще очень молод…»
Утром три пикета цепью отгородили депо и вокзал от города. Перед гудком к станции потянулись рабочие, не бывшие на вечернем митинге, и служащие железной дороги.
– Работы сегодня не будет. Объявлена всеобщая забастовка, – говорили пикетчики, и большинство молча уходили обратно.
Некоторые возражали:
– А по шапке за это не дадут?
– Всех уволят – кто работать будет? Что вы, против своих братьев рабочих идти хотите? – убеждал Мухин, возглавляющий пикетчиков, и начинал рассказывать о требованиях забастовщиков: восьмичасовой рабочий день, повышение платы, увольнение доносчика Никулыча…
Прибывающие поезда также встречал дежурный пикет.
– Гаси паровозы! Поездные бригады, по домам! Смены не будет. Всеобщая забастовка! – кричали пикетчики машинистам, проводникам.
Начальник станции и его помощник растерянно метались по перрону. Машинисты, отведя составы в тупики, на запасные пути, гасили топки и уходили домой. «Отдохнем, значит», – говорили они, весело подмигивая Мухину. Только один машинист Евнов, эсер, не подчинился команде, но когда вся поездная бригада покинула поезд, начальник сам велел ему отвести состав с главного пути и погасить топку. Следовать дальше было нельзя – ни одна станция впереди не отвечала на вызовы.
Когда мрачный Евнов проходил через наружный пикет, рабочие свистели ему вслед.
– Эй ты, божья коровка! И бастовать можешь только по указке начальства? Может, один дальше поедешь? – издевались они.
Ссутулившись, Евнов молча, быстрыми, мелкими шагами, уходил от пикета.
К концу дня непривычная тишина царила на петропавловской станции. Все пути были забиты поездами. Но железнодорожная администрация не пожелала разговаривать с делегацией забастовщиков.
Среди купечества забастовка железнодорожников вызвала большое волнение. Особенно волновались экспортеры: товары могут погибнуть. В кабинете Савина, озлобленного и раздраженного сегодня, битком набито посетителей, а двери, ежеминутно открываясь, впускали все новых. Пришли и представители иностранных фирм.
– Безобразие! Варварская страна, с ней торговать нельзя! – возмущенно кричал один из них.
– Потише, господин! – мрачно остановил его Савин. – Криком не поможешь. Думать надо, что делать, а не орать без толку.
К вечеру полетела телеграфом жалоба купечества в Омск, степному генерал-губернатору, и в Петербург, Столыпину: «Нарушение железнодорожного движения в корне подсекает торговлю Степного края. Товары, приготовленные к экспорту, гибнут. Просим принять меры против бунтовщиков…» – писало купечество, оно верило, что у царского правительства хватит сил подавить революцию.
На второй день забастовки к железнодорожникам присоединились работники почты и телеграфа, рабочие десятка заводов, менового двора, приказчики…
По требованию полицмейстера и знатных купцов, железнодорожная администрация приняла наконец делегатов бастующих. Ознакомясь с петицией, начальник узла сказал:
– Вопрос о продолжительности рабочего дня и повышении заработной платы мы не вправе решать сами. Нужно запросить высшее начальство. Но телеграф не работает. Приступайте к работе, а мы запросим. Ведь везде сейчас бастуют, вероятно, вопрос для всех одинаково решат. Что касается увольнения мастера, так это даже странно. Вы же солидарностью хвалитесь! Он не доносчик, а ворчун. Мы сделаем ему замечание, чтобы он к вам не придирался, а гнать старика… – начальник пожал плечами. – Остальные требования, записанные в петиции, чисто политические, ни вас, ни меня, по-моему, не касаются.
Потапов стал возражать, но с ним заспорил помощник машиниста Белоконь, и делегация ушла ни с чем.
Начавшийся раскол внутри забастовочного комитета отразился на настроении рабочих. Кто-то усиленно агитировал за то, чтобы немедленно приступить к работе, но работать только по восьми часов – явочным порядком. Члены железнодорожной организации большевики – Антоныч, Григорий, Алексей, Мухин – убеждали рабочих продолжать забастовку, не забывать ее политическую цель. Белоконь настаивал на прекращении, твердил, что политика не дело рабочих…
На третий лень забастовки Вавилов, прибежав вечером к Потапову, у которого сидело несколько человек рабочих, с возмущением сообщил о том, что генерал-губернатор вчера просил министра внутренних дел ввести в Петропавловске военное положение – Савин телеграмму получил.
– Если просьбу губернатора удовлетворят, беда будет, ребята! Полиция начнет арестовывать всех подряд, – говорил он, волнуясь. – Нарочно прибежал вас предупредить…
Рабочие помрачнели. Ведь у каждого была семья, дети. Все помнили, как бесследно исчезли из Петропавловска арестованные девушки…
– Еще не известно, что ответят на телеграмму и когда придет ответ… – заговорил бодро Григорий.
Но сидевший здесь же Белоконь перебил его:
– На работу надо завтра по гудку самим выйти, а после восьми часов уйти. Винить тогда нас не за что будет, и на своем поставим.
Он поднялся, за ним встали и остальные. Когда Вавилов и Григорий остались вдвоем, последний сказал с укором:
– Чего ради ты при всех ляпнул про телеграмму, Костя? Труса празднуешь или опять меньшевистские выкрутасы?
– Знаешь, Гриша, перепугался я. А с меньшевиками у меня ничего общего нет, – мягко, без обиды, ответил Вавилов. – Потом – я думал, что у тебя сидит актив… Что-то надо делать, спасать организацию от разгрома, если забастовка сорвется. Чтобы Антоныча, Алексея, тебя и других не захватили. Забастовкой дело не кончится…
– Я и Семин ходили предъявлять требования, – задумчиво произнес Григорий. Искренность Вавилова у него не возбуждала сомнения. – Нам в стороне не остаться. Антоныч с Алексеем – члены комитета, но их не выдадут рабочие.
– Надо их увидеть сейчас же, обязательно. Пусть Антоныч решает, как быть, – предложил Вавилов.
Григорий надел куртку, и они ушли.
…Наутро пикетчики стояли на своих местах, но возле привокзального сквера еще до гудка начали скопляться рабочие и служащие. Когда загудела сирена, толпа смяла пикет.
– Мы будем работать только восемь часов, – говорили рабочие. – Все равно по-нашему будет.
Тройку полицмейстера и две пролетки, набитые полицейскими, заметили, когда они подкатили вплотную.
– Идите со всеми в цех, – шепнул быстро Григорий Федулову и Шохину. – Мы с Мухиным их задержим. Нам все равно ареста не миновать. О будущем надо думать…
Полицейские, выскочив из пролеток, кинулись за уходящими по направлению к депо Антонычем и Алексеем.
– Куда, ваше благородие, спешите за покорными? – заступая вместе с Федотом им дорогу, насмешливо спросил Григорий. – Вишь, как спешат! – оглядываясь на скрывавшихся в депо товарищей, говорил он.
Полицейские замешкались. Подбежал рысцой Плюхин.
– Чего стоите? – прикрикнул он на полицейских.
– Они нам мешают на работу идти, – зубоскалил Григорий.
– Как ваша фамилия? – бросил отрывисто Плюхин.
– Потомственный слесарь Григорий Иванович Потапов, – с комической торжественностью отрекомендовался Григорий. Он хотел выиграть время, чтобы товарищи успели приступить к работе.
– Мухин, слесарь, – просто сообщил Федот. Он был готов к аресту, но сердце ныло: как-то жена с ребятами будет без него?
Плюхин сурово посмотрел на рабочих и, сказав «забрать», пошел к зданию вокзала. Полицейские окружили арестованных.
– Не бойтесь, ребята, не убежим. Раз начальство работать не велит, нам же лучше. А то мы с Федотом хотели было идти к тискам, спину гнуть! – шутил Григорий. – Вот скажите нам по совести, – обратился он к городовым, – чего вы нас караулите? Не украли мы, не убили, не хулиганили. Разве не могут рабочие отказаться от работы, если платят мало?
– Не могём знать. Это дело начальства, – ответил один из них.
– Да ведь крепостного права будто давно нет? Или его опять хотят восстановить? – с наивным видом продолжал Григорий.
Его охватило нервное оживление, требующее какой-то разрядки. Тут было и беспокойство за семью, хотя, прощаясь с женой, он и говорил, что, пожалуй, придется в кутузке ночевать, и страх за Антоныча и за судьбу партийной организации, и то, что вот он, Григорий, идет впервые в тюрьму за рабочее дело. Волновал его и расстроенный вид Федота.
– Арестованным разговаривать не дозволено! – прикрикнул на него старший полицейский.
– Да, ваше благородие, скажи, будь ласков, за что же меня арестовали-то. Не возьму я в толк…
Полицейский шагнул к Григорию, но, заметив вдалеке идущего Плюхина, застыл с вытянутыми по швам руками.
– Ты, ты и ты, – показывал пальцем полицмейстер, – пойдемте со мной.
Старший полицейский и еще двое двинулись вслед за ним к депо. Григорий и Федот переглянулись. «За кем пошли?» – с волнением думали оба.
– А скажи, пожалуйста, почему это вы бастовали? – тихо спросил Григория щуплый городовой с редким пушком над верхней губою.
Оглядев его, Григорий ответил:
– Во всей России бастует рабочий класс. Человеческой жизни хочет, а его собачьей заставляют жить.
Городовой поглядел на арестованного с сочувствием и задумался.
Минут через десять по дороге из депо показались полицейские и между ними Семин и токарь Иванчиков. Григорий вопросительно взглянул на Федота. «Чего это Иванчикова-то подцепили?» – говорил он взглядом. Федот тоже был удивлен. Иванчиков, уже не молодой, всегда молчаливый рабочий, один из первых сегодня кинулся на работу.
«Видно, с кем-то спутали, – подумал Григорий. – Вот, поди, перепугался. К счастью, ничего не знает, не наговорит лишнего. Ведь он, этот молчун, ни на одном собрании не был. Сколько лет работает в депо, а все мужиком остается».
Арестованных посадили на две пролетки по двое, и орава полицейских полетела в город вслед за тройкой начальника.
