Текст книги "Первые шаги"
Автор книги: Татьяна Назарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 39 страниц)
Глава двадцать пятая
1
Пасха была ранняя, а весна запоздала, и весенний праздник родионовцы не могли отпраздновать по-обычному. Правда, молодежь все же сделала качели, но веселые, цветастые платья девушек, спрятанные под теплой одеждой, при взлетах доски не раскидывались яркими веерами. На площади села, наполовину покрытой талым снегом, ребятишки не катали крашенок, не сходились мужики на кулачки. Гуляли по хатам, домам и домишкам. Ели свяченые куличи, пили горькую, а потом начинали обсуждать предстоящий передел земли.
– Им что? Плевать им на наделы. По полсотне и боле десятин на киргизской земле сеют, – говорили про богачей мужики победнее. – А мы-то что будем делать? Ехали на вольные земли – она, матушка, здесь, верно, вольная, да не для нас. Казна себе всю забрала…
Сход был назначен сразу после красной горки, и село в годовой праздник гудело не по-праздничному, а озабоченно, зло.
– Хорошо, кому какую ни на есть надбавку на сынов дадут, а каково тем, у кого уменьшат обжитый клин за то, что бог дочек дал, а не сынов… – вздыхали бабы.
Возле избы Карповых вечерами толпились мужики, будто ждали, что Федор опять что-то придумает. Но лишних наделов ни у кого больше не было, кроме участков, купленных некоторыми хозяевами у казахов. Мельчить наделы приходилось обязательно.
– Всем земли хватило бы, кабы закон был справедливый, – говорил Федор, – не надо бы и сюда переезжать. Да ведь сами знаете, власть тыщи десятин дает тем, у кого деньги большие. У них и машин и батраков много. Ехали мы с родной стороны, от помещиков подальше, ан их и здесь начали разводить: поди, видели, какое поместье отгрохал господин Луков по пути к Акмолам? Всю вокруг землю заграбастал новый помещик…
– Это, что под Бабатаем? – спросил один.
– Вот-вот! Там еще сейчас большой кусок канавой обнесли, сад насаживают, – пояснил другой, недавно ездивший в город.
– Есть вон и возле нас свободные угодья, да казенные, хоть казна не сеет, не пашет. Дадут после каким-нибудь Луковым, что нас же за гроши в батраки будут наймовать, – вставил Егор Лаптев. – Наши наделы скоро такие станут, что до рождества хлеба хватать не будет.
– Наделы для нас сразу дают половинные, – снова заговорил Федор. – Почему на девчонок не дают? Дескать, замуж выйдет – на мужа земля дана. Выходит, что один клин на двух отрезан, да ведь и до свадьбы тоже каждую кормить надо…
Мужики почесывали затылки.
– Нет правды для хрестьян! Неужели так и всегда будет?
– От самих зависит, – сказал Матвей. – Вон в России хрестьяне показали свой порядок.
– А надолго ли? Пошлют солдат, так получишь земли три аршина, – ответил кто-то.
– А солдаты-то кто? Мужики да рабочие. Ума только еще не хватает, не туда винтовки поворачивают, – живо откликнулся Андрей Полагутин.
– Слышь, борисовский один сказывал – листок они нашли. Так там прямо написано: долой царское правительство пусть хрестьянские комитеты правят, а землю чтоб захватить… – зашептал рябой мужичонка, недавно нанявшийся в батраки к богатому беспоповцу, живущему в соседях с Лаптевым. Его еще мало кто знал в селе.
Федор молча взглянул на мужиков, и никто не поддержал разговора, затеянного Николкой – так звали рябого.
На сход собрались и мужики и бабы. Евдоха Железнова пришла с внучкой, Машенька Карпова прибежала с подружками…
Аксюта стояла с бабами у ворот. Тут же была Прасковья со своей кумой Матреной. К ним подошла и Параська Коробченко. Ее сестра, Галька Дубнячка, поздоровавшись со снохой и сватьей, прошла вперед и о чем-то живо разговаривала с Аннушкой Юрченко и Варей Мурашевой.
Мужики сбились группами в центре двора и, поглядывая на двери волостного правления, раздраженно гудели. Большая часть мужиков теснилась возле Федора Карпова и его компаньонов. Среди них толкался и Николка. «Настоящие хозяева» сгруппировались вокруг Петра Андреевича и Демьяна Мурашевых, стоявших на другом конце широкого раскрытого двора. Волостной старшина и староста почему-то задерживались в помещении, хотя народ уже давно ждал их. Наконец двери распахнулись, и показался староста Филимон Прокопьевич.
– Сейчас почнем, мужики! Тут вот начальство из города прибыло, вопросик один вперед хотят разрешить, – сказал он, направляясь к Карпову.
За старостой, как по команде, двинулись дюжий Никита Дубняк, Павел Коробченко, Кондрат Юрченко. Мурашевы шли за ними, чуть приотстав.
– Ой! Это что же будет? – раздался женский крик у ворот.
Все оглянулись и увидели, что в воротах стояли двое полицейских, а трое, расталкивая толпу, шли прямо к старосте. Толпа оцепенела. Федор, взглянув на зятя и Матвея, стоявших рядом с ним, наклонил голову.
«Не иначе, как за мной», – мелькнула догадка. Но тут же он успокоил себя: в доме ни прокламаций, ни листовок нет, а мужики не выдадут.
Когда староста и полицейские были уже возле Карпова, из избы вышли волостной и уездный начальник.
«Когда же он приехал?» – подумал Федор.
– Господа мужики! До нас дошло, что в вашем селе свили гнездо бунтовщики и безбожники, – громко и значительно заговорил Нехорошко. – В последнее время главный из них, потеряв совесть, начал подстрекать народ к бунту, разбрасывая безбожные листовки…
Федор, взглянув на побледневшую жену, шагнул вперед. Мгновенно схватив его за руку, полицейский грозно рявкнул:
– Не шевелись!
– Взять и обыскать! – распорядился уездный, услышав голос полицейского.
К Карпову кинулись еще двое полицейских с одной стороны и Кирилл с Матвеем – с другой.
– Вы что, за бунтовщика стоите? – закричал на них Нехорошко и бросился к образовавшейся группе.
– Не вмешивайтесь! Пусть ищут. У меня ничего нет, – сказал Федор.
– А, ты еще разговаривать! – прорычал городовой, завертывая Федору руки назад.
Мужики зароптали. Послышались выкрики:
– И чего крутишь?
– Ты ищи вперед. Может, и нет ничего!
Уездный приказал отпустить руки Федора и спросил:
– Может, добром отдашь сам и скажешь, кто тебе дал листки? Легче будет.
– У меня никаких листков нет, – уверенно ответил Федор.
«Опять что-то наплели ему», – подумал он и спокойно поднял руки вверх.
Нехорошко сам сунул руку сначала в один, потом в другой карман и, к удивлению Федора и его друзей, на виду у всех вынул из левого кармана сверток листовок, перевязанных веревочкой.
«Подсунули, видно, в толпе…» Федор понял, что его сейчас заберут.
– Это что у тебя здесь? – мягко осведомился уездный.
Взглянув в сторону Мурашева, Федор заметил торжествующий вид Петра Андреевича. «Его дело», – подумал и спокойно ответил:
– Что мне сунули в карман, спроси вон у купца. Я ничего не клал.
Нехорошко деланно расхохотался.
– Интересно! Про твой карман должен знать другой! – промолвил он иронически и спросил: – А подходил к нему Мурашев, мужики?
Все молчали, угрюмо наблюдая за городским начальником.
– Ну что ж! Не хочешь говорить, что это, посмотрим сами, – явно издеваясь, продолжал уездный, развязывая бечевочку. – «Долой царское правительство! Да здравствует всенародное восстание!» – раздельно прочитал он и побагровел. – Ах ты, сукин сын! Так вот ты к чему мужиков зовешь! – заорал уездный.
Карпов хотел что-то сказать, но стоявший с ним рядом полицейский, размахнувшись, изо всей силы ударил его, разбив в кровь губы.
– За что бьешь? Не было у него такого в кармане! – закричал Кирилл и, не помня себя от гнева, наотмашь стукнул в зубы полицейского.
Тот отлетел в сторону, но двое других схватили Железнова за руки. Матвей с криком: «За тебя, живоглот, бьют Палыча!» – прыгнул вперед и со страшной силой ударил Мурашева пинком в живот. Тот, ойкнув, свалился. Кондрат и Никита кинулись на Матвея, но их с двух сторон начали бить Родион и Егор Лаптев. Бабы истошно кричали. Аксюта рвалась к отцу и мужу, но Матрена схватила ее за руки и не пускала. Нехорошко выстрелил вверх из револьвера и, пользуясь мгновением тишины, крикнул:
– Господа мужики! Прекратите драку! Никто Карпова бить не будет. Разберемся по закону и, если не виноват, отпустим.
Видя, что хотя драка и прекратилась, но мужики кипят от гнева, он продолжал:
– Чтобы вы убедились в справедливом отношении власти, пошлем сейчас понятых к Карпову, пусть обыщут без меня, да заодно и к Железнову.
Повернувшись к волостному, уездный приказал:
– Господин волостной! Возьмите с собой ну хоть этих, – он указал пальцем на трех мужиков, победнее одетых, и в том числе на рябого Николку. – Ступайте с полицейскими, обыщите оба двора. Поезжайте на моей пролетке. Если Карпову здесь, как он говорит, кто-то подсунул, то уж дома наверное ничего не найдете.
Нехорошко, довольный тем, что его выдумка удалась, был в ударе и хотел разыграть роль справедливого начальника.
Волостной, полицейский и трое мужиков уехали. Прасковья было двинулась за ними, но Аксюта остановила ее: из двора полицейский никого не выпускал, унесли только Петра Андреевича. Демьян, не вмешивавшийся в драку, остался во дворе. Он стоял, угрюмо потупившись, и думал: «Неужели отец все подстроил против Палыча?»
Кирилла поставили рядом с тестем, караулили их трое полицейских. Староста вынес для уездного стул. Нехорошко сидя разглагольствовал перед мужиками, какой вред приносят бунтовщики. Толпа молча слушала, поглядывая на ворота.
Те, кто знали о листовках, с ужасом думали: «А вдруг найдут? Эти кто-то подсунул. Он сам с таким на сход не пойдет. А если в доме листки найдут, тогда поверят всему…»
Матвей переводил взгляд с арестованных на полицейских и обратно, словно спрашивая Федора: «Скрутить этих?» Федор еле заметно отрицательно качнул головой. Он размышлял о том, кто ж мог подсунуть ему листовки. Мурашев? Но откуда он их взял бы? И вдруг понял: это сделал сам уездный, к нему ведь в руки попадают прокламации. Но через кого? Мысленно перебирая всех, кто стоял возле него, Федор вспомнил рябого мужика и опустил голову. «Теперь поймали. Эго их человек. То-то весел начальник, послав понятых: Николка найдет, чего и нет. – Он с беспокойством взглянул на зятя. – Значит, и у него „найдут“, хотя у Кирилла в доме никогда ни одной листовки не было. Его тоже заберут. А вдруг и Аксюту? – На лбу у Федора выступил холодный пот. Давно был готов к аресту, но за детей сердце больно заныло. – Что будет делать Параня с Машенькой да со внучкой? Андрей не бросит. А если и его?.. Этот гад может всех запутать. Надо предупредить, что это за батрак, – думал он, волнуясь. – Только как?»
У ворот послышался шум. Вернулись понятые. Мужики зашевелились.
– Ну как? – вставая навстречу волостному, спросил уездный.
– Вот это нашли у Карпова в сенях под застрехой, а это у Кирюхи в сарае под сеном, – сообщил волостной, подавая два свертка листовок.
– Та-ак! – протянул Нехорошко и с издевательской ухмылкой спросил Федора: – Что ж, и дома вам с зятем Мурашев бунтовщические листовки подсунул? А?
Федор, взглянув на стоявших впереди мужиков, Аксюту, бледную, с горящими глазами, и заплаканную Прасковью, на всех своих друзей, выпрямился и заговорил громко, властно:
– Мужики, заставьте их выслушать правду! Вас много, и они вас боятся… – Он решил, что другого способа предупредить о шпионе нет.
Уездный шагнул к арестованным, но Аксюта вскрикнула, и Матвей, Родион, Андрей и десяток дюжих мужиков кинулись вперед, окружили арестованных и Нехорошко, готовые пустить в ход кулаки. Волостной, староста и кучка богачей испуганно отпрянули. Только Демьян Мурашев остался на прежнем месте.
Василий Моисеевич остановился. «Сомнут, и ружья не помогут», – подумал он.
– А мы только и хотим знать правду о твоем преступлении. Говори!
Уездный сел снова на стул и приказал полицейскому отодвинуться от арестованного. Его душило бешенство: хотел опозорить Федора перед сельчанами, за то и арестовал на сходе, а теперь сам попал в глупое положение…
– Кирюшку впутали зря, из злобы на меня. Он никогда не видал листовок, не было их у него, да этих, – Федор махнул рукой на стол, где лежали свертки, – и у меня не было. Дядя Фаддей, Лука Минаич, вы ходили понятыми, скажите правду: вы ль нашли листки иль вон тот, рябой, вам их показал?
– Он нашел!
– Он показал! – сразу раздалось два голоса.
Николка, побледнев, шмыгнул за волостного.
– За то начальник и послал обыск проводить без хозяев, – продолжал Федор. – Но не хочу скрывать от вас правды, такие листовки я читал. По ним и вам правду рассказывал. Их пишут большевики, партия, которая идет за народ, хочет освободить его от живоглотов. К ним и я пришел думками своими, но о том никому не говорил. Кирюша молодой парень, ничего не знает, ему листовки подкинул Николка по указке Мурашева и начальства.
Шесть лет учил я вас справедливости, помогал чем мог, чтобы меньше пили из вас кровь Мурашевы, Дубняки, Коробченко… Помните, как ездил с доносом Петр Андреевич? Ловили меня давно, но не за что было арестовать, увезти от вас, – голос Федора окреп. – Так прислали они иуду-предателя этого, что трется возле начальства. Он нам сам на днях сказывал про листовки, мы смолчали. А седни Николка подсунул мне листки в карман, а потом, без нас с Кириллом, «нашел» их и дома у нас…
Николка стоял ни живой ни мертвый. Убежать некуда. Волостной и староста со страхом отодвинулись от него. Матвей, черный от гнева, двинулся к предателю, за ним Полагутин, Лаптев, Родион, целая толпа мужиков…
Уездный растерялся. Вскочив со стула, он поднял было руку, но поглядел на толпу и молча опустил ее. Полицейские, побледнев, вопросительно глядели на начальство.
– Други мои, стойте! Стойте! – властно и требовательно загремел Федор. – Не марайте рук об эту скотину! Заберут его и так теперь от вас. Не затем сказал я вам правду. Слушайте дале…
Мужики, повернувшись к Федору, остановились.
– Коль дорогой до Акмолов не убьют нас, мы к вам вернемся… – продолжал Федор.
Но его перебил Демьян Мурашев:
– Прости, Христа ради, Палыч, меня за отца. Он погубил тебя из-за лютой злобы. Все понял я. Перед миром клянусь: сколь можно, заглажу вину. Не все Мурашевы одинаковы. О семье не беспокойся. А повезут на моих лошадях – сам поеду, пальцем не тронут. Дорогу к большому начальству я найду, и Павло поможет.
Неожиданная речь Демьяна поразила всех. По двору пошел гул. Нехорошко злобно глянул на него. «Совсем некстати такой фокус, но Павел Мурашев воротила, с ним не больно поспоришь. Придется стерпеть. Черт с этим Карповым, отдам жандармам, вряд ли вернется», – решил он.
У него было двойственное отношение к Федору – бешеная злоба и, пожалуй, благодарность. Не мог он не понять, что только арестованный спас его от расправы.
– Спасибо за честные слова, Демьян Петрович! – ответил Федор, опомнившись от удивления. – Твоя правда, с отцом тебя нельзя равнять. И я не забуду твоих слов.
Демьян поклонился в пояс арестованным и, сказав Нехорошко: «Подводы сейчас будут, ваше благородие», пошел через толпу к воротам. За ним шла испуганная Варя. Хоть и привыкла она к тому, что муж своего отца в грош не ставит последнее время, но такого не ждала. Стыд-то какой!
Мужики расступались перед ними охотно и глядели на Демьяна ласково. Только в группе богачей слышалось:
– Ай да сынок у Петра Андреевича! За кого отца в грязь лицом бросил?
Дубняк с ненавистью смотрел в спины уходящим.
После ухода Демьяна, видя, что обстановка несколько разрядилась, начальник уезда решил, что можно прекратить разговор Федора с мужиками.
– Ну, господин большевик, помитинговал – и хватит. Прощайся с семьей, а то твой новый доброжелатель сейчас подкатит, – сказал он и кивнул полицейскому, чтобы тот шел за подводами.
Аксюта, Прасковья с Машей, Евдоха с внучкой кинулись к арестованным.
– Аксюта! Дочка! – шептал Кирилл, обнимал жену и протягивая руку к матери с дочкой.
– Кирюша! Тебя отпустят, ты ничего не знаешь, – говорила взволнованно Аксюта. – Мы с дочкой тебя дождемся, маму я не брошу. – Она поцеловала мужа, выхватила у свекрови Танюшку, передала ему и потянулась к отцу.
Прасковья сорвала с головы платок и вытирала им окровавленное лицо мужа. Маша плакала, уцепившись за руку отца. Через толпу пробирались Татьяна Полагутина и Параська Коробченко. У обеих в руках были узлы. За ними шел Андрей.
– Чего это? – задерживая узлы, спросил полицейский.
– А, что? Дорогой убить собираетесь, еды не надо? – с яростью закричал Андрей, сразу побелевший от гнева.
– Осмотрите и примите продукты и вещи, – распорядился Нехорошко.
Он уже успокоился: никто не узнает в городе, что здесь происходило. Только злоба на Демьяна еще не прошла. «Из хорошей семьи, а уродом оказался. Еще братом грозит… Впрочем, черт его знает, тот ведь, говорят, был раньше влюблен в эту красавицу», – глядя на Аксюту, целующую то мужа, то отца и что-то шептавшую сквозь слезы, думал уездный.
Параська, не оглядываясь на мужа и свекра, держала руку брата и заливалась горькими слезами.
– Вместе с Аксютой будем бедовать, братуха, да ждать от вас со сватом весточку. Что в тюрьму за правду идешь, то не позор, а честь, – говорила она.
Галька, стоящая рядом с мужем, глядела издали на брата. Ей хотелось подойти, но боялась рассердить свекра, проклинающего бунтовщиков.
– Гриша, пойдем простимся с Кирюшкой. Он ведь за Федора страдает, – попросила она шепотом мужа.
Тот пошел к арестованным. Галька опередила его.
– Эх, Кирюша, Кирюша! Занапастил-таки свою голову! – причитала она со слезами, обнимая брата. – Говорила я тебе – не слушал…
Кирилл, сначала обрадовавшийся приходу старшей сестры, резко оттолкнул ее.
– Иди к своим, мне ты чужая, – жестко сказал он и отвернулся к Аксюте и матери.
Грицко потянул жену за кофту, и Галька пошла за ним.
– Лошади поданы! – крикнул от ворот полицейский.
– Берите вещи и ведите арестованных, – приказал уездный. – Господин волостной, акты обыска подписаны?
Тот молча подал ему два листка и пачку прокламаций. Николка, все время стоявший за волостным, кинулся к своему шефу.
– Увезите меня, а то все равно убьют! – шептал он с мольбой.
Нехорошко нахмурился. «Болван. Сам себя выдает…»
– Иди! Сядешь с полицейскими, – бросил он сердито.
У ворот стояло четверо дрожек, запряженных парами, – две из них пригнал Демьян Мурашев. Одетый по-дорожному, он сидел за кучера на одной; другой парой правил Яшка, крупный, широкоплечий парень.
…Вернувшись домой из волостного управления, Демьян распорядился готовить все к выезду и пошел к отцу.
Петр Андреевич, бледный, с ввалившимися глазами, лежал на кровати. Возле него суетились Аким с Натальей.
– Я в город сейчас еду, – сказал Демьян, ни на кого не глядя.
– Так, может, и папаньку увезешь? Справку надо взять, посадить этого сукина сына, да и врачи помогут, – предложил Аким.
О сходе он еще не знал всего. Аким Петрович уже считал себя в Родионовке чужим: дом в городе куплен, каменная лавка в рядах арендована, недели через две уедут, задерживались, распродавая остатки товаров. Демьян наотрез отказался от торговли.
Расстроенный случившимся с отцом, Аким и не подумал, зачем это брат вдруг собрался в город.
– Его Еремеевна и здесь вылечит, всем помогает, кому не смерть, – промолвил Демьян, глядя на отца пронизывающим взглядом. – А сажать-то незачем. Хватит, поди, ему, двух и так посадил, – добавил он, не отрывая взгляда от отцовского лица.
Петр Андреевич, перестав стонать, с ужасом смотрел на сына.
«И об этом знает Демьян, – мелькнула страшная догадка. – Только бы не сказал сейчас всего…»
– Никакой справки не надо. Матвей-то не в себе был, – прохрипел он через силу. – Заживет и так. Никуда я не поеду.
– Да ты в уме, Демьян, так с отцом разговариваешь? – начал было гневно Аким.
Но брат перебил его:
– Может, еще сам за Матвея молебен отслужишь, – загадочно произнес он и пошел из комнаты.
– Ой, да не ругайтесь вы! – простонал Петр Андреевич. – Разъедетесь скоро… Не тронь его, Аким!
В дверях гостиной стояла Наталья, по-видимому поджидая деверя. Проворно заперев дверь на крючок, она кинулась перед ним на колени.
– Демьян Петрович! Знаю, что известен тебе мой грех, но горе-то мое, видно, неведомо, – уцепившись за его руку, зашептала Наталья сквозь слезы. – Еще мамынька была жива, приставал он ко мне, а потом проходу и вовсе не давал. Тебе сказать – стыдно было, Акиму – убил бы он его. Силой принудил он меня, богом клянусь… – Красивое лицо Натальи исказилось мукой.
Демьян почувствовал к ней жалость.
– Пожалей ты нас с Акимом, трое ведь у нас! – молила Наталья, почувствовав, что деверь смягчился. – Грешно такое думать, а умри он сейчас – обрадовалась бы. Ненавижу я его, насильника, скрываю все, Акима с детьми жалеючи! – говорила она, задыхаясь от слез.
– Ладно, Наталья! Я слова про то Акиму не скажу, но и ты нас ссорить перестань. Горя и без того хватает. А пока пусти, идти мне надо, – сказал Демьян и быстро вышел из комнаты.
Сидя на козлах в ожидании вывода арестованных, Демьян перебирал в памяти слова старшей снохи. «Могло и так быть, – думал. – Вот как она убивалась на похоронах мамыньки. За себя плакала, видно: защиту потеряла, а муж-то в Петропавловске был, деньгу наживал…»
– Ко мне пусть их сажают, ваше благородие! И полицейскому место найдется! – закричал он, увидев выходивших Федора и Кирилла под конвоем двух полицейских.
За ними шли родные, а потом толпой повалили мужики и бабы.
– Сажайте! – коротко бросил Нехорошко, направляясь к своей пролетке.
С ним сели двое полицейских – один с арестованными, а двое с Николкой заняли третью подводу.
– Аксинья Федоровна! Андрей Денисович! Садитесь с Яшкой, проводите сами в город, – предложил Демьян.
– Мамынька, я поеду! Танюшку пора отнимать, – обрадовалась Аксюта.
Татьяна сняла с себя большой платок и накинула ей на плечи. Андрей уже влезал на дрожки.
– Трогай! – закричал уездный, и его пролетка выскочила вперед.
Полицейский, сидящий с арестованными, дотронулся до спины Демьяна. Тот дернул вожжи, и хорошие кони сразу взяли рысью. Яков поехал вслед за ними. Замыкающей оказалась пролетка с полицейскими и Николкой.
– К Семену Гурьичу заезжайте! – выделился из причитаний и рыданий голос Дениса Полагутина, отца Андрея.
Через минуту подводы скрылись за завесой пыли.
– Пойдемте, Прасковья Петровна, Авдотья Васильевна! – позвал Егор Лаптев, взяв за руки рыдающих женщин. – Матвей, Родион, Анисим! Айдате все к Карповым…
Татьяна Полагутина приостановилась с Параськой.
– Мам! Пойдем, батя кличет, – подбежал к Параське ее старший сынишка Ганька.
Она с горечью взглянула на Татьяну и, не вытирая слез, пошла за сыном. Толпа медленно расходилась от волостного управления.
– Съедят теперь нас без Палыча, – выделились чьи-то слова.
– Подавятся! Сами не маленьки! Чему он учил, не забудем! – откликнулось сразу несколько голосов.
Дородный Никита Дубняк шел молча. Галька, обняв плачущую сестру, что-то тихо говорила ей.
– Да, учудил Демка! – протянул Павло Коробченко. – Отец чуть не при смерти, говорят, а он кого повез…
– Они, Мурашевы, хитрые! Отец-то с Акимом уедут, а Демьяну тут жить, – заговорил Кондрат Юрченко. – На нас вон все зверями смотрят, хоть не мы сажали этих, а он-то теперь в добрые вышел…
Такое объяснение поведения Демьяна Мурашева заинтересовало его компаньонов. Послышалось:
– Ишь ты! Ну и хитрюга! Вот те и молчун. Да уж Мурашевы не просчитаются!
Все сразу поверили в хитрость Демьяна. Коробченко сказал сыну:
– Ты того… Параську не тронь, что с братом прощалась. Я скажу матери, чтоб не дудела…
Грицко, глянув в хитро прищуренные глаза отца, молча кивнул головой.
Возле волостного управления осталось только сельское начальство.
– Неловко получилось с этим Николкой: прямо с полицией поехал, – заметил волостной.
– А ты видел, откуда он брал эти листки-то, Никифор Степанович? – спросил староста.
– То-то, что нет! Николка с полицейскими вперед шли, а потом закричали: «Вот они!», а листки-то у этого, рябого, в руках были, как мы подошли, – ответил волостной, угрюмо глядя в землю.
2
По дороге в город остановились только один раз – покормить лошадей. Уездный начальник стал строг и важен. Аксюте и Андрею к арестованным близко подходить не разрешал. Косился он и на Демьяна Мурашева, но смолчал, когда тот принес Федору и Кириллу богатый обед.
– Ешьте хорошенько, а то ведь там не покормят как следует, – угощал Демьян.
Яков, по его приказанию, потчевал начальника и полицейских. Кирюша не притрагивался к еде, он не спускал глаз с стоявшей невдалеке жены. Аксюта взглядом старалась ободрить мужа, даже пыталась улыбнуться ему, скрывая охватившее ее отчаяние.
– Ешь, Кирюша! С этих пор начинать голодовку рано, – значительно сказал Федор зятю. – Там за то, что тебя напрасно взяли, может, и нужно будет от еды отказаться…
– Не разговаривать! – заорал полицейский и поднял было руку, чтобы ударить Федора.
– Ваше благородие! – крикнул Демьян. – Это что же? И при свидетелях будут избивать?..
– Не трогать! – сердито приказал Нехорошко, трудясь над окороком.
Аксюта, кинувшаяся было вперед, застыла на месте, бросив на Демьяна взгляд, полный благодарности. Андрей стоял возле дрожек, судорожно вцепившись в короб. «Придет революция – за сегодняшнее много простим Мурашеву Демьяну, хоть он и сын выродка», – думал он.
В город влетели на взмыленных конях уже вечером. По приказу уездного, арестованных подвезли прямо к канцелярии уездного жандармского управления. «Пусть там разбираются, для рапорта материала довольно, ссориться с братьями Мурашевыми не стоит», – решил Василий Моисеевич.
Спустившись с пролетки, он направился в помещение.
– Ваше благородие! Дозволь проститься родным с арестованными, – попросил Демьян, заступая ему дорогу.
– Пусть прощаются, – кинул Нехорошко и пошел дальше, мельком взглянув на Аксюту.
Аксюта с Андреем и Демьяном подошли к арестованным. Карпов, обнимая и целуя Андрея, шепнул:
– Гурьича во всем слушай.
Аксюта замерла на груди мужа. Слезы градом катились по щекам.
– Сколько б ни пришлось ждать, о тебе только думать буду, дождусь вас с тятяней, заодно ведь стоять будете, – шептала она.
Кирилл, чтобы не заплакать, хмурился. Гладя жену по голове, он ответил:
– Каким был, таким и навсегда останусь. Расти дочку, не покидай маму и не забывай ничего…
Ему не хватало воздуха, трудно было дышать, но он крепился. Самое страшное уже случилось – разлучили с ней, – а остальное все можно вынести.
Когда на крыльце показались жандармы, Федору протянул руку Демьян.
– До свиданья, Федор Палыч! О жене не беспокойся. Меня прости, что поздно поумнел, – сказал, пристально смотря Карпову в глаза.
Федор обнял его, и Демьян, всхлипнув как-то по-детски, трижды поцеловался с ним. Потом так же простился с Кириллом.
– Хватит! Пошли, пошли! – скомандовал жандарм и ловко защелкнул на руках арестованных кандалы.
Аксюта прокусила губу, и струйка крови потекла у ней по подбородку. Уже с крыльца арестованные на миг оглянулись.
– Аксюта! Мы вернемся! – крикнул Кирилл, но его подтолкнули и дверь за ним закрылась.
– Может, к нашим поедете? – нерешительно предложил Демьян.
Аксюта отрицательно мотнула головой, говорить не могла.
– Спасибо на добром слове, Демьян Петрович! У нас есть где остановиться. У учителя-то моего, – ответил Андрей.
Взяв из дрожек платок Аксюты и узел, он пошел от дома, где остались закованные друзья. Аксюта молча двинулась за ним.
– Яшка, поехали! – крикнул Демьян, влезая на козлы.
Когда Андрей часов в одиннадцать вечера постучал в окно, Антоныч проснулся мгновенно, но, подойдя к окну, не сразу отозвался, разглядывая через стекло посетителей. Увидев, что за окном стоят мужчина и женщина, вышел во двор и спросил:
– Кто там?
– Я, Андрей, да Аксюта со мной, – отозвался Полагутин охрипшим голосом.
Антоныч кинулся к дверям. «Беда случилась!»
Аксюта вошла, шатаясь, упала на стоявший у дверей топчан и зарыдала: теперь не надо было крепиться, не враги, а товарищи кругом. Андрей выпустил из рук узел и тяжело опустился на табурет.
Антоныч зажег лампешку и, взглянув при ее свете на друзей, понял все без слов. Не унимая Аксюту: выплачется – легче станет, – он попросил:
– Рассказывай, Андрей Денисович, все. Палыча взяли?
– И Кирюшку с ним. Оба в оковах сидят сейчас в арестантской…
Андрей подробно рассказал о случившемся. Антоныч, плотно закрыв окна, сел рядом с ним и, слушая внимательно печальный рассказ, поглядывал на Аксюту. Она перестала рыдать и сидела закаменевшая от горя.
– Что теперь делать нам? – спросил Андрей, кончив рассказ. – Не должны они понапрасну страдать…
– А разве то, о чем ты рассказал, не говорит тебе, что они уже много сделали? – ответил ему вопросом Антоныч и, встав, взволнованно заходил по маленькой кухне. – Полсела вступилось за Палыча, даже один из сыновей Мурашева пошел против отца. Это значит, что до народа правда уже дошла, – говорил он. – Царское правительство думает, что кровью зальет революционный пожар, но оно жестоко ошибается. Да, жестоко ошибается! – почти крикнул слесарь, остановившись посередине комнатки. – Пламя где горит, где тлеет, но пройдет несколько лет – и оно запылает.
Аксюта, опираясь о топчан, приподнялась и смотрела на него широко открытыми глазами, в которых отражался отблеск маленького пламени лампы.
– Так и Палыч сказал на прощание народу! – воскликнул Андрей. – Учи, Гурьич, как нам дальше правду нести. Богачи увидят, что и без Палыча будем жить по его слову: за двух, что заковали, двадцать будет.
– Ложитесь, отдохните! Обо всем поговорим завтра. Кто хочет бороться, тот должен силы беречь, – сказал Антоныч.
– А папане с Кирюшей помочь нельзя? – тихо спросила Аксюта.
Слесарь вздохнул.
– Завтра пойдем к Дмитрию, наш он и законы хорошо знает. Только вряд ли их судить будут. Военное положение: сошлют, – проговорил грустно.
Демьян, приехав к брату, сразу рассказал, как Нехорошко и их отец потопили Палыча с Кириллом, и о том, что их заковали.
– Братуха, помоги им! Стыд на нашу голову, – говорил он, просительно глядя на Павла.
Тот долго молчал, что-то обдумывая. Потом заговорил, медленно, видимо взвешивая каждое слово:
– Что отвез сам и не дал бить, то хорошо сделал. Тебе в селе жить – не будут волками глядеть дружки Федора, а то еще и красного петуха могли пустить. Матвея трогать не будем – за все дела отцу отплатил, забудет теперь про Наталью думать… А им помочь… как поможешь? Дело политическое, Демьян! Сам говоришь, что Палыч сознался – думками с большевиками был. Хоть сейчас и подсунул листовки Николка, да, видно, раньше-то они у него были…
– Ну и что ж? Пускай были, да ведь плохому Федор не учил, значит и листки правильные, – перебил его Демьян.
– Пусть начальство разбирается. Большевики – они ведь против богатых идут, против нас, значит, – твердо закончил Павел и другим тоном осведомился: – А Аксинья Федоровна не приехала?
– Приехала, – буркнул Демьян, не поднимая головы.
