Текст книги "Первые шаги"
Автор книги: Татьяна Назарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 39 страниц)
Часы летели незаметно. Давно погасли последние отблески вечерней зари, широколицая, глазастая луна, затмевая ярким светом звезды, катилась к зениту, а молодая пара все так же медленно шла вперед по извилистому берегу реки.
Кирилл часто украдкой взглядывал на лицо своей подруги. Оно менялось, было каким-то сейчас новым, хотя он знал его до мельчайшей черточки.
«Моя невеста! – думал радостно. – Вернусь, и Аксюта станет моей женой…»
На мгновение мелькнула мысль: «А если не вернусь?» – но сейчас же исчезла. Этого быть не может!
Кирилл крепко, до боли, сжал тонкие пальцы. Аксюта, не отрывая взгляда от серебристой дорожки лунного света, струившейся по реке, повернула к нему лицо. Глаза засветились нежностью, губы дрогнули от ласковой улыбки.
– Кирюша, знаешь, о чем я сейчас думаю? – заговорила она, приостанавливаясь над обрывом, но внезапно замолкла.
С далекого саратовского конца чуть слышно доносились отголоски песни, звучавшие нежной, мягкой грустью.
– Слышишь? – шепнула Аксюта.
Они стояли не шевелясь, пока звуки смолкли.
– А теперь сюда глянь, – поворачиваясь к реке, тихо сказала она. – Побежать бы по этой дорожке, а потом взвиться и полететь, далеко-далеко, к ясному месяцу…
Ласково высвободив руки и раскинув их, словно крылья, Аксюта приподнялась на носках у самого обрыва.
Кирилл осторожно обнял ее, будто боясь смять невидимые крылья.
– Придется держать тебя, а то и впрямь улетишь. Ты легкая, как пушинка. Как же я останусь без тебя? – говорил он с дрожью в голосе и потянул Аксюту к себе.
– А мы с тобой вместе полетим, – шепнула она и выскользнула из его рук.
Снова взявшись за руки, они тихо пошли к саратовскому концу.
3
Мурашевы вернулись от Павла, когда Родион с Кирюшей уехали в город. Об их отъезде в Петропавловск Петр Андреевич узнал только через неделю, зайдя к Кондрату Юрченко.
Казалось, устроив младшего сына по своему замыслу, Мурашев должен был радоваться. Но какие-то новые думы сделали его угрюмым, неразговорчивым, он потерял обычную, свойственную ему деловитость. Если раньше мало обращал внимания на жену, то теперь не переставая ворчал и придирался к ней. Изменилось его отношение и к старшему сыну. Аким тщетно старался понять, чем недоволен отец, как ему угодить… Только с Натальей свекор был по-прежнему ласков, всегда находил причину похвалить ее.
– У нашей Натальи Михайловны ума палата, – говорил он по каждому поводу и добродушно щипал ее полную руку или похлопывал по пышному плечу.
– Пора бы, тятя, в аулы с товарами ехать, пока скот весь на ярмарки не угнали, – сказал дня через четыре Аким.
– Что ж! И впрямь поезжай! – оживившись, ответил отец. – В лавке я посижу, Натальюшку к торговле приучать буду. В аулах ты справишься и сам.
Аким уехал. Наталья стала за прилавок. Свекор учил ее мерить красный товар, вешать крупу и сахар. Никакой домашней работой она больше не занималась.
– Руки береги, чтоб белы были. У такой красотки всяк купит с удовольствием, – говорил Петр Андреевич, шутливо обнимая сноху, если в лавке не было покупателей. Наталья смеялась, но иногда чувствовала смущенье: уж больно глаза горят у папаньки при таких шутках и ладони, прилипая к ее плечам, огнем жгут. Но оттолкнуть свекра не решалась: от него зависит – скоро ли они в город переедут, станет ли она купчихой. И Наталья уверяла себя, что свекор просто ободрить ее хочет.
За домашними делами Петр Андреевич забыл про поручение уездного начальника.
Отправив сына в аул, он спохватился и немедленно пошел вечерком к Кондрату Юрченко, которого считал из своих компаньонов по мельнице самым умным и хитрым. С ним Петр Андреевич решил поговорить откровенно о Карпове. Услышав об отъезде Родиона с Кириллом, он так расстроился, что ушел, ничего не сказав. Идя домой, с досадой думал:
«Вот куда дело пошло. Недаром Василий Моисеевич говорил, что шантрапа голову поднимает. Весточку дружкам послали. Прозевал! Они теперь уехали с обозом. Сообщить? Но чего?..
Вернутся – встретить надо, – решил он. – Обязательно что-нибудь привезут. Не плохо бы разведать, но как? Железниха ничего не знает. Прасковью не позовешь. Самому пойти к Карпову – догадается. С Прасковьей мириться надо… Моя старая дура не годится, – со злостью подумал он. – Наталью придется послать…»
На другой день Мурашев остался в лавке, а Наталья со свертком пошла на другой конец села. По дороге она охотно останавливалась и болтала со всеми встречными бабами, рассказывала про свадьбу Павла, хвалила Аксюту Карпову за шитье – платья-то у ней были пошиты краше городских Аксютиными золотыми руками.
– А хитрая Аксюта! Жениха давно имеет, а кто он, никто не знает, – сказала Наталья, разговаривая с Матреной Фоминой.
– Да Кирюшка Железнов! – воскликнула Матрена. Матвей ей не велел с Мурашевыми язык развязывать, но… какой же это секрет! – Вернутся из Петропавловска – свадьба будет.
– Что ж, парень красивый, а за богатством Карповы не гонятся. Наш Павка как за Аксютой убивался, сватать хотел идти, да, спаси Христос Федору Палычу, не захотел в стыд вводить, прямо батюшке сказал, что Аксюту не отдаст, – просто, сердечно говорила Наталья. – Ан и Аксюта давно другого на примете держала…
Этот ход ей подсказал сам Петр Андреевич. Дойдет разговор до Прасковьи – перестанет на них за обман гневаться, а может, еще и на мужа рассердится. Матрена же с Прасковьей кумы. Обязательно та сразу побежит и расскажет.
У Фоминой действительно от такой новости поджилки затряслись, бежать к Прасковье хотелось. Вон что! Не Мурашевы пренебрегли Аксютой, а Палыч потихоньку отказал. Старик Мурашев тоже хитер – не послал не спросясь сватов к Карповым. Матрена сразу же побежала бы, да мужика надо было обедом кормить. Зато мужу она все выложила, не дав за стол сесть.
Матвей нахмурился. «Опять хитрят что-то. Наверно, Прасковью с мужем поссорить зачем-то хотят», – думал он, хлебая постные щи.
– Что Палыч Аксюту не отдал бы к Мурашевым, то верно, но и они сватать не думали, давно к купчихе подбирались… – возразил он.
– Да ведь сама Наталья сказала, я за язык ее не тянула, – перебила его нетерпеливо жена.
– То-то, что сама. Наталья же говорит: «Спаси Христос Палычу, что в стыд не ввел», а выходит, сама стыдом хвалится, – заметил Матвей. – Хитры они. Забыла, как нас обхитрили?
– А ведь, пожалуй, и так, – промолвила Матрена, глядя растерянно на мужа. – Мне бы век не догадаться…
– Их порода змеиная, а ты человек простой. Не моги ни с кем про этот разговор баять, а особливо – с Прасковьей, да и не ходи пока к ней, – строго приказал муж.
Наталья прошаталась по селу до полудня, узнала, что Кирюшка поехал на двух лошадях, своей и Карповой, вместе с Родионом, что свадьба будет сразу, как вернется жених, и потом пошла к Карповым. Она была уверена, что Матрена уже побывала у кумы. Но к ним сходил сам Матвей и передал разговор Натальи Федору, а не Прасковье.
Федор рассмеялся.
– Опять к жене подбираются, думают обдурить и доносчика домашнего из нее сделать, – сказал он. – Пойдем потолкуем с Прасковьей. Незадолгим от Мурашевых кто-то придет. Знать, сама Наталья заделье найдет. Она у них штучка под стать свекру.
Когда мужики вошли в дом, Прасковья вместе с Аксютой навивали кросна и о чем-то задушевно разговаривали. Машутка разматывала клубки и тоже щебетала с ними.
– Здорово, кума! – сказал Матвей, снимая шапку. – Да ты тут с своими невестами целую ткацкую открыла. Видно, приданое готовишь?
– А как же, кум! Вернется Кирюша – честным пирком да и за свадебку. Пора! Давно парень хозяйку себе в дом ждет, – приветливо ответила Прасковья и, закончив намотку основы на вал, передала его Аксюте. – Хватит на седни, доченька!
Аксюта вместе с сестренкой подобрали клубки и ушли в свою комнату.
– Опять, Параня, Мурашевы тебя поймать хотят, – сообщил Федор и рассказал о хитром ходе Натальи. – Жди теперь в гости.
– Да я ей такой от ворот поворот сделаю! – вспылив, закричала Прасковья.
– Это не хитро, Паранюшка, – остановил ее муж. – Надо их в дураках оставить, лучше будет.
Прасковья, замолчав, глядела то на мужа, то на Матвея. Что же она должна сейчас делать? – спрашивала их взглядом.
Долго объяснял Федор жене, как она вновь должна подружиться с Мурашевыми и показывать вид, что сердится на мужа, идет против него. Матвей ушел, чтобы случаем не встретиться с Натальей да кое о чем предупредить жену.
Федор вышел во двор, а мать с Аксютой начали устанавливать стан, в это время и явилась Наталья.
– Бог в помочь! – приветствовала она хозяек от порога.
– Спаси Христос! Проходи, Натальюшка, садись! И отколь нам бог такую радость принес? Мне кума Матрена рассказывала седни, что видела тебя.
Прасковья велела Маше ставить самовар. Наталья похвалила Машу, восхитилась красотой Аксюты, поздравила ее с хорошим женихом, ввернув со вздохом, что про другого ей, Наталье, думалось.
– Что ж поделаешь, коль родной отец счастья лишил! – вздохнув, в тон ей отозвалась Прасковья. – Видно, так бог судил.
Аксюта, наблюдала за матерью, восхищалась. «Ну и мама!» – думала она.
– Я тебе, Аксютушка, к свадьбе подарок принесла за работу твою золотую. Все купчихи хвалили мои платья, – сказала Наталья, развертывая узел с материей.
«Не поскупились Мурашевы, видимо, нужна им мать», – подумала Аксюта, разглядывая подарок.
– Спаси Христос, Натальюшка, пригодится нашим молодым, не больно за богатого отдает отец Оксю, – поблагодарила Прасковья, забирая отрезы. – Вот из этого сатинчику и жениху рубахи можно пошить. Красивый парень, да не больно приодет…
– Кабы нашлось у тебя времечко, пошила бы нам с недельку еще, – обратилась Наталья к Аксюте, сидя за столом.
– К другим бы не пустила, а к вам пошлю, – быстро ответила за дочь Прасковья. – Жених-то не скоро вернется, успеет и себе и вам пошить.
– Ну, спаси Христос! За нами не пропадет, – обрадованно промолвила Наталья: все вышло, как свекор хотел. – Ты сама к нам заходи, Прасковья Петровна!
– Зайду с радостью. Что потеряно, не вернешь, а добрых людей завсегда рада видеть. Марфе Ниловне и Петру Андреичу поклон передавай, а Аксюта завтра с утра у вас будет, – говорила Прасковья, провожая гостью за ворота. – Не дал отец хозяйкой стать, пусть привыкает копейку зарабатывать…
Когда Наталья поздно вечером вернулась домой, свекор позвал ее в горницу и потребовал отчета. Слушая сноху, он довольно улыбался. «Попалась, дуреха!» Через нее много можно будет узнать, особливо коль по его указке все делать будет.
Когда Наталья кончила рассказ, он подошел к ней и крепко поцеловал в губы.
– За ум целую. Умна ты, Натальюшка! Будь впредь во всем так умна – высоко вознесу, – хрипло шептал, сжимая ее плечи.
Увидев красное лицо свекра, Наталья испугалась, повернулась на стуле, хотела встать, но он еще крепче прижал ее к себе, пьянея от прикосновения упругих грудей.
– Пусти! Мамаша зайдет… – прошептала она.
И Петр Андреевич разжал руки. Верно, может зайти эта постылая монашка. Перепуганная Наталья выскочила из комнаты.
«Что теперь будет? А ну, как он почнет приставать дале?» – думала она, юркнув на кровать к спящим детям. И никому сказать нельзя, особливо Акиму. Смертоубийство будет и конец привольной жизни, о купечестве и думать не придется. Самой надо молча отбиваться, да так, чтоб не сердился, пока не выделит их с Акимом в город.
Глава четырнадцатая
1
Родион, уже бывавший в Акмолинске, знал, что извозчики на дальнее расстояние почти все слобожане. Оставив Кирилла с лошадьми на постоялом дворе, он сразу направился в слободку. Первый же встречный указал ему большой дом Мохова.
– Петро Петрович самый богатый артельщик и как раз ищет подводы, – добавил он.
Родион пошел к Мохову. Открыв калитку, он попятился – огромный барбос кинулся ему навстречу. «Точь-в-точь мурашевский», – подумал мужик и громко постучал в калитку кнутовищем.
– Кто там? – послышался женский голос.
– Мне Петра Петровича повидать бы. В артель хотим к нему вступить, – отозвался Родион.
– Сейчас!.. Ну, замолчи! – говорила женщина за калиткой, громыхая цепью.
Барбос перестал лаять.
– Заходите, собака не достанет, – пригласила хозяйка, открывая калитку и оглядывая Родиона внимательным взглядом.
Хозяин дома сидел за столом и пил чай. Сняв шапку у порога и поздоровавшись, Родион подошел к нему.
– Чай с сахаром! – сказал он.
– Чай пить с нами, – ответила хозяйка, указывая на стул.
Артельщик с невозмутимым видом потянул к себе тарелку с печеньем, делая вид, что не замечает нежданного гостя. Так обычно он встречал всех пришедших к нему впервые, чтобы не подумали, будто в них нуждается.
– Спасибо, хозяюшка! – поблагодарил Родион и обратился к Мохову: – Петр Петрович, я зашел к тебе спросить, не надо ли подвод в Петропавловск.
– А сколько? – взглянув наконец на посетителя, осведомился Мохов, неторопливо отставляя стакан в сторону.
– У нас у двух три.
– Не здешние, что ли?
– Хрестьяне мы, родионовские. Время-то сейчас свободное, охота подзаработать…
– Ну что ж, могу принять, только… со своих за ручательство я беру два процента, то есть с рубля две копейки, а с вас придется взять по три: риск большой, я совсем вас не знаю, – важно и медленно изрек Мохов.
Родион почесал в затылке.
– Обидно будет нам, Петро Петрович! Чай, все вместе поедем. Глядишь, познакомимся и не раз еще с тобой съездим.
– Так-то оно так, да ведь, мил человек, я своим домом за товар отвечаю, – более мягко заговорил артельщик. Подводы ему самому до зарезу нужны, а городских свободных нет.
После долгого спора сошлись на двух с половиной копейках.
– А плата как? – вставая, спросил Родион. – На дорогу деньги нужны.
– Четверть за первый конец хозяин в задаток даст, остальные – в Петропавловске, а за другой конец все здесь сразу получите.
– Ладно, – согласился Родион. – А когда ехать? Харчиться-то нам зря невыгодно…
– Завтра с утра будем грузиться. Подъезжайте к складам Самонова.
На следующий вечер обоз в семьдесят подвод вытянулся по дороге на Петропавловск. Ехали все время шагом – нагрузили помногу.
Передними шли подводы артельщика. Он давал сигналы на остановку и на подъем. По его распоряжению подводы родионовцев шли в средине обоза – сподручнее наблюдать. Возчики, жалея лошадей, шли пешком до самого Петропавловска, куда прибыли на семнадцатый день. На отдых, разгрузку и погрузку товаров Мохов назначил пять дней. За это время он хотел подобрать товару, какого повыгоднее, для собственной торговли.
За дорогу родионовцы подружились с возчиками. Сидя вечерами у костров, немало песен спели под гармошку, которую всегда возил с собой молодой возчик Виктор Осоков, ровесник Кирилла, частенько и чечетку выбивали. Пляска Кирилла нравилась всем и в том числе артельщику.
– Ишь, бес, как выкомаривает! – одобрительно басил Мохов, лежа у костра и наблюдая за плясунами.
– Как же ему не плясать! Жених! Вернется – прямо на свадьбу, а невеста как картинка, – сказал Родион в первый же раз. Так за Кирюшкой и утвердилось прозвище «жених».
– Плакали денежки, – смеялись возчики, – все в Петропавловске на подарки ухлопает!
– Ну, само собой! – отвечал задорно Кирюшка. – Для Аксюты ничего не жаль…
Сдав груз в привокзальные склады и получив деньги за провоз, возчики выехали за город, чтобы не платить за постой лишних три дня. Кирилл, пустив лошадей пастись, попросил:
– Родя, посмотри за конями, а я схожу поищу в лавках чего-нибудь получше для Аксюты.
– Иди, коль не терпится. Скоро ведь и другие пойдут. Город-то не знаешь, – ответил Родион.
– А язык на что? Говорят, до Киева доведет, – засмеялся Кирилл и направился к городу, напутствуемый шутками возчиков.
Карпов велел ему идти прямо к Мезину. Дорогу на станичный базар можно у всех спрашивать, а с базара дом Степаныча нетрудно найти и без указки.
К обеду Кирилл нашел дом Мезина. Постучав в калитку и услышав сначала бешеный лай, а затем басовитое: «Кто там?» – он радостно подумал: «Ну, как раз попал, куда следует», – и ответил:
– Свой, Степаныч, открой!
Калитка открылась, и выглянул Мезин. Он выжидающе посмотрел на Кирилла.
– Привет от Палыча, помнишь? – произнес Кирилл заученные слова и добавил: – Из Родионовки я…
Глаза Степаныча засветились радостью.
– Как же, помню, – ответил он и, схватив неожиданного гостя за руку, потянул в калитку.
Войдя вслед за хозяином в комнату, Кирилл, внимательно осмотревшись, улыбнулся. Ему показалось, что он уже был здесь не раз. «Все так, как Палыч описывал», – подумал парень. Степаныч вышел, и тотчас же послышался его голос за стеной:
– Мать, что есть в печи, то на стол мечи! Дорогой гость приехал…
– Ну, рассказывай, друг, как там Палыч, – спрашивал он, возвратись и присаживаясь рядом с Кириллом. – Как звать-то тебя?
Кирилл дословно передал все, что велел Федор, и смолк.
Хозяйка позвала за стол. После сытного обеда Степаныч увел молодого гостя обратно в ту же комнату.
– Теперь, Кирюша, начни с того, как Федор Палыч приехал в Родионовку. В письмах-то не все можно было понять. Поподробнее про всех расскажи, – попросил он.
Молодой парень вначале смущался, говорил отрывисто, подталкиваемый вопросами. Степаныча интересовали не только друзья Карпова, но и его противники.
Постепенно освоившись, он после ужина уже сам с увлечением рассказывал, как Палыч помог ему хозяином стать, о первом сходе, беседах мужиков вечерами возле Карповых, о всех кружковцах, Мамеде, кознях Мурашева. Так разошелся, что даже про свою любовь к Аксюте подробно поведал Степанычу.
– Значит, зятем Палычу будешь, парень, – ласково промолвил Степаныч. – Хорошая у него дочка…
Петухи пропели, а беседа все продолжалась. Уже около часа было, когда хозяин предложил:
– Ну, теперь ложись спи. Завтрашний день пробудешь у меня. Болтаться тебе по городу не следует, еще со своими возчиками встретишься. Дам тебе книжечку, читай да понимай. А вечером придут товарищи, о которых тебе Палыч говорил, они на все твои вопросы ответят.
Когда Кирилл проснулся, Мезина уже не было. Возле кровати на тумбочке лежала тоненькая книжечка. Он развернул ее и прочитал: «Некрасов. „Кому на Руси жить хорошо“».
– Умывайся, да завтракать будешь, – сказала Феона Семеновна, чуть приоткрыв дверь.
Кирилл вскочил. И правда, что же это он? Не умывшись, за книжку схватился.
Позавтракав, Кирюшка вновь уткнулся в поэму. Читал он медленно, часто останавливаясь и перечитывая понравившиеся ему места по нескольку раз подряд.
У каждого крестьянина
Душа, что туча черная,
Гневна, грозна – и надо бы
Громам греметь оттудова…—
прочитал Кирилл и глубоко задумался. Ему не сразу ясно стало, почему эти слова так взволновали его. После долгого размышления прошептал:
– По-разному гневаются они, крестьяне-то. Взять меня иль дядю Кондрата…
Читая про Ермила Гирина, он с волнением подумал: «Ну точь-в-точь наш Палыч! За то Мурашев и хочет упечь его в тюрьму…»
Но особенно потряс Кирилла образ богатыря Савелия. Кирюша несколько раз перечитал эти строфы и, размахивая книжкой, принялся ходить по комнате. «А кабы мне такое, вынес бы я?» – думал он. За этими размышлениями и застали его Степаныч, Федулов, Алексей и Потапов.
– Вот кабы такую книжечку достать для Аксюты, это был бы подарок, – сказал он, как только Мезин вошел в комнату, взмахнув раскрытой книжкой.
– Видали? – засмеялся Степаныч. – Зять под стать тестю! Это жених Аксюты Карповой.
Алексей пристально посмотрел на Кирилла и отвернулся к Григорию, будто желая что-то спросить, но ничего не сказал.
Степаныч передал уже друзьям все, что слышал от Железнова, и Федулов разговаривал с парнем как со старым знакомым, незаметно изучая помощника Федора. Потом стал сам рассказывать последние новости – о стачках в России, о волнениях среди крестьян, о восстании на броненосце «Потемкине»…
– Богатырь Савелий не хочет больше терпеть такое положение, – взяв из рук Кирилла книжку, сказал Алексей и прочитал:
Работаешь один,
А чуть работа кончена —
Гляди, стоят три дольщика:
Бог, царь и господин…
– Запомнил, Кирюша, эти слова? – спросил он.
– Запомнил много, но не все, – с откровенным сожалением ответил парень и потянулся за книгой. – Много тут о нас сказано…
– Да ваш Мурашев и другие – те же господа, – подтвердил Григорий.
– Полсела у них в кабале, а кабы не Палыч, так и все село было бы, – взволнованно промолвил Кирилл.
– Надо, Кирюша, чтобы все крестьяне скорей поняли, кто виноват, что их Мурашевы да Дубняки в кабале держат, тогда от дольщиков быстро освободятся, – кивнул Антоныч и рассказал о том, как они готовятся к забастовке, что надо передать на рудник и что следует им делать у себя в селе, в аулах…
Кирилл сосредоточенно слушал его, стараясь все понять, запомнить поточнее, чтобы передать отцу, как про себя звал он Федора, всем своим товарищам.
Антоныч часто останавливался, спрашивал, все ли понятно, повторял отдельные фразы.
Потом Кирилла попросили пересказать слышанное. И он все повторил – своими словами, но верно. Рабочие довольно переглянулись.
– Мы дадим тебе две листовки: одну для вас, а другую надо переслать на рудник, – вновь заговорил Антоныч. – Но знаешь, Кирюша, если у тебя их найдут, тебе не миновать тюрьмы, и, возможно, будут бить, требуя, чтобы ты сказал, откуда их получил. Может быть, сошлют потом куда-то, и тебе долго не придется увидеть твою Аксюту. Если тебя это пугает, то не бери, а только передай то, что запомнил. И это немало.
Парень побледнел. Страшно! Несколько минут он молчал, никто его не торопил. Неожиданно для себя Кирилл вспомнил про Савелия и твердо произнес:
– Пусть убьют – ничего не скажу. Давайте все, что можно, с Аксютой мы идем одной дорогой. Постараюсь так спрятать, что и сам черт не найдет. Может, книжечку еще какую дадите, а то ведь не скоро вновь удастся приехать.
Краска вернулась на его щеки, Кирилл глядел строго и уверенно – он будто сразу возмужал. Федулов, а за ним и остальные пожали ему молча руку.
– Вот две листовки и номер газеты. Здесь есть статья Ильича о нашей партии. Тебе Палыч рассказывал о нем? – Кирилл утвердительно кивнул. – Почитаете, а потом отправите Ивану. Степаныч поможет тебе их спрятать, чтобы в обозе не увидели, а там посмотришь сам. Поэму Некрасова мы дарим вам с Аксютой. Ее можно и не прятать, она разрешена к печати. Читайте молодежи, крестьянам и объясняйте, что к чему, – говорил Антоныч.
Посидев еще часок за дружеской беседой, рабочие ушли, а Кирилл со Степанычем разговаривали чуть не до утра.
На следующий день они с утра пошли в ряды и купили Аксюте зимнее пальто. Вернувшись, с помощью Феоны Семеновны подпороли подкладку и в середину ваты аккуратно вложили листовки и папиросный листок бумаги, на котором была напечатана газета. Феона Семеновна подшила подкладку на машине. Самый опытный глаз не мог бы рассмотреть то место, где было вновь застрочено. Поэму Некрасова Кирилл бережно засунул за голенище сапога – он собирался читать ее дорогой. Феона Семеновна послала в подарок Аксюте шелковый шарф.
Простившись с хозяевами, Кирилл по пути в магазине купил матери ситцу на платье и пошел на стоянку возчиков.
– А мы думали, что ты заблудился и совсем не вернешься, – встретил его шутливым укором Родион.
– Запозднился, и пришлось ночевать на постоялом, – оправдывался Кирилл.
– Ну, кажи подарки, жених! – приставал Витька Осоков.
Кирилл развязал узел. Пальто и шарф переходили из рук в руки.
– Толково потратил деньги, невеста будет довольна, – одобрил Мохов. Он приехал сказать возчикам, что завтра с утра будут грузить товар Самонова, все готово.
Через два дня обоз трусцой двигался по дороге, воза легче были, да и сентябрь идет – надо спешить, скоро дожди хлынут. Родион в первый же день, вскочив на воз к Кириллу, спросил:
– Ну как?
– Все в порядке. Но говорить будем дома, – ответил Кирюша, и Родион не настаивал.
До Акмолинска доехали за тринадцать дней. Сдав товар и получив расчет, родионовцы заторопились домой.
– Вздумаете еще подработать, ребята, приезжайте прямо ко мне. Будете два процента платить, наравне с городскими. Вы молодцы, в рюмочку не заглядываете, – говорил им на прощание Мохов.
– Может, летом и приедем, – пообещал Родион.
2
Закончив шитье у Мурашевых, Аксюта отказалась идти за платой.
– Сходи ты, мама! – попросила она.
– Ох, уж видеть мне этого лиходея – нож острый! – поморщилась Прасковья. – Ну, да пойду, посмотрю, кто из кого дурака сделает. – Засмеявшись, она взглянула на мужа.
– Только смотри, Параня, ролю не забывай, ругай меня хорошенько. Глядишь, что и выведаешь, – напомнил ей Федор.
Петр Андреевич был в лавке вместе с Натальей, но как только вошла Прасковья, она, сославшись на головную боль, направилась домой.
– Эх, Прасковья Петровна! Обидел меня Федор Палыч, да и дочь свою тоже. Кирюшка ли ей чета? Поглядел на твою красавицу – и сердце защемило. Жила бы она сейчас с Павлушей, как сыр в масле каталась, – заговорил Петр Андреевич, оставшись вдвоем с Прасковьей.
Слушая Мурашева, Прасковья вздыхала и даже вытерла глаза кончиком платка.
– Кабы знала, что он тебе такую дурь сказал, да я бы глаза ему выдрала! – гневно вымолвила она. – Умным себя считает, а какую глупость спорол! Век ему не прощу того.
– Он, Федор Палыч-то, конечно, умен, только гордыня его обуяла, про бога забыл. А без бога-то долго ль впасть в ошибку еще горшую, – елейным голосом продолжал Петр Андреевич, отрезая материю то от одного, то от другого куска. Он решил ошеломить Прасковью щедростью, показать, что Мурашевым «нет ништо» одарить сверх меры, – тыщами считают. Прасковья и благодарна будет и от зависти еще пуще на мужа рассердится. Подумав, Мурашев положил отрез темно-синей шерсти сверх всего.
– Вот возьми, Петровнушка! Чтоб Аксютушка хоть в этом нужды не знала, молодухой чтоб оделась, как ее красоте личит.
Прасковья, беря узел, рассыпалась благодарностями. «Ничего, они все село грабят, от подарка не обеднеют, а Аксюта тоже немало поработала на них», – думала она. Взяв узел и вставая с табурета, Прасковья заговорила смущенно и горестно:
– Не знаю, что и делать с ним. Зову, зову в моленную – все ему недосуг. Посоветуй, Петр Андреевич, как душу-то его спасти.
– Я так думаю – только уж ты ему не скажи, жалеючи говорю, – не сбили ли его с пути истинного дружки-то петропавловские? – задумчиво произнес Мурашев.
– А что ты думаешь! – подхватила Прасковья. – Еще там он обмирщился, ел с ними из одной чашки…
«Вот дура! Нужна мне ее чашка!» – подумал со злостью хозяин, но, покачав головой, ответил прежним тоном:
– Оно ведь так. Начнешь с мелочей истинной вере изменять, да и до большого греха дойдешь. За один-то грех бог взыщет, а за другие на земле начальство не помилует…
– Ой, батюшки! Да что он натворил? Не томи душу, скажи, бога для, Петр Андреевич! – заволновалась Прасковья, уронив узел из рук.
Мурашев посмотрел на нее молча, потом сказал мягко:
– Может, и ничего еще не сделал, но по краю пропасти ходит, да и других за собой ведет. Может, и зря тебе говорю – ему расскажешь, – да ведь тебя с Аксютой жалею… и его по-христиански. Не смолчал…
– Батюшка, Петр Андреевич, грех клясться, а душой поклянусь – никому не шепну, – с глазами, полными слез, сказала Прасковья. Любой ценой хотела узнать она, что известно лиходею, и, забыв про грех, клялась, заранее зная, что нарушит клятву.
– Зачем Кирюха в Петропавловск поехал? – строго спросил Мурашев. После клятвы Прасковьи он был уверен, что полностью взял ее в руки.
– Да ведь к свадьбе-то надо деньжат поднажить… – начала Прасковья, но Петр Андреевич перебил ее:
– Не это для них главное. К смутьянщикам послал Федор его. Сам запутался, да и зятя с дочкой туда же, видно, хочет затянуть. От верных людей знаю, Прасковья Петровна! Потому и заговорил с тобой… Спасать надо мужа-то твоего и детей, пока не поздно.
«Ох, видно, правда, пронюхал, погубит, лиходей!» – подумала Прасковья с ужасом и громко, искренне заплакала.
Ее рыдания окончательно убедили старого начетчика в достижении цели. Теперь из нее веревки вей – не упрется.
– «Старый друг лучше новых двух», – умные люди еще в старину говаривали, Прасковьюшка. Будет плакать-то. Помогу я твоему горю, выручу старого друга, только уж слушайся да все делай, как велю, – заговорил он ласково. – Этих новых дружков, что Палыча с ума сводят, уймем – и его от греха и кары спасем…
– Да, Петр Андреевич, в ножки тебе поклонюсь, твоим умом буду жить, только вызволи, спаси от беды! – умоляла слезно Прасковья.
– Но смотри, Палычу или еще кому об нашем разговоре ни слова! Душой клялась! Нарушишь клятву – сама себя в геенну огненную ввергнешь, – торжественно и грозно произнес Мурашев.
Прасковья вся затряслась. «Ох, правду говорит!» – думала, холодея от страха. Но мелькнула и другая мысль: «Душу свою за други свои отдаю. Неужели господь того не учтет?» – И, обрадованная надеждой, она смело повторила клятву, желая узнать, что знает кровопийца.
– Следи хорошенько за разговорами Палыча со всеми, кто к нему придет, и передавай мне. Уж я скорей разберусь, где беда. А главное – как Кирюшка с Родивоном приедут, глаз не спускай с них. Поди, те, смутьяны-то, письмо аль книгу какую пришлют – неси проворнее мне. Уймем мы через начальство тех бунтарей, наши-то и останутся целы, – приказал Мурашев, но тут же перерешил: «На месте следует взять, а то еще откажется Федор».
– Нет, пожалуй, книгу не тронь: заметит – огневается, – а мне о том сообщи. Сам с Палычем я тогда поговорю. Поняла? – внимательно глядя на Прасковью, добавил он.
– Ой, все поняла, Петр Андреевич! Глаз теперь не спущу…
– А к нам почаще ходи. Ниловна-то как раз заболела, проведывай. Не дивно, что по христианской заповеди больную навестишь.
– Приду! Как что замечу, так прибегу к вам…
– Ну, а теперь слезы-то утри, чтобы никто ни о чем не догадался. Не пропадет твой Федор, надейся на меня, как на каменную гору. Он ведь правдолюбец, только правду-то у лживых людей искать начал, вот и запутался в их сетях, – проникновенно убеждал Мурашев Прасковью, подавая узел.
– Значит, ловушку готовит к приезду наших из Петропавловска, – говорил Федор Анисиму, Егору и Матвею, после того как Прасковья рассказала ему об уговоре с Мурашевым. – Коль на жену будет надеяться, то беда невелика. Параня нам теперь в помощь. Посматривайте вокруг, не найдет ли он еще помощников, да смотрите, разговаривайте только с надежными мужиками, такими, каких он не сумеет провести.
– А что, если ему красного петуха пустить? – с ненавистью проговорил Матвей.
– Не дело говоришь! – остановил его Федор. – Особливо сейчас. Вот получим весточку обо всем, тогда видно будет, что делать. Недельки через три ребята приедут.
Умелым, задушевным разговором Федору удалось убедить жену, что клятва перед обманщиком ничего не стоит, а значит и греха нет в нарушении такой клятвы. Он растолковал, для чего нужно Мурашеву знать его разговоры с мужиками, на что письма от петропавловских друзей. Понемногу разъяснял и все то, что сам знал.
