Текст книги "Путь к Софии"

Автор книги: Стефан Дичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 37 страниц)

Глава 12

Андреа наверняка проспал бы до обеда, если бы маленький Славейко не влез к нему на кровать и не разбудил его.

– Отстань, – отмахнулся он от мальчика. – Отстань, не буду я сейчас играть...

Голова трещала. Поташнивало. «От голода», – решил он, вспомнив, что накануне вечером не съел ни крошки. Он встал, оделся – кто-то почистил его костюм, – посмотрелся в зеркало, увидел, как оброс, и спустился в кухню.

– Дядечка соня!.. Дядечка соня!.. – распевал маленький Славейко, прыгая у него под боком со ступеньки на ступеньку.

Андреа шутливо потрепал его за ухо. Но догадался, что ребенок повторяет услышанное от взрослых, и отослал его играть во двор, а сам вошел в кухню.

Там никого не было. Тем лучше, подумал он. Ему было бы стыдно смотреть матери в глаза. Он побрился, умылся, закусил тем, что нашел, и заторопился в школу. Десять часов. Ученики, если они и пришли, наверное, уже потеряли всякое терпение.

Во дворе он увидел телегу, запряженную парой волов. Хозяин, худой долговязый шоп^[12]12
  Шопы – прозвище крестьян, населяющих Западную Болгарию, главным образом окрестности Софии (болг.).


[Закрыть] в овчине с головы до пят, стоял в полусогнутом положении в телеге и кидал кочаны капусты Женде и мальчику-слуге, а те наполняли ими большую корзину. «А-а, нынче вторник, базарный день, – догадался Андреа. – Вот я и зайду попозже к бай Анани!..» Когда-то в бунтарские времена притулившийся позади Соляного рынка постоялый двор бай Анани слыл комитетским, и до сих пор в базарные дни там по привычке останавливались самые смышленые шопы из окрестных сел. Проходя по двору, Андреа думал о том, что надо сегодня же распространить принесенные Дяко новости, прикидывал, как бы это лучше сделать, и потому не слышал, что ему сказала Женда, любившая задирать деверя.

Он хотел было отчитать ее, но взгляд его остановился на фаэтоне французского консульства, который дожидался кого-то у ворот соседа. Сытые белые лошади нетерпеливо рыли землю копытами. На козлах между воткнутыми по бокам флажками посасывал свою глиняную трубочку дед Калимера.

– Что так рано по гостям поехали, дед Калимера? – язвительно спросил Андреа, подойдя к фаэтону.

– Служба, учитель, – невозмутимо ответил возница. – По чорбаджии и деньги, по деньгам и служба.

– Ну как, дело к свадьбе идет?

– Известно... Что началось, тому быть! И ты подумай о себе, учитель... И тебе пора...

– Больше мне и думать не о чем! – сказал Андреа.

Он уже хотел идти дальше, как вдруг приоткрытая калитка в массивных воротах распахнулась и, продолжая спорить с кем-то находившимся во дворе, на улицу выпорхнула Неда Задгорская.

Андреа невольно остановился, чтобы дать ей дорогу. Неда, как всегда для выезда, была одета продуманно и изящно. На ней была надвинутая на лоб модная шляпка с вуалеткой, затенявшей ее золотистые глаза; она грациозно опиралась на длинный зонтик. В своем коротком манто из зеленого бархата, с этим дорогим изящным зонтиком девушка на фоне серых стен казалась ярким экзотическим цветком. Заметив Андреа и узнав его, Неда испуганно замерла на месте: она подумала, что он пьян, но, увидев, что он уступает ей дорогу, устыдилась своей мысли и решила, что он болен и оттого так бледен. Она улыбнулась и ответила на его приветствие, хотя он поздоровался и не так любезно, как здоровались другие знакомые ей молодые люди.

– Приятной прогулки! – многозначительно сказал Андреа.

Они видели друг друга ежедневно из своих окон, встречались на улице, но разговаривали редко, всегда мимоходом и с недомолвками, которые задевали ее и обижали.

– Благодарю, – ответила она, озадаченная его тоном, и почувствовала, что ей надо объяснить, куда она едет. – Вчера приехала из Парижа мать господина Леге. Мы хотим показать ей наш город.

– А-а! Археологические раскопки. Картины Востока. Ясно!

– Я тебя не понимаю!

Но, еще не договорив, Неда почувствовала, что слишком хорошо его понимает, и вспыхнула.

– Думаю, что тебе выгоднее ей ничего не показывать.

Он смотрел на нее дерзко, испытующе и словно читал в ее душе. Эта его манера и отпугивала Неду и заставляла выделять его изо всех своих знакомых.

– Спасибо за совет. Извини, меня ждут.

Сознание, что ему удалось ее поддеть, наполнило его злорадством. «Пускай знает, что люди не слепые и видят все их хитрости», – думал он с беспричинным ожесточением, глядя, как она, гордо вскинув головку, поднимается в фаэтон.

– Мое почтение господину жениху! – крикнул он, когда Калимера натянул поводья и фаэтон тронулся.

«Наглец, – думала она, откинувшись на мягкую спинку сиденья. – И что он имеет против меня? Что я ему сделала? А я-то, дура, когда-то была в него влюблена... Дневник вела целый год в пансионе для него, чтобы ему отдать. Девчоночья сентиментальность. Надо найти тот дневник и сжечь!»

Мысленно она подбирала слова, чтобы его побольней обидеть. Пьяница, развратник... Но последнее показалось ей несправедливым. «Я не имею права утверждать того, о чем только слышала, пусть и от Филиппа», – сердясь еще больше, решила она и заставила себя думать о чем-нибудь другом, более достойном.

Более достойным, по ее мнению, был Леандр. А мысль о Леандре напомнила ей о том, куда она едет и что ее ждет. Она встрепенулась и забыла об Андреа и о его странном поведении. Даже Леандр показался ей сейчас не таким привлекательным, как всегда. «Унижения, унижения, – мысленно повторяла она. – Боже мой, унижения на каждом шагу»...

Она попыталась представить себе, как выглядит мадам Леге, и с этой минуты уже не могла думать ни о чем другом, кроме этой встречи, которая должна решить ее судьбу...

А в это время Андреа, торопливо шагая по площади, говорил сам с собой.

«Здорово я поставил ее на место. А как она нос-то задрала! Ха-ха... Она будет показывать город своей свекрови – показывай, показывай, крупную рыбу ловить надо умеючи, чтобы не сорвалась. А та, расфуфыренная старуха, будет ахать и закатывать глаза (навидался я таких в Константинополе и в Каире): “Ах, как интересно!.. Какая романтика!.. Аромат Востока!..” Что греха таить, наш Восток малость грязноват, да ничего не поделаешь! Зато, мадам, здесь родилась ваша будущая сноха, хотя она и делает вид, что не имеет ничего общего с нашим городом... – он шагал, презрительно кривя губы, но стройная фигура девушки не выходила у него из головы. Как она испуганно на него взглянула, как потом улыбнулась, и не просто, а со значением. – Нет, нет, ничего этого не было, – разубеждал он себя. – А как она поднялась в фаэтон, задрав голову?.. Настоящая венка!.. А теперь уж и Париж завоевывает. Ого! – Он мог бы продолжать без конца свои нападки, но вдруг перед ним встал вопрос: – Да разве она теперь наша? Столько лет провела в заграничном пансионе... Когда она уезжала, Коста еще не был женат, – значит, мне было семнадцать... Гм! Помню, как она приходила прощаться... Такая девочка, чистая... “Мне, – говорит, – тяжело покидать наш город”, – а сама плачет, так плачет, что смотреть жалко! Теперь она еще красивее, а заплачет ли? Все у них такие: и бай Радой, и Филипп, а о хаджи Мине и говорить нечего... К черту! Пускай что хочет делает. Здесь ей найдется кому подражать!.. – Андреа стал мысленно перебирать понаехавших в город молодых иностранок, которых, несмотря на свою неприязнь к ним, прекрасно разглядел и запомнил. Разве жена Марикюра не той же породы птица? (Морис де Марикюр был помощником французского консула) А монахини из итальянской миссии в своих крылатых чепцах... та толстушка, что тишком на меня поглядывает... Да и та, другая, англичанка...»

Он продолжал думать об этих женщинах с беспричинным раздражением и с тайным любопытством. Каковы они? Лучше или хуже болгарских женщин? И чтобы это выяснить, он стал шарить глазами по улице.

Базарный день чувствовался и здесь, в отдаленной от торговых рядов части города. Было людно. Горожане и крестьяне в праздничной одежде. Каждый что-то тащит либо на базар, либо домой. У Язаджийской чешмы взгляд его задержался на двух молодых крестьянках, шагавших за телегой с желтыми тыквами. Румяные, как яблоки, лица в рамках ярких платков. Грубая одежда не может скрыть красоты их крепких тел. Обветренные руки легко несут корзины. И шагают эти крестьянки по мостовой быстро, размашисто, сразу видно, что длинная дорога им нипочем.

Андреа снова огляделся вокруг. Навстречу ему с улицы царя Калояна, куда он направлялся, шествовала Белая Катина вместе со свекром и подмастерьем из мужниной портняжной мастерской. Она тоже шла на базар. Широкое, открытое лицо ее улыбается, ядреное тело, налитые груди туго обтянуты платьем. Он поздоровался с нею с дерзкой улыбкой, а на старика и не взглянул. Разминувшись с ними, пошел дальше, твердо решив: «Наши лучше! Конечно, если отдавать предпочтение естественности! Те берут только нарядами да образованием... Если бы наших женщин нарядить в шелка-бархаты да обучить в колледжах и пансионах... Вот с Недой сравнить бы этих иностранок, – вдруг пришло ему в голову. И он представил ее себе опять, но уже в ином свете. Представил рядом с шумной де Марикюр, и со стареющей маркизой Позитано, и с пышнотелой большеглазой монахиней. Куда им до нее! Нет, нет, ты это брось, – остановил он себя. – А прогулка ее с мамашей этого потрепанного консула?.. А ее расчетливость, тщеславие, притворство? Эх, Андреа! Так оно и бывает – яблоко румяное, а раскусишь – гнилое. Пускай выходит замуж за своего разведенного консула с дочкой, которая годится ей в сестры. Пускай едет себе в Париж, в Лондон – куда угодно. Так у нас повелось – чуть пообтешутся, на свое смотреть не хотят, только на заграничное зарятся». С этими мыслями Андреа свернул в улочку, ведущую к Митрополии.

На углу стояли трое. Андреа сразу узнал носатого, лопоухого чорбаджию Мано. Рядом с ним, стреляя во все стороны глазками, зябко кутался в лисью шубу хаджи Теодосие. Третий, что-то говоривший им, стоял спиной к Андреа, но он узнал и его по длинному черному мундиру, расшитому серебряным галуном, какие носили высокопоставленные чиновники местной администрации. Это был муавин^[13]13
  Муавин – должность при турецкой администрации, занимаемая угодным ей болгарином, служившим посредником между ею и местным населением (тур.).


[Закрыть] Илия-эфенди Цанов, образованный болгарин, умевший ладить со всеми. Он уже давно занимал свою должность и всегда, а в последнее время особенно, старался быть в хороших отношениях и с турками, и с чорбаджиями, и с ремесленниками – со всеми.

Андреа сухо поздоровался и, проходя мимо, услышал:

– Разумеется, это от меня не зависит, господа, вы сами знаете, но, если к моему голосу прислушаются, надеюсь, что тогда, по крайней мере в городе, не произойдет...

«О чем они договариваются? Что замышляют для взаимной выгоды этот турецкий прихлебатель и расчетливые чорбаджии?» – презрительно думал Андреа, открывая калитку и входя во двор Митрополии. Боязнь опять застать двух-трех учеников прогнала эти мысли. Однако на этот раз двор был совсем пуст. «Неужто никого?» – воскликнул он, глядя на тесно сдвинутые парты. Это восклицание относилось не только к ученикам, в нем выразилась и его собственная ненужность. Он подошел к висевшей на стене карте Оттоманской империи. Его взгляд впился в черный кружочек, под которым стояло: «Плевен». Он смотрел на этот кружочек, вобравший в себя мысли и надежды миллионов. А как он перевернул и его собственную жизнь! В какую бездну его швырнул! А что рассказывал Дяко? Будто наш город объявят столицей? Нет, нет, это было бы слишком хорошо. Дяко сказал это просто так. И Климент тоже – ведь ему этого хочется... Но постой, почему слишком? – опять загорелся Андреа. – Вон София. Она и вправду в самой середине наших земель... Выше – старая Болгария, там – Фракия, внизу – Македония. Почему бы нет? Она как раз на главном пути. Посреди равнины. И железная дорога здесь пройдет...

Он услышал за спиной шаги и испуганно обернулся. Это был служитель Митрополии, горбатенький безобидный человечек с выцветшими слезящимися глазами.

– Сказал бы, что это ты, бай Тарапонтий! Ты чего крадешься как кошка?

– Да ничего, учитель...

– Ты бы хоть издали покашливал, что ли. А то как бы кто с перепугу тебя не стукнул, – рассмеялся Андреа и по-свойски предложил ему папироску. – Нынче наши озорники совсем не пришли, а?

– До ученья ли тут, когда они наслушались про такие страсти?.. Дай-ка огоньку!

– Прикуривай! Эти страсти, бай Тарапонтий, всегда были. А им, баловникам, дай только повод!

– Несколько мальчишек пришло было, а главный учитель велел им идти по домам. И у него на уме то село...

– Какое село?

– А ты разве не знаешь?

– Ничего не знаю!

– Что черкесы подожгли Горубляны, не знаешь?

– Горубляны! Не может быть! Когда это было? Расскажи! Как произошло?

– Вчера... Вчера после обеда, говорят. Все по-разному толкуют, но село сгорело дотла, это точно.

– И убитые есть? И раненые?

– Где одна беда, там и другая... А двух девушек, говорят, увезли. И нескольких малых ребятишек тоже...

Андреа бросил папиросу, яростно раздавил ее каблуком и, не взглянув на старого служителя, выбежал из барака.

***

– Если не ошибаюсь, это вы, господин Будинов? Здравствуйте! Здравствуйте!

Мягкий приветливый голос, произнесший по-французски эту фразу, оборвал мысли Андреа. Обернувшись, он увидел у зелени забора маркиза Позитано.

– Добрый день, – неохотно ответил он.

– Добар... добар... – радушно улыбаясь, попытался заговорить по-болгарски итальянец. – Делаете прогулка?

– Вроде того.

– Вроде... да? А я все учу язык и никак не научусь!

Консул с комической беспомощностью развел руками и снова перешел на французский.

– Вы куда? Направо? Пойдемте вместе!

– Если вам угодно.

Андреа было не до болтовни и прогулок. Но не мог же он сказать Позитано: «Оставьте меня в покое, иду в Горубляны!» Он только подозрительно оглядел маленького итальянца, который, поднявшись на цыпочки, с любопытством смотрел поверх забора во двор.

– Вот они, здесь! – воскликнул он, указывая на сбившиеся в кучу двуколки пожарной службы.

За бочками с водой под навесом стояли самые обыкновенные насосы с намотанными на них толстыми шлангами.

– Вы про насосы, господин консул?

– Да, про них, мой юный друг! Это увлечение моей молодости! Я родом из Апулии, – словоохотливо продолжал маркиз. – Возле Бари есть старый городок Мола, где я провел свою бурную молодость!

– Но какая связь между вашей Молой и нашими насосами? Не понимаю!

– О, прямая! – воскликнул Позитано и, подхватив Андреа под руку, засеменил рядом с ним. – Прямая! В свое время я был в Моле начальником... Il capitano!

– Я не знал, что вы военный...

– Нет, не военный – я был капитаном городской пожарной команды!

«Этот синьор маркиз немножко тронутый, – решил Андреа и почувствовал к нему живейший интерес. – Странно, что я до сих пор к нему не присмотрелся. А кто у нас пожарники? Одни прохвосты, – вспоминал он. – Черный Кёр Мустафа, разбойник Кабахатлия, два курда, провонявшие бараньим салом... Сами подожгут болгарский дом и бегут тушить. И первым делом требуют денег!» Тут он вспомнил про Горубляны и нахмурился.

– И много вы погасили пожаров? – спросил он Позитано.

– Нет, мой милый, немного. За шесть лет – всего четыре пожара.

– По одному в год и то не выходит!

– Увы, да. Дома у нас в Моле каменные, да и печей не топят – там тепло. Потому всего четыре! Зато все остальное было великолепно: каски, мундиры, строй, труба и особенно азарт... Да и молоды тогда мы были!

– Значит, денег получали много, а пожаров гасили мало?

– Денег? Вы думаете?.. Позитано рассмеялся и продолжал, выразительно жестикулируя. – Мой юный друг! То была, как бы это сказать, добровольная, почетная должность. И мы вкладывали в нее совсем иной смысл. Наша команда служила другому делу. И не только она! Еще много разных корпораций. Да, они хорошо послужили нашей Италии!

Андреа замедлил шаг, ожидая продолжения тирады. Но маркиз, глядя на вход в резиденцию мютесарифа, где сновали в ту и другую сторону офицеры, словно нарочно молчал.

– Вы сказали: они служили другому делу. Я правильно вас понял, господин консул?

– Безусловно. Ведь тогда мы боролись за объединение, за независимость... Гарибальди, Мадзини – надеюсь, вы знаете эти имена?

– Разумеется!

Андреа чуть было не выпалил, что он знает и другие имена, но вовремя остановился.

– И эти невинные сообщества на самом деле были тайными?..

– В сущности, гасить пожар – благородное дело, не так ли? Переживаешь, такой душевный подъем! Между прочим, вы слышали о пожаре? – спросил Позитано, понизив голос.

Глаза их встретились.

– Вы тоже знаете? – тихо спросил Андреа.

– Знаю.

– Это такая... такая... Нет, не подберу слова! Хищные звери и те убивают только из нужды, а они... Я иду в Горубляны.

– Нет, не ходите, – шепнул маркиз.

Он умолк, пережидая, когда пройдет группа турецких офицеров, а за ними еще двое строителей железной дорогой. Один приветствовал его по-итальянски, и маркиз что-то ему ответил, взмахнув рукой. Затем все так же тихо, хотя в этом уже не было необходимости, он продолжал:

– Не ходите туда. Я хочу сказать, не ходите сегодня! Завтра.

– Почему? Еще что-нибудь произошло?

– Нет, ничего... Я случайно услышал, что генерал Бейкер был свидетелем этого происшествия – я употребляю слово «происшествие» как более нейтральное. Сегодня утром он обратил на это внимание Джани-бея, и по его...

– А кто такой Бейкер? В первый раз слышу.

– О, это весьма благовоспитанный джентльмен... Как и все они – весьма благовоспитанный.

– И теперь запрещен выезд из города?

– До этого еще не дошло, я полагаю...

– Постойте! Да вы сами сказали...

– Нет, я только хотел сказать, что туда посланы двести жандармов расследовать это происшествие.

– Двести? Не сомневаюсь, что с ними и сам Джани-бей.

– Вот и ошиблись! Час назад я его встретил возле Черной мечети.

В Черной мечети помещалась главная городская тюрьма.

– Значит, его задержали в городе более важные дела. В таком случае извините меня, господин консул! Продолжайте свою прогулку, а я спущусь к чаршии.

Поняв, что идти в Горубляны нельзя, он решил отправиться, как и задумал, выходя из дому, на постоялый двор горублянца бай Анани. Но Позитано продолжал идти с ним.

– Сегодня рыночный день, не так ли? Приедет много крестьян. Шоп-шоп...

– Шопы, – подсказал ему Андреа.

– Отлично! Я очень люблю ваших шопов! Они не слишком разговорчивы, но себе на уме. Пошли, мой друг, пошли!

Они вышли на орханийскую дорогу и мимо городских часов на квадратной башне, которые только что пробили одиннадцать, мимо нарядной ярко-синей мечети Челеби спустились в суконные ряды.

Улочки чаршии разветвлялись. Сквозь дырявую железную кровлю просачивались струйки света. В воздухе стояли едкие испарения. Пахло жареной бараниной и кебапчетами^[14]14
  Кебапчета – запеченные на скаре, специальной решетке, небольшие котлетки из рубленой баранины и свинины (болг.).


[Закрыть]. От гама, крика зазывал, музыки и смеха звенело в ушах. Перед прилавками толпились шопы в белой домотканой одежде, горожане в праздничном платье, сновали принаряженные турки из городских кварталов и окрестных сел, закутанные в пестрые покрывала турчанки, евреи в лохмотьях, старики, женщины, ребятишки и, как водится, собаки.

– Налетай! Налетай! Даром отдаю! Даром! – выкрикивали лоточники, предлагая свой товар – сдобу, сахарных петушков, шербет, салеп^[15]15
  Салеп – напиток из корневища одноименного растения; у нас оно называется «Касатик» – вид ириса (тур.).


[Закрыть]. Балаганщики звенели бубенцами. Предсказатели совали прохожим зверьков, предлагая угадать судьбу, а посередине крытой чаршии вертелся волчком старый дервиш, и его высокая конусообразная шапка торчала над окружавшими ее чалмами и фесками.

***

Из переулка долетали женский вопль, крики, ругань. Андреа и Позитано повернули туда, но там было не протолкнуться. И они так и не узнали, что там произошло. В суконном ряду люди по-прежнему покупали разные ткани – грубошерстные, местного изготовления, шелк, галуны, ситцы. А в двух больших лавках Радоя Задгорского можно было приобрести и дорогой европейский товар. Поравнявшись с ними, они увидели там старого хаджи Мину, Радоева тестя; он перебирал четки и каждого покупателя встречал угодливым, но вместе с тем недоверчивым взглядом.

– А напротив – это ваш магазин?– спросил Позитано, весь сияя от оживления.

Андреа кивнул. Его удивляло, что этот иностранец интересуется всем на свете. Бросив быстрый взгляд и увидев за прилавком Косту, он поспешил пройти мимо. «Опять то же самое – все работают, один я околачиваюсь без дела»...

– Извините, – сказал он Позитано, захваченному живописным зрелищем. – Неотложное дело заставляет меня все же вас покинуть.

Позитано пожал ему руку.

– Вы идите, а мне интересно еще здесь побыть. Видите вон тех двух шопов? Какие колоритные типы, а?

Андреа взглянул. Это были крепкие старички, то ли братья, то ли отец и сын. Он почему-то вспомнил о Неде. Она сейчас тоже с иностранцами, но вряд ли привезет их сюда. Да их фаэтон и не проедет по этим забитым толпой улочкам!

Он помахал рукой маркизу и стал энергично прокладывать себе дорогу к Соляному рынку.

В этот час на постоялом дворе бай Анани было всего несколько крестьян. Они поели на базаре и теперь сидели тесным кружком за низким столиком в задней комнате, пили ракию и тихо разговаривали. Среди них было двое завсегдатаев – подвыпивший сапожник Герасим и старый поп Христо, беспокойная душа, в молодые годы ходивший с дружиной по Балканам.

Бородач бай Анани был с ними. Он все время беспокойно следил за тем, что происходит в переднем помещении, и первым заметил вошедшего Андреа.

– Ничего, продолжайте, – бросил он примолкшим шопам, – это учитель, свой... Ты слышал, Андреа, а? Слышал, брат?

– Слышал, – сказал Андреа, подходя к ним. – Они оттуда?

– Нет, оттуда никого не пропускают в город... Садись. Ракию будешь пить или принести мастики?

– Я больше не пью!

Бай Анани смерил его удивленно не доверчивым взглядом и все-таки поставил перед ним большую глиняную кружку сливовицы. Но Андреа отодвинул ее в сторону.

– Ну, рассказывайте!

– Чего тут рассказывать? Слава богу, что мы целы остались, – сказал старший из шопов, худой, с медно-красным лицом. – Одно слово – черкесы...

– Много их было?

– Кто говорит много, человек сто...

– А те, что после приехали? – прервал его шоп помоложе, с редкой бородкой.

– Те приехали, когда все уже было кончено, Стойно.

Андреа не знал, кто были первые, кто вторые, да это и не имело значения. Переводя взгляд с одного крестьянина на другого, он все больше волновался. И его буйное воображение рисовало осатанелых черкесов, окруживших и поджигавших несчастное село.

– И никто не сопротивлялся даже? Неужто ни у кого не было оружия? – спросил он и машинально потянулся к кружке.

– Пальнули раз-другой из ружей, – после минутного молчания сказал Стойно, – да лучше бы не стреляли вовсе.

– Как же так, разбойники налетают среди бела дня, а вы – «лучше бы не стреляли»! Да опомнитесь, люди добрые!

– Оно конечно... А вот как взялись за ружья, так и укокошили несколько человек... Дошло до тебя – мусульман убили!

– Всех их перебить надо было. А тебе что, их жаль?

– Тш! – испуганно шикнул на него бай Анани и бросил быстрый взгляд на входную дверь.

– Горублянцев жалко, учитель. Худо им придется, – сказал старый шоп и сокрушенно покачал головой; за ним закивали и Стойно, и до тех пор молчавший третий крестьянин. – Эти жандармы, которых мы встретили утром, еще затемно, – куда они ехали, как думаешь? И зачем они ехали?

Андреа молчал. С его глаз словно упала завеса, и он увидел все происшедшее в обычной жестокой последовательности. Черкесы нападают на село, крестьяне обороняются, но виноваты, конечно, те, на кого напали. И что теперь будет? Он оглядел мрачные, расстроенные лица сидевших за столом. Да, что же будет? В глазах всех он прочитал: то, что бывало всегда, когда райя^[16]16
  Райя – бесправная, немагометанская часть населения в Оттоманской империи (тур.).


[Закрыть] осмеливалась поднять руку, чтобы защититься от лютых османов.

– Братья! – с чувством сказал Андреа. От волнения ему изменил голос. Он поднял кружку и жадно отпил несколько глотков. – Слушайте, близок их конец...

– Близок-то близок, да его не видать, – сказал со вздохом бай Анани.

У него в Горублянах были родные – и кто знает, что с ними сталось? В полумраке низкой комнаты глаза Анани сухо блестели.

– В надежном месте узнал, бай Анани! Дед Христо, Герасим, слушайте!

– Говори, говори!

– Плевен окружен полностью! Русские взяли Дыбницы, Телиш. Русские в Ябланице, братья!

– В Ябланице? А где она, та Ябланица?

– За Этрополе! Я там бывал, – сказал бай Анани.

Андреа, воодушевляясь, принялся рассказывать обо всем, что узнал от Дяко: про войну, про их город, что он станет столицей, когда освободят страну. Он останавливался, отпивал из кружки, которую бай Анани снова доливал, и, встретив взгляды замерших от удивления людей, продолжал говорить еще горячей, еще убежденней, вкладывая в свой рассказ все свои чувства, отчего он делался еще увлекательней.

– Слухи о перемирии, о том, что Россия отведет войска за Дунай, – все это выдумки! Хитрая наживка для наивных людей, вот что! Чтобы отчаялись, чтобы опустили руки, не бунтовали...

– Стой! – прервал его бай Анани. – Да ведь ты же сам рассказывал нам про это!

– Про что?

– Про перемирие. Про переговоры. Про то, что Россия...

Андреа хотел было запротестовать, но вспомнил о собственном недавнем отчаянии, и щеки его вспыхнули.

– Тогда и я толком ничего не знал, братья, – промолвил он. – У англичан в миссии так говорили. Это была неправда.

– Дай бог, чтобы неправда.

– В нынешние времена где она, правда?

На лицах его слушателей все явственнее проступало недоверие, и смятение в его душе (идущее изнутри, а не от их недоверия) усиливалось.

– Дай-то бог, чтобы было так, как ты говоришь, учитель, – сказал бай Анани и чокнулся с ним своей кружкой, словно добавил: ты и пить вроде бы зарекся, а вот пьешь! – Ну, давай выпьем, чтобы нам дожить до лучших дней!

Словно пощечину ему отвесили. Он отодвинул стул. Поднялся.

– Куда ты, учитель?

– Не обессудь, коли мы тебя чем обидели, – сказал старик шоп.

– Нет, – сказал Андреа. – Это я вас обидел.

Он круто повернулся и быстро пошел к двери. Вышел на улицу и побрел куда глаза глядят. «Как это получилось? Ведь я не давал зарока не пить. И сегодня выпил совсем немного. Но что меня дернуло сказать: “Я больше не пью!” И почему, раз уж я сказал, почему я потом пил?»

Он сам не помнил, где бродил и долго ли, как вдруг с удивлением заметил, что идет мимо закопченного здания военной пекарни, то есть что он уже на восточной окраине. Дорога отсюда вилась среди мусорных куч и бурьяна. На крутом повороте Андреа невольно остановился и стал глядеть на ворота Чауш-паши, через которые в город въезжала группа верховых.

Идти дальше? Но куда? Если идти вперед все по этой дороге, придешь в Орхание и оттуда в Ябланицу. Разве не там, не у русских, его место? Он давно должен был быть с ними! «Что меня здесь держит, – почти вслух размышлял Андреа. – Родные! Они без меня проживут».

Всадники, за которыми он наблюдал, приближались. Впереди ехали два офицера, один – малорослый, его почти не было видно из-за длинной шеи коня, – другой – высокий, с кудрявой бородой. «Откуда они едут? С фронта?» – размышлял Андреа. Судя по лиловым мундирам с золотыми нашивками, это паши. Высокий что-то говорит низенькому, показывая рукой вперед.

Андреа сошел с дороги, дожидаясь, пока всадники проедут, но они почему-то остановились неподалеку от него.

– Эй! – крикнул вдруг ему один из всадников.

– По-турецки говоришь? – спросил его бородатый. Он был значительно моложе второго паши – малорослого, в мундире с маршальской нашивкой; что-то в его взгляде, твердом и повелительном, показалось Андреа знакомым.

– Говорю, паша-эфенди!

– Ты не помнишь, здесь стояла виселица, на этом месте?

Это что же он про виселицу Левского спрашивает? Кто он? Почему про нее помнит?..

– Здесь паша-эфенди, на этом месте, пять лет назад повесили...

– Знаю, – сказал молодой паша, делая нетерпеливый жест, который сразу же заставил Андреа вспомнить: Шакир-бей – тот, кто судил Левского.

Он впился взглядом в его лицо – ненавистное левантийское лицо, которое когда-то являлось ему в ночных кошмарах, но тут всадники пришпорили коней и направились к городу. Молодой паша снова ехал рядом с малорослым маршалом, продолжая что-то ему объяснять, почтительно и оживленно. Андреа смотрел на них с ненавистью, а в мозгу лихорадочно билась мысль: это судьба! Шакир-бей снова в Софии! Приехал, чтобы оборонять Софию. И мы встретились с ним именно здесь, на этом священном месте! Да, это судьба!..

Он дождался, пока они не скрылись, а потом пошел в город, направляясь к мечети Буюк. Ему необходимо было немедленно увидеть Климента.

***

У мечети Андреа засмотрелся на разгрузку патронов.

– Ты что здесь стоишь?

Это был голос его брата. Климент подхватил его под руку и увел подальше от мечети.

– Постой? Куда ты так заторопился?

– А ты чего ждешь? Чтобы тебя сцапал кто-нибудь из агентов Джани-бея?

– Давай ночью плеснем в подвал керосину и сунем горящую паклю. Ты прикинь, ведь там самое малое тысяч пять ящиков с патронами! – убежденно сказал Андреа, и было видно, что он уже успел обдумать этот план.

Климент невольно остановился.

– Ты забыл, что над подвалом лазарет?

– Турецкий!

– И все же лазарет, Андреа. Там более полутора тысяч человек.

– …каждый из них истреблял наш народ с того самого дня, как родился!.. Каждый из них убивал наших освободителей! И если поправится, опять станет стрелять, опять станет убивать!

– Ты прав, но я не могу. Не согласен. Гуманность мне запрещает это.

– Пять столетий... целых пять столетий эта их гуманность...

– Замолчи! Андреа, сзади нас фаэтон, слышишь?

Подскакивая по мостовой, их быстро нагонял фаэтон с жандармом на козлах. За жандармом виднелись два цилиндра, и, когда фаэтон приблизился, оказалось, что в нем Сен-Клер и доктор Грин, последний – с кожаной сумкой на коленях. Напротив них сидел капитан Амир.

Климент мгновенно надел преобразившую его маску почтительности и учтиво им поклонился. Из фаэтона ему ответили сдержанным кивком. Только Сен-Клер по своему обыкновению улыбнулся и, скользнув взглядом по Клименту, задержал его на Андреа, который с трудом скрывал свое волнение.

– Интересно, куда они сейчас направились?

– Ты не в меру подозрителен, – усмехнулся Климент. – Вероятно, везут Грина оперировать какого-нибудь пашу... Да, знаешь, я обнаружил в нашем лазарете тиф.

– Чтоб они все околели! – процедил сквозь зубы Андреа.

Слово «паша» напомнило ему о сегодняшней встрече, и он оживился.

– А ты знаешь, кого я видел только что?

И Андреа рассказал о том, что произошло у ворот Чауш-паши, в чем он и сейчас видел перст судьбы, хотя стыдился это признать.

– М-да, раз этот был генерал Шакир, правая рука Мехмеда Али, значит, Андреа, тот маленький – сам маршал. Командующий всей западной армией. Немец!

– Он немец?

– А ты разве не знаешь? Герр Карл Дитрих из Магдебурга. Бывший главнокомандующий, злейший враг нынешнего главнокомандующего Сулеймана-паши.