Текст книги "Путь к Софии"

Автор книги: Стефан Дичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)

– Открой! это я!

Глава 10

Тропа от которой зависела не только жизнь Климента и Косты, но и «многое другое», была найдена на следующий день. А еще через день генерал Гурко самолично отправился посмотреть ее.

Итак, оба брата уже были свободны и могли вернуться домой, но вопреки своему желанию продолжали оставаться в русском лагере. Причина была не в Косте – нога его зажила. Их пугало то, что они столь продолжительное время отсутствовали. Четыре дня. Пока они доберутся туда, будет пять. Не покажется ли это там подозрительным? Не забыли они и о своей встрече с хаджи Миной.

Когда Климент поделился своими опасениями с Гурко, генерал, взяв его запросто под руку, подвел к висевшей на стене большой карте и сказал с едва сдерживаемым волнением:

– Потерпите, Климентий Славич, потерпите еще день-другой. Может, мы с вами вместе войдем в Софию!

– Ваше превосходительство! – воскликнул Климент.

– Непременно, – произнес он задумчиво. – Ведь я не забыл о сведениях, которые вы нам доставили. Они подтвердились. Но сколько трудностей нам предстоит! Всяческих, всяческих, – продолжал он, и, хотя взгляд его остановился на изображенных на карте горах, Климент чувствовал, что внутренним взором своим он уже ушел куда-то далеко-далеко.

***

– Ну да, конечно, я ожидал увидеть именно тебя! Уже второй раз мне говорят, что объявился какой-то болгарин, врач... Ну, здравствуй! Здравствуй, Климентий Славич! – вылезая из желтой военной брички, кричал, размахивая длинными руками, сутулый молодой человек с бородкой, в офицерской шинели.

– Это вы... ты!.. Аркадий! Голубчик! – растерянно пробормотал Климент, узнав старого приятеля.

Они крепко обнялись и расцеловались. Это не удивило солдат, стоявших рядом. На улицах городка часто происходили неожиданные встречи. Люди заключали друг друга в объятия, обрадованные тем, что они живы и что видятся снова за тысячи верст от родины. Не удивляло это уже и местных болгар, людей сдержанных в проявлении своих чувств, хотя такие сцены казались им вначале странными.

– Ну, рассказывай, рассказывай! Что там? Ты в самом деле из Софии?

– Ты меня огорошил, доктор Бакулин! Настоящий допрос учиняешь. Погоди-ка, да не перешел ли ты на работу в разведку?

– Верно! Точнее, разведка подкидывает мне работенку, – расхохотался Бакулин, блеснув белыми зубами.

– Не понимаю, дружище.

– Да тут и понимать нечего. Просто полковник Сердюк, так сказать, мой пациент. Очень милый человек, не правда ли?

– Очень милый, – подтвердил Климент, и по спине его пробежали мурашки.

– Впрочем, тебя поминали и другие. Я знаю там всех.

«Там» означало штаб, и Климент так это и понял.

– Теперь там все страдают от диспепсии, – продолжал Бакулин. – Это стало уже модой. А меня почему-то произвели и специалисты по этой части, и я теперь тоже в моде! А вообще я здесь с Красным Крестом. Мы недалеко, верстах в двух от города... Да ты лучше расскажи, как перемахнул через Балканы. Рассказывай! Или вот что, давай полезай сюда, я отвезу тебя к нашим.

– Но я должен вернуться во Врачеш!

– Да пошли ты его к дьяволу, этот Врачеш!..

– Извини, не могу. Меня там ждет брат!

– Но не убежит же твой брат! Поехали, поехали! Поговорим, выпьем. И увидишь – знаешь кого? Карла Густавовича!

– Папашу?!

– Да, нашего Папашу. И Григоревич с нами, помнишь, со старшего курса? Все старые друзья!.. Хотя, впрочем, вы, кажется, недолюбливали друг друга?

– Теперь я всех вас люблю, Аркадий! И как же мне вас не любить – друзья, братья, пришли к нам...

– Ну, садись же, Климентий! – тащил его Бакулин, он тоже расчувствовался от воспоминаний. – Да, я забыл тебе сказать, с нами Ксеничка! Ты помнишь Ксению?

– Бенецкую? – переспросил удивленно Климент, усаживаясь в бричке.

– Да, наша Ксения Михайловна, братец, теперь высоко взлетела! Такова жизнь! – философски заметил Бакулин, увидев, что приятель насмешливо поджал губы.

– А что Олег? Он не с вами?

Олег был их другом, и для Климента его имя всегда было связано с именем Ксении.

– Олег где-то под Бухарестом. С армейским госпиталем.

– Пишет?

– Прежде писал. И вообще... Поехали, Степан, погоняй! – крикнул Бакулин белобрысому солдатику-ездовому. – Ну, теперь рассказывай ты, и все по порядку!

Аркадий Бакулин был не первым знакомым, которого Климент встретил здесь в эти дни. Но Аркадий Иванович был для него молодостью, студенческими годами, он напомнил ему и песни под гитару и бесконечные разговоры в белые ночи. И раз он был сейчас в обществе Аркадия, он не мог не заговорить с ним об Олеге, Дмитрии, о Румянцеве, обо всех.

Но прежде всего надо было рассказать о себе самом. И Климент принялся рассказывать. Он увлекся, как когда-то, взволнованно жестикулировал, улыбался то весело, то печально, как настоящий русак. Если бы его сейчас увидели братья, которые никогда и не представляли себе его таким, они бы сказали, что он делает это нарочно.

– А как твой орден? – спросил Бакулин, протягивая ему папиросу.

– Орден? Да брось ты...

– Как это так, брось? Разве Гурко не обещал?

– Его превосходительство, я знаю, представил нас. Но, друг мой, разве может быть для меня большая награда, чем то, что мое отечество станет свободным?!

Бакулин сочувственно улыбнулся. Они уже выехали из города. И хотя то тут, то там еще виднелись неогороженные дворы и среди них непобеленные домишки, и дети, и женщины, но впереди уже простиралось белое поле, перерезанное вдали темной грядой холмов. Слева, параллельно покрытой грязью дороге, по которой непрерывно двигались растянувшиеся колонны солдат, выстроились в ряд палатки. В конце ряда ротные трубачи усердно упражнялись на своих инструментах. Неподалеку дымили походные кухни. По другую сторону палаток виднелись серовато-коричневые каре взводов. Солдаты маршировали на снегу, смыкали и развертывали шеренги, словно на параде, и офицеры в коротких шинелях бегали возле них.

– Это Преображенский. С этим полком, можно сказать, мы уже почти породнились. Это тебя удивляет? Ну тогда спросишь об этом Ксению.

– А что Ксения? Они давно разошлись с Олегом?

– С тех пор, как нас в Плевене пристегнули к гвардии!

Климент весело рассмеялся.

– Ну, тогда ничего не попишешь, тебе придется примириться с этим, Аркаша. В конце концов, гвардия всегда имела преимущества! Ты, кажется, когда-то был влюблен в Ксению.

– Я этого не скрывал в отличие от тебя...

От неожиданности Климент растерялся.

– Глупости, – сказал он, помолчав немного. – Я за дружбу, дорогой. А ты, как вижу, еще и сейчас ревнуешь. Признайся, не скрывай!

– Извини. На этот раз ты промахнулся. И вообще если даже я и влюблен, то нет смысла рассказывать тебе... ведь ты ее не знаешь. Скажи-ка, упоминал ли его превосходительство в твоем присутствии что-нибудь относительно похода? – поторопился перевести на другую тему разговор Бакулин. – Я слышал, что главнокомандующий одобрил его план.

– Нет, не знаю... Но ты понимаешь, что это означает для меня, Аркадий?

Бакулин задумчиво смотрел на солдат, которые двигались рядом с ними.

– Худо дело, Климентий, худо, – произнес он.

Климент испуганно обернулся к нему.

– Что такое?

– Погляди на них. Все в таком положении. Нет сапог. Нет полушубков. Не говоря уже о провианте. И это никакая тебе не самоновейшая болезнь, друг мой, а обычная застарелая интендантская хворь. А что будет, когда начнем? – Бакулин говорил с огорчением и явной неприязнью к кому-то и к чему-то, но к кому именно, не называл.

Климент приподнялся, чтобы получше разглядеть веселых, раскрасневшихся от холода солдат, которых они обогнали. Гармонист растягивал меха, запевала пел все голосистее и лихо выкрикивал слова разудалой песни. Но ни на одном из солдат не было ни полушубка, ни теплой шапки. А поглядев на их ноги, Климент обнаружил, что каждый третий обут вместо сапог в царвули или же обмотал ноги полосками домотканого сукна и, как это не трудно было установить по цвету, лоскутами от трофейных турецких шинелей. «Да ведь я еще в Софии, от пленных слыхал об этом, – вспомнил он. – Я знал, да-да!»

Их нагнал всадник. Воротник шинели у него был поднят, а фуражка низко надвинута на лоб. Это был офицер. Климент скользнул по нему взглядом и отметил, что был он в добротных сапогах. Когда офицер, объехав бричку, поздоровался с Бакулиным, что-то в его глухом голосе и в черных без блеска глазах, которые Климент успел мельком заметить, показалось ему знакомым. Глядя ему вслед, он спросил Бакулина:

– Кто это? Не Кареев ли?

– Да, ты с ним знаком?

– Имел честь! – Климент хотел, чтоб это прозвучало насмешливо, но у него так не получилось, корнет оставил о себе сложные воспоминания. Что-то в нем озадачивало Климента, вызывало непонятное чувство. – Он какой-то странный, – добавил он.

– Да, в нем что-то есть такое. Он был другом покойного Павла. Ты его не знал, это был жених одной нашей сестры милосердия, Нины Тимохиной.

– Кажется, вместе с Ксенией училась какая-то Тимохина.

– Нет, Нина из Саратова. Она учительница. А Павел – его в прошлом месяце под Плевеном разорвало снарядом – тот был действительно странный человек. Говорили, что он был осужден. За нигилизм или какие-то другие идеи. В одном я уверен, был он безбожник, а точнее... нет, не знаю! Тимохина никогда не говорит о нем. И Кареев такой же, как тот. Впрочем, он, наверное, едет к ней.

– Вместо друга?

Бакулин не рассмеялся. Голос его был по-прежнему сдержанным, когда он ответил:

– Не могу сказать. Не знаю. И вообще... не верю. То есть о любви с ее стороны не может быть и речи, братец. Я испытал это на себе – ледышка. Нет, ледышка, пожалуй, будет не точно. Чувствуешь, она окружена какой-то стеной, и ты не можешь проникнуть за нее. Но, между прочим, вон напротив наше село. Вот те два дома в начале него и большие палатки влево от них – это наш лазарет... Папаша, наверное, еще там, а вот относительно Григоревича не поручусь. Хотя он, кажется, дежурит. Да, он там, там!

– Любопытно увидеть Ксению, – заметил без всякой задней мысли Климент.

– Увидишь ее, конечно. Впрочем, она сегодня вечером свободна, но я не думаю, что она ушла так рано. Мы ее застанем. А вообще, оставим женщин, Климентий! Самое главное – то, что мы с тобой свиделись. Выпьем водки, поговорим о Дмитрии, Румянцеве. Да, я забыл тебе сказать, этот осел Румянцев снова словчил, остался в Петербурге. Женился на большом приданом и... Но что тут долго говорить – такова жизнь!

Они собрались у раскаленной жаровни в большой палатке Карла Густавовича, начальника лазарета, сидели на низких табуретах, пили водку и разговаривали о войне. Напротив грузного розовощекого Карла Густавовича – Папаши, как его все звали в академии, – за походным столом, с которого были убраны все бумаги, расположился Бакулин и давно уже забежавший «на минутку» доктор Григоревич – строгий лысоватый мужчина с очками на шнуре и красивыми руками. Справа от Климента, на постели, где лежала брошенная гитара, сидела Ксения, кокетливо поводя плечами.

Потягивая из кружки водку и слушая бесконечный спор между своим словоохотливым другом и Григоревичем, Климент тайком наблюдал за нею. Изменилась ли она за минувший год? Он не мог решить. За это время он ни разу не вспомнил ее. Вернее, он вспоминал, но не ее, а ту безвозвратно ушедшую счастливую пору жизни, частью которой была и она. Он не раз в последние недели сравнивал сердечность и простоту своих русских друзей с холодностью и высокомерием английских коллег. И вот сейчас Ксения перед ним! Своенравная, вызывающая. И все такая же красивая – он с первого же взгляда убедился в этом. Она была в белом переднике и косынке сестры милосердия. Ее волосы, выбивающиеся из-под белой косынки, были такими черными, что сейчас в предвечернем сумраке даже отливали синевой. Те же черные, широко поставленные, слегка раскосые озорные глаза. Крупный смеющийся рот. Он виден: Ксения знает, что смех ей идет, красит ее. Когда она смеялась, ее плечи и высокая грудь слегка колыхались и вся она источала какое-то возбуждающее очарование.

«Нет, она действительно не жена для Олега, – подумал Климент, – Олег стеснительный, душа у него мягкая, и он слишком сильно любит ее. А она? Любила ли она его, – с непонятным упорством допытывался у себя Климент. – Возможно. Но любила видно, не очень, если сменила на первого же гвардейца... – И он представил себе этого гвардейца, но не кого-то из встречавшихся здесь на каждом шагу, а гвардейца вообще – молодого русского красавца, затянутого в красную венгерку, в кивере, слегка надвинутом на бровь, с длинной серебряной саблей, позвякивающей на ходу, когда он шествует по Невскому проспекту. – Вот такой ей больше подойдет», – решил он, хотя остался недоволен своим заключением.

Климент выпил водку и, поставив свою кружку на стол, стал прислушиваться к разговору. Речь держал Бакулин. Он распалялся все больше.

– Все это глубочайшая и непостижимая тайна, коллега Григоревич! – восклицал он. – Вопрос ставится так: убийство ли это, если ты убиваешь, чтобы не быть убитым самому? Или же обороняясь? Вот так ставится вопрос. Минутку, коллега, я хочу еще спросить... Что происходит в таком случае с совестью? С со-вес-тью! И вообще, если можете, ответьте мне на это, господа! – восклицал, оглядывая всех, Бакулин. – Вот ответь, голубчик! – хмурясь, обратился он к Григоревичу. – Нет, нет, не как врач и не как славянофил, пришедший сюда защищать... Или, как ты сказал, выполнять миссию... Поставьте себя, господа, в положение солдата. Его пригнали сюда и приказали ему: убивай!

– Ты упрощаешь вопрос, – раздраженно прервал его Григоревич.

– Григоревич! Ты, братец, того! Нет, нет, извини, но ты же действительно ничего не понимаешь!..

Григоревич бросил на него поверх очков уничтожающий взгляд, развел руками и обратился к остальным:

– Скажите, бога ради, разве это спор?

Карл Густавович улыбнулся смущенно-добродушно, а Ксения сказала:

– Вы оба скучны! Нашли, из-за чего ссориться.

«Возможно, она и права, – мелькнуло в мозгу Климента. – В самом деле, разве это тема для разговора: вынужденное убийство и совесть? Во время сложных операций, когда приходится безжалостно кромсать человеческое тело, производить ампутации, под ножом у меня не раз умирали раненые, хотя я прилагал все усилия, чтобы спасти их. Должен ли я думать об этих смертях, рассуждать на сей счет, бередить себе душу? Разве недостаточно того, что я действовал? Да, она права. Жизнь есть жизнь, а необходимость, приказ, долг, человечность – все это иногда так сложно собрать воедино, связать в узел, что, действительно, человеку лучше об этом не думать».

Не думать. Но он тоже думает, и думает не отвлеченно, а вполне определенно об этой войне. Что, если она затянется или вовсе прекратится? Что, если те, от которых это зависит, прикажут именно сейчас, после падения Плевена, русскому солдату (о котором шел спор) двинуться назад, домой? Тогда целый народ, его народ, Климента, будет истреблен в буквальном смысле этого слова напуганными османами. «Потому что, – говорил он себе с отвращением и ненавистью, невольно припоминая сожженные села, через которые они с братом проходили, – этим зверям убийства отворяют врата в их рай. И тогда поневоле начинаешь думать, что у них нет понятия совести...»

– Наша дама права, господа! – сказал он. – В самом деле, мы углубились в слишком тягостную тему. Расскажите что-нибудь повеселее! Папаша!

– Лучше сделайте это вы! – встретившись взглядом с Климентом, сказала Ксения. – Вы упомянули прежде, что в Софии есть иностранцы, англичане. Встречались ли вам среди них интересные люди?

– Смотря в каком отношении, Ксения Михайловна.

– Ну уж будто ты не знаешь! Ксеничка интересуется только в одном, вполне определенном отношении, Климентий... Достаточно ли мужественны их мужчины, не так ли? И не красивее ли ее самой женщины?

– Аркадий! Ты просто отвратителен... Что, собственно, ты обо мне знаешь, сварливая ты личность! – сердито воскликнула она.

Но и в гневе ее, как и во всей манере держаться, было кокетство, которое Климент почувствовал, и почему-то ему показалось, что оно предназначается именно ему.

– Ну хорошо. Слушайте.

Климент принялся рассказывать о виконтессе и ее медицинском «штабе», он перечислил всех ее врачей и сестер милосердия, называя по имени явно для того, чтобы продемонстрировать свое отличное английское произношение: doctor Green, doctor Gill, doctor Health, Leslie, Atwood. И о другом «штабе» – военном, который составляли не только Бейкер и его люди и не только Сен-Клер и будущий граф и герцог, несравненный Фред Барнаби, но еще и тайные советники, наблюдатели, сэр Лайонел Гаррис и полковник Мейтлен из Royal Artillery, и майор Кэмпбелл из Horse Artillery, и капитан Джеймс из Scoth Greys, и еще многие другие, которые уже уехали или же еще оставались в городе и которых Климент знал только понаслышке.

Карл Густавович не скрыл своего удивления.

– Дорогой мой, как же это так?! Выходит, гостей у вас хоть пруд пруди!

– Да, да! И еще многажды столько, Папаша. И корреспонденты! Можно сказать, вся мировая пресса устроила здесь место встречи. Есть даже американка.

Как только Климент вспомнил про Маргарет Джексон, он сразу почувствовал, кого напоминает ему Ксения. Именно ее – при всем том, что внешне они ничем не похожи друг на друга. «Видимо, больше всего они схожи своей вызывающей манерой держаться, – подумал он. – Возможно. А быть может, сходство их в том, что вопреки всему они обе мне нравятся? – Но я уже действительно не понимаю сам себя, – проносилось в его мыслях, в то время как он продолжал свой рассказ об иностранцах в Софии, о приеме у консула Леге. – Как действительно это так получается, что мне нравятся женщины, которые... в общем, женщины, чье поведение я в принципе осуждаю и отвергаю? Нет, это никуда не годится! Просто недопустимо! Я стал совсем как Андреа, но его все это влечет. А меня?» В сущности, он сам не мог разобраться в этом. Почему же он сказал себе, что ему нравятся женщины, значит, ему нравится и Ксения? Но как только он осознал, что его влечет к ней сейчас точно так же, как месяц назад он был внезапно увлечен Маргарет Джексон, голос его, выражение лица, жесты изменились. Он почувствовал, что заговорил увлеченней. И что она его слушает с вниманием и любопытством, а не так, как слушала перед тем, когда спорили Бакулин и Григоревич.

– Ну вот, а выпить забыли! – встревоженно воскликнул Бакулин, заглядывая в кружки. – Кому налить? Что ж такое получается, только один мой кубок пуст. Ну, давайте выпьем за Софию!

– Чтобы поскорее ее увидеть, – добавил Карл Густавович, который всегда и со всем был согласен. – Климентий, – продолжал он, после того как все опорожнили кружки, – только что назвал доктора Грина. Это, разумеется, не тот известный хирург Рэндолф Грин?

– Именно он, Папаша.

– Интересно. Мне попадались его статьи. Ты его видел, я надеюсь. Как он выглядит? Пожилой?

– Значительно моложе вас, Карл Густавович. Странный экземпляр. Неприветливый какой-то. Он замешан в одной неприятной истории. Но ум у него, несомненно, изобретательный и ищущий. И практик он блестящий.

Описывая Грина, Климент живо представил себе низенького англичанина, его лягушачий рот. «Ну ладно, обойдусь и без Будэнова!» – сказал тот. «Я его теперь уж не застану, – подумал Климент. – Небось, поспешит уехать...»

– Последние три месяца я был, можно сказать, его ассистентом, – заметил Климент.

– Ну, тогда тебе повезло. Работать с ним в самом деле интересно!

– И я слышал это имя. Доктор Грин... – поправив очки, включился в разговор Григоревич.

Он любил серьезные разговоры. Но, к его неудовольствию, продолжить свою мысль ему не удалось, так как в ту же минуту полотнище, прикрывавшее вход в палатку, откинулось и просунулась чернявая длинная физиономия дежурной сестры.

– Срочно в седьмую палатку!– кивнув в сторону Григоревича, сказала она.

Выражение его лица тотчас же стало строгим и официальным. Он шепнул что-то Карлу Густавовичу и широким шагом вышел из палатки.

Ксения тоже поднялась.

– Который час? – спросила она. – Три? Прощайте, господа, а то я пропущу линейку.

– А ты что, снова в город? – спросил вполголоса Карл Густавович, избегая ее взгляда.

– Да, я обещала подруге заехать к ней в гвардейский госпиталь. Ну, до свидания, господа! Климентий Славич, надеюсь, вы нас не забудете. Очень, очень рада встрече с вами!

Пожимая Клименту руку, она задержала ее в своей руке. Он покраснел.

– А почему, собственно, вам не остаться у нас? – задорно спросила она, задержавшись у выхода. – Карл Густавович, ведь вы все время жалуетесь, что у вас не хватает врачей, а тут к вам врач сам является!

И все так же шутливо она помахала мужчинам рукой, другой приподняла полотнище и вышла.

– Ты смотри, какая умная мысль! – воскликнул Бакулин. – Я, признаться, такого не ждал от Ксенички. А, Папаша, что вы на это скажете?

– Пусть скажет он сам, Аркадий. Говори, говори, Климентий.

То, как они смотрели на него, слова Ксении, еще звучавшие в его ушах, сознание того, что его зовут к себе, в нем нуждаются, предрешило ответ Климента.

– Что я вам скажу? – с благодарной улыбкой произнес он. – Ксения Михайловна права. Вот именно – сам явился, пришел на своих двоих... Я сейчас поеду за братом во Врачеш. Он все может делать – и стряпать, и стирать, и... Завтра утром мы оба будем здесь.