Текст книги "Путь к Софии"

Автор книги: Стефан Дичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц)

Глава 10

Климент, по обыкновению, проснулся вовремя и в семь часов утра уже был в лазарете.

В сущности, весь город за последние два месяца стал похож на огромный лазарет. Кроме старой городской больницы, куда теперь свозили тифозных, все большие мечети, школы, некоторые из караван-сараев и даже многие помещения турецкой администрации были до отказа забиты ранеными. Над этими зданиями развевались флаги с красным полумесяцем, среди них попадались и флаги иностранных санитарных миссий – английской, итальянской, германской, прибывших в город, когда война стала затягиваться.

Климент был назначен в лазарет, размещавшийся в мечети Буюк. В этом самом большом городском лазарете раненых опекала английская миссия (у миссии был и свой небольшой госпиталь), и поэтому Климент постоянно общался не только с врачами-англичанами, но и с теми, кто прибыл в качестве военных советников, корреспондентов крупных лондонских газет да и со всеми теми, кто был здесь без определенной цели, просто потому, что шла война.

В это время в медицине было много нововведений, и Климент уже привык ко всем больничным запахам – карболки, хлороформа, чего-то гнилостного, тошнотворного. Но этим утром, переступив порог мечети, он невольно остановился. Отвратительное зловоние ударило ему в нос. Он хотел было зажать его, но превозмог отвращение и быстро вошел внутрь.

Здесь были сотни раненых. Сколько их – он знал точно, если за ночь не подвезли новых. Но сейчас в полумраке огромной мечети, под девятью свинцовыми сводами, в паутине слабо мерцающих светильников, ему показалось, что их бесчисленное множество. Он словно увидел их другими глазами. Их страдания, до вчерашнего дня вызывавшие у него чувство жалости, как всякое страдание, теперь будили в нем чуждые ему холодный расчет и злобу. Но только здесь он узнает, сколько раненых во всем городе, – эти сведения пригодятся Дяко.

Климент шел по проходу между лежавшими вповалку на полу стонущими людьми к небольшой двери, ведущей в старое медресе^[6]6
  Медресе – мусульманское духовное училище (тур.).


[Закрыть], где была комната врачей и операционная. Открыв дверь, он увидел, что доктор Грин опять его опередил. Привычка знаменитого английского медика являться в лазарет спозаранку раздражала Климента, вызывала у него чувство неловкости и заставляла вечно держаться настороже.

– Что нового, доктор? – спросил он почтительно, с подчеркнутой любезностью в голосе, когда они поздоровались.

Климент свободно изъяснялся по-французски – изучение этого языка было обязательным в Петербургской медико-хирургической академии, но часто вставлял и английские слова: языки давались ему легко, и он хотел извлечь как можно больше пользы из своей принудительной службы в лазарете.

Рэндолф Грин вытер руки и швырнул полотенце в корзину. Ему вряд ли было пятьдесят, но выглядел он много старше. Все в нем было какое то укороченное, сплюснутое: толстые щеки, широкий нос, лягушачий рот. Лицо он брил, лишь густая кудрявая борода обрамляла его могучие челюсти. Она совсем закрывала шею, еще больше укорачивая всю его фигуру.

– Новое – это старое, Будэнов, – сказал англичанин, и в его тоне Климент уловил пренебрежение и холодок, обычные у иностранцев в обращении с болгарами. – За ночь четверо, Будэнов. Когда я пришел, скончался и сержант... тот, Gangraena gasosa^[7]7
  Gangraena gasosa – газовая гангрена (лат.).


[Закрыть], – напомнил он.

Климент кивнул, надел халат, сменил феску на полотняную шапочку, под которую с трудом убрал свои мягкие каштановые волосы, и велел принести кувшин теплой воды.

– А где доктор Ставрипуло? – спросил Климент, моя щеткой руки. – Я его не вижу.

Хотя Ставрипуло дежурил ночью, его должны были сменить только в полдень.

– Его отпустил Исмаил-бей.

– Отпустил?

– Тридцать девять и пять, Будэнов. Нет, это не рожа.

– Думаете, тиф?

Грин поджал свои тонкие губы, что-то дрогнуло у него в лице.

– Еще рано...

Грин не любил этого константинопольца – доктора Ставрипуло. Не любил он и Исмаил-бея и обоих армян. Он не любил врачей, которые знают только то (да и это сомнительно), чему их когда-то учили профессора. В последние годы хирургия делала гигантские шаги. Неважно, что ночью умерло четверо и что день не предвещает ничего доброго... Рэндолф Грин – ученик Листера, великого Листера, научившего мир тому, что карболка – враг миазмов и бацилл; он знаком с Пастером, переписывается с Бергманом и Шимельбушем, интересуется достижениями Пирогова и Склифосовского, которые, как он знает, сейчас где-то по ту сторону линии фронта... Он приехал сюда, в эту невыносимую для него страну, с единственной целью: проверить свои теории оперирования огнестрельных ран. Может ли он в таком случае сочувствовать врачам, подобным Ставрипуло? Да этот грек, если за ним не следить, способен начать операцию, даже не вымыв рук.

– Надо выждать, – добавил он бесстрастно. – Хорошо, что в нашем деле все ясно с первого мгновения.

Но Климент, которого внутренние болезни привлекали гораздо больше, чем хирургия, сказал:

– Если все же подтвердится Typhus exanthematicus^[8]8
  Typhus exanthematicus – сыпной тиф (лат.).


[Закрыть] наиболее вероятно, что доктор Ставрипуло заразился здесь.

– Почему именно здесь? Тиф гуляет по всему городу. При вашей грязи, вони, от которой некуда деться...

– Но если все же источник заразы здесь? – настаивал Климент, пропустив мимо ушей его оскорбительные замечания. – Помните тот случай? Вы сами изволили тогда обратить мое внимание на сыпь.

– Вы имеете в виду того, что умер от воспаления легких!

– Да. Помните, вы колебались, не было ли там одновременно и тифа. Его лечил Ставрипуло.

– Возможно. Но вши, Будэнов, вши! Вы не принимаете их в расчет.

Грин вспомнил о нечистоплотности грека, холодно усмехнулся и с беспричинной враждебностью сказал:

– Сообщите Исмаил-бею и делайте, что найдете нужным. Вы терапевт в душе, Будэнов! Я вам об этом уже говорил. Ну а мне предоставьте одному справляться со своими обязанностями мясника! Идите!

Грин улыбнулся и на этот раз, по обыкновению, холодно, но в глубоко посаженных глазах его вспыхнули ободрительные огоньки. Он ценил в людях всякое проявление энергии и предприимчивости, а «этот доктор Будэнов», к тому же болгарин, работал, не щадя сил, хотя раненые были мусульманами.

Климент кивнул, и на этом разговор прервался. Грин пошел к операционному столу, на который уже клали очередного раненого, а Климент взял трубку, вызвал двух санитаров себе в помощь и через ту же дверь вернулся в мечеть.

Начальника лазарета доктора Исмаил-бея нигде не было видно. Наверное, колесит по городу, объезжая с визитами богатых пациентов. Тем лучше! Климент обойдется и без его разрешения. Он начал обход раненых. Со всех сторон к нему обращались глаза, полные мольбы и надежды. Надежды? Ненависти! Как ни странно, половина этих людей, если бы они только могли или не ждали от него помощи, разорвали бы его на куски за одно то, что он гяур. «А они ведь не знают, что я болгарин... А я-то из-за них встревожился, – думал с насмешкой, ожесточаясь против самого себя, Климент. – Вон Грин – для него они всего-навсего подопытные кролики; Исмаил-бею только бы загрести побольше денег, о греке и об армянах и говорить нечего... Действительно, с чего это я так встревожился? Да пускай и здесь вспыхнет эпидемия! Пускай еще больше ослабит их тыл!..»

Он продолжал рассуждать в таком же духе, подстрекаемый враждебными взглядами и памятью о прошедшей ночи, и в то же время, повинуясь подсознательному, не зависящему от него навыку, склонялся над каждым раненым и быстро, внимательно его осматривал.

– Откройте грудь и живот, – распоряжался он, и турки, старые опытные санитары, один – брадобрей, другой – банщик, расстегивали безрукавку на раненом, поднимали рубаху, спускали шаровары.

Он проделывал это десятки, сотни раз. Спина заболела, кровь приливала к голове.

– Смотрите, сколько вшей!

Вши были у всех. Они унизывали швы грязных рубах, кишели на косматых торсах, в пахах. Но, испытывая омерзение и привычно его подавляя, Климент не смотрел на вшей, а искал на коже у раненых маленькие, как чечевички, розовые пятнышки. Они бледнели и пропадали, как только санитар нажимал на них пальцем.

– И этот... Шестой. Унесите и его!

«Страшно, просто недопустимо, – думал он. – Нас шестеро врачей, и чтобы до сегодняшнего дня мы не заметили... Правда, большинство умирает от ран, прежде чем болезнь разовьется. Только этим и можно объяснить. Но когда отнимают ногу... и эта карболка... то если вдуматься – тиф и Morbi inflamatori^[9]9
  Morbi inflamatori – воспаление (лат.).


[Закрыть], особенно с Embolia adiposa^[10]10
  Embolia adiposa – жировая эмболия (лат.).


[Закрыть], одно стимулирует другое», – рассуждал Климент, испытывая странное безотчетное удовлетворение от этих рассуждений. Мысленно он представлял себе, как он – начинающий болгарский врач – встанет перед высокомерным, всезнающим доктором Грином и бросит ему прямо в лицо: «К сожалению, уважаемый коллега, мои опасения оправдались!» Да, он отплатит ему за те унижения, которые вынужден терпеть от него.

– Привезли новых раненых, доктор? – спросил кто-то по-французски у него за спиной.

Знакомый приветливый голос. Сен-Клер? Климент живо обернулся. Он не ошибся. С неизменной улыбкой на лице, в расстегнутом плаще и сером цилиндре к нему подходил Сен-Клер. Климент невольно сравнил стройного, поджарого Сен-Клера с доктором Грином. Соотечественники, а какая между ними разница! Климент поймал взгляд его внимательных темных глаз и, невольно вспомнив о ночном посещении, похолодел. Зачем он так рано пришел? Климент давно подозревал, что деятельность Сен-Клера в Софии выходит за рамки функции советника. «Нет, не может быть, чтобы ему было известно про Дяко! Откуда ему знать? И разве он в первый раз сюда приходит?» – подумал он с облегчением, а вслух сказал:

– Плохая новость, господин майор. Сыпной тиф.

– И здесь тоже?

– Да. Если вам не приходилось видеть, как начинается болезнь…

– Благодарю вас, доктор. Продолжайте. Я не буду вам мешать. А где новые?

– Новые? – Климент только тут вспомнил, что майор сразу же спросил о вновь поступивших раненых. – Вон там, налево – те, что прибыли за последние два дня, – поторопился он показать ему и сразу успокоился.

Он давно уже обратил внимание на странное занятие одетого в гражданское платье английского офицера. Сен-Клер расспрашивал вновь поступивших раненых о фронте, военных действиях. С какой целью? Не проверяет ли он таким образом сведения, полученные от турецкого командования? А что, если и мне воспользоваться этим источником?

– Как старина Рэндолф? Режет?

– Это его страсть! – невольно в тон Сен-Клеру заметил Климент. – Как говорит наш уважаемый маркиз Позитано: есть люди, рожденные резать!

– Да, хотя любезный синьор вряд ли имел в виду старину Ральфа. Впрочем, Рэндолф Грин еще в колледже любил резать!

Сен-Клер не без юмора рассказал забавную историю о том, как Грин оперировал собак, пользуясь наркозом, изготовленным из неизвестного восточного яда. Все это, вероятно, было правдой и могло быть проделано именно Рэндолфом Грином. Но для Климента было открытием, что доктор Грин и майор Сен-Клер когда-то учились в одном колледже, то есть что они однокашники и старые друзья. Не странно ли, что за все время работы в лазарете он ни разу об этом не слышал? «Вот уж действительно непонятные люди, – подумал с внезапной неприязнью Климент, глядя на оживленное и все же непроницаемое лицо собеседника. – Работаешь с ними месяцами бок о бок, кажется, изучил их, и вдруг что-то совсем неожиданное... Как они отличаются от моих петербургских коллег! – Вспомнив откровенные признания, искреннюю и беззаветную дружбу тех лет, он почувствовал тоску о прошлом. – Опомнись, возьми себя в руки», – поспешил он прогнать волнение с лица.

– Когда закончите, скажите, пожалуйста, доктору Грину, что я буду ждать в клубе.

Как повсюду в мире, и здесь первой заботой англичан было учредить свой клуб – уголок Британии, как они говорили. В английский клуб – длинный двухэтажный дом по соседству с магазином деликатесов мосье Гери и неподалеку от церкви святого Крала – ходили и врачи из других санитарных миссий. Его посещали за отсутствием других развлечений семьи консулов, шумные, непоседливые корреспонденты, то приезжавшие, то уезжавшие, кое-кто из образованных турецких офицеров, несколько поляков. Примерно столько же бывало здесь и болгар, учившихся, как Климент, за границей и по той или иной причине тесно связанных с иностранцами. Те поэтому либо искали их общества, либо его терпели.

– Будьте покойны, я ему передам, господин майор.

– А что это вас последнее время не видно в нашем клубе, доктор Будинов?

– Работа, сами знаете. Приходишь домой измочаленный и думаешь только о сне.

– Да. Верно. Но война идет к концу. В Лондоне ведутся переговоры, кажется, я вам говорил уже?

Климент выдержал его взгляд.

– Да, упоминали что-то такое. Могу ли я знать подробности?

– Заходите вечером в клуб, потолкуем...

– Непременно, – сказал Климент, глядя, как англичанин перешагивает длинными ногами через раненых, лежащих на полу, стараясь не коснуться их грязных, вшивых одеял.

Сен-Клер помахал ему рукой и, видимо, тотчас забыв про него, склонился над первым раненым из поступивших в последние дни и начал свои обычные расспросы.

– Ты из какого батальона? – услышал его голос Климент.

Майор свободно объяснялся по-турецки. Раненый что-то ответил, но так тихо, что Климент не расслышал.

– Вспомни, какие неприятельские части стояли против вас? – снова раздался голос Сен-Клера.

Климент вслушивался украдкой, и все его существо так бурно ликовало, что прежнее намерение унизить всезнающего доктора Грина показалось ему теперь мелким и жалким. Уйдет Сен-Клер, и начну я! Вот и от его прихода польза. В конце концов, и этому надо учиться, а мой учитель оказался из самых дошлых. Внезапно мысли его были прерваны новым обстоятельством.

В мечеть вошли две женщины. Две дамы. Несмотря на расстояние и на мешавший смотреть солнечный свет, пробивавшийся струйками сквозь крохотные оконца под сводами, он узнал их сразу и поспешил им навстречу.

Узнал их и Сен-Клер, но он не последовал за молодым врачом, а остановился в проходе и, сняв цилиндр, стал почтительно ждать.

Глава 11

Дама пониже ростом, виконтесса Эмили Стренгфорд, возглавлявшая английскую санитарную миссию, была в белой косынке сестры милосердия, но вместо красного креста на косынке был вышит красный полумесяц. Эта деталь, по словам виконтессы, не раздражала, а успокаивала несчастных раненых. Другая дама была миссис Маргарет Джексон. С нею Климент познакомился накануне, в день ее приезда.

Присутствие этих женщин среди сотен обезображенных, искалеченных умирающих солдат было странным, даже противоестественным. Обе они принадлежали к другому миру и, как ни пересиливали себя – леди Эмили с восхитительной христианской самоотверженностью, а Маргарет со спортивным упорством современной молодой женщины, – с трудом скрывали свое отвращение. Каждая из них, наверное, выскочила бы вон, на свежий воздух, если бы их не сдерживало так много условностей и если бы война с ее сложным развитием не впрягла в свою колесницу милосердие одной и любопытство другой.

Когда Климент с видимой тревогой сообщил леди Эмили о своем открытии, ее длинное бескровное лицо совсем побелело. «О-о!» – испуганно вырвалось у нее, но восклицание было сдержанным и тихим, как это приличествовало даме ее положения. Страх, вспыхнувший в ее темно-серых, слегка навыкате глазах, тут же погас.

– От плохого к худшему, – сказала она по-английски, овладев собой. – Мы бессильны, моя милая!.. Что вы предлагаете, доктор? – продолжала леди Эмили уже по-французски и потому неохотно.

– В данных обстоятельствах? Благоволите сделать это вы... Мы беспомощны, Милосердная Леди.

Эмили Стренгфорд все болгары называли Милосердной Леди с тех пор, как после прошлогоднего восстания она прибыла со своим госпиталем, чтобы помочь жертвам фанатизма мусульман. Ее усилия были каплей в море, но по всей стране болгары говорили о ней с благодарностью. И вот, как только разразилась война, она снова вернулась сюда – на этот раз помогать раненым туркам, словно хотела подчеркнуть, что не делает разницы между христианами и мусульманами. «Для меня нет поработителя и порабощенных, есть только страждущие» – было девизом ее милосердия. И она врачевала страждущих, не жалея сил и средств.

– Но мы не сидим сложа руки, Милосердная Леди, – поспешил добавить Климент, заметив, что она вздернула маленький острый подбородок. – Разрешите мне сказать...

И он в точных выражениях сообщил о мерах, которые собирался предложить доктору Грину и Исмаил-бею. Виконтесса слушала молча, с застывшим лицом. Она была гораздо ниже его ростом, а Клименту казалось, что она слушает свысока, пренебрежительно, как того требует ее положение. Это его рассердило. И, злясь на себя, он заговорил резко и настойчиво.

– Хорошо, – кивнула она, невольно задержав взгляд на его шелковистых каштановых усах.

Этот врач, болгарин, был рекомендован ей его соотечественницей Филаретовой, в доме которой леди Эмили жила, с тех пор как приехала в Софию. Она сама потребовала от Джани-бея, чтобы тот его мобилизовал. И вот, уже несколько месяцев видя его ежедневно, она все больше убеждалась, что он старателен и воспитан. Но сейчас она вдруг обнаружила в нем дерзость, о которой не подозревала. Не намекает ли он, что кто-то (кто же? Доктор Грин или доктор Исмаил-бей?) не проявил достаточно усердия и предусмотрительности? Все, что говорил этот болгарин, было верно, но виконтесса, озадаченная его тоном, продолжала его разглядывать.

– Благодарю вас, – сказала она сдержанно и тотчас направилась к Сен-Клеру, который уже ей кланялся. – Добрый день, Джордж!

– Как поживаете, леди Эмили? Рад видеть вас, миссис Джексон!

Сен-Клер пошел вперед с виконтессой, а Климент остался с красивой американкой. Она остановилась, глядя на двух обмотанных бинтами солдат, которые о чем-то болтали, гримасничая и скаля зубы.

– Не знаешь, жалеть их или смеяться! – сказала Маргарет. – Они напоминают мне героев какой-то испанской комедии.

– Пожалуй... Только не комедии, а драмы.

Она бросила на него быстрый взгляд и вдруг отпрянула назад.

– Что с вами, миссис Джексон?

– Посмотрите, посмотрите вон на того! – прошептала она чужим голосом.

Климент посмотрел туда, куда она показывала. Солдат, распростертый на полу, как все... Бородатое лицо искажено чудовищной гримасой: лоб сморщен, скулы сведены, рот растянут в страшной зловещей улыбке. Risus sardonicus^[11]11
  Risus sardonicus – сардонический смех, симптом столбняка (лат.).


[Закрыть], определил он, уже привыкший видеть любые страдания.

– Что с ним? – спросила она испуганно.

– Отравление от загрязненной раны.

– Вы его лечите?

– Нет. Нечем.

– Он умрет?

– Неизбежно.

Маргарет побледнела и отвернулась. Но там, с другой стороны, опять были раненые. И все это было так тягостно, что она предпочла заговорить о себе.

– И я себя что-то неважно чувствую, видимо, простыла в дороге.

– Вам необходимо принять меры. К тому же имейте в виду, по вечерам здесь часто ложится туман.

Она задержала на нем долгий взгляд, оценивая его глазом опытной женщины. После Филиппа Задгорского это был второй молодой болгарин, который привлек ее внимание. Серьезный, умный – в нем было что-то, распалявшее ее женское любопытство. Может, просто она еще мало его знает и вообще таких не встречала. И он был гораздо моложе ее. Как только она это установила, ее интерес к нему возрос. А ей говорили, что болгары грубы, невежественны! Не отрывая взгляда от глаз Климента, она улыбнулась ему и спросила:

– Я не могла бы рассчитывать на вас, доктор?

– Ах, разумеется, сударыня! К сожалению, здесь, как видите...

– Нет, это не так спешно. Я живу у господина Задгорского, может быть, вы знаете?

– Я с удовольствием вас навещу!

Он ответил не только этой любезной фразой, но и с внезапным, так не подходящим к обстановке волнением, потому что в приглашении красивой американки почувствовал намек. Правда ли ей нужен врач или она позвала его просто так, повинуясь минутному капризу? Он наблюдал за ней украдкой. Еще вчера она произвела на него впечатление своей огненно-рыжей гривой, бросавшейся в глаза, и своей манерой держаться – вызывающей и небрежной. «Черт ее знает, какая она на самом деле, – сказал он про себя, вконец смутившись. – Но что она женщина красивая, интересная – это бесспорно. – Поняв вдруг, куда уводят его эти мысли, он заставил себя отбросить их. – Куда делись твои принципы, доктор Будинов? Ты как Андреа... Хочет, чтобы ее осмотрели, и я ее осмотрю – вот и все!»

В эту минуту тяжелая дверь распахнулась и быстрым шагом вошел молодой офицер. Маргарет увидела его первая. Это был красивый зеленоглазый турок, смуглый, гибкий. Бритая наголо голова, прикрытая лиловой феской, отливала синевой. Турок на мгновение остановился, и струящийся сверху свет залил всю его стройную фигуру в изумрудно-зеленом мундире. Он впился взглядом в лицо Маргарет, и та, начисто забыв доктора Будинова, вдруг почувствовала необычайное волнение. Все, что она знала о Востоке – первобытные страсти, дикая ревность, гаремы, гашиш, – осязаемо собралось в этом мужчине, взбудораживало ее и привело в смятение.

– Капитан Амир-бей, адъютант коменданта, – представила турка Маргарет леди Эмили. – Один из вернейших друзей того трудного дела, которому я себя посвятила, моя дорогая! Капитан, вы, вероятно, уже знаете о прибытии госпожи Джексон?

– Я рад, что вы на нашей стороне, сударыня, – сказал с поклоном турок по-французски, вкрадчивым почтительным голосом, продолжая, однако, бесцеремонно разглядывать ее своими искрящимися глазами.

– Надеюсь, я могу рассчитывать на вашу помощь, капитан?

– Такая обязанность будет для меня истинным удовольствием, сударыня.

Был ли какой-то скрытый смысл в его словах? Маргарет Джексон думала, что был.

Виконтесса спешила, и Маргарет, которой вдруг захотелось задержаться в мечети, пришлось последовать за нею.

***

– Я тебе нужен, Амир? – спросил Климент, как только двери мечети закрылись за важными гостьями.

– Благодарение аллаху, ты мне пока еще не потребовался, – насмешливо ответил молодой капитан и, тотчас вспомнив о цели своего прихода, направился к Сен-Клеру. – Я к вам, майор-эфенди!

Климент поспешил отойти, притворившись, что поглощен осмотром раненых, но не спускал глаз с обоих офицеров. Капитан Амир о чем-то рассказывал с мрачным возбуждением, англичанин его слушал, не прерывая. «О чем они говорят, – с тревогой думал Климент. – Майор отлично владеет собой, лицо у него каменное, но именно это его выдает...»

– Доктор Будинов! – услышал Климент голос Сен-Клера.

– Я к вашим услугам.

– Попросите, пожалуйста, доктора Грина. Если это необходимо, замените его в операционной, он должен тотчас же уехать со мной.

Грин поедет с ним. Это уже снимало всякую таинственность. Напряжение отпустило Климента, он с готовностью улыбнулся, сказал по-английски «сию минуту» и пошел к операционной.

Глубоко посаженные глаза доктора Грина сверкали от возбуждения.

– Только что оперировал очень интересный случай, Будэнов, – объявил он ему и сразу же пустился объяснять, куда вошла пуля и где засела. При этом он не скрыл, что подобный случай был описан в хирургической литературе в прошлом году Бергманом.

– Разумеется, он потерпел неудачу, – сказал Грин. – С этими его поперечными разрезами. Поэтому я использую... – И он опять углубился в профессиональные объяснения, которые Климент слушал с увлечением.

– И вам удалось извлечь пулю? Вы его спасли?

Грин пожал широкими плечами.

– Теоретически – да. Если у него сердце здоровое, все будет хорошо, я уверен!

Он опять стал рассказывать о деталях произведенной операции, но Климент его прервал:

– Майор Сен-Клер ждет вас по очень срочному делу.

– Какому?

– Не знаю. Вероятно, оперировать какого-нибудь раненого пашу.

Сосредоточенный взгляд Грина напомнил ему о его собственном открытии. Он рассказал о сыпном тифе. Но как отличалось это его сообщение от составленного им заранее! Желание взять верх казалось ему теперь тщеславным, глупым. Он почувствовал усталость. И все представилось ему бессмысленным. Только одного жаждала его душа – уйти отсюда, оказаться дома, среди своих, среди книг, которые давали ему спокойствие и отдых...

– Идите обедать, – сказал Грин. – Если почему-либо я задержусь, после обеда замените меня в операционной.

Помыв руки и надев мундир, Климент вышел из мечети и полной грудью вдохнул влажный осенний воздух, упиваясь его свежестью.

Он направился было уже домой, как вдруг лицо его выразило удивление и тревогу. Неподалеку от мечети, в улочке, ведущей к дворцовому саду, стоял Андреа. Засунув руки в карманы и вытянув шею, он сосредоточенно наблюдал за грузчиками, которые через задний двор носили какие-то ящики в подвалы мечети. «В Плевен» было намалевано большими черными буквами на каждом из них, и Климент, который не сомневался, что в ящиках патроны, с ужасом подумал, что из-за малейшей небрежности мечеть со всеми ее обитателями может взлететь на воздух. «Какое безумие!» – прошептал он и поспешил к брату, чтобы увести его отсюда, пока его чрезмерное любопытство не привлекло внимания кого-нибудь из агентов Джани-бея.