Текст книги "Путь к Софии"

Автор книги: Стефан Дичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)

Значит, этот тоже доктор, а другого нет – все ясно. Но почему же говорят, что он прибыл из Софии? Нет, мне никто не говорил, что он из Софии. Я сам говорил про Софию, а остальные только подтверждали: оттуда. Какое совпадение! Но где же тогда старший брат? Уже столько дней он ищет Климента тут, а тот, наверное, в Орхание ищет его. Теперь даже если он туда вернется, то уж не застанет его. «Климент уехал со всеми, так же как и я должен был уехать».

Голос незнакомого доктора все настойчивей вторгался в его мысли. Коста не хотел его слушать. Он попытался выбраться из толпы, но крестьяне, плотно прижавшись друг к другу, во все глаза глядели на доктора и так вслушивались в то, что тот говорил, что Коста тоже стал невольно прислушиваться.

А доктор говорил:

– Подумайте только! У каждого из них есть мать и отец. И же на есть, и дети! Каждому человеку дороги его близкие, но самое дорогое для него – жизнь. Подумайте, братья! Что, если вам скажут: бросьте все и отправляйтесь помогать какому-то другому народу! А? Ответьте, вам легко будет это сделать? Бросить все во имя чужого дела, во имя чужой свободы? И жизнь – не чужую, а свою – отдать! Вот что сделали для нас наши братья-освободители! На какие же страдания, на какие муки обрекли они себя... И сколько из них не вернется назад вовсе, а сколько вернется калеками...

Косту слова доктора задели за живое, но он почему-то считал, что тот нарочно говорит так, рассчитывая и его самого увести с собой.

– Соотечественники! Братья-болгары! – гремел над площадью голос доктора. – Не стыдно ли вам ждать готового... У вас же дети, внуки... Они не раз будут спрашивать вас: а вы что? Помогали вы русским братьям? Чем заслужили вы свое освобождение?.. Или же вы хотите дождаться его, отсиживаясь в тепле, возле жены своей?..

«Все это верно, но ко мне не относится. Разве я не пожертвовал многим? А какие сведения мы им доставили! И тропу им показали», – упорствовал Коста с каким-то не присущим ему упрямством.

– Вот так. Я не стану вас уговаривать, – продолжал доктор. – Тут дело такое, что ни уговаривать, ни торговаться нельзя – не в деньгах оно. Вы же сюда уже пришли, братья, вы уже тут... Я только прочту вам эту прокламацию, чтоб вы знали, что вас ждет. Ее сам генерал Гурко написал – к нам она...

Доктор поднес к глазам лист бумаги. В толпе зашумели, зашушукались.

– Слышите, сам генерал Гурко!..

– Тише! Тише, послушаем...

– Генерал Гурко!..

Доктор откашлялся, откинул волосы назад и принялся читать:

– «Болгары! Нам предстоит сделать решительный шаг против ваших ненавистных поработителей. Нам предстоит перейти через Балканский хребет. Вы должны нам помочь переправить через горы орудия, перенести снаряжение и боеприпасы, сухари. Главной вашей наградой будет избавление от многовекового рабства. Вам сейчас трудно, но русским еще труднее. Они страдают за вашу свободу, а вы – за свою собственную. Но трудное время минет, братья болгары, и вы будете благодарить господа бога!»

Он кончил читать, опустил руку, в которой держал прокламацию, и не прибавил от себя ни слова. Крестьяне словно оцепенели. Потом вдруг вся огромная толпа оживилась, загудела, закричала. Коста тоже кричал изо всех сил, и только, когда голос его окончательно сорвался, он понял, что кричал «ура».

Глава 20

Выходя из дворца мютесарифа, где ему пришлось вести долгий и неприятный разговор с главнокомандующим, который был капризен до невозможности, Сен-Клер увидел украшенный флажками фаэтон леди Стренгфорд, подъезжавший к дворцу. Сен-Клер был раздражен, зол и хотел поскорее прогуляться, чтобы обдумать все с самого начала, но воспитанность не позволила ему уйти, не поздоровавшись с виконтессой. Подождав, когда фаэтон остановится перед высоким порталом резиденции турецкого вельможи, и увидев, что напротив виконтессы сидит в нахлобученном по самые брови цилиндре доктор Грин, он с привычной улыбкой поклонился им.

– Как поживаете, Джордж? – спросила его виконтесса, протягивая руку в изящной бежевой перчатке и осторожно выходя из фаэтона. – И вы приглашены тоже?

– Нет, нет. Я уже свое отбыл... А зачем пожаловали вы? Что у вас, леди Эмили?

– Затруднения, Джордж.

– Затруднения! – вдруг вспыхнул Грин. – Лучше скажите – эта вечная неразбериха, леди Эмили! От нас требуют, чтобы мы принимали вдвое больше раненых.

– Но ведь это только проект, доктор. Они, возможно, сами убедятся...

– Это самый настоящий идиотизм, виконтесса! Извините. Готовить наступление и не дать ни одного врача, никаких медикаментов... Как это называется, скажите?

– Меня удивляет ваша горячность, старина! – иронически усмехнулся Сен-Клер. – Я думал, что вас интересует только чистая медицина, эксперимент.

Грин бросил на него неприязненный взгляд, словно именно он был виноват во всей этой турецкой неразберихе, проворчал: «Пойдемте, леди Эмили!» – и направился к входу.

– Да, в последнее время мы стали очень нервными, очень, – сказала виконтесса с тем примиренно страдальческим выражением лица, какое у нее появлялось всегда, когда речь заходила о войне, но тут же, словно вспомнив о чем-то, заторопилась, подошла к доктору Грину, который ждал ее у входа, и оба они исчезли за массивной дверью.

Сен-Клер, обогнув дворец, прошел мимо синей мечети Челеби, мимо квадратной башни с часами и Караколы и спустился к чаршии. Здесь было необычно тихо и пусто. Большинство лавок стояли запертые – их хозяева болгары еще работали на сооружении редутов. Но и в тех лавках, что были открыты, покупать было нечего – люди только входили и выходили. Ходовые товары в них давно кончились, а новые крестьяне почти не доставляли.

Сен-Клер шел по чаршии безо всякой цели, время от времени отвечал на поклоны знакомых, иногда с улыбкой, или обменивался ничего не значащими фразами вроде: «Холодно сегодня, не правда ли?» Его острый, злой взгляд не задерживался ни на чем.

Хотя в жизни его не произошло никаких видимых перемен – он по-прежнему ежедневно встречался в клубе с леди Эмили и другими дамами, разговаривал с консулами, с офицерами миссий и корреспондентами, оставаясь все тем же любезно улыбающимся, учтивым, немного ироничным джентльменом, – но в глубине его одинокой, замкнутой души, там, где прежде жила его фанатичная вера в то, что события должны развиваться так, как хочет этого он сам, теперь осталось одно только ожесточение. И оно разрасталось, распространялось на всех и вся. Им все время владела какая-то нервозность, он все время ощущал ледяной озноб. Этот холод передавался его собеседникам, хотя внешне, как уже говорилось, он оставался неизменным, неизменна была его улыбка, его шутливость и остроумие. Сен-Клер чувствовал, что люди бессознательно избегают его общества. Но это не задевало его. Он и не хотел быть другим.

А сейчас он злился на главнокомандующего Сулейман-пашу. «Он действительно неуравновешенный субъект, – думал Сен-Клер, вспоминая некоторые чрезмерно рискованные перестановки, о которых говорил ему паша. – И комендант Осман Нури его поддерживает; боится, как бы его не постигла судьба маршала Мехмеда Али. Бездарности! И еще какие! Заварили такую кашу, – все больше озлобляясь, думал Сен-Клер. – А где же его подкрепления? В Пазарджике собираются. Только собираются...»

Он вспомнил о телеграмме, полученной вчера вечером с фронта. Бейкер сообщал ему, что по его личным сведениям, которым, к сожалению, Шакир-паша не придает должного значения, наблюдается какое-то подозрительное движение на русской линии фронта. Черкесы доносили, что у Чурека появились казачьи части. Сен-Клер верил и не верил этому. Что, собственно, кроется за словами «казачьи части»? Малочисленные разъезды или целые сотни? Как они туда проникли? Откуда? Как и Шакир, так и маршал Сулейман не придают этому никакого значения. «Самое большее они устроят нам какую-нибудь мелкую пакость. А может быть, черкесы просто ввели в заблуждение вашего соотечественника, ожидая от него награды, – сказал ему главнокомандующий. – Оттуда ведь просто невозможно пробраться... Убедитесь сами, майор, посмотрите на карту. Я уже не говорю о снежных завалах». И Сен Клер смотрел на карту, но не убеждался. Он хорошо знал Валентайна Бейкера, тот не слал бы телеграммы, если бы не усматривал в этом что-то серьезное... Упрямцы! Подчас в голове у них один фантазии, не сыщешь у них ни одной трезвой мысли... Но вопреки всему он этого так не оставит. Нет. На свой страх и риск пошлет капитана Джеймса разузнать все относительно этого факта. И еще днем отправит шифрованную телеграмму Бейкеру с требованием необходимых объяснений. Он знал, что усилия его бессмысленны, бесполезны, что после падения Плевена все потеряно, но продолжал действовать по инерции – таков уж был его характер, он не мог не действовать.

Он шел через гетто. Несмотря на холод, воздух в крытых улочках был, как всегда, затхлым. Равнодушно глядел он на невзрачные маленькие синагоги, темные лавчонки со всяким тряпьем, опустившихся, неряшливых мужчин – тихих и печальных, шумных и непоседливых, бойко расхваливавших на все лады свой товар. «Какая нищета», думал он безо всякого сочувствия, даже с отвращением, которое заставляло его поскорее покинуть это неприятное место, но он почему-то не торопился. По этому темному лабиринту слонялись грязные детишки и такие же грязные взлохмаченные женщины, глаза которых были прекрасны, а губы бледны. Одни глядели на него вызывающе, другие выпрашивали милостыню, третьи закрывали лицо и поспешно отходили в сторону. «Тут тиф не перестанет свирепствовать и после войны, – думал он, подойдя к большому красивому зданию синагоги Кал Эшкенази, перед которой стояла толпа. В ней он заметил вдруг барона фон Гирша. – Ах, да ведь он еврей», – вспомнил Сем Клер, но было что-то странное в том, что он увидел банкира, строителя железной дороги и приближенного австрийского двора, среди этой голытьбы. Сен-Клер иронически улыбнулся и прошел мимо, не подав виду, что узнал его. Но мрачное настроение его сразу рассеялось, и он уже не думал больше о недальновидности маршала Сулеймана.

У входа в старинный полуразрушенный караван-сарай, где уже несколько месяцев размещался госпиталь итальянской санитарной миссии, Сен-Клер наткнулся на еще нескольких своих знакомых. Под итальянским флагом и флагом Красного Креста – они обледенели и, покачиваясь на ветру, ударялись друг о друга, издавая странный жесткий звук, – стояли высокий доктор Гайдани, глава миссии, мистер Гей и Филипп Задгорский. В своем элегантном парижском пальто Филипп выглядел европейцем больше, нежели оба его собеседника. Они разговаривали и курили.

– Более неподходящую компанию в более неподходящем месте вряд ли можно себе представить! – подойдя к ним, воскликнул Сен-Клер.

– Добавьте, – сказал Гей, – и более неподходящую встречу! Не закурите, майор?

– Ого! Сигары!

– Я получил целую коробку. Поглядите на марку!

Это были «Честерфилд».

– О!

Сен-Клер раскурил сигару и, затягиваясь дымом, испытал знакомое наслаждение. После всех разочарований хоть эта настоящая сигара!..

– Отчего же мы стоим у входа, господа?! Прошу вас! Я могу предложить вам прекрасный коньяк! – приглашал их Гайдани.

– Благодарю. Продолжайте свою беседу, господа, а мне надо идти.

– Но прошу вас! Вопрос, который мы обсуждаем, имеет отношение и к вам, Сен-Клер!

– Ко мне? Любопытно.

– Это в смысле... Господин Гей был так любезен, что обещал об этом написать. Но дело не терпит отлагательств.

– Какое дело, Гайдани? Говорите прямо.

– Послушайте, майор, ведь вы же советник коменданта. От вас зависит очень многое.

– Я советую, но не решаю.

– Но все же вы должны им об этом сказать. Потому что так больше продолжаться не может.

– Я вас не понимаю.

– Хорошо. Вы меня поймете, Сен-Клер. Мы получили предписание. Нам приказали вдвое расширить свою деятельность. Другими словами, мы должны быть готовыми к приему вдвое большего числа раненых.

– Приказ вы получили письменный или же это было сообщено устно?

– Какое это имеет значение, письменно или устно? Неужели вы не понимаете, что нас просто никто не спрашивает? Это же недопустимо, господа! Ведь мы тут по своей собственной воле. У нас есть свои соображения. Наши люди просто не в состоянии больше работать. Монахини, то есть я хочу сказать – сестры милосердия, уже совсем не спят. А жены этих беев нежатся у себя в гаремах!

– Но ведь идет война, доктор Гайдани. Вы сюда приехали из гуманных соображений, как я понимаю. А что касается гаремов, то следует уважать здешние нравы.

– Уважать! Уважать! – злился еще больше итальянец. – Элементарная вежливость и порядочность требуют, чтобы они уважали нас. Ведь они могли сперва спросить нас: в состоянии ли мы принять вдвое больше раненых или нет?

Сен-Клер подумал: «Он прав. Но могло ли это прийти в голому таким тупицам? Нашу миссию они приглашают, разговаривают с нею – и это, несомненно, будет всем известно. А почему бы им не позвать и итальянцев и немцев? Сулейман в самом деле какой-то неуравновешенный субъект. Только прибыл – и прежде всего за госпитали иностранцев принялся. Гайдани пожалуется корреспондентам, своему консулу, а Позитано только того и ждет: сразу же этому графу Корти в Константинополь, а потом в Италию. А там парламент, газеты. Вот как губят они самые благородные начинания...» И тут он снова невольно вспомнил, что и сам он поставил все на них и что все провалилось по их вине...

– Хорошо, я поговорю с комендантом, – сказал он. – Но вы понимаете, доктор, раненых все же надо будет как-то разместить.

– Это другое дело! – по-прежнему обиженно сказал Гайдани.

– Сулейман-паша еще не прислал свои подкрепления, а место для тех, кто будет ранен, уже готовит, – насмешливо сказал мистер Гей. – И куда же он рассчитывает направить свой удар, Сен-Клер? Понимаю, это тайна, но все же мы могли бы узнать хоть направление, не правда ли?

– Не имею понятия, Гей.

Сен-Клер знал, что ему не верят, и улыбнулся, но не так, как обычно, а холодно и саркастически, потому что был твердо уверен в том, что наступления не будет. Им овладело прежнее ожесточение. По всему его телу пробежали ледяные мурашки и, словно перекинувшись на остальных, заморозили и их. Наступило неловкое молчание.

– Ну, пойду, – пересилив себя, сказал Сен-Клер. – Пейте коньяк и пишите свои корреспонденции.

Но едва он отошел на несколько шагов, как его догнал Филипп.

– Вы не пьете коньяк? – насмешливо спросил его Сен-Клер.

Филипп остановился в нерешительности.

– Я хотел вас кое о чем спросить, – проговорил он наконец.

– Пожалуйста.

Молодой Задгорский все еще колебался.

– Ну, говорите же! – подбодрил его Сен-Клер.

– Я слышал, что вчера вечером снова был пожар, это верно?

– Да, но его успели погасить.

– А поджигатель? Его вам удалось поймать?..

Сен-Клер не ответил. Они в это время проходили мимо широко открытых дверей башмачной мастерской, где стояла раскаленная жаровня и несколько пожилых мужчин, присев возле нее на корточки, грелись.

– Мы удвоили награду, – сказал он, как только они отдалились.

Сказано это было тоном незаинтересованным, бесстрастным. Филипп, безуспешно пытаясь продолжить разговор в том же тоне, сказал:

– Я знаю способ... И без награды.

Сен-Клер не встрепенулся. Не замедлил шаг.

– Вы об Андреа Будинове говорите?

– Да.

Взгляды их встретились. Взгляд англичанина был испытующий, холодный. Филипп выдержал его, но лицо его залилось краской.

– Если и на этот раз вы мне поможете, Задгорский... Я знаю, награда вам не нужна... Обещаю вам орден.

Кровь отлила от лица Филиппа.

– Нет, благодарю. Я ничего не хочу...

– Излишняя скромность.

– Это не от скромности, – сказал Филипп. – Могу ли я сделать вам одно признание, майор Сен-Клер?

– Я жду его.

– Этого человека, его семью, но особенно его самого я ненавижу!

– Я не стану спрашивать вас почему.

– Напротив, я вам скажу! Я его ненавижу потому, что он спутал мне все... всю нашу жизнь. Он стал причиной того, что сестра моя отказала консулу, что расстроилась их помолвка.

– Значит, вот в чем причина! Любовь?

– Какая там любовь! – вскричал Филипп, но вздрогнул от собственного голоса и оглянулся.

За ними бежали с протянутой рукой двое оборванных ребятишек. Он зло отогнал их. И, понизив голос, весь дрожа от ненависти, продолжал:

– То, что между ними, не назовешь любовью! Мы все в доме просто заболели. И вот что, майор, она снова с ним встречалась.

– Когда?

– Несколько дней назад... Но прошу вас, господин майор, обещайте мне, что с нею ничего не случится. Ведь она моя сестра, прошу вас.

– Ваши просьбы излишни. Даю вам слово! Мадемуазель Задгорская при всех обстоятельствах останется вне опасности... Да, продолжайте, значит, она встречалась с ним?

– Я так думаю... Предполагаю, что она встречалась. Она как-то ускользнула из-под нашего надзора... Это было в тот день, когда она сообщила консулу, что их помолвка расстраивается, и произошло несчастье с Сесиль!..

– Да, да. Понимаю.

– Мы не даем ей никуда из дому шага сделать... Она сейчас так убита смертью маленькой Сесиль, что вряд ли она его видела еще раз.

– Понимаю, – повторил Сен-Клер.

Он и в самом деле вдруг понял куда больше, чем предполагал Филипп. Его живой и деятельный ум сразу же увидел связь между всем происходящим. Андреа – Неда – Леге. Вот путь к военным и политическим тайнам, которые могли быть известны консулу Франции. А затем: Андреа – доктор – русская разведка. А что, если они узнали от Неды, то есть от меня, потому что только я рассказывал все это консулам, про подкрепления Сулеймана? Это предположение его потрясло. Но он хладнокровно произнес:

– У меня к вам один сторонний вопрос. Слыхали ли вы что-нибудь от вашей сестры о прибытии Сулеймана-паши?

– Вряд ли это ее вообще интересовало.

– Нет, нет... Вы все же припомните.

– Не знаю. Не могу утверждать. Хотя, впрочем, думаю, что да. Это было совершенно случайно, в конце прошлого месяца... Отец мой слышал, как она разговаривала со своим женихом о Сулеймане, и он даже посмеялся над этим – вот так разговор для влюбленных. В сущности, и я тоже тогда впервые узнал об этом… Но почему это вас интересует? Не понимаю, какую связь вы видите между главнокомандующим и...

– Скажите ей завтра утром, что награда за поимку Будинова удвоена. Скажите ей, что во всех домах будет производиться обыск. Она испугается и пойдет его предупредить...

– А вы прикажете, чтоб за нею проследили, да?

– Все, что потребуется, будет сделано.

– Но я еще раз прошу вас, майор! Только бы с нею ничего не случилось... Отец мой...

– Вы, похоже, не верите моему слову! – усмехнувшись, сказал Сен-Клер.

Разве его интересовала сестра Филиппа! Важно было поймать Андреа Будинова! И не только потому, что он был соучастником в шпионаже своего брата и поджигал один за другим военные склады, но главное потому – Сен-Клер был фаталистом, – что наконец оборвется непрерывная цепь неудач, которые в течение месяцев преследовали его.

– Ну что же, до свидания, Задгорский! – сказал он неожиданно и резко свернул в первую же улочку, ощутив вдруг острую потребность побыть в одиночестве.

Глава 21

Неда переживала мучительный нравственный кризис. Слишком много всего обрушилось на нее сразу. Ее терзала совесть, она просто изводила себя, пытаясь ответить на вопрос: честна ли ее любовь к Андреа или преступна. Она считала, что поступила дурно, что кругом виновата. Нервы ее были напряжены до предела.

Когда брат сообщил ей насчет удвоения награды и о предстоящих обысках, она выслушала, не глядя на него, будто все, что он говорил, нисколько ее не касалось.

Домашнее хозяйство ее тяготило. Она не видела в нем ничего привлекательного, но занималась им теперь с упорством, нарочно выбирала себе самую трудную и унизительную работу, истязая себя этим. В то же время она ясно сознавала, что все это бесполезно – ничто не могло заглушить ее нравственных страданий.

Заканчивая сейчас стирку и изо всех сил выжимая над корытом тяжелые мокрые простыни, она снова вела с собой тот мучительный разговор, который предшествовал ее счастливой встрече с Андреа, придавшей ей решимость сообщить консулу о своем отказе. А потом пришла ужасная весть о Сесиль. С этого часа и начались у нее угрызения совести.

Отец молчал и даже не глядел на нее. А когда она заглядывала себе в душу, ища хоть какую-то опору, перед нею вдруг вставал вопрос: почему его укрывает та женщина?.. Она многократно припоминала все подробности – задний двор, через который они шли, темный коридор, комнатушку, разговор по-французски, доносившийся до нее из-за двери, то есть все, что тогда воспринималось как во сне, – она вспомнила все это и поняла. Поняла, где она была и почему эта женщина укрывает Андреа... И это так ее потрясло, что Неда до сей поры никак не могла опомниться.

Она всегда старалась не думать о прошлом Андреа. Говорила себе: ведь он мужчина. Да и себя оправдывала за мимолетные, безобидные поцелуи Хайни и Фрицла и за не такие уж безобидные поцелуи Леге. Но вот она осязаемо столкнулась с этим очень близким прошлым; оно внушало ей отвращение, но самым гнусным ей показалось то, что она сама готова была отдаться Андреа в той самой комнате, на той же самой постели... Несмотря на испытываемое унижение, она даже и это простила бы ему, если б ее не мумии вопрос: а что происходит там сейчас? Там, в той комнате, куда он постоянно приходит, с той женщиной, на той постели... И это как раз тогда, когда она сама причинила столько горя другому... И возможно, невольно, из-за какого-то фатального стечения обстоятельств послужила причиной гибели... Нет, она не хотела думать... Не надо вспоминать про Сесиль. Но каждый раз ее мысль возвращалась к ее маленькой подружке, и она, вся в слезах, с ненавистью думала об Андреа и о себе самой... Ей хотелось расспросить, как все произошло с девочкой, чтобы знать, чтобы увериться... В чем увериться? Отец упорно молчит, от брата тоже ничего не добьешься, а миссис Джексон знает только самый факт. Но Неде казалось, что она найдет успокоение, как только узнает все подробности этого ужасного происшествия.

Но и это было не самое страшное. Самым страшным было то, что сразу же после рождественских праздников, то есть через каких-то десять дней, брат намеревался увезти ее через Константинополь в Вену, и она должна была оставаться там до конца войны, а возможно, там ее еще насильно выдадут замуж. Да, все было так сложно, так все переплелось, что она не видела никакого просвета.

Неда сложила выстиранное белье в корзину и отправилась развешивать его. Ее остановила Тодорана.

– Не выходи, душенька! Ты же вспотела, еще заболеешь.

– Умереть бы мне лучше, – сказала Неда.

– Ох, слышала бы эти слова твоя матушка, упокой господи ее душу.

Старая служанка выхватила из рук Неды корзину и вышла во двор. Вот кто единственный во всем доме сочувствует ей! Только этой простодушной женщине может она довериться... Умереть!.. Да, это, может быть, самое лучшее в ее положении. А что, если в самом деле ей простудиться и умереть? По привычке она стала искать в памяти героиню, которая страдала так же, как она, и точно так же, не найдя другого выхода, ушла из жизни. Она опять погрузилась в мир книг, перебрала их одну за другой, пока не поняла вдруг, что все там далекое и чужое – и любовь, и смерть, что в жизни все не так, и она не должна предаваться отчаянию и что вопреки всему она не может не помочь Андреа, потому что никогда еще ему не угрожала более страшная опасность.

Но как его предупредить? Может, послать Тодорану? Она была доверчивой и неосторожной, когда дело касалось ее самой, но сейчас речь шла о жизни Андреа... «Только я могу... нет, никто другой, никто! Выберу момент, когда Филипп будет чем-нибудь занят... А он сегодня какой-то странный... Все время сидит в своей комнате. Спущу через окно вниз свое старое пальто и шаль... Незаметно выскользну, и пускай тогда меня догоняет! – Но как она вернется обратно? На минуту ее охватил страх, она вспомнила, как ее встретили в прошлый раз... – Снова будут бить, снова будет крик, проклятия, брань. Ладно, будь что будет! Если они захотят, пускай меня выгонят, убьют... Ведь они меня все равно убивают, отправляя в Вену... Они же меня отдадут кому-нибудь в жены, словно невольницу какую...»

Она поднялась по лестнице, вошла в свою комнату – поскольку Андреа уже не было, ей снова позволили вернуться в ее комнату. А зачем, зачем ей возвращаться? «Кто у меня тут еще есть?» Нет, она останется с Андреа... Но не в том мерзком заведении – нет, он и сам не хочет оставаться там, она это чувствует! Они убегут вдвоем. К русским или куда-нибудь еще... Только бы выбраться из города. Тогда со всеми ее муками будет покончено.

С непостижимой быстротой она надела на себя дорожный костюм, засунула в сумку немного белья, полотенца, две-три драгоценности, которые могут пригодиться им, уложила свой дневничок, фотографию матери, его письмо, осторожно отворила окно и выглянула наружу. Тодорана развешивала на заднем дворе белье. На дворе соседей мать Андреа колола дрова, а маленький Славейко помогал ей собирать их. А прежде в доме у них было полно мужчин... Что, если подойти к ней? Сказать ей?.. Неде так хотелось сделать это. Она знала, что успокоит старую женщину. Но ей стало почему-то стыдно, она почувствовала себя виноватой, испугалась. Она спустила вниз пальто, шаль, сумку. Теперь уже возврата нет. Быстро закрыла окно, приготовила деньги для извозчика и осторожно приоткрыла дверь своей комнаты. Брата на галерее уже не было. Зашел к Маргарет? Она стала спускаться, дрожа всем телом и прислушиваясь. Какая она трусиха! Хорошо, что Филипп закрыл дверь в коридорчик. Большая неосторожность с его стороны!

Она пробежала по галерее, вышла во двор и, надев пальто и повязавшись шалью, прошмыгнула к воротам. Как только они очутилась вне дома, словно огромный груз свалился с ее груди. «Кончено! Кончено! Начинаю другую жизнь, новую жизнь… Андреа», – лихорадочно думала она, торопливо шагая к месту, где обычно стояли извозчики, то и дело оборачивалась. Не обнаружил ли Филипп ее бегства? Не кинулся ли вслед за нею?

Единственный фаэтон был уже занят, но, на ее счастье, вблизи стояли крытые двуколки. Она взобралась на первую же из них.

– Куда? – спросил возница, симпатичный старик с замедленными, левыми движениями.

– Поезжайте... – (нет, нельзя говорить!) – Поезжайте к церкви, потом я вам скажу, куда дальше.

Она снова обернулась, чтобы посмотреть, не появился ли брат. Брата не было видно, но из кофейни Данчо выскочили двое мужчин и кинулись к фаэтону. Она бы не обратила на них внимания, если бы один из них не указал кучеру на нее – и было ли это случайностью или нет, она не знала, но, обернувшись через минуту назад, она снова увидела этот же самый фаэтон. Он ехал за ними. Они поняла, что сидевшие в нем мужчины следят за нею. Кто они, эти люди? Почему они неотступно следуют за нею?.. Она сказала вознице, чтобы он свернул налево и ехал по улочке мимо дома Филаретовой. Фаэтон немного отстал, но продолжал ехать за ними. Сомнений больше не было. Это были люди Филиппа. Он поставил их там, чтобы они следили за нею, чтобы узнать, где скрывается Андреа... «Нет, я фантазирую! Ведь меня ни на шаг из дому не выпускают, что за глупости я говорю? Получается, меня ждут, когда я сижу безвыходно дома... И только если я случайно ускользну… Нет, все это глупости! Снова романтика...» Это ее успокоило. На всякий случай она сказала вознице, чтобы он ехал к Скотному рынку.

Фаэтон продолжал следовать за ними.

Неда вздрогнула... Почему он пошел к Маргарет? Почему с самого утра он был какой-то странный... Избегал ее?

– Сверните к большой церкви!

Фаэтон тоже повернул. «Да, за нею следят. Знают, что она встречалась с Андреа и, что было еще невероятнее, знают, что она поедет к нему... Знают ее мысли... Награда! – блеснуло в ее мозгу. Возможно ли это, что брат ее за какую-то награду... Нет, нет! Это месть!.. Но она не позволит ему сделать этого, плохо он ее знает! Нет, она не выдаст...»

– Поезжай к Куру-чешме! – приказала она вознице.

Старик обернулся к ней и, прищурив глаза, спросил:

– Значит, снова туда, откуда поехали?

Она мрачно кивнула.

– Стой! – крикнула она, как только они проехали кофейню, сунула в руку вознице деньги, поплотнее закуталась в шаль и выскочила из двуколки.

Но она еще не успела направиться к дому, как из подъехавшего фаэтона выскочили те двое.

– От нас не убежишь! – крикнул, хватая ее, длинноносый.

Она вырвалась. Закричала. Но тут второй загородил ей дорогу, толкнул ее и рявкнул что-то по-турецки.

– Оставьте меня!.. Помогите! Помогите!.. – кричала Неда, пытаясь вырваться из их рук, но те, крепко вцепившись, тащили ее к фаэтону.

– Догадалась, да, ты догадалась? Теперь скажешь, где твой русский агент? – заорал, озверев, длинноносый.

Какая-то женщина кинулась ей на помощь. Из кофейни выбежали мужчины. Все кричали:

– Что происходит... Что случилось...

Кто-то узнал ее.

– Да ведь это дочка бай Радоя...

– Оставьте ее! Отпустите ее, эй вы!

– Ах, мать ваша гяурская! – выругался длинноносый турок и вытащил из-под пальто пистолет. – Кто хочет попробовать?.. Кто из вас...

Болгары сразу же попятились.

– Э-э, да это люди Джани-бея, вот оно что! Я этого знаю... – сказал кто-то.

– Что ты, эфенди! – стал уговаривать турка другой. – Эта девушка не кто-нибудь. Она невеста французского консула. Ведь ты знаешь?

– Ты много не разговаривай, а то и тебя прихватим! А ну убирайтесь! – крикнул длинноносый еще более устрашающе.

И хотя мужчины не двинулись с места, он повернулся к ним спиной и помог второму агенту втащить Неду в фаэтон. Они крепко сжали ей кисти рук, и при гробовом молчании испуганной толпы фаэтон тронулся и покатил вниз к Черной мечети.

***

Взбешенный Сен-Клер глядел то на длинноносого, то на второго полицейского агента.

– Дураки! Сплошная бездарь... – крикнул он. – Когда сожгут еще десять складов, я по крайней мере буду знать, что за это надо повесить вас... Убирайтесь!

Перепуганные, они выскочили оба из комнаты, а он повернулся к Джани-бею.

– Послушайте, бей. Во всем виноваты ваши люди. Я категорически приказал не арестовывать ее.

– А что было делать, если она догадалась?

– Представляю, как умело они все это проделали, если эта неопытная, ничего не подозревавшая девушка...

– Э, что было – то было! А теперь что делать, отпустить ее?

– Я говорю об исполнении моего приказа. Может, вы его не так передали? – пронизывая его своим ледяным взглядом, спросил Сен-Клер.

Джани-бей не ответил.

– Где она? – немного подумав, спросил Сен-Клер.

– В малой камере тюремной комендатуры.

– Пусть остается там. Приготовьте ей постель.