Текст книги "Путь к Софии"

Автор книги: Стефан Дичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 37 страниц)

Что-то мелькнуло в окне напротив, что-то забелело за стеклом, окно отворилось. Он! Он! Она видела его и не видела. Она высунулась, приложила к губам ладони наподобие воронки. Нет, лучше не говорить ему. И не только потому, что родные могут услышать ее, а потому, что хочет обнять его, чтоб понять, сердится ли он на нее. «Там, у колодца, я жду тебя», – знаками объяснила она. Он неохотно, тоже знаками, подтвердил: «Понял» – и тотчас отпрянул назад. А она бесшумно затворила окно, надела первое попавшееся ей под руку платье, накинула на голову платок и, приоткрыв дверь, тихонько проскользнула в нее, на цыпочках спустилась неслышно по лестнице.

Внизу из комнаты деда время от времени доносилось старческое покашливание. «Только бы он не вышел, только бы не увидел меня...» – думала она. В темной галерее Неда нашла на ощупь свое пальто и осторожно сняла со входной двери крюк. Но едва она отворила дверь, как порыв ветра ворвался в дом, обдал ее снежным вихрем. Бах! – стукнула наверху дверь ее комнаты. Она не прикрыла ее плотно. И сразу же послышался испуганный голос хаджи Мины: «Это ты, Радой?» Помертвев от страха, Неда стояла и ждала. Голоса деда больше не было слышно. Она решила, что старик снова заснул, выскочила во двор и побежала к их месту.

Глава 8

Обычно Филипп засыпал быстро и спал крепко. Но сейчас из-за ссоры в семье, из-за того, что лопнули его расчеты на близость с Маргарет, голова его буквально разламывалась от теснившихся в ней мыслей. Он вертелся в постели, курил одну папиросу за другой. «Из-за кого мы ссорились? – мысленно вопрошал он себя. – Из-за тех, кто думает о нас только самое дурное! Из-за тех, кто нам больше всего завидует! Они готовы нас в ложке воды утопить, а отец решил их покрывать... Неда, дурочка, истерику даже закатила... И вообще с нею что-то происходит», – вдруг словно осенило его. Но в ту же секунду он подумал о Маргарет – как пренебрежительно она к нему относится, как мучает его. И неожиданная догадка тут же исчезла. Мысли о Маргарет сразу же полностью завладели им. Где была она все это время с турком? Как ни отвратительно это, но он не может не думать о ней...

И в Париже и во время своих выездов в Вену, в Константинополь Филипп не раз влюблялся. Его чувство всегда встречало взаимность – он был молод, красив, у него были хорошие манеры, он умел ухаживать, был настойчив, когда это требовалось. При всем этом у него еще и водились деньги. Но те любовные приключения не занимали его долго. Они удовлетворяли его тщеславие, ими он хвастал перед своими приятелями. И вот в родном городе он, словно подражая сестре, влюбился в иностранку и вдруг увидел, что поставил все на одну-единственную карту. Он разыгрывал эту партию на глазах своих близких и всего города, знал, что уже проиграл, но продолжал, улыбаясь, ухаживать за Маргарет и держаться так, будто их отношения на самом деле таковы, какими он их желал бы видеть.

«Во всем виноват этот турок, – думал он с ненавистью об Амир бее. Филипп был убежден, что, если бы не капитан, Маргарет не пренебрегла бы им. – Но разве можно доходить до того, до чего я дошел? Как могу я сравнивать себя с этим неучем?» – спрашивал он себя, сокрушенный и растерянный. Такое действительно случилось с ним впервые, и впервые он сознавал, как низко пал.

Он думал о своем унижении, о всем том, что связано с ним. А не стоит ли ему быть с Маргарет игриво-беспечным, равнодушным, держаться с нею так же, как он держался с другими женщинами помоложе ее? Ему казалось, что это так легко сделать. Он просто заставит себя не любить ее. «Ничего, – убеждал он себя. – Придет и мой черед. Сегодня турок, а завтра я позабавляюсь с ней».

Странно, но эти размышления успокаивали его, хотя и ненадолго. Он внушал себе, что турки непостоянны, что связь Маргарет и Амир-бея не может длиться долго. И в этом находил какое-то удовлетворение. Но, вспомнив, что Маргарет не будет здесь вечно, он испугался. Папироса погасла. Филипп зажег ее снова. Он думал: «Вот если бы Амир-бея послали на фронт... Но ведь он адъютант коменданта и кем-то приходится Джани-бею, потому тот и держит его при себе. А что, если война примет такой оборот, что турки действительно уберутся отсюда?» Это была уже новая мысль – рискованная и опасная. В какую-то минуту Филипп попытался представить себе, что было бы, если бы вдруг русская армия перебралась через Балканы и прогнала из города османов. «Тогда этот ненавистный Амир удрал бы первым и Маргарет искала бы во мне опору... Но и мы с Недой тоже ненадолго задержимся здесь. Уедем, разумеется, в Париж, Леандр тоже говорит об этом. Втроем! В конце концов, если отец захочет, то и он тоже поедет – это его дело».

Рассуждая о приходе русских, он сообразил, что это будет на руку их соседям Будиновым, которых он ненавидел, и не сомневался в том, что и они ненавидят его. Этого он бы уже не стерпел... Да и вообще, что ему ждать от русских – милости? Или же отказаться от своих принципов? От убеждения, что дела болгар шли бы куда лучше, если бы они держались цивилизованной Европы, а не той же азиатчины?..

Думать о русских было просто невыносимо, но и прогнать от себя эти мысли он тоже не мог. А не станет ли все же их победа единственным для него выходом, потому что только тогда Амир-бея не будет в Софии? Он продолжал курить, размышляя, взвешивая на весах своей ненависти, которые то склонялись в сторону красавца адъютанта, то перетягивали в сторону братьев Будиновых, как ему быть. А что, если все-таки намекнуть о них Сен-Клеру? Просто так, чтоб направить его по верному следу? Теперь он не позволит ему больше себя прерывать, да и тот сам не станет делать этого, нет, нет! «Раз и навсегда я сорву с этого Будинова маску – врач, полезный человек, без него не обойтись!.. Но ведь отец против! И Неда? Особенно Неда! Ну и хорошо, про шпионов буду молчать. А маску я все же сорву с них – этому уже никто не может мне помешать. И я это сделаю, черт побери! Нельзя позволять какому-то...»

В эту минуту на галерее что-то стукнуло. «Дверь, наверное, – подумал он и прислушался. – Может, это Маргарет? – Он замер. Потом приподнялся в постели. – Она встала, чтобы отворить турку… Фу, что за глупости лезут мне в голову, ведь они только что расстались!..» Послышался голос, мужской голос, и этого уже было достаточно, чтобы Филипп вскочил с постели и подбежал на цыпочках к двери.

Он стоял в темноте, вздрагивая от возбуждения. Где-то отворилась дверь, потом затворилась... Или нет, отворилась, послышались шаги, шарканье шлепанцев. Мужской голос, старческий, знакомый, произнес тихонько: «Радой, это ты?» Тогда действительно кто-то вышел!

Филипп быстро набросил на себя халат и выскочил из комнаты. Со свечой в руке, в накинутой на плечи теплой куртке внизу у лестницы стоял дед и прислушивался. Услышав звук открываемой двери, старик обернулся и поглядел вверх.

– А-а! Это ты бродишь тут вверх-вниз!

– Нет, не я!

– Мне тоже послышалось, что кто-то ходит... Ну-ка подними свечу, посвети на входную дверь.

Как этого и ожидал Филипп, крючок на входной двери был снят. Ну да! Все ясно: к ней пришел турок. Они договорились, что он подождет на улице, пока все лягут спать, а теперь она ему отворила и сейчас он у нее. И вот крючок их выдал...

– Что тут происходит? – послышался голос отца.

В нижнем белье и ночном колпаке сонный Радой, сообразив, в чем дело, выругался и собрался было вернуться к себе в комнату. Но в эту минуту Филипп выхватил из рук деда свечу и, высоко подняв ее, вдруг крикнул:

– Подождите! А где пальто Неды?

– Что?

– Его нет на вешалке!

– Вы что тут, все спятили? – воскликнул Радой.

– А может, оно у нее в комнате, а, Филипп?

– Когда я гасил свет, пальто ее висело рядом с моим, дедушка!

В голове Филиппа снова мелькнуло что-то. Предположение? Подозрение?

«Пальто взяла Маргарет. В темноте она надела его вместо своего», – решил Филипп. Но подозрение продолжало оставаться. Сам не зная почему, он связывал его с настроением Неды в последние дни и с только что происшедшей ссорой.

– Минутку, я проверю, – сказал он и побежал искать Неду.

Внизу ее не было. Он поднялся вверх по лестнице.

– Оставь. Не буди ее! – крикнул ему отец.

Филипп отмахнулся. Он рассчитывал, что дверь ее комнаты заперта на ключ, как обычно. Но она распахнулась от слабого толчка, и, прежде чем он разглядел в темноте ее несмятую постель, его сомнения вспыхнули с новой силой. Когда же он вошел в комнату, ему все стало ясно.

– Ее нет! – крикнул он и побежал по лестнице. – Нет ее... И вообще она не ложилась!

– Да что ты говоришь! Как это может быть – не ложилась? – рассердился отец.

– Ее нет дома, папа, – повторил Филипп.

Это было так невероятно для него самого, что, спускаясь по лестнице, он даже не расслышал, что кричит отец. «Он разбудит Маргарет! – только пронеслось у него в голове. – Хорошо еще, что в коридорчике есть две двери. – Но тут же он снова встревожился. – Куда же могла пойти сестра? О господи, куда она пошла? – И с каждым вопросом он все больше догадывался о чем-то, подходил все ближе к чему-то, что, как ему казалось, могло все объяснить, но того, что ответ кроется в странном поведении сестры в последние дни и в том непонятном состоянии, в котором она находилась в этот вечер, он не мог и не хотел понять... – Да ведь мы ссорились из-за какой-то глупости, из-за людей, которых и я, и она, и все в доме просто не хотим знать», – уверял он себя.

– Она такая же упрямая, как и ты! – накинулся на него отец. – Но куда, куда же она ушла?

– В консульство! – высказал предположение Филипп.

– В консульство?! В такое время. Хорошенькое дело! Да ты что?

– Пошла жаловаться на нас! На меня пошла жаловаться наша барышня!..

– Сумасшедшая, дура! Всегда была такой! Хоть бы подумала, что может приключиться с ней в такое время. Поскорее одевайся! Беги, догони ее... Беги! И я пойду...

Повторяя, что она последняя дура, если обиделась из-за какой-то ссоры, никчемной притом, ее лично вовсе не касавшейся, кипя от гнева и браня сестру, Филипп вбежал к себе в комнату. Но когда он уже был готов идти догонять сестру, он увидел, что отец опередил его и, выйдя с зажженным фонарем во двор, что-то разглядывал там на снегу.

– Смотри, – сказал Радой, показывая на следы.

– Пойдем скорей!

– Ты погляди, следы эти идут на задний двор. Это ее следы. Что ты скажешь на это, Филипп?

– Что я скажу? А что если ей просто взбрело в голову прогуляться среди ночи?

Они пошли по следам. Обойдя дом, они оказались на заднем дворе. Отец поднял фонарь и повертел им; свет лизнул нижние ветви деревьев, проложил тропки между стволами. Следы вели дальше к маленькой калитке в каменной ограде, окружавшей их двор, которой уже давно никто не пользовался. Но Неды возле нее не было.

– Она вышла через калитку, – сказал рассерженный и испуганный Радой.

– Тише, – шепнул Филипп. – Слушай...

Из-за ограды послышался мужской голос. Отрывочные слова: «оставишь... он предатель... раз и навсегда... люблю...» Голос был ему знаком. «Нет, не может быть! Это невозможно!» – думал Радой.

– Филипп! – прошептал он.

Филипп схватил дрожащую руку отца. Стой, стой, надо убедиться... Немыслимо!

– И я не могу больше, Андреа, – произнес женский голос.

Вот, оказывается, с кем Неда.

– Ну конечно же, это Андреа! – простонал Филипп.

Сам того не сознавая, он выскочил из калитки и набросился на стоявшую в обнимку парочку. Что он кричал, кого ударил и кто ударил его, он уже ни в чем не отдавал себе отчета. Он только чувствовал, что оскорблен до глубины души, что задета его гордость, его честь, и как бешеный кидался, желая убить оскорбителя, но сам оказался прижатым к стене. В ушах у него звучали приглушенные крики отца: «Разбойник! Развратник! Ты за это поплатишься. Своими руками задушу тебя!» Филипп кинулся на помощь отцу. Но Неда изо всех сил защищала Андреа, и все это, происходившее в кромешной тьме, было похоже на кошмар. Когда же в конце концов Андреа удалось выскользнуть, Филипп с отцом схватили Неду, втолкнули ее в калитку и потащили в дом. Прибежал дед и стал допытываться, что случилось.

– Пусть она тебе скажет! – рявкнул Радой. – Ну говори, что ты натворила! Негодница!..

Обезумев от гнева, он снова ударил Неду, а она покачнулась и прижала к груди руки.

Неда плакала. Из носа по ее красивым губам, по выдававшемуся вперед подбородку текла струйка крови. На ее лице, как и на лице отца, было написано упорство и озлобление. Но если у Радоя возле жестких усов прорезались две скорбные морщины, то что-то в ее позе, в том, как она напряглась, казалось, говорило: «Бейте меня, я это заслужила, но вы уже не можете разлучить меня с ним!» И, глядя на нее из угла, Филипп с ужасом припомнил свои недавние сомнения. Значит, дело было в этом. Между ними что-то есть, а он ничего не знал. Никто ничего не знал! «Какая лицемерка!» – с ненавистью думал он.

Филипп вспомнил, какие высоконравственные тирады она произносила и сколько было в них иронии именно по адресу Андреа! «Нет, нет, женщины просто непостижимы. Я не сомневался, что она в один прекрасный день отрезвеет со своим Леандром и наставит ему рога, но чтобы она сделала это уже сейчас, рискуя всем ради такого ничтожества! Боже мой! Ведь она ставит под удар всю семью. Если консул узнает... если помолвка расстроится?» И вдруг ему пришло в голову, что, возможно, Маргарет все это слышала...

– Тише, папа!

– Бесстыдница! – кричал отец, не слушая его. – Дрянь! Ты хочешь выставить меня на посмешище перед всем городом! Мы ее сватаем за самого видного иностранца, а она тайком бесчестит себя с каким-то разбойником! Господи, какой позор падет теперь на мою голову! Ты и не думай продолжать эти шашни! – Он схватил ее и встряхнул. – С завтрашнего дня будешь видеться только с братом и со своим женихом... Ты слышишь?!

– Завтра я откажу ему! – неистово выкрикнула она.

– Что ты сказала?! Ну-ка повтори!

Отец стал бить ее снова.

– Давно... Я виновата... Я не люблю его больше ... Я не знала... Теперь все поняла...

– Молчи! Молчи! – Радой задыхался от гнева. – Это он тебя научил, да? Он? Филипп, отец, вы слышите, что говорит моя дочь?.. А! Вот ради чего я тратил деньги на пансионы! Вена, Европа!.. Ничего этого ты не заслужила! Расстраивать помолвку? Ты это выбрось из головы! А с этим разбойником я разделаюсь! Если только он посмеет хоть словом обмолвиться, я его убью, так и знай.

Она снова разрыдалась, рот ее судорожно искривился, а в глазах, в ее золотистых глазах, было такое страдание, что Радой невольно умолк. Угрожающе тряхнув головой, он выругался и вышел из комнаты.

– Выходите и вы! – крикнул он мимоходом сыну и хаджи Мине.

Как только те вышли, он повернул ключ в замке и положил его к себе в карман.

– А ведь она может с ним через окошко переговариваться! – сказал Филипп, когда они спускались вниз.

– Пусть попробует, если хватит смелости. Завтра поменяешься с нею комнатами... Да и я еще поговорю с нею разок хорошенько. А ты куда? – спросил он, видя, что сын направился к выходу. – За фонарем? Оставь сейчас, пойдешь, когда рассветет.

– Мне сейчас надо! – сказал Филипп. – Надо кончать с этим делом.

– Что? Ты о том? Опять за свое? Филипп! Стой, говорю тебе!

– Сейчас меня уже не остановишь, – возбужденно сказал Филипп.

Краем глаза увидев, что отец продолжает стоять на месте, он отворил входную дверь, усмехнулся с победоносным видом и быстро вышел. Он направился к Сен-Клеру.

Глава 9

Если Радой Задгорский был поражен своим открытием, то не меньше поражен был и Слави Будинов. Его разбудили крики, а минуту спустя прибежал задыхавшийся Андреа. И вот теперь весь дом был на ногах.

– Скажи, как же это можно! – кричал разъяренный Слави и бегал за сыном из комнаты в комнату, так как Андреа не стоял ни минуты на месте, а кружил возле окон, кляня все на свете, и напряженно вглядывался в окна соседей.

– Скажи, как ты мог именно с этой девицей творить такие гадости?

– А что я натворил такого? – резко обернувшись, спросил Андреа и поглядел на него так, словно только сейчас понял, что речь идет о нем.

Они находились в зале – Андреа у окна, отец за круглым столиком, на который он поставил лампу. Свет ее падал на его торчащие черные усы. Мать и Женда стояли в тени, у отворенной двери.

– Он еще спрашивает, что он такого натворил?! – снова возмутился Слави. – И сверх того, у тебя вся рожа разукрашена. Юбочник паршивый ты, вот кто! Мало у меня неприятностей с Радоем, так теперь еще новая... Вот почему ты все к ним в окна заглядывал, вот почему с них глаз не спускал... Без конца поносил их – такие, мол, сякие, и чем были, и чем стали... родоотступники и всякое прочее... Стыд какой! Теперь сам выпутывайся!

– Сам и выпутаюсь!

– Ты посмотри на него! Ишь какой важный! Послушай, сударь мой, я этих людей не люблю, но то, что ты там натворил, мне нравится еще меньше. Знаешь, мы терпели, терпели все – пьянство, пререкания, вечные сплетни вокруг тебя... Но это уже последняя капля. Больше не желаю, чтобы ты срамил нашу семью, ты слышишь, Андреа?

– Да.

– Жена, ты слышала, что он сказал? Видишь, что за сокровище мы с тобой вырастили! Бабник! Развратник. Завтра забирай свои пожитки, и чтоб твоей ноги больше в моем доме не было!..

Мать заплакала. Андреа смотрел в окно и, казалось, ничего  не слышал. Он увидел, как из дома Задгорских вышел мужчина. В неверном свете фонаря смутно вырисовывалась его фигура. Но Андреа догадался, куда он направляется.

– Ты сказал – завтра? – спросил немного погодя Андреа, обернувшись и переходя к другому окну.

Задержавшись напротив лампы, он увидел в оконном стекле свое отражение – на левой скуле и над бровью темнели ссадины и кровоподтеки, а на пальто болтался оторванный в драке борт. Он постоял с минуту, словно припоминая, о чем сейчас говорили, и, как только понял, что отец его снова вышел из себя, как только услышал поток обрушившейся на него брани, примирительная улыбка слегка раздвинула его губы. Ему казалась смешной и неуместной эта гневная вспышка отца. Глядя на него, слушая его крики и угрозы, Андреа невольно подумал, что старик на самом деле не так уж и сердится на него. Он возмущен, разгневан, оскорблен, испытывает к нему отвращение потому, что задето самое для него важное – честь. Но не чувствуется ли в его тоне, да и в словах его насмешки, удивления, а то и похвалы? Нет, отец не знает правды. Вопреки всему он, вероятно, чувствует даже известное удовлетворение оттого, что сын опозорил дочь его тайного врага – дочь важного, надутого, потерявшего совесть Радоя Задгорского. «Эх отец, – думал Андреа, обнимая его снисходительным, нежным взглядом, – как далек ты от истины, как ты далек от нее! Но сказать ли тебе правду? Не ошеломит ли она тебя, не настроит ли более враждебно?»

– Нет, – продолжал вслух Андреа. – Не завтра. Еще сегодня надо убраться отсюда.

– Ну и ступай ко всем чертям! Переспишь в тюремной камере, только и всего... И брата как раз нет, чтоб тебя выручить!

– Хорошо, что его нет, – сказал Андреа. – И вообще, вы ничего не знаете...

– Ого, мы уже знаем предостаточно.

– Как мог ты опозорить славную девушку, Андреа? – сказала, всхлипывая, мать.

С тех пор как уехали братья, мать не переставала плакать. Андреа жалел ее. Он смотрел на нее и думал: «Мама, мама, если бы ты знала, что я скажу сейчас, что я должен вам сказать...» Но вместо того, что он собирался сказать, он услышал вдруг свой дрогнувший голос:

– Это совсем другое, мама... Это не то, о чем ты думаешь. Мы любим друг друга.

Мать подняла голову. И, пораженная, уставилась на него. Что было у нее в глазах – недоверие или радость?

– Но ведь она помолвлена, Андреа, – проговорила она с надеждой.

– Знаю. Но это уже не имеет никакого значения. Значение имеет другое.

– Другое. Слышали уже это, – грубо вмешался отец. – Весь квартал слышал!

Андреа поглядел в окно. Никого возле дома соседей уже не было.

«Вот как совершаются предательства, – думал он. – Но предатель ли ее брат или же он всегда принадлежал к другому миру?» Ему хотелось его ненавидеть, он должен был его презирать, и он его ненавидел, он его презирал, но как-то отстраненно, безразлично. Усталость и печаль овладели его разумом, его мыслями.

– Я в самом деле уйду, – рассуждал он вслух. – И уйду немедленно. Через час, возможно, уже будет поздно, через час сюда придут жандармы.

– Жандармы? Сюда? Из-за такого дела?

– Задгорские узнали про Косту и Климента, отец. А сейчас донесут и на меня.

– Да что ты такое говоришь? Как узнали?

– Откуда узнали?

– Уж не ты ли сам проболтался этой, своей...

Отец, мать, Женда в ужасе кинулись к нему.

– Не говорите глупости!

Андреа вздрогнул и нахмурился. Казалось, он пробуждался от сна. И вдруг вспыхнул, прикрикнул на них:

– И не смейте называть ее так... И вообще, чтоб вы знали, я женюсь на ней!

– Ха-ха! Так они и откажутся от своего консула и отдадут ее за тебя! – насмешливо проворчал Слави. Но вдруг до него дошло что именно имел в виду Андреа, говоря о братьях, подошел к нему и глухо спросил: – Что им известно при Климента и Косту?

– Этот старый хрыч хаджи Мина встретил их в Богрове, когда они ехали к горам. Видно, поэтому они и не возвращаются.

– Ох, лучше б они там остались! – всхлипнула мать.

– И вообще наши соседи многое знают, – со все нарастающим озлоблением продолжал Андреа. – Вот сейчас видели, этот блюдолиз ушел... Догадываетесь, куда?!

– Значит, ты уверен в этом?

– Я это знаю от нее, отец.

– От их дочери?

– Да, от Неды. Она меня вызвала, чтобы предупредить. Она и прежде те сведения о Сулеймане передала.

И тут все сразу переменилось. Все стало совсем по-иному, как даже и не предполагал Андреа. Кляня на чем свет стоит и Радоя, и его сына, и войну, перепуганный Слави торопил Андреа, просил не мешкать. Дал ему денег, приказал женщинам поскорее приготовить для него теплую одежду и еду, уговаривал его сразу же бежать к русским, потому что, говорил он, ему хорошо ведомы эти клятые османы, он уже хлебнул от них немало лиха...

– Поскорее, торопись, сынок! – повторял он и уже сам больше задерживал сборы, чем помогал им.

«Ну, я уйду, доберусь как-нибудь до русских – мне ведь сделать это легче, а как же она? – думал Андреа. – Что станет с нею? А если ее все же вынудят выйти замуж за француза? Она сказала мне, что теперь уже ничего не боится. Что расстроит помолвку. И что теперь вообще все будет по-другому. Да и консул, если он порядочный человек, после такого скандала сам должен отказаться от нее», – рассуждал он, раздираемый болью и страхом.

Он вынул из тайничка в своей комнате револьвер, хранившийся с комитетских времен, рассовал по карманам патроны, положил в сумку с вещами русский словарь брата и истрепанный томик стихов, с которым ему не хотелось расставаться. Взять карту? Нет, не стоит, он достаточно хорошо изучил местность... Ах, если б у него был какой-нибудь портретик Неды или же хоть какая-нибудь подаренная ею вещица! Но как только он подумал о Неде, сразу же все, что произошло, снова молнией пронеслось в его мозгу, обдало его горячей волной, заставило вздрогнуть. Он кинулся к окну и прильнул к стеклу лбом. Но дом Задгорских был погружен в темноту. В своей ли она комнате или же ее заперли где-нибудь внизу? «Люби меня... Люби, как я люблю тебя!» – беззвучно твердил он, весь отдавшись нахлынувшему на него чувству, пока кто-то не коснулся его плеча. Он обернулся.

Это была мать.

– Торопись, Андреа. Время летит, сынок... Ох, как все это тяжко.

Она опустила голову ему на плечо и заплакала.

Он сказал ей, чтоб она не горевала, что скоро они с Климентом и Костой вернутся и что тогда для всех них действительно начнется новая жизнь. Он говорил и не чувствовал, что и из его глаз текут слезы. Потом он попросил ее присматривать за Недой; он доверил матери свои чувства, потому что ему казалось, что мать одобряет его выбор.

– Ну что же вы мешкаете, о чем разговор ведете? – прервал его отец, стоявший на пороге. – Да ты что, жена, хочешь, чтоб его тут сейчас жандармы сцапали?

Слова его испугали мать. Она поцеловала Андреа, перекрестила его. А он, такой всегда непокорный, такой сорвиголова, не признающий ничего на свете, как все о нем говорили, обнимался с Жендой, с сонным Славейко, с отцом, всхлипывал так же, как они, охваченный мрачными предчувствиями, утирал смущенно слезы.

– Ну все! А то вы меня словно на войну провожаете! – сказал он, пытаясь улыбнуться. – Вот и я с вами слезу пустил. Ну, прощайте, отец, мама... прощайте!..

– Прости нас, сынок, – сказал отец и поцеловал его в лоб. – В добрый путь, Андреа. Дай господь нам свидеться. А что было, то, значит, должно было быть.

Андреа перекинул через плечо сумку, отворил ворота, внимательно оглядел площадь и вышел. «А что было, то, значит, должно было быть, – повторил он с каким-то новым, не знакомым ему прежде чувством облегчения. – Подумать только, а ведь это мне так отец сказал!» Он поглядел на темное окошко Неды и, словно боясь самого себя, торопливо зашагал по той же самой дороге, по которой когда-то к ним пришел его комитетский товарищ Дяко.

         ***

Пока Андреа добирался до окружавшего город рва, мысли в его разгоряченном мозгу все время вертелись вокруг только что пережитого. Он припоминал в их последовательности детали происшедшего, восстанавливал в памяти от начала до конца сцену у колодца во всех ее подробностях, неистовые крики Радоя и его сына, их ожесточение, смысл которого сейчас ему казался вполне понятным. Лишь когда он спустился по заснеженному обрыву на черное, обледеневшее дно рва, а затем вскарабкался с неожиданной для самого себя ловкостью по его противоположному склону, он вдруг понял, куда направляется и что его ждет впереди. Пораженный, он даже остановился: наконец-то он отправился туда, где ему давно уже надлежало быть.

Андреа выбрался на разбитую колесами подмерзшую дорогу. Ветер усилился, он поднимал снежные вихри и залеплял глаза. Андреа трудно было определить направление. Успеет ли он добраться затемно до укреплений в Банишоре, чтоб свернуть на восток? Который теперь может быть час? Он вытащил часы, попытался узнать время, но ничего не мог разглядеть.

Филипп Задгорский уже, видно, сделал свое черное дело, и жандармы, наверное, перетрясли весь дом. Как это я не догадался послать маму и Женду к Филаретовой? Как только подумаю, что могут натворить эти дикари... И во всем виноват Филипп – в душе Андреа снова поднялось озлобление. Ее брат! Надо было сразу же пойти следом за ним. Одна пуля, и он расплатился бы за все! Но теперь уже поздно. Поздно, это ясно! «Но что, если у нас действительно случилось уже такое несчастье... И почему поздно? Ведь я их знаю! Ленивый народ! Кто из них поднимется ночью с постели? И даже когда идут на худое дело, и то не спешат. Вернусь!» – решил вдруг он и, не колеблясь больше, свернул с дороги на виноградники и вскоре увяз в мягком снегу. Он понял, что уже не сможет найти то место, где перебирался через ров. Он его и не искал. Со злобным безрассудством, целиком доверившись инстинкту и слепой удаче, он ринулся обратно. Оказавшись снова по ту сторону рва, Андреа сразу же кинулся бежать – город он знал хорошо. Задыхаясь, в распахнутой одежде, он мчался по пустым белым улицам, не думая ни о патруле, ни об ищейках, на которых мог каждую минуту нарваться.

С трудом переводя дыхание, шатаясь от усталости, пробежал он последние двести шагов до Куру-чешмы. Оказавшись наконец там, он увидел, что опоздал. Перед воротами их дома стояли конные жандармы. Целый взвод. И, видно, уже долго. Лошади нетерпеливо били копытами по булыжной мостовой. Слышались голоса, смех. Кого-то ждали.

«Что же теперь делать? Ведь их так много... А что будет, когда они убедятся, что меня нет там... Не верю, нет, не верю, что они настолько подлы», – успокаивал он себя и, крадучись, все ближе подходил к дому, но хоронясь, чтобы не быть обнаруженным.

Кто-то вышел из широко распахнутых ворот. Их офицер. Следом за ним... нет, он не хотел верить своим глазам. Он подошел еще ближе, прильнул к стволу большого платана, впился глазами... Он и в мыслях не мог даже представить себе этого. Но чего они хотят от старого человека?.. Растерянный, испуганный Андреа беспомощно глядел, как уводят его отца.

Долго он стоял так не шевелясь, пока с их двора не донеслись громкие рыдания и с грохотом не захлопнулись ворота. «Что там еще произошло? Что там еще произошло? – повторял он, словно того, что он уже видел, было мало. – Надо идти к ним! – Но он как будто окаменел. Как он посмотрит им в глаза? Как скажет: “Я был улице, видел, как уводили отца”. – Теперь они все из-за меня страдают. И отец попал в темницу из-за меня, – с отчаянием и злобой подумал Андреа. И вдруг безо всякой видимой связи его озлобление перебросилось на Неду. Ведь все это принесла их любовь. – А причем тут Неда?» – тотчас же опомнился он.

Но тут Куру-чешма снова огласилась цоканьем копыт. Возвращаются! Он хотел было перебежать от кофейни хаджи Данчо в самых темный угол площади, но увидел, как из боковой улицы выехал фаэтон с флажком английской военной миссии и в нем сидел Филипп Задгорский, а чуть поодаль за фаэтоном следовали двое конных османов.

От ярости и отвращения Андреа позабыл об осторожности. Он сделал еще несколько шагов, подождал, пока фаэтон остановится у дома Задгорских, вытащил револьвер, прицелился и выстрелил. Раздался крик. Конь взвился, встал на дыбы. Андреа выстрелил второй раз, третий. Раздались ответные выстрелы. Он вдруг опомнился. Страх пронизал его, он повернул обратно и побежал. Вдогонку ему неслись крики и цоканье копыт.

Он бежал изо всех сил, он никогда и не думал, что способен так бегать. Искал улочку, чтобы шмыгнуть в нее, дом, чтобы укрыться, двор, чтобы перебежать через него, оказаться подальше от преследований. А между тем уже почти рассвело. Вдогонку ему неслись крики. Он слышал зловещий лай псов. Казалось, за ним гонятся по пятам, а он никого не видел. Куда? Куда скрыться? Он добрался до гетто и бежал под его брезентовыми навесами, отяжелевшими от снега, по смрадным лабиринтам, которых прежде так старательно избегал. Стороной обошел одну синагогу, потом вторую, перебрался через изъеденную временем каменную ограду старого караван-сарая и свалился в изнеможении. Отдышавшись, он огляделся и понял, что находится на улочке, куда выходит задний двор шантана. К Мериам! В эту минуту только она может спрятать его. Он поднялся, пошатнулся и снова упал. Тогда он пополз... Туда, туда, к ней, у нее он укроется до вечера. Постепенно к нему вернулись силы, и он поднялся. Перебрался через развалины сгоревшей части здания. Бросил снежком в маленькое окошко наверху, и, когда в тусклом свете раннего утра показалась голова сонной Мериам, он, сложив воронкой ладони, поднес их к губам и крикнул по-французски: