Текст книги "Путь к Софии"

Автор книги: Стефан Дичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 37 страниц)

– Да, река. Из нее пьют воду.

– Но, в таком случае... эпидемии?

– Вы правы! Брюшной тиф, сыпной, холера. Все сразу. Не поймешь что, да никто и не старается понимать. В общем, дальше некуда. Сплошное кладбище.

– А наша санитарная миссия? – спросил кто-то из младших английских офицеров.

– Плевен больше не нуждается в медиках. Сам город изолирован от позиции – есть строгий приказ Осман-паши никому не заходить на его территорию. Там действует его правило.

– Какое?

– Весьма недвусмысленное, господин Барнаби. «Когда тебе остается только сражаться, ты не интересуешься тылом!»

– Великое правило! – вскричал один из турок.

Двое других его поддержали:

– Эти слова войдут в историю!

– Может быть, – сказал мистер Гей. – Но великие слова – это одно, а смотреть, как тысячи людей умирают у тебя на глазах, умирают не в бою, а запертые словно в мышеловке, обезумевшие от ужаса и голода... Нет, я предпочел не быть там. И вообще, благодарю покорно, я сыт войной! Иногда задаешься вопросом: где корень этого страшного зла? Может, вы мне объясните, господин Барнаби?

– Нет, я не в состоянии сделать это, дорогой Гей! Я и себе самому не задаю таких вопросов. Единственное, что меня интересует в данный момент, – это как туда проникнуть. Испытать самому! Увидеть! Это моя страсть... А, вот как раз вовремя! – воскликнул Барнаби, просияв, и все обернулись к двери, ведущей в салон.

Оттуда входили, взявшись под руку, увлеченные дружеской беседой, генерал Бейкер и Шакир-паша.

– Вы пришли вовремя, паша! – воскликнул Барнаби с таким радушным видом, словно в самом деле только его и ждал. – Вы один поможете нам решить спор с этим ужасным Геем! Бог мой, он, несомненно, пацифист, тайный враг вашей империи. А может, даже состоит в родственной связи с русским царским двором!

– Господин Барнаби, такая аттестация может и святого подвести под виселицу...

– Не обращайте на него внимания, паша! – сказал, смеясь, Бейкер.

– Не беспокойтесь, – кивнул Шакир. – Буду счастлив, если смогу оказать вам услугу, дорогой Барнаби!

– Обещаете? Благодарю. Господа, вы свидетели! Так вот, мистер Гей, удирая из Плевена, видимо, перенес сильный шок. Знаете, что он утверждает?

– Хотел бы услышать!

– Это вам будет небезынтересно, паша! Он утверждает, что никто не в состоянии проникнуть в крепость!

– И что же? – произнес Шакир чуть громче обычного. Лицо его стало жестким.

Фред Барнаби просиял.

– Бьюсь об заклад, что это сказки. Дайте мне какое-нибудь задание, поручение к Осман-паше, и я туда проникну! Мне нужна только полезная цель, паша. Чтоб не впустую. Передать что-нибудь ободряющее. В том смысле, что будет помощь или что-нибудь другое в этом роде.

– Узнаю Фреда Барнаби, – потрепав его по плечу, сказал Бейкер. – Счастливая звезда. Уйма денег. Беспокойное сердце! Даже из войны делает спорт!

– Скучища в Софии, что поделаешь!.. Ну как, господин генерал?

Турок молчал.

– Все же мы могли бы его использовать, Шакир, – решил поддержать приятеля Бейкер. – Вряд ли вы услышите от кого-нибудь другого подобное предложение!

– Я понимаю. Поверьте мне, я восхищен. Но мы не в состоянии использовать ваше...

– Как? Почему? Я беру ответственность на себя!

– Нет, – мрачно заметил Шакир. – Просто нам нечего сообщить маршалу Осману.

– Тогда... Тогда я пойду вовсе без всякого задания! – настаивал Барнаби.

– Желательно, чтобы вы вообще туда не ходили! – уже тоном приказа заявил Шакир. Он почувствовал это и продолжал уже мягче: – Ваш бесплодный вояж туда, Барнаби, только отнял бы ту надежду, которая их поддерживает. Думаю, вы меня понимаете... Надежду, которую, к сожалению, мы не в состоянии подкрепить ничем реальным... Да, таково положение, господа!

Он замолчал, задумался. Примолкли и все остальные.

«Да это же признание! Признание в своей слабости! В том, что они не могут помочь Плевену! Что его бросили на произвол судьбы, – лихорадочно думал Андреа. – Это значит, что мне есть теперь о чем сообщить нашему Дяко!» И вдруг он увидел знакомые глянцевитые глазки Позитано... Тот его тоже заметил. Удивлен, что видит его здесь? Улыбнулся ему? Что-то хочет сказать?

В ту же минуту из салона раздался голос:

– Вот где они скрываются! Господа, прошу вас! Наши дамы скучают!

Это был Леге, порозовевший, оживленный.

– Ваше превосходительство! – обратился он к Шакиру, но, увидев генерала Бейкера, поправился: – О, ваши превосходительства... Дорогой Барнаби! Господа!.. Прошу вас, пожалуйте все к столу. Время для приятной беседы всегда найдется, но сначала надо выполнить свой долг, не правда ли?

***

Гости спешили выполнить свой долг по отношению к хозяину – то есть весело и шумно поедали всевозможные холодные закуски и деликатесы, пили шампанское из широких хрустальных бокалов, которые наполнял косоглазый лакей Жан-Жак, чокались и желали много счастливых лет Сесили – о ней опять вспомнили.

Климент все еще был с девочкой и потому теперь оказался в центре внимания. Он поднимал свой бокал, чокался, улыбался, как будто был здесь не просто гостем, как остальные, не всего лишь домашним врачом, к тому же болгарином, а членом семейства Леге. Сесиль, не умолкая, что-то ему говорила и не отпускала его руку. Отчего к нему так льнет эта девочка? Не оттого ли, что зимой он вылечил ее от дифтерита? Наверное. За те дни и бессонные ночи она очень к нему привязалась, ее бархатные глаза глядели на него с таким доверием, что он всегда вспоминал о ней с радостным чувством. Эта необычайная дружба между молодым врачом и двенадцатилетней дочерью консула казалась окружающим странной и смешной. Со временем она еще больше окрепла, и Климент, бывая с ней, находил отдых и покой, столь редкие в его жизни в последнее время.

– Живи до ста лет, милочка! – обняв девочку, сказал Позитано, и они чокнулись. – Мои поздравления, Леандр! Со счастливым вас праздником, мадам Леге! Ваше здоровье, доктор!..

В самом деле, почему поздравляют и его? Вслед за маркизом и синьора Джузеппина чокнулась с Сесиль, и щедрый на комплименты барон фон Гирш, и фон Вальдхарт, австрийский консул – шустрый румяный старичок, и Филипп Задгорский, с притворной сердечностью кивавший Клименту, и ослепительная в своем плотно облегающем платье с короной огненных волос миссис Джексон.

– Доктор, – протянула она, обращаясь к Клименту. – Я чувствую себя превосходно. А вы?

Он посмотрел на ее обнаженные округлые плечи, отпил глоток вина.

– Я рад, что вижу вас в добром здравии, сударыня! – холодно ответил он.

Американка, сопровождаемая Филиппом и Бейкером, возбужденная и разрумянившаяся от шампанского, вышла в салон. Эта эффектная женщина была слишком самоуверенная, чтобы заставить Климента тосковать по себе.

Он вспомнил про Андреа и стал искать его взглядом. Где же брат? Что делает? Увлекшись разговорами, Климент совсем про него забыл и теперь с ужасом обнаружил его в самом конце стола, где стояло вино. Прислонившись к стене, Андреа наливал себе шампанское и с наслаждением потягивал его маленькими глотками, загадочно улыбаясь.

Климент поманил его к себе, но Андреа только отрицательно покачал головой и поднял свой бокал в знак того, что пьет за его здоровье.

Климент высвободил свои пальцы из тонкой ручки Сесили и стал сквозь толпу гостей пробираться к Андреа. Но на полпути услышал вдруг свое имя:

– А вот и мой ассистент, Будэнов!.. Идите сюда, молодой человек!.. Это будет поучительно и для вас, – пригласил его доктор Грин.

В веселом, шутливом тоне Рэндолфа Грина не было и тени обычного высокомерия. Видимо, речь шла действительно о чем-то интересном, потому что вокруг Грина, кроме врачей из английского госпиталя, были еще доктор Гайдани из итальянской миссии и два немца – близнецы доктор Петер и доктор Пауль Трюбнеры. Все были в приподнятом настроении, держали в руках бокалы, и разговор, несомненно, начался с шампанского, так как один из братьев Трюбнеров рассказывал о каких-то своих наблюдениях над действием алкоголя.

– Речь идет об ebrietas^[17]17
  Ebrietas – опьянение (лат.).


[Закрыть] в его патологической форме и насколько удобно использовать такие случаи в судебно-медицинской практике, – счел своим долгом пояснить Клименту один из Трюбнеров.

Другой Трюбнер продолжил:

– Подобное состояние в какой-то степени напоминает гипоманиакальное при циркулярном психозе, господа! Но я уже сказал раньше: патологическое опьянение – его психопатическая разновидность.

– А в чем выражаются симптомы, Пауль? («Значит, другой Трюбнер – Петер», – невольно сообразил Климент.)

– В возбуждении, Гайдани! Чаще всего оно начинается после приема незначительной дозы алкоголя. Ну, просто с одного бокала… При этом симптомы действительно несравнимо более яркие. Сильное возбуждение, резко выраженная агрессивность, общая приглушенность сознания, желание говорить, кричать...

Разговор становился все более тягостным для Климента. Он никогда особенно не интересовался психиатрией. А еще меньше разновидностями алкоголизма, который всегда вызывал у него отвращение. Каждое слово наблюдательного Трюбнера напоминало ему про Андреа и про необходимость как можно скорее его разыскать. Но как теперь уйдешь? «Зачем я его взял? – каялся Климент. – Зачем согласился?.. Нет, пускай Грин делает что хочет, я должен идти к нему!»

– Вы упомянули о желании говорить, Трюбнер. И наблюдаемый говорил отчетливо? Внятно? – услышал Климент голос Грина.

– Не особенно, доктор. Налицо тремор языка. Это, разумеется, ведет к расстройству речи...

– Алкогольный псевдопаралич, – кратко пояснил другой Трюбнер. И Климент опять запутался, кто из них Петер и кто Пауль.

– А в чем выражается «резко выраженная активность»?

– Внезапные, неспровоцированные насилия, нанесение побоев...

– Желание убивать, – добавил другой Трюбнер.

– Верно. А самоизбиение? Самоубийство? До этого не доходило?

Вопросы Грина следовали один за другим. Они, видимо, не были просто любопытством, они били все время в одну цель, они к чему-то подводили, и этот его настойчивый интерес больше всего удерживал Климента. Как ему уйти именно теперь?

– Нет, доктор, во время наших наблюдений мы не сталкивались с такими симптомами. И вообще мы считаем, что в данном случае проявление может быть только внешним. От субъекта к объекту.

– Да, и я так считал, – задумчиво произнес Грин.

Братья Трюбнеры быстро переглянулись. Что мелькнуло у них в глазах? Удивление? Недоверие? Боязнь, что их опередили?

– Вы? – спросили они в один голос.

Грин вытянул губы трубочкой, расправил широкие плечи и сказал сухо:

– Да... Недавно и у меня был подобный случай. Впрочем, это было позавчера.

«Позавчера? Разве это могло быть позавчера?» – усомнился Климент. Но припомнил, что в тот день Грин был в лазарете только до обеда и что Амир и Сен-Клер куда-то его увезли.

– Нам будет особенно полезно послушать, – сказал один из Трюбнеров.

– В самом деле, любопытно... Расскажите, Грин! Но сначала ваше здоровье! Выпьем! – зашумели все сразу.

– Нет. Тот случай, строго говоря, не относится к опьянению алкоголем, – уклончиво сказал Грин. Видимо, ему не хотелось особенно распространяться, но близнецы так и ели его глазами, и он заколебался.

– Ну хорошо, – улыбнулся он, внезапно разгадав их опасения. – Дело было очень простое и вообще не научного характера... Один человек должен был заговорить.

– Русский шпион? – спросил Гайдани.

– Это неважно. Вы сами знаете, что в таких случаях истязании не всегда дают результат. («Позавчера... русский шпион… истязания»... – проносилось в мозгу Климента.) Итак, понадобилась и моя помощь. Я сделал ему комбинированный укол из кокаина и кое-каких других восточных наркотиков...

– Каких? В какой дозировке? – наседали на него братья Трюбнеры.

Климент замер. Неужели поймали Дяко? Неужели поймали?

– Важно не это, а реакция! – отмахнулся от них Грин. – Я был уверен, господа, что он заговорит и не понадобится применять столь отвратительные мне пытки, неизбежно сопутствующие войне. Начальное воздействие наркотиков вам известно; при сочетании их оно усиливается. Улучшение самочувствия, корреляция движений, а в моем случае прежде всего то специфическое раздражение, которое ведет к недержанию речи...

«Зачем он так подробно объясняет? Ведь самое важное, решающее – выяснить, был ли это Дяко и что он сказал», – лихорадочно думал Климент, а на лбу у него выступали капельки холодного пота.

– Мне кажется, доктор, что активность проявления зависит и от конституции пациента? – с трудом владея голосом, спросил он.

– Это вы верно подметили, Будэнов. Действительно, он... то есть тот, о ком идет речь, производил впечатление человека стойкого, даже очень стойкого – здоровый, кряжистый, упрямый, типичный болгарский крестьянин, самое большее лет сорока...

«Это Дяко. Все пропало. – Климент бросил взгляд туда, где только что стоял Андреа, но там его уже не было. – Куда он девался? Надо поскорей отсюда убраться... Бежать. Нет, сейчас важно узнать, что сказал им Дяко!»

– Вы разжигаете наше любопытство, коллега, – нетерпеливо сказал Гайдани.

– В самом деле! Так что же, заговорил ваш пациент? – посыпались вопросы.

– Заговорил. («Заговорил! Выдал! Что же будет? Почему же нас еще не арестовали?») Но тут-то и началось нечто непредвиденное, – увлекаясь, продолжал Грин. – Этот подопытный феномен занимает меня вот уже третий день. Да, он заговорил, причем без всякого тремора, внятно и отчетливо, но что особенно важно – он это осознал, господа!

– Как осознал?

– Осознал, что начал выдавать, откуда получил сведения... («Выдал!») И в тот момент, когда он готов был назвать имена, да, как раз тогда, когда, согласно вашим данным, господа, да и по моему мнению, активность могла быть только внешней...

– От субъекта к объекту...

– Да... Он... тот, о ком идет речь... выхватил откуда-то нож и вонзил его себе в сердце.

– Невозможно!

– Факт, – подтвердил Грин. – Согласно теории, он должен был проткнуть кого-нибудь из нас, не так ли? Но теория – одно, а практика – другое! Теперь ищите объяснение!.. Будэнов, вы нас покидаете?

– Я должен найти брата, доктор... Господа, прощу меня извинить!

– Идите. Я понимаю – молодость требует своего.

Климент не обернулся, а, поставив свой бокал на стол, смешался с толпой гостей, ища глазами Андреа. Мысль о Дяко не оставляла его. Несчастный! Какая смерть! Узнай я только о том, как он принял смерть, я бы догадался, что это Дяко... Но куда же девался Андреа?

В дверях Климент столкнулся с мадам Леге – она уводила Сесиль спать.

– Сегодня мой день, все говорят, что я большая, а так рано укладывают! – подняв на него огорченные глаза, сказала девочка.

– Весь день был ваш, Сесиль... Ведь утром у вас урок музыки?

Он весело разговаривал с девочкой, а сам, весь какой-то раздавленный, едва держался на ногах, и мысли его были далеко.

– Да, – сказала она. – Знаете, мы договорились с Недой, что я буду ей играть все, что мы разучим с синьорой Джузеппиной. У Неды ведь есть фисгармония! Это будет чудесно, правда?

– Да, да... чудесно.

– Скажи «спокойной ночи» доктору и пойдем, – нетерпеливо произнесла мадам Леге.

Они попрощались. Климент направился в столовую, и прежние страх и боль снова завладели им. Что, если полиция все же доберется до источника сведений? Что, если в записной книжке Дяко найдут какой-нибудь знак, который наведет их на верный след? Что, если они с Андреа уже на подозрении и за ними следят?

Проходя мимо музыкантов, он через открытую дверь заметил в столовой Андреа и ускорил шаги. Но появление в этот момент в салоне двух военных заставило его оцепенеть от ужаса. Это были Сен-Клер и капитан Амир – те, которые так внезапно и таинственно увезли доктора Грина. Оба направлялись прямо к нему.

«Узнали», – пронзило мозг Климента.

– Здравствуйте, доктор! – сказал с улыбкой Сен-Клер, подавая ему руку. – Ну, как, веселитесь?

– Да, конечно, – ответил Климент, чувствуя, что у него подкашиваются ноги.

И он почему-то обратил внимание на то, как непривычно выглядел Сен-Клер в этом турецком мундире, и особенно в феске.

– Шакир-паша и генерал Бейкер здесь?

– Да, были здесь. Полагаю, они еще не уехали.

– Тогда найдите их, Амир, и скажите, что я их жду на улице. Сами оставайтесь здесь, а мы тотчас же уедем, – сказал Сен-Клер. – И осторожно, капитан, без лишнего шума!

Он попрощался с Климентом и вышел. Теперь было ясно – они пришли не за ним. Ударом ножа Дяко оборвал не только свою жизнь, но и те нити, что вели к его соучастникам.

***

То, что оба генерала так поспешно покинули прием, удивило всех. Но об этом скоро позабыли бы в праздничной сутолоке, если бы Фред Барнаби не сказал миссис Джексон и еще кое-кому из своих знакомых, что паши получили приказ немедленно отправиться на фронт.

Приказ? На фронт? Почему так внезапно? – стали допытываться корреспонденты. Барнаби, от которого генерал Бейкер ничего не скрыл, рассказал, что получено тревожное сообщение: колонна генерала Дандевиля из отряда Гурко захватила Этрополе. Те, кто знал, где находится Этрополе, не могли этому поверить. Ведь все время считалось, что линия фронта проходила где-то далеко. А до Этрополе рукой подать, сразу же за горной цепью, даже в ее отрогах, как можно было увидеть на карте, принесенной любезным хозяином. В салоне только и было разговору, что о сражениях и осадах. Многие дамы и корреспонденты даже выражали опасение, что русские могут завтра же перейти через Балканы и тогда им будет открыта дорога на Софию. Припоминали летний набег того самого Гурко, когда он почти достиг Адрианополя...

Капитан Амир, адъютант коменданта, который шепотом сообщил генералам о взятии Этрополе и о приказе командующего немедленно выехать вместе с ним на фронт, недоумевал, как все это вдруг стало известно гостям. Сначала он пытался было делать вид, что и сам удивлен, а потом махнул рукой: раз его начальники не умеют хранить тайну, зачем ему притворяться!

– Да, это так, – отбросив всякую осторожность, заявил он дамам, среди которых была и Неда (эта молодая гяурка давно ему приглянулась). – Что ж, тем хуже для этого простака Гурко, – добавил он. – Обжегся под Эски-Зааром, а не поумнел! Аллах свидетель, его безрассудство будет дорого ему стоить! Ведь он и тогда сам полез в капкан. А уж теперь маршал Мехмед Али не даст ему выбраться оттуда!

Амир говорил холодно, презрительно улыбаясь одними глазами. Хотя чин его был невысок, он производил неотразимое впечатление на дам своей яркой внешностью. Миссис Джексон поддержала точку зрения Амира. Она сразу узнала в нем того, кто привлек ее внимание в мечети, и старалась встретиться с ним взглядом. Капитан, однако, смотрел только на Неду. Почувствовав это, она поспешила уйти и разыскать Леге. Консул в это время, желая разрядить атмосферу, отдавал распоряжение музыкантам играть вальсы, играть громко, непрерывно.

И вот пара за парой закружились в танце. Прошло немного времени, и уже никто, казалось, в этом большом зале не думал о войне. И все же война давала о себе знать. Это сказывалось в чересчур бурном темпе вальса, в легкомысленном настроении, незаметно охватившем гостей, в неудержимом желании танцевать наперекор всему, что было и что еще могло произойти и о чем теперь никто не хотел думать.

Филипп Задгорский тоже не думал о войне. В первую минуту новость его поразила. Этрополе! Всего два месяца назад он ездил туда по торговым делам отца. Фронт был далеко, все казалось таким устойчивым. Он, разумеется, не поверил басне Амира о заранее подстроенной ловушке, в которую попал наивный генерал Гурко. Филиппу было ясно, что по каким-то соображениям русские внезапно устремились к горным проходам. Но по каким? Что бы ни говорили корреспонденты, Филипп думал, что осажденный Плевен будет держаться, пока Россия не поймет бесплодность своей кампании или пока англичане не убедят западные правительства, что пришло наконец время сказать царю, как это было в Крымскую войну: «Довольно! Возвращайся назад!»

Что касается Филиппа, то он считал, что это время давно прошло. И вдруг – как снег на голову – это известие о потере Этрополе, которое опрокинуло все его прогнозы, вызвало сомнения и даже страх.

И все же Филипп отвлекся от этих невеселых размышлений. Другая тревога неожиданно сжала его сердце. Весь вечер он чувствовал, что блестящий генерал Бейкер полностью завладел вниманием Маргарет. Он не завидовал ему и не злился на него, но глубоко страдал, хотя все время сохранял на лице вымученную улыбку. И вот нежданно-негаданно англичанин уехал не только с приема, но и из Софии. Теперь между Филиппом и Маргарет уже не стоял высокопоставленный соперник. Теперь пришел его час! Филипп первый пригласил ее на вальс. Он держал ее в своих объятиях, окрыленный и счастливый. Он танцевал ловко, с увлечением, смешил остроумными шутками и вообще был привлекательней, чем всегда. Но после первого вальса развеселившаяся и возбужденная Маргарет пошла танцевать с капитаном Амиром. Они вертелись в толпе танцующих на одном месте, турок крепко прижимал ее к себе, и выражение его лица, по мнению Филиппа, должно было оскорблять Маргарет. Однако она не выглядела оскорбленной. Самым странным было то, что они за весь танец не обменялись ни словом. «Откуда этот Амир взялся? – спрашивал он себя, кипя от негодования и ненависти. – Черт бы его побрал! Ведь его же не было! И что она нашла в этом дикаре?»

Филипп, правда, хорошо знал, что капитан Амир – один из немногих образованных местных турок. Он окончил Константинопольскую офицерскую школу, где обучение велось на французском языке, умел держаться в обществе. И хотя шлифовка не всегда могла скрыть порывистость и страстность его дикой натуры, был для дам самым интересным мужчиной на приеме.

– Вы не устали? – спросил Филипп, едва сдерживая себя, как только миссис Джексон остановилась со своим кавалером неподалеку от него.

Она бросила на него такой удивленный отсутствующий взгляд, что он растерялся и пробормотал:

– Я хотел предложить вам пройти выпить лимонаду...

Маргарет подняла глаза на Амира.

– Пойдемте? – спросила она его.

В эту минуту музыканты, выполняя распоряжение Леге, не успев отдохнуть, заиграли снова.

– Опять музыка, – сказал Амир, – прошу вас и на этот вальс...

– Хорошо, – тотчас согласилась Маргарет и подала ему руку. Филипп остался стоять как пришибленный.

– Почему ты не танцуешь? – раздался рядом голос сестры.

И мимо него в объятиях раскрасневшегося Леге пронеслась Неда. А через минуту и другие пары закружились, засверкали, зашелестели туалетами. Но он ничего не слышал и не видел, кроме огненных волос Маргарет, ее лица, ее длинной белой шеи и другого лица, склонившегося над нею, смуглого, ненавистного, которое вдруг откуда-то появилось, чтобы смутить его душу и отравить ему весь вечер.

А в это время другой гость, Андреа, стоял почти рядом с Филиппом и тоже не отрывал глаз от танцующих. «Пляшите, пляшите, – иронически повторял он про себя, вскидывая черные брови. – А братушки, может, уже и через Балканы перемахнули!»

– Ах, кого я вижу! Господин молодой путешественник!

Андреа обернулся. Это была мадам Леге. Уложив Сесиль спать, она спускалась с верхнего этажа, придерживая рукой свое длинное черное платье.

– Почему вы не танцуете? – с притворной строгостью спросила она, сойдя с последней ступеньки и кокетливо подняв на него выцветшие глаза.

– Не с кем!

– Как не с кем?

Она окинула взглядом зал. Все молодые женщины танцевали, и только леди Стренгфорд и мисс Пейдж с Филаретовой стояли неподалеку от дверей, беседуя с доктором Грином и еще с кем-то из врачей.

– Вас опередили! – сказала она.

– Да, меня опередили! – подтвердил он.

Смешно, что о нем заботятся. И кто? Если б хоть какая помоложе!

– Пойдемте со мной! – воскликнула мадам Леге, и он не успел опомниться, как она, подхватив его под руку, куда-то повела.

«Неужто эта старуха хочет, чтобы я с ней танцевал? – испугался Андреа, но вдруг его разобрал смех. – А почему бы нет? Неда танцует с сыном. Почему бы мне не провальсировать с мамашей? Где Климент, чтобы посмотреть на меня?»

Пока он озирался, отыскивая глазами брата, мадам Леге вела его вокруг зала мимо кружащихся пар, что-то ему говорила, не доходившее до его сознания, кому-то кивала, улыбалась и опять что-то говорила.

– Ах, да, да, – услышал он ее умильный голос. – Вы же мне обещали!

– Что?

– Рассказать!

– О чем?

– Обо всем, мой юный друг! – воскликнула мадам Леге с подкупающей улыбкой, заглядывая ему в глаза.

«Ничего не поделаешь, попался! – подумал Андреа. – Да она просто блаженная... Ну и свекровушка достанется Неде!»

Эта мысль невольно заставила его искать девушку среди танцующих. Вон маркиз со своей женой, она на целую голову выше его. А вон и мадам де Марикюр, украшенная перьями, – огромный Джани-бей сжимал ее так, словно хотел раздавить. И желтоволосая фрау Вальдхарт в объятиях барона Гирша, и оголенная миссис Джексон, «американская графиня», как ее окрестила Женда, и все другие – англичанки, итальянки, немки, которые пришли сюда с мужьями, чтобы развлечься. Небось, потом все они будут рассказывать о своих приключениях в этой дикой восточной стране. Но где же Неда?

Андреа опять стал шарить глазами по залу, но Неда и Леге вышли из круга у него за спиной. Когда они снова смешались с толпой вальсирующих, он увидел ее глаза так близко, что вздрогнул всем телом. «Но почему? Почему она на меня так смотрит? Какие изумленные, испуганные глаза! Она меня боится? Ненавидит?»

– Я очень рад! – воскликнул запыхавшийся Леге, когда они снова приблизились к нему.

«Чему он радуется? Не тому ли, что его мать взяла меня под руку? Смотри-ка, а еще важный консул!» Но вот он опять встретил брошенный издали взгляд Неды. О чем она его просит? Чего стыдится?

– Благодарю вас, мой юный друг! – сказала мадам Леге.

И она опустилась на козетку с кокетливой улыбкой, оживленная и помолодевшая.

– Ну, теперь рассказывайте! – приказала она.

– Не знаю, с чего начинать, – сказал Андреа, оглядываясь по сторонам и тщетно стараясь найти повод ретироваться.

– Сначала расскажите о пустынях, – сказала мадам Леге. – Багдад! Вы были в Багдаде? Да? И в Тегеране? В Бомбее тоже? О, Бомбей и Калькутта! Как бы я хотела быть молодой и все время путешествовать! Рассказывайте, сударь, прошу вас! Мосье Барнаби тоже был там! Вы с ним знакомы?

– В какой-то степени! – насмешливо ответил Андреа, вспомнив не только Барнаби, но и Гея. Как комично стояли они друг против друга в зимнем саду и спорили! Сущие козлы, что, упершись лбами, стоят на мостике. – А вот что его будущая светлость повидал, об этом уж вы расспросите его сами! – многозначительно подмигнув ей, продолжал Андреа. – Да, возможно, мы бывали в одних и тех же краях (он уже врал без зазрения совести), но я не думаю, чтобы наши дороги перекрещивались.

– Что вы имеет в виду?

– Например, Каир, мадам.

– Каир?

– Да. Я, разумеется, мог бы вам рассказать о притонах Фагалы, Дарб-эль-Ахмара. Вы слышали о Дарб-эль-Ахмаре?

– Увы, нет!

– Тем лучше!

– О, что вы! Это, должно быть, очень интересно!

– Дарб-эль-Ахмар славится своими курильнями опиума. Страшное дело! Об этом я, конечно, мог бы вам рассказать, но о пирамидах, гробницах – увольте! Предоставим это мосье Барнаби…

– О, это как раз меня не интересует! Садитесь, садитесь! Вы, сударь, мне все больше нравитесь!

«Вот так влип!» – подумал Андреа, обреченно опускаясь на козетку рядом с нею. Но, в сущности, все это его забавляло. И как только он начал свой рассказ, как только вспомнил раскаленное небо Египта, мысленно погрузил ноги в его белые пески, вспомнил предвечерние часы с их густыми сочными красками, язык у него развязался, он увлекся, зафантазировал и даже хватал, войдя в раж, за руку мадам Леге.

– Потрясающе! Ну а дальше? Что было потом? – восклицала старая дама.

Вскоре их оживленная беседа привлекла внимание тощего графа Тибо и фон Вальдхарта, затем подошел невзрачный де Марикюр. И еще два турка. Но Андреа это не смущало, он как ни в чем не бывало продолжал свой рассказ. Странно, но то, что он всегда считал печальным, теперь в его устах становилось смешным, безрадостные скитания превращались в забавные приключении, близкие края отодвигались на тысячи километров. Оттого, что кружок слушателей расширялся, он распалялся еще больше и, хотя понимал, что его французский не для этого салона, не смущался и этим обстоятельством, а нарочно подбирал выражения покрепче.

Все, что он пережил за те три года, в его рассказе приобретало такие яркие краски, становилось таким занимательным, экзотичным, по выражению мадам Леге, что она пришла в восхищение

Увидев Андреа с матерью Леандра, Неда была поражена. О чем он с ней так долго разговаривает? В чем ее убеждает? Не пьян ли он? Это испугало ее. «Все пропало, – все больше волнуясь, думала она. Кружась с Леге, Неда в то же время старалась не выпускать из поля зрения странную пару, ставшую в этот вечер средоточием всех ее тревог. – Что говорит сейчас Андреа мадам Леге? Чем перед нею срамится, а значит, и меня срамит, и всех нас...»

Когда танец кончился и они с Леандром остановились подле леди Стренгфорд, Неда опять незаметно бросила взгляд на Андреа и мадам Леге. И удивилась и еще больше встревожилась, обнаружив, что вокруг них уже образовался кружок. Не только мужчины, но и многие молодые дамы, только что танцевавшие, окружили их, и Андреа, до тех пор никому не известный, оказался в центре внимания. Он уже не сидел на козетке, а стоял во весь рост. Тонкий, красивый, странно преобразившийся в черном фраке, Андреа с жаром рассказывал о чем-то, наклоняясь к мадам Леге, но удивительно, никто над ним не подсмеивался. Дамы с увлечением слушали его. А мисс Гордон, как показалось Неде, смотрела на него даже с чрезмерным интересом.

Взгляд ее задержался на его лице. Он стоял к ней в профиль. Какой у него необыкновенный лоб! И она невольно вспомнила, что когда-то написала в школьном дневнике: «А лоб у него так красив, что хочется его поцеловать». – «И это писала я в тринадцать лет! И почему тогда зачеркнула словечко «поцеловать», а сверху написала «погладить»? Какие глупости вспоминаются. Ах, все это ребячество! А он, оказывается, говорит по-французски!»

– А вы, дорогая, почему взгрустнули? – спросил, посмотрев на нее с удивлением, Леге, после того как закончил свой разговор с леди Стренгфорд.

Неда через силу улыбнулась. Леге вел ее к группе, собравшейся вокруг Андреа, и она, нервничая и негодуя, спрашивала себя, как могло случиться, что именно Андреа завоевал расположение мадам Леге и что не кто другой, а именно он, сам того не подозревая, помогает ей и тем самым заставляет ее невольно чувствовать себя расчетливой.

– Зачем нам туда идти? – спросила она, пытаясь удержать Леге.