Текст книги "Путь к Софии"

Автор книги: Стефан Дичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц)

Глава 6

С тех пор как Дяко вошел в натопленную комнату Климента, он все время держал в руке часы и то и дело на них поглядывал. Но когда стрелка дошла до одиннадцати, он сердито щелкнул крышкой и сунул часы в карман жилетки.

– Передайте брату, что приходил Дяко, – сказал он, поднявшись с топчана.

Климент перестал читать и тоже встал.

– Вы уходите?

– Больше не могу ждать. А вы так ему и передайте: Дяко, мол, с семьдесят третьего года, он вспомнит.

– Хорошо, передам.

Климент сменил свой мундир на домашний костюм – нечто среднее между халатом и кафтаном, – изобретенный им самим. Он по привычке бросил на себя усталый взгляд в зеркало, висевшее напротив. «Надо подстричься», – подумал он.

– Будьте покойны, я не забуду вашего имени, – сказал он.

Он говорил сдержанно и любезно, умело скрывая досаду и недовольство. Этот хмурый гость с плешивой головой и цепким взглядом отнял у него уже целых два часа.

– На той неделе я, может, опять приду, – сказал Дяко. – Пускай он в субботу обязательно будет дома.

Климент вежливо кивнул: он и это передаст. А его так и подмывало рассмеяться. Подумаешь, приехал невесть откуда, невесть какой Дяко – Дяко с семьдесят третьего года! – и распоряжается: пускай Андреа сидит дома и ждет его. Так Андреа его и послушался. Ему все как об стенку горох. Он ни отца, ни матери, ни старшего брата не слушается. Но вслух Климент сказал прежним любезным тоном:

– Если это так важно, зайдите завтра утром. А может, он сам к вам зайдет... Вы в каком постоялом дворе?

– Ни в каком.

– Я хочу сказать... где вы остановились?

«Странный гость, – думал Климент, – является ночью, нигде не остановился... И куда он пойдет, когда мосты перекрыты? – Он все с большим любопытством разглядывал его. – Мужик крепкий, никаких физических изъянов, – оценивал он его по привычке глазами врача: шрам на щеке... от чего бы? И пальцы дрожат... Нервы? Наверное, пережил какое-то потрясение».

Гость подал ему на прощание руку.

– Нынче вечером у меня все не ладится, – сказал он. – Сперва спутал дом... Теперь вот здесь... Ты уж прости, доктор, будь это для меня, я бы у тебя не отнял столько времени.

Климент невольно задержал его руку в своей. Как? Это он для кого-то другого пришел к ним в такое время?

– Подождите еще немного, – предложил он.

Дяко удивленно поглядел на него.

– Поздно, доктор. Мне пора в путь.

– В путь?

Климент уже не сомневался. Гость, несомненно, один из старых товарищей Андреа по комитету. Сам Климент не состоял в организации. Он вернулся из России в самый канун войны, когда напуганные комитетские деятели порвали между собой все связи. Но Андреа счел нужным посвятить его в то, что могло бы произойти... Могло! Да, если бы все шли на риск, говорил он. Но Климент только снисходительно улыбался. Он не признавал необдуманного риска. Человек образованный, он готов был служить делу, но только делу разумному и верному.

Он сказал сочувственно:

– Почему бы вам не остаться у нас?

– Переночевать?

– Да. Куда вы пойдете в такую пору? Да и с Андреа повидаетесь.

Дяко заколебался. Невольно посмотрел на мундир, что висел на вешалке. Офицерский! Чей он, доктора? А почему этот доктор ни с того ни с сего стал уговаривать его остаться? О чем-то догадался? «Часто наружность бывает обманчива, – думал Дяко, разглядывая усталое умное лицо хозяина. – Нет, этот не похож на Андреа, он из другого теста, даром что они братья!» Но не нашел в себе сил сдвинуться с места.

Тут в доме хлопнула дверь, на лестнице послышались тяжелые шаги и голос старого Слави:

– Битых три часа тебя дожидается человек...

Кто-то что-то пробурчал, огрызнулся. Опять послышался голос старика:

– Не входи в таком виде!

В ту же минуту дверь с шумом распахнулась и в комнату ввалился Андреа. Он уставился на Дяко. А Дяко пристально всмотрелся в него.

– Это ты меня ждешь?

Дяко молча кивнул.

– Зачем я тебе понадобился, а? – Андреа хотел шагнуть к нему, но покачнулся и скривил в усмешке губы: – Ты кто такой?

Климент не выдержал.

– Поди умойся холодной водой!.. – строго сказал он.

– Отстань! Чего суешься не в свое дело?.. Откуда нам знать, кто он такой?

И вдруг он впился взглядом в гостя.

– Ты... который у виселицы... Ты... Дяко? – вскрикнул Андреа. От волнения голос его осекся. – Брат! Дяко!..

Он раскинул было руки, чтобы обнять его, но не устоял на ногах и повалился на топчан. С трудом приподнявшись, сел и, не отрывая глаз от гостя, забормотал:

– Ты видишь, а? Ты видишь, до чего мы здесь докатились?.. Ты видишь...

– Вижу, – сурово прервал его Дяко. И с гневом и презрением сказал: – Люди там за нас умирают, а ты что?! Посмотри на себя! Ты не достоин таких жертв!..

Андреа не отрывал от него глаз, не шевелился. Что он ему говорит? Про кого?

– Тогда у виселицы... помнишь... он на нас посмотрел... – опять вернулся Андреа к прежней неотвязной мысли.

– Молчи! Он был святой!.. Если бы Невский сейчас был жив! Эх, Андреа, Андреа! Мы знали, что здесь у нас свой человек, верный, решительный... И как раз сейчас, когда наши освободители так в нас нуждаются.

Дяко махнул рукой:

– Ладно, делай как знаешь... Жди и ты, чтобы прийти на готовое!

Он резко повернулся к выходу, но Климент неожиданно запер дверь и загородил ему дорогу. Дяко невольно сунул руку в карман.

– В этом доме не один Андреа, – сказал Климент.

– Что тебе нужно?

– Тебя послали русские?

– А почему это тебя интересует?

– Я не из тех, кто ждет, чтобы прийти на готовое.

Гость указал глазами на турецкий мундир.

– А это?

– Мундир?.. Если бы не он, я давно был бы в Диарбекире^[5]5
  «Диарбекир – место ссылки (тур.).


[Закрыть]. Видимо, только ты один не знаешь, что я учился в России.

Дяко вздрогнул: в России! Верно, ведь другой брат похвалился ему этим, как только он вошел.

– Вот что, доктор... предупреждаю... за то, что от тебя потребуется, Диарбекиром не отделаешься. За это вешают.

– Догадываюсь.

– Тогда по рукам.

Дяко невольно посмотрел на Андреа. Но молодой человек сидел на топчане свесив голову, волосы упали ему на лицо, казалось, он спит.

– Так вот что требуется, – сказал Дяко, садясь за стол.

Взволнованный Климент подсел к нему.

Но Андреа не спал. Их голоса едва доходили до его сознания – все вытеснила одна-единственная мысль: он не достоин. Все, что он пережил до сих пор, было ничто по сравнению с ужасом, который охватил его сейчас. Он не достоин! Он на дне бездны. Кругом тьма. А высоко над ним опять серое небо, что обрушилось на него в темном переулке и его придавило... Потом холодный осенний ветер разбудил его и погнал домой... Домой ли? Нет, он наткнулся на жандармов. «А потом что? – вспоминал Андреа.– Да, эта скотина Амир! Ох, лучше бы мне не возвращаться домой! Лучше бы меня продержали в кутузке! Но я вернулся. Откуда-то свалился Амир, адъютант коменданта, и велел меня отпустить, потому что я брат врача из большой больницы. Каким же ничтожеством я оказался в глазах Дяко, своего товарища по комитету. В сущности, никто не знает правды, почему так со мной получилось, – пытался он оправдаться перед собственной совестью. – Я как та мать, что задушила свое дитя, слишком крепко его обнимая. Нет, и это не совсем верно, есть что-то еще, и оно идет не от чрезмерной любви, а от недостатка воли. И вот что получилось! Дяко искал меня, а нашел Климента. Опять как с учением! Я чувствую, знаю, что способен на большее, чем он, но Климент стал врачом, на него полагаются люди, его уважают...»

Андреа невольно прислушался к голосу брата.

–...В четыре казармы втиснуто семнадцать полков, – Климент говорил размеренно, четко, но чувствовалось, что он волнуется. – Нет, сведения точные. Эти цифры были названы несколько дней назад в связи с опасностью эпидемии сыпняка, да... Семнадцать полков. В среднем по пятьсот душ в каждом – записал? Итого восемь тысяч пятьсот...

Дяко быстро заносил все в свою маленькую книжечку, что-то в ней чертил, записывал цифры, окрыленный и обрадованный тем, что попал на такого человека и как раз тогда, когда считал, что все потеряно.

Откровенная радость гостя больше всего унижала Андреа. «Совсем про меня забыли, – зло подумал он, – что особенного, если человек выпил? Были бы у меня какие-нибудь важные сведения о турецкой армии, я бы бросил их прямо в лицо этому Дяко, а я вот забыл и то, что знал». Правда, это была не такая уж важная тайна, но что же это было такое, он никак не мог вспомнить.

Андреа с усилием встал. Ноги тяжелые, тело вялое. «А если подсесть к ним? – подумал он. – Они меня не хотят знать, ну и пусть! А если все-таки подсесть? Нет, зачем я им? Уйду. Уберусь подальше. Пускай меня пристрелит тот паршивый жандарм, что на меня орал. Вот выход! Но ведь кто-то меня спас? Откуда он взялся? Если он адъютант, чего рыскал по улицам? Он приказал отпустить меня ради моего брата, который служит в их больнице! – Андреа с ненавистью представил себе молодого турка, и вдруг ему пришло в голову: – Там капитан Амир спас меня, потому что я брат Климента, а здесь Климент дает сведения русскому агенту, потому что он мой брат... Нет, не потому что он мой брат! Почему же? Совсем запутался...»

Неловко махнув рукой, он, покачиваясь, пошел к двери, а непослушные ноги понесли его к окну. Андреа повернул обратно, но острый взгляд Дяко остановил его и заставил вздрогнуть всем телом. Что было в этом взгляде? Презрение? Недоверие? Андреа снова пошел к окну. Его точно пронзили пулей, и боль все усиливалась. Он раздвинул занавески. Прижался лбом к холодному стеклу. Не думал ни о чем. Смотрел прямо перед собой, в темноту, и чувствовал все сильней и сильней эту боль... Ветви орехового дерева качались под ветром. В гостиной у Задгорских горел свет, и сквозь тюлевые гардины было видно гостей. Они раскланивались. Вон Филипп, и он кланяется... Тьфу!.. А та? Нет, это не Неда... А, вон и она! Андреа попробовал задержать взгляд на силуэте девушки, но Неда отступила назад, смешалась с гостями. За гардиной осталась только высокая представительная фигура консула Леге... «Ясно, – сказал себе Андреа, наблюдая за ним. – Ловко пристраивает своих деток наш сосед Радой Задгорский! Иностранцев, иностранцев нам подавай! Свое у нас не в почете, мы им гнушаемся...»

Вдруг он вспомнил, что им самим гнушаются другие, отпрянул от окна, обернулся.

Дяко уже встал и прятал свою книжечку.

– Я проберусь, доктор, не бойся! Теперь, когда у меня эти сведения, ты не должен меня задерживать.

– Тогда я тебя провожу. Мой мундир...

– Нет, нет, мне не впервой!

– Экий упрямец! Будь по-твоему, но сначала я тебя накормлю. И заверну кой-чего в дорогу.

– Вот это можно! – улыбнувшись, согласился Дяко.

Спрятав книжечку во внутренний карман куртки, он застегнул карман булавкой и пошел за Климентом. Они были так возбуждены и заняты разговором, что, выходя из комнаты, ни тот ни другой не вспомнили об Андреа.

– Деньги тебе нужны? – донесся с лестницы голос Климента.

– Не беспокойся, завтра в ночь я уже буду у наших...

Андреа затаил дыхание и не шевелился. Да, для Дяко, для Климента будет завтра!

Глава 7

 И Неда думала о завтрашнем дне, боялась, что он не сулит ей ничего хорошего. Завтра на прогулке Леандр представит ее своей матери и, может быть, завтра решится ее судьба.

Неда пожелала спокойной ночи гостям, дождалась, пока фаэтон не выехал на улицу через распахнутые ворота, у которых стояли ее отец и дед, провожавшие гостей, и, дрожа от холода и от волнения, вбежала в дом.

Филипп вошел вслед за нею.

– Кажется, миссис Джексон уже укладывается спать, – сказал он, заглянув в коридорчик, соединявший дом с пристройкой, где в новых просторных комнатах разместилась американка с секретарем и горничной.

– А ты, как видно, всерьез ею интересуешься? – спросила Неда с шутливым сочувствием. – Она хороша собой, бесспорно... И очень умна...

– Тогда что же?..

– Она не для тебя, Филипп!

Он выпрямился. Красиво очерченные губы обиженно надулись.

– Уж не думаешь ли, что одна ты достойна...

– Филипп!.. Нет, ты меня не понимаешь, – горячо запротестовала Неда. – Ты опять намекаешь, будто я его люблю за то, что он консул... Да кто бы он ни был, я все равно... А эта женщина – она эгоистка, Филипп! Я это чувствую... Она тебя не заслуживает, ты будешь страдать, предупреждаю тебя!

– Любопытно, – заметил он, остановившись у лестницы, ведущей наверх. – Любопытно, почему ты вечно думаешь о каких-то страданиях?

– А ты? Ты, Филипп?

– Гм! – Он пожал плечами и умолк.

И опять у него в душе неожиданная потребность раскрыться, довериться натолкнулась на неумение это сделать. Неда это почувствовала, и ей стало больно за брата – именно эта черта его характера была ей совершенно чужда. «Как он мучается... Надо чем-то ему помочь, предотвратить разочарование, которое непременно наступит. Я знаю таких женщин, как миссис Джексон», – думала Неда, все сильней тревожась за него.

Но тут он нарушил молчание, и то, что он сказал, ее и успокоило и разочаровало.

– А по-моему, надо смотреть на вещи проще, сестричка! М-да... – Он приблизился к ней и продолжал с многозначительной улыбкой: – Наша гостья разведенная? Разведенная. Сама нам сказала! Значит, свободная женщина! Приехала сюда. Ищет приключений! Почему бы нет в таком случае?

– Филипп! Это унизит тебя самого! А я воображала, что ты в нее влюблен...

– Влюблен? – Он поколебался: – В конце концов, ведь ради этого люди и влюбляются, сестричка...

– Ради чего... этого?

И вдруг она его поняла, и ее нежное лицо вспыхнуло.

– Нет, я не верю! Не верю. Ты притворяешься. Я предпочитаю, чтобы ты действительно был влюблен, чтобы ты страдал!

– А если я не хочу страдать?

– Филипп, скажи, все мужчины рассуждают так? – спросила она с негодованием и страхом.

– Пройдись мимо шантанов на Соляном рынке – сама увидишь.

– Нет, нет! Скажи, что ты туда не ходил!

– Ну хватит, Неда! И отец тебе твердит: ты ведешь себя порой, как ребенок. Ты же в Вене жила, не в деревне!

Но она не отрывала от него глаз.

– А он... он ходил туда?

– Кто? А, твой консул!.. Можешь быть спокойна. Он пай-мальчик. А вот наш сосед там частый гость.

– Я ничуть не удивлена, – промолвила она, и ее золотистые глаза потемнели. – От пьяницы всего можно ждать...

Стукнула входная дверь, и она замолчала. Вошел отец – грузный, осанистый, с длинными торчащими усами. Как и они оба, он был одет нарядно – в праздничной визитке, в белом крахмальном воротничке.

– Что, старуха уже успела набаламутить? – начал он без обиняков, в своей обычной манере, громко и резко.

Его грубый вопрос, полный озабоченности, больно уколол Неду. Прежняя тревога проснулась и удвоилась. Она внутренне съежилась и почувствовала себя униженной и жалкой.

– Леандр сказал, что пока не было случая поговорить.

– Не было случая? Ха! Прикатила из эдакой дали и будет молчать?

– Папа, ты не имеешь права! Леандр никогда не лжет! Правда для него всего дороже!

Неда едва сдерживалась, чтобы не расплакаться. Брат тотчас принял на себя роль посредника.

– Все же надо обдумать, как действовать, если наше проклятое невежество отпугнет его мать и она в самом деле заартачится...

– А там как бы и консул не начал нос воротить от нашей Недки!

– Папа! – воскликнула она.

– Что, папа? Ты думаешь, что мужчины...

– Прошу тебя, папа...

– Опять ты за свое? Пора бы поумнеть! Верно, Филипп. Подумать надо! Так мы этого не оставим!

– Ты меня все больше унижаешь, – сказала Неда оскорбленно.

– Я? Я, Недка? Я, который всю жизнь только для тебя... и для твоего брата...

Он не договорил и посмотрел на нее в упор с суровой нежностью, но в следующее мгновение его лицо опять стало мрачным, сосредоточенным.

– Если я почувствую, что она будет против... я сама ему откажу завтра! Так и знайте!

– Откажешь ему! Ты что, спятила?

– Я просто уважаю себя и не желаю подвергаться унижению.

– Унижению, ты сказала? А о нашем унижении ты думаешь? О моем унижении? Весь город нам завидует! Ты хочешь выставить меня на посмешище?

– Вот!.. И ты ради его положения...

– Ну, хватит... хватит строить из себя дурочку! Пора повзрослеть! И понять свой интерес! Объясни ей, Филипп. Посоветуй. Ты ей брат. Для того ли я ее выучил, чтобы она прозябала в этом болоте? Все книжки, ноты, песенки...

– Если бы речь шла только о твоем интересе, я бы взял твою сторону, сестра! – сказал Филипп, положив руку ей на плечо. – Отец прав, хотя его слова тебя и обидели. Знаю, знаю... Дай мне договорить. Надо, чтобы ты поняла наконец, что мы должны держаться иностранцев... Что ты должна...

– Довольно! Довольно оскорблять мои чувства. Вы оба меня не понимаете! У меня здесь нет ни одной родной души! – с ожесточением и отчаянием воскликнула Неда и неожиданно для них и для самой себя кинулась с плачем вверх по лестнице, вбежала к себе в комнату и захлопнула дверь.

***

Неда ощупью отыскала спички, зажгла лампу и долго стояла, тяжело дыша и глотая слезы, посреди своей небольшой комнаты. Здесь был ее маленький мирок. Пуховое одеяло, фарфоровый умывальник, книги в красивых переплетах на этажерке – все здесь говорило ей о Вене и о пансионе Сионской богоматери, куда ее привезли сразу же после того, как умерла мать.

Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как Неда вернулась на родину, но она все еще продолжала чувствовать себя иностранкой среди своих. Почему? Не потому ли, что провела семь лет в Вене? Но ведь в пансионе у французских монахинь она всегда чувствовала, что ею пренебрегают именно потому, что она болгарка, тайно, да и явно презирают ее за то, что она из захудалой, ничем не интересной страны, из простой, незнатной семьи. Сколько раз она себе говорила тогда: только бы кончить поскорей и уехать!

И вот она закончила наконец пансион, покинула шумную, веселую Вену, а теперь опять думает о ней.

Они наклонилась к зеркалу, вгляделась в свое тонкое, порозовевшее от слез лицо и опять задумалась.

Она любит Леандра, да, любит! Но настолько ли, чтобы вытерпеть унижения, которым ее может подвергнуть мадам Леге? Она живо представила его себе таким, каким увидела в первый раз. Он был в светло-серой визитке, в цилиндре, с тростью. Представительный, изысканный. Он поразил ее своим молодым лицом и сединой в волосах. Но самое сильное впечатление он произвел на нее, когда она заговорила о прошлогодних гастролях «Комеди франсез» в Вене, об одном из спектаклей. Каким наслаждением было слушать его и показывать ему свои знания и свои вкусы!.. Она влюбилась в него не сразу. И сейчас не может сказать, когда и как это произошло. Знает только, что с того дня ей всегда было приятно встречаться с консулом, разговаривать с ним обо всем, что ее волновало, – ведь больше ей некому было поверять свои мысли. К тому же она узнала, что Леге давно пишет книгу – исследование нравов разных народов Оттоманской империи. Однажды он поделился с ней своим замыслом. А потом прочитал ей отдельные главы. Она увлеклась и выслушала его с вниманием, что, впрочем, не помешало ей после горячо оспаривать некоторые его утверждения. И, может быть, она понравилась ему именно своей искренностью. Ее искренность их и сблизила. И так продолжалось до того дня, когда в зимнем саду консульства он нежно задержал ее руку, а потом привлек ее к себе и поцеловал.

Консул не был ее первой любовью. Если не считать детского увлечения Андреа, сыном их соседа, оставшегося ее тайной (тайной, о которой Неда вспоминала со стыдом после того, как однажды увидела его пьяным), в ее жизни уже было два маленьких романа. Один – с Хайни, сыном смешного герра Майергофа (из фирмы «Майергоф и Шведа», торговавшей шерстяными тканями, которую в Софии и в округе представлял ее отец), и второй – с Фрицлом, братом ее венской подруги Марианны. Но все это было нечто юное, шумное, веселое... А консул, благородный и деликатный консул, был зрелый мужчина. И она сразу это почувствовала.

Почувствовала не по объятию и поцелую, а по выражению его лица. Такого не бывало ни у Хайни, ни у Фрицла, когда они украдкой срывали у нее поцелуй. Она не то чтобы испугалась, но смутилась и после никак не могла забыть того выражения, и ей нисколько не хотелось, чтобы случившееся повторилось. Она принимала его ласки молча, не хотела обидеть человека, которым так восхищалась и которому в душе была благодарна за то, что он счел ее достойной себя и что он ее любит... Неожиданно перед ней открылась заманчивая перспектива иной жизни. Он был француз, парижанин, и это придавало ему особое обаяние. Из книг и из рассказов Филиппа Неда получила представление о Париже как о столице мира. И она мечтала о нем...

Да, она согласилась стать женой Леандра Леге. Она была готова полюбить и от всего сердца полюбила маленькую Сесиль. А когда он, выказывая глубокое к ней уважение, поведал ей историю своего несчастливого брака, Неда почувствовала, что любит его именно потому, что другая женщина сделала его несчастным.

И вот теперь приезд матери подвергнет испытанию чувства Леандра.

«Я ей покажу сразу, с первой минуты, что я не гоняюсь за ее сыном и что он в меня влюблен, хоть я и болгарка», – продолжала думать с раздражением Неда, расстегивая на спине корсаж. В самом деле, как ей себя вести? Строго, с достоинством, как их учила в пансионе сестра Анжелика? Или притворяться веселой, шаловливой – так делала Марианна, когда обручилась со своим Хельмутом...

Она вынула шпильки, распустила волосы, перенесла лампу к кровати и взяла книгу. Нашла страницу, где остановилась накануне вечером. И стала читать стоя. Знакомый и любимый мир благородных страстей, в котором, несмотря на все препятствия, в конце концов торжествует справедливость, незаметно завладел ею и, как это бывало всегда, поглотил ее целиком. Она перевернула страницу, другую, третью. Как удивительна и трагична судьба этой Соланж! Она продолжала бы читать все так же увлеченно, если бы вдруг не спохватилась, что стоит с книгой посреди комнаты. Она тотчас же легла в постель и снова ушла в мир высоких чувств, о которых читала.

Как хотелось Неде пережить такой же роман!.. В мыслях она не раз посвящала свою жизнь страждущим. То воображала, что становится учительницей там, где в ней нуждаются, то – что уходит в простой одежде из дому, от семьи, и, как монахини-миссионерки, о которых им рассказывали в пансионе, удаляется в пустыню и там живет среди дикарей, сеет первые семена культуры... И всегда она вплетала в свои подвижнические приключения и некоего мужчину. Она не представляла себе ясно его наружность, только намечала отдельные черты – губы, глаза, руки, – делая это под влиянием последней прочитанной книги. Но в характере этого человека неизменно было что-то пылкое, покоряющее. Он наполнял ее жизнь любовью, и она переживала эту рожденную своей мечтой любовь! Но он наполнял ее жизнь и страданиями. Потому что каждая история кончалась трагически, и этот человек появлялся только затем, чтобы удвоить и без того тяжкие муки, которые ей приходилось выносить, выполняя свой долг.

Нет, это была не просто игра фантазии и не сентиментальные девичьи мечты. Это был целый мир, созданный книгами и противостоявший повседневности. В этот мир она уходила в пансионе, когда от нее оторачивались соученицы; в нем она укрывалась и сейчас, хотя была среди своих, хотя ее любили и она любила...

«Как я хочу быть такой же, как Соланж де Растиньяк, – увлекшись, размышляла она, держа книгу в руках, но не читая. – Наши судьбы так схожи. Она одинока, как и я. Там война (в романе описывалось какое-то драматическое событие из времен гугенотов) и здесь война... И там все перепуталось так же, как у нас...»

Печальная участь бедной Соланж де Растиньяк напомнила ей, что где-то под Плевеном гибнут люди. Она невольно перенеслась туда, но не на фронт, а вообразила, что она в каком-то смрадном лазарете вроде софийских, где стонут и умирают сотни раненых. Сначала она не думала о том, где именно находится эта больница. Только представляла себе страдальческие лица людей. Но потом решила, что это непременно русский лазарет, – ведь она болгарка и не пойдет в турецкий, хотя дамы из иностранных миссий лечат турецких раненых. Она поколебалась, сказать ли ей, откуда она и кто такая. Но потом в этой игре воображения появился тот, всегдашний ее рыцарь. У него были синие-синие глаза, и он все время просил пить. Сначала она так его про себя и называла – тот, с синими глазами. Но потом узнала, что он какой-то князь, и они заговорили по-французски – почему-то им не хотелось, чтобы другие понимали их разговор.

Не известно, почему раненый русский князь напоминал ей Леандра, хотя у него были синие и страстные глаза, а не карие и спокойные, как у ее жениха. Но вот скоро выяснилось – князь не только ранен в грудь, но еще и болен холерой, и Неда заражается от него (в романе Соланж умирает от чумы). Потом наступают ее последние минуты. Теперь князь, выздоровевший благодаря ее самопожертвованию, ухаживает за нею и тоскует так, как может тосковать только влюбленный, а она говорит ему, что во всем виновата его мать и что если бы не его мать, они теперь были бы не здесь, в этом ужасном лазарете, а в Париже...

Неда выронила книгу и встрепенулась. «Ах, я заснула! – сказала она. Но, вспомнив русский лазарет, князя, свои предсмертные муки и горькие слова, заплакала. – Спала я или думала обо всем этом? Наверное, это был сон. Но почему я очутилась у русских? Если бы Филипп узнал, что я их лечила даже во сне, не миновать бы новой ссоры, – попыталась она пошутить сама с собой, но была такой сонной, что с трудом погасила лампу и опять легла. – Война... Война далеко... А для меня все решается завтра... Завтра...» – прошептала она и заснула.