Текст книги "Путь к Софии"

Автор книги: Стефан Дичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц)

Глава 18

Хотя генерал Бейкер, покинув Софию, жил напряженной фронтовой жизнью, он все время чувствовал, насколько серьезно его увлечение Маргарет Джексон. Для него она была не просто красивой женщиной, а женщиной светской, умной, недоступной. Как ему недоставало такой женщины, когда он служил в колониях, и как недостает теперь! Настоящий солдат, он избегал рассуждать о своих чувствах, а тем более кому-либо их поверять – даже Фреди, который, впрочем, сам о них догадывался. И только иногда, когда они объезжали позиции или ночью поспешно отступали под напором внезапно налетавших казаков, Валентайн Бейкер ловил себя на том, что вспоминает о ней – как они мирно путешествовали до Софии, как пили чай в ее уютной квартире и смеялись историям неподражаемой мисс Далайлы, как он хотел танцевать с ней первый вальс на приеме у французского консула, но прибыло это дурацкое известие об Этрополе, и все пошло кувырком.

С тех пор прошло не больше недели, но быстрые, внезапные удары Гурко вынудили турок оставить стратегически важный город Орхание, откуда начиналась дорога к перевалу Арабаконак, единственному пути к Софии. Линия обороны была передвинута к скалистым заснеженным вершинам Балкан. Там же находился штаб маршала. Еще накануне туда прибыли командующие корпусами паши Шакир и Реджиб, а также главный инструктор генерал Бейкер со своими людьми. В штабе находился и Сен-Клер. Он уже подробно ознакомился с положением на фронтах и торопился вернуться в Софию.

К концу дня Бейкер и Барнаби возвращались с позиций на вершине Баба.

– Необходимы решительные, всеобъемлющие меры! – говорил раздраженно, не скрывая своего недовольства, Бейкер, подскакивая в седле – местность, по которой они ехали, была сильно пересеченной, и дорога напоминала высохшее каменистое русло.

Фреди ехал рядом с генералом, за ними гуськом следовали Аликс, Мейтлен, адъютанты, ординарцы и целый эскадрон смуглых триполитанских конников, дрожащих от холода, несмотря на то, что они кутались в свои грубошерстные бурнусы.

– Всеобъемлющие меры! Кто их предпримет, если мне позволено спросить? И как? Я всегда говорил, что вы неисправимый оптимист, паша!

– В отличие от вас я не сторонник самостоятельных действий, Фреди!

– Вам не кажется, что вы слишком полагаетесь на этих бездарностей?

Крепко держа одной рукой поводья, Бейкер другой пригладил бородку. Пальцы его невольно коснулись шрама под нею, и он вспомнил о Ниппуре и о той давней кампании, тоже неясной и запутанной, но завершившейся победой. Победить, отличиться, заслужить признательность своей королевы – вот что было целью его жизни, целью настолько же суровой, насколько и сентиментальной. «А может быть, Фреди прав? – озабоченно спрашивал себя Бейкер. – Может быть, действительно именно из-за бездарности тех, кто сидит в Константинополе, было упущено столько возможностей уже с самого начала войны?»

– Временные неудачи вовсе не означают, что неизбежна катастрофа, – сказал он вслух, ощутив новый прилив уверенности. – Я знаю турка. Его душу, его верность, готовность жертвовать собой...

– Говорите, не стесняйтесь, паша!

– Я не стесняюсь, – усмехнулся Бейкер и, подняв бинокль, внимательно оглядел крутые склоны горы, поросшие редкими буками, сквозь голые ветви которых синевато блестел выпавший несколько дней назад снег. Оттуда уже какое-то время доносились протяжные орудийные раскаты, но теперь послышалась и далекая ружейная стрельба.

– Илдыз, – сказал он с уверенностью человека, привыкшего быстро ориентироваться. – Нет, там им не прорвать обороны. Несмотря на ваш скептицизм, мой друг, как бы ни усложнилось положение, до тех пор, пока в наших руках Арабаконак и София, еще ничего не потеряно!

– При условии, что будут предприняты всеобъемлющие меры...

– Взять хотя бы видинский гарнизон, который с начала войны по сей день бездействует. Двадцать свежих батальонов, двадцать батальонов отборных, опытных солдат! Если их перебросить, тыл Гурко окажется под смертельной угрозой. А к ним могли бы присоединиться части из Берковицы, из Лютикова.

– Постойте, постойте! Вы, паша, недавно сами говорили, что нейтралитет Сербии...

– Поведение Сербии, – прервал его с неожиданной горячностью Бейкер, – в настоящее время определяется уже не тем, есть в видинской крепости сильный гарнизон или нет! Сербия следит за общим развитием событий. Следит за Плевеном!

– Эх, Плевен! – разочарованно воскликнул Барнаби и подъехал вплотную к генералу. – Я все еще не отказался от своего намерения.

Бейкер сочувственно взглянул на него.

– Маршал уже склонен рискнуть, Фреди!

– Что вы сказали?

– Рискнуть в том смысле, чтобы вы доставили Осман-паше приказ об отступлении. Приказ любой ценой прорвать кольцо и идти на соединение с нами. Выход, согласованный с натиском видинского гарнизона... А мы отсюда... Да, это была бы стратегия!

– Была бы, была бы... А все тянете! Чего вы ждете, паша? Я готов отправиться немедленно!

– Ждем приказа главнокомандующего.

– Ах, эта вечная турецкая медлительность. И когда же соблаговолит отдать приказ его высокопревосходительство Сулейман-паша?

Бейкер пожал плечами.

– Не знаю. Вчера вечером мы отправили телеграмму. Предлагаем еще один вариант отвода армии к Адрианополю, когда в тылу у русских останутся только несколько крепостей – Плевен, София, Шумен... А пока мы ждем приказа...

– Ну и ждите! – сказал Барнаби и презрительно сжал губы.

Бейкер видел выражение его лица, но ничего не сказал. «Если бы это зависело от меня!» – думал он с горечью. Не зря же он в конце концов тратит силы и жизнь в этой захолустной стране... Он привык действовать, действовать при всех обстоятельствах. Теперь же, тем более что он рисковал не своими, а чужими интересами, генерал Бейкер не меньше, чем его друг, возмущался медлительностью, с которой сталкивался на каждом шагу. Однако, считая, что он досконально знает психологию турок, Бейкер все время клал на другую чашу весов свою непоколебимую веру в их мужество. Что могут значить дворцовые склоки, вражда между маршалами Сулейманом и Мехмедом Али, несомненно усложнившая положение на фронте, когда в конечном счете каждый мусульманин готов умереть за свою землю и веру? «Где еще есть такие солдаты? – убеждал Бейкер самого себя. – Кризис будет преодолен. Силы найдутся».

А между тем дорога уже давно вывела их на открытую местность. Вздымавшиеся все время по обеим сторонам горные склоны широко расступились. Показалось почти полностью разрушенное село. За селом на голых плоских холмах были разбиты сотни серых палаток. На их фоне краснели фески солдат резервных полков, блестела начищенная сталь, вились дымки.

– Смотрите, смотрите, кто там возле мельницы! – крикнул Барнаби.

Генерал с любопытством поглядел туда, куда показал рукой Барнаби. У стен разрушенной мельницы, возле которой бурлила мутная речонка, остановились несколько всадников. Они тоже смотрели в их сторону и вдруг поскакали к ним навстречу.

– Сен-Клер! – удивился Бейкер, узнав майора. – Я думал, что он уже уехал...

– К счастью, он еще здесь, – сказал Барнаби. – Кстати, теперь ваша очередь, паша!

– Вы о чем?

– Мы же обещали писать миссис Джексон. Я уже написал!

– Она ведь вам еще не ответила! Зачем торопиться?

– Не будьте мелочным, паша! Кто может знать, по какой причине дама не могла прислать ответ!

Скакавшие к ним во весь опор всадники приблизились, и Сен-Клер, не поздоровавшись, крикнул:

– Скорей! К маршалу. Константинополь вызывает командующих корпусами и вас к телеграфу.

У большого желтого шатра маршала Бейкер спешился, перевел дух и быстрым, энергичным шагом вошел внутрь.

Офицер-телеграфист, краснощекий поляк-потурченец, принимал кодированную телеграмму ставки и готовился расшифровать ее.

– А, это вы, генерал! Садитесь, – сказал скороговоркой Мехмед Али, бросив на него взгляд, и показал ему на стул. Сам он продолжал стоять.

Его бледное лицо было непроницаемым. Он курил, делая такие глубокие затяжки, что каждый раз кончик папиросы ярко вспыхивал.

В шатре был еще генерал Шакир, неподвижный, впившийся взглядом в телеграфную ленту, и командир второго корпуса чернявый, живой, круглоглазый Реджиб-паша. Недавно он отличился в боях и был переведен с повышением на этот фронт. Реджиб-паша с улыбкой кивнул Бейкеру, и видно было, что только его одного не волнует ожидаемый приказ.

«Что же будет в этом приказе? – спрашивал себя Бейкер, усаживаясь рядом с другими у телеграфного аппарата. – Какой вариант они приняли? Видин – Арабаконак? Или софийская крепость, а главные силы сосредоточатся на линии Адрианополь? От того, какое они примут решение, зависят не только карьера маршала, не только честолюбивые замыслы Шакира, оно будет иметь жизненное значение и для меня самого и для нашей дальнейшей политики».

Телеграфист прервал его размышления.

– Ставка спрашивает, все ли вызванные господа командиры здесь, – сказал он и остановил в ожидании взгляд на маленьком маршале.

Тот вынул изо рта папиросу и сказал:

– Передайте. У телеграфа командующий фронтом. Чин и имя. Командиры корпусов генерал Шакир-паша и Реджиб-паша и главный инструктор армии генерал Бейкер-паша. Ждем приказа его императорского величества султана.

Телеграфист быстро заработал ключом. Все следили за его пальцем: точка тире тире точка...

«Видимо, они решили развернуть действия в крупных масштабах, – думал Бейкер. – Вероятней всего, приняли мой вариант: Видин – Плевен – Арабаконак с одновременным укреплением Софии...»

Телеграфист перестал выстукивать. Наступила минутная тишина, а затем аппарат начал прием.

– Читайте, – сказал маршал телеграфисту.

Тот, вглядываясь в ленту, принялся медленно читать:

– «Стамбул. Ставка. Волею его императорского величества, нашего повелителя...»

Он прочитал про себя следующие слова, испуганно взглянул им Мехмеда Али, потом перечитал их снова.

– Ты что, язык проглотил? – заорал вышедший из себя от нетерпения Реджиб.

Телеграфист провел языком по сухим губам. Румянец сошел с его щек.

– Читайте, – тихо сказал маршал, словно догадавшись, что там дальше на ленте.

– Слушаюсь, ваше высокопревосходительство! – Офицер продолжал читать: – «Отстраняю ввиду непригодности командующего Арабаконакским фронтом маршала Мехмеда Али-пашу... Приказываю ему немедленно явиться в ставку и отчитаться в своих действиях. Точка».

Все словно онемели. Никто даже не заметил, что аппарат продолжает прием.

– Нет, это уже слишком! – почти шепотом с сочувствием и болью произнес всегда сдержанный Шакир. – Господа, мы должны протестовать...

– Оставьте, генерал, – прервал его Мехмед Али. – Это можно было предвидеть. Хотя я не ожидал, что это будет так цинично и грубо... Господа! – сказал он с легким поклоном, – продолжение приказа ко мне не относится, и я не могу больше здесь оставаться. Благодарю вас.

Его лицо стало пепельно-серым. С остановившимся взглядом он смял в пальцах папиросу. «Как тотчас же в нем снова заговорил немец – корректный, надменный, оскорбленный, – подумал Бейкер. – Но что творят в Стамбуле, снимают лучших своих офицеров, – возмущался он до глубины души. – Несомненно, причина в Сулеймане. Старая ненависть. И зависть. Воспользовался случаем, а другие поддались. Глупцы! Рубят сук, на котором сидят...»

Маленький маршал молча пожал руки генералам, еще раз кивнул им, холодно и презрительно улыбаясь, и с застывшим лицом, глядя прямо перед собой, вышел из шатра.

А в это время телеграфный аппарат продолжал равномерно выстукивать, принимая знак за знаком. Вдруг он смолк, и все вздрогнули.

Телеграфист оторвал ленту и прочитал:

– «Командующим Арабаконакским фронтом по приказу падишаха назначаю генерал-лейтенанта Шакир-пашу, до настоящего времени командовавшего корпусом. Точка. Предложенные Мехмедом Али планы отвергаются как несостоятельные и преступно ставящие под угрозу безопасность империи. Точка. Распоряжение об обороне перевала и крепости София остаются в силе до прибытия подкреплений в составе четырех пехотных дивизий, артиллерии и конницы, которые будут переброшены с Русенского фронта, и до моего личного прибытия. Точка. Милостью его императорского величества султана главнокомандующий европейскими армиями маршал Сулейман-паша».

– Поздравляю! – воскликнул Реджиб, тотчас же подойдя к вновь назначенному командующему фронтом, а в его круглых глазах вспыхивали искорки зависти.

– Воля аллаха! – сказал ошеломленный Шакир, взял расшифрованную телеграмму и внимательно прочитал ее.

– Воля аллаха! – повторил он уже твердым голосом, и Валентайн Бейкер уже не сомневался в значении этих слов: никаких новых планов, никаких распоряжений; положение на фронте не изменится, хотя и ожидается прибытие значительных подкреплений и самого Сулеймана...

Глава 19

Вечером Климент принес новость: назначен новый комендант города – маршал Осман Нури-паша. Говорили, будто он был ранен в ногу на фронте и потому переведен на тыловую службу.

– Обрати внимание на имя нового коменданта! – сказал Климент, покуривая свою трубку.

Они были одни в комнате и собирались ложиться спать.

– А что ты нашел в нем особенного? – спросил Андреа, по привычке подходя к окну.

– Я бы сказал, что его как нарочно подбирали... Осман, как плевенский Осман... И Нури – свет, блеск, священный победный огонь! Понимаешь? Это символично! Между прочим, план превращения Софии в крепость осуществляется полным ходом! Нынче утром вместе с Османом Нури прибыли из Салоник четыре обоза с боеприпасами и мукой. Да, заметь, с боеприпасами и мукой! Вспомни про мистера Гея и про ужасы, о которых он рассказывал... Ты понимаешь, кому достанется эта мука? Надо сказать отцу, чтобы он прикупил мешок-другой. И оливкового масла. Андреа, ты, кажется, меня не слушаешь?

– Что? – обернулся к нему Андреа.

Он все еще стоял у окна и смотрел на дом Задгорских.

– Черт побери, я ему толкую, толкую... Да что это ты все туда глазеешь? Брось, пускай живут, как им нравится. Ты хоть слышал, что Софию превращают в крепость? – добавил насмешливо Климент и начал раздеваться.

– Если они воображают, что эти допотопные редуты – крепость...

– Теперь уж не об этих редутах речь!

Климент улыбнулся, вспомнив, как он в таинственной обстановке слушал сухой бесстрастный голос, излагавший константинопольский план превращения города и его окрестностей в крепость.

Но прошло всего два дня, и город узнал, что у вновь назначенного коменданта имеются и свои собственные идеи обороны города. «Приказываю, – говорилось в распоряжении, которое глашатай прочитал в чаршии и перед церковью святого Крала, – всем подданным его императорского величества султана из Софии и окрестных сел, немусульманам, не достигшим пятидесяти пяти лет и годным к работе, явиться завтра на рассвете на площадь перед Митрополией. Все эти люди будут оттуда выведены за городской ров, где им предстоит работать ежедневно на укреплениях до окончательного их завершения, согласно выработанному для этой цели плану. Каждый должен иметь при себе необходимый инструмент и еду, так как в эти важные для государства его императорского величества дни усердный труд будет считаться добровольной повинностью», – и так далее, и так далее.

В конце говорилось, что тот, кто не пожелает работать на строительстве укреплений, должен внести три золотые лиры за один день (выкуп неимоверно высокий, явно назначенный с определенной целью), а тот, кто не явится или откажется выполнить свой долг, будет заключен в тюрьму.

Филипп Задгорский и другие молодые люди из богатых чорбаджийских семей немедля внесли выкуп. Климент, как мобилизованный врач, был освобожден от другой повинности. А Андреа и Коста пошли на работы вместе с бай Анани и его сыновьями, вместе с сапожником Герасимом и сотнями других софийцев. Пошли работать и многие из людей барона Гирша, но те по доброй воле, от безделья и за высокую плату – они были техниками и инженерами, а оказалось, что самая большая нужда именно в этих специалистах.

– А, черт подери!..

– Что опять, Андреа?

– И на другой руке волдырь.

– Лопнул?

– Нет еще, – сквозь зубы сказал Андреа, выпрямляя спину.

Тяжело дыша, он оперся на мотыгу и стал рассматривать распухшую грязную руку.

– На... Перевяжи и эту, – сказал Коста, копавший рядом, и дал ему носовой платок.

– Эх, учитель, учитель! – сокрушенно заметил жилистый коренастый шоп, дальняя родня бай Анани, недавно перебравшийся в город. Он не снимал кожушка, хотя и лоб и шея его были покрыты потом. – В таких руках, как у тебя, только карандаш держать, а не мотыгу…

Все, кто копал поблизости, рассмеялись.

– Будет тебе, Тодор! – прикрикнул на него бай Анани. – Он молодец, наш учитель. Белоручки все в городе остались, кум!

– Оно верно! Я к тому, – хитро подмигнув, продолжал шоп, – что ему рукавички бы надеть...

– Нешто он барышня, а, Тодор? – опять загоготали остальные.

Бай Анани насупил брови, проворчал что-то, посмотрел сначала на кума, потом на Андреа и вдруг сам не выдержал и рассмеялся.

– Погодите, он приладится. Еще вас, стариков, за пояс заткнет…

Андреа слушал, завязывая руку, и молчал.

– Дай помогу, – сказал за его спиной Коста.

– Не надо.

Они работали уже второй день. На беду, ночью прошел дождь, и ноги увязали в грязи. А надо было копать, прокладывая бесконечно длинные рвы, насыпать брустверы, укреплять брусьями раскисшую землю, чтоб не оползала, класть толстые каменные опоры – выполнять, как казалось с первого взгляда, не связанные общей идеей работы, в которые было впряжено множество людей и которые, по мнению специалистов Гирша, должны были превратить старые слатинские укрепления в неприступную крепость. То же самое, вероятно, происходило и на других шести укреплениях, смутно видневшихся в пасмурной серой дали.

– Чауш!^[18]18
  Чауш – полицейский во времена турецкого ига (тур.).


[Закрыть] – крикнул кто-то.

Все принялись усердно копать.

С этой стороны холм был пологим, и прямо у дороги, проходившей сразу за старыми укреплениями, сгружали строительные материалы. Воловьи и буйволовые упряжки сновали вверх и вниз, время от времени проезжали фаэтоны, полные любопытствующих корреспондентов, которые смотрели в свои бинокли направо и налево. Техники расхаживали по месту работ, останавливались у какого-нибудь бруствера или рассматривали планы, горячо о чем-то споря на французском, немецком и итальянском языке.

Неподалеку от каменных построек, там, где торчали дула старинных пушек, горел костер. Оттуда и пришел этот полицейский унтер-офицер – маленький, рябой, в шинели нараспашку, с пистолетом за поясом и с длинной палкой в руке.

– Живей! Живей! – покрикивал он, проходя мимо обливающихся потом людей. – Пошевеливайтесь, свиньи поганые!

И безо всякого повода, просто для острастки, он обрушивал свою палку на тех, кто попадался ему на глаза.

– Хорошо еще, что не сильно бьет, – ухмыльнулся Коста. – Я еще поквитаюсь с этим паршивым чаушем. Придет такой день...

– Тише, тише! Не тебе одному досталось, – остановил его осторожный бай Анани. – Вон Герасим молча стерпел, а ты хорохоришься...

– Подумаешь, огрел разок палкой! Вот как сто палок всыплют, это да! – сказал, тяжело дыша, пожилой худосочный мужичок.

– Что вы там себе ни говорите, а я его все равно отколошмачу! – грозился Коста.

– Другие их уже колошматят, – не оборачиваясь, заметил Андреа.

Обиженный тем, что он стал мишенью для шуток, Андреа долго не вмешивался в их разговор. А теперь он произнес эти слова с вызовом, убежденный в том, что эти люди, хваставшие своими грубыми, сильными руками, в сущности, трусливы.

Вокруг все примолкли. Каждый словно взвешивал сказанные им слова и приглядывался к соседям. Вон тот, с русым чубом, – незнакомый, а другой – шурин турецкого подлипалы, чорбаджии Теодосия…

– Говорят, что и под Орхание каша заварилась, – сказал, расхрабрившись, столяр Велин, рослый мужик с маленькой головой, на которой смешно торчала надетая набекрень алая феска. Он делал парты для школы и хорошо знал Андреа.

– Это нас не касается, Велин! – отрезал бай Анани и пугливо огляделся. – Наше дело такое, сам видишь...

– Наше дело дрожать от страха! – язвительно сказал Андреа.

Опять наступило молчание.

– А куда сунешься, когда одна лопата в руках, учитель? – спросил, хмурясь, Димо, сын Анани.

А второй, Лазар, добавил:

– Сидишь и ждешь, поджавши хвост!

– А ну, прикусите язык! – испуганно прикрикнул на них отец. – Не хватало еще, чтоб нас услышали! Довольно! Копайте!

Начавшийся было в траншее разговор заглох. Все копали, выбрасывая наверх тяжелую мокрую землю, погруженные в свои невеселые думы.

В это время далеко на дороге, проходящей по склону холма, один за другим показались несколько фаэтонов. Ехали важные господа. В одном из фаэтонов были и дамы – миссис Джексон в клетчатом дорожном костюме и молоденькая жена австрийского консула Вальдхарта. Их сопровождали капитан Амир и барон фон Гирш. В этом кортеже был и фаэтон французского консула. Рядом с Леге сидел маркиз Позитано, напротив них – Сен-Клер, накануне вернувшийся с фронта. Они были заняты начатым еще в городе разговором о замене Мехмеда Али Шакиром, о предстоящем прибытии главнокомандующего, о больших подкреплениях. Сен-Клер сообщил консулам эту новость под секретом, в надежде привлечь их на свою, то есть на турецкую, сторону, что было его давнишней целью.

Кортеж быстро продвигался по холму. Несмотря на вязкую грязь, сытые лошади шли легко и если время от времени останавливались, то только потому, что господа хотели разглядеть получше тот или другой вал, брустверы, траншеи, отдельные укрепленные позиции для орудий. По правде говоря, сами они их и не заметили бы, если бы не услужливый инженер австриец, самый сведущий из специалистов Гирша, который подсаживался то в один, то в другой фаэтон и давал объяснения.

– Опять пожаловали! – сказал кто-то рядом с Андреа.

Все подняли головы.

– Кто? Где?

– Нет, это другие!

– Верно, другие. Посмотрите-ка на их лошадей...

– Если бы не эти англичане, братушки давно бы уж справились с турком, – сказал Тодор.

Бай Анани хотел что-то сказать, но Андреа его опередил.

– На этот раз туркам каюк!

– Да вы что, рехнулись? Учитель! Тодор! Взрослые люди, а ума чуть... Нашли место для таких разговоров! – накинулся на них бай Анани.

– Хватит! – сверкнув глазами, оттолкнул его Тодор. – Докуда мы будем молчать? Да что ж это такое? Одну только душу они нам оставили и ту хотят в мышиную нору затолкать! Говори, учитель, рассказывай, про что спрашивал мастер Велин! Взяли Орхание братушки?

– Взяли, бай Тодор! Взяли! – воскликнул Андреа, обрадованный неожиданным поворотом разговора. – А рядом с Орхание есть село, Врачеш. Там были их склады с мукой. И его взяли!

– Здорово!

– Чауш! – крикнул испуганный Герасим.

Все тотчас же принялись копать. Только Тодор и Андреа продолжали смотреть друг на друга, улыбаться, разговаривая одними глазами. «Ты, оказывается, хороший малый, учитель! А я еще тебя высмеивал утром!» – говорил веселый взгляд шопа. «Пустое, бай Тодор, – отвечал улыбающийся Андреа. – Я про то давно забыл. Важно, что я нашел тебя среди этих трусов. Ты один да нас, братьев, трое – вот и четверо!»

– Ага, попались! – заорал подкравшийся как кошка чауш и что есть силы ударил палкой Тодора, который был к нему ближе.

Тодор отскочил как ошпаренный, обернулся и вперил в турка горящий злобой взгляд.

– Брось палку! А то как схвачу ее...

– Что? Что ты сказал? – заорал рябой чауш, ошалев от изумления.

– Ступай своей дорогой! Я тебя ничего не сделал.

– Не трогай его, чауш-эфенди! Прости его! – заговорили все вокруг. – Он смирный человек, покорный. Ничего такого за ним не водилось...

– Не трогать его? Да это ж бунтовщик! А ну, ребята!

Чауш сделал знак полицейским, а сам еще раз с размаху ударил Тодора по голове. Тодор скорчился от боли, но, изловчившись, выхватил палку из рук турка.

– Ты кого бьешь, а? За что бьешь, а? – кричал теперь уж он сам, устрашающе размахивая палкой.

Глаза его потемнели от ярости, лицо налилось кровью. Но прежде, чем он успел ударить чауша, тот с перепугу выхватил из-за пояса пистолет и, не целясь, выстрелил. Попал он или нет, никто не понял, потому что полицейские набросились на Тодора и повалили его на землю. Поднялся шум. Кто подошел поближе, кто побежал прочь.

– Пустите его! – крикнул не своим голосом Андреа и кинулся на выручку Тодору, но бай Анани загородил ему дорогу и изо всех сил вцепился в него.

– Стой! Уймись! – то шипел, то кричал он, стараясь справиться с Андреа и оттащить его подальше.

– Лазар, Димо! Держите его. Он с ума сошел!

– Отстаньте! Убирайтесь! – вырывался Андреа, не понимая, что происходит и куда они его тащат.

Рядом с Димо и Лазаром мелькнуло горбоносое лицо Косты, но и брат не помог ему высвободиться, и тот его удерживал.

Шум вокруг усиливался. Из соседних траншей все бежали и бежали люди, толпа росла. А кто-то расталкивал толпу и орал по-турецки:

– Расходитесь! Дайте дорогу!

– Дорогу дайте, стрелять будем...

И снова гулкий выстрел раскатился по холму. Толпа на мгновение замерла, колыхнулась и отхлынула назад.

Побежал и бай Анани с сыновьями.

– Скорей бежим! – потянул брата Коста. – Скорей!

Но Андреа отмахнулся от него и продолжал стоять, раздумывая, как быть, – туда, где лежал в грязи Тодор, подбежали еще несколько полицейских. Рябой чауш что-то объяснял подошедшему офицеру и как доказательство показывал палку, которой опять завладел. Прибежавшие сюда в суматохе иностранные техники растерянно и удивленно смотрели на происходящее и не могли ничего понять.

– Свяжите его! – распорядился офицер.

– Не надо! Отпустите его! – крикнул Андреа, придя в ужас от своего бездействия.

– Не суйся не в свое дело, гяур! – осадил его офицер.

– Он не виноват, эфенди. Он...

– Тебя не спрашивают. Может, хочешь составить ему компанию?

– Он ведь только хотел передохнуть! Чауш на него накинулся…

– А! Я тебя узнал! – обрадовался рябой чауш и замахнулся на Андреа палкой. – Ты тоже был с ним! Тот кричал, чтобы не работали. Хулил падишаха и веру, а этот был с ним заодно, эфенди, он такой же!

– Возьмите тогда и его! – приказал офицер.

Полицейские окружили Андреа, оторвали от перепуганного Косты и поволокли к Тодору.

– За что вы его? За что вы моего брата? Отпустите его! Что он вам сделал? – молил Коста полицейских чуть не плача.

– Вяжите их обоих! – приказал офицер.

А в это время фаэтоны уже подъехали к месту происшествия. Капитан Амир спрыгнул на землю.

– Что здесь происходит? – спросил он.

– Этот гяур, бей-эфенди...

Амир бросил быстрый взгляд на лежавшего на земле человека и на Андреа, наполовину заслоненного полицейскими, и сердито уставился на офицера.

– Болван! Разве не видишь, что едут иностранцы? Консулы!

– Он смуту поднимал среди людей!.. чтоб не работали, бей! – объяснил офицер. – И этот тоже... Угрожал нам!

– Отвезите их в тюрьму. И доложите полковнику Джани-бею!

Амир был раздосадован тем, что происшествие это случилось именно тогда, когда он сопровождал важных иностранцев, но, почувствовав на себе взгляд миссис Джексон, он испытал и какое-то тщеславное довольство.

– Что там случилось, капитан? – спросила она его.

– Неприятный инцидент, сударыня, – ответил он громко, чтобы слышали и в других фаэтонах. – Какие-то московские агенты подстрекали горожан не работать.

– О! – воскликнула она. – Неужели? – И, тотчас вынув блокнот, принялась что-то в нем писать.

Леге, Позитано и Сен-Клер сошли с фаэтона, чтобы размяться и выяснить, что, собственно, происходит.

– Капитан! – вдруг воскликнул Позитано, – поглядите на того человека!

Амир увлекся разговором с дамами и не слышал его. Маркиз тогда обратился к Сен-Клеру и Леге.

– Господа, посмотрите... этот юноша, справа... которого пинают... Ведь это наш друг! Посмотрите!

– В самом деле. Это же господин Будинов! – узнав Андреа, воскликнул изумленный Леге. – Нет, как можно! Это уж слишком, господин Сен-Клер! – сказал он дрожащим от возмущения голосом, глядя англичанину прямо в глаза, словно говоря: «И это после ваших уверений, что будет соблюдаться законность, гуманность».

– Я сейчас выясню, – успокоил его Сен-Клер. – Капитан Амир!

Молодой офицер тотчас покинул дам. Сен-Клер отвел его в сторону.

– Распорядитесь, чтобы немедленно отпустили брата доктора Будинова, – сказал он тихо.

– Разве это брат доктора? – удивился капитан Амир.

– Да, тот, что справа. Лучше всего вообще освободите его от работ, – сказал Сен-Клер. – Его знают консулы... И вообще надо соображать!

Амир внимательно выслушал его и заверил, что все будет улажено. Он был убежден, что разбирается в большой политике.

Сен-Клер вернулся к консулам, сказал, что он все выяснил, что произошло недоразумение и молодой Будинов будет освобожден.

– А теперь поедемте дальше, – предложил он.

Но Леге посмотрел на часы.

– Мы задержались, скоро одиннадцать. Я должен вернуться, – сказал он озабоченно, вспомнив, что в двенадцать часов его вызывает на телеграф Константинополь.

– Вы успеете осмотреть укрепления, – настаивал Сен-Клер.

Ему хотелось продолжить разговор о войне в надежде, что в конце концов он сломит упорство консулов и убедит их посылать своим правительствам по возможности благоприятные для турок доклады.

Андреа спускался напрямик по холму, время от времени поглядывая в сторону города. Останавливался передохнуть и опять шел дальше. Тодора, избитого и связанного, увезли на телеге. А он шел домой. Работавшие с ним люди проводили его насмешливыми, недобрыми, завистливыми взглядами – ему казалось, что и сейчас эти взгляды вонзаются ему в спину. «Чего они от меня хотят? Трусы, – думал он. – Я сделал, что мог, и меня ожидала такая же судьба, как Тодора. Разве я повинен в том, что за меня заступились? Были бы они на моем месте, неужели сказали бы: не отпускайте нас!.. Я их хорошо знаю, я их вижу насквозь!.. Но почему мне все-таки сейчас стыдно перед ними?»

Он сам не заметил, что уже спустился на дорогу, огибавшую укрепления. «Бедный Коста, вот кого мне жаль!» – подумал Андреа о брате. Он представлял себе его лицо – то смертельно испуганное, когда его схватили, то счастливое, когда он был освобожден. Коста обнял его и расплакался на радостях, как женщина. А Тодора увозили в тюрьму. Чему было радоваться? И Андреа опять стал себя успокаивать: «Я сделал все, что было в моих силах!»

Он зашагал быстрей, энергичней. Навстречу попадались телеги, нагруженные бревнами, досками, камнями. «Нет, ни за что не останусь больше в городе! – размышлял он. – Это невыносимо. Как-нибудь переберусь к русским. Подыщу товарищей, соберем дружину. А лучше всего вступить в русскую армию, раз я все равно буду там!» И только он представил себе, как будет выглядеть в русском мундире, с ружьем и с саблей, как звон бубенцов у него за спиной спугнул его мысли.