Текст книги "Путь к Софии"

Автор книги: Стефан Дичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)

Глава 4

Вначале, слушая рассказ доктора Будинова, Сергей Кареев был потрясен. Но едва только первоначальное впечатление прошло, едва только он задумался над сообщенными ему сведениями, как они показались ему до такой степени тревожными, что он сразу же счел их не только преувеличенными, но и просто невероятными. «Не вымысел ли все это? – спрашивал себя Кареев, припоминая недавний случай с пойманными шпионами-помаками^[29]29
  Помаки – болгары-мусульмане.


[Закрыть]. – Они тоже рассказывали подобные басни, – чтобы спастись от петли, понятно! Этих Ершов тоже выведет на чистую воду. И вообще, лучше всего, чтобы именно он их допросил. Пусть допрашивает обоих, когда вернется, мне и без того все это опротивело и осточертело... Вот так будет лучше всего! Он начальник, а не я», – убеждал себя Кареев и, снимая с себя ответственность, хотел успокоить свою совесть. Но от этих мыслей совесть его все же не успокаивалась.

Нет, тут что-то неясно, продолжал он размышлять, внимательно наблюдая за доктором и его братом – в натопленный полуподвал ввели и Косту. Они напились чаю и теперь быстро уничтожали оставшуюся от обеда еду. Вот ведь даже по одному тому, как они пьют чай, можно сказать, кто из них был у нас и кто не покидал своей страны... Но с другой стороны... с другой стороны, неужели тот факт, что доктор Будинов учился у нас, в Петербурге, опровергает мои сомнения? Эти невероятные сведения... И в конце концов, даже если их считать достоверными, то каким образом он мог их получить – простой врач, к тому же болгарин? Так их ему и станет выбалтывать какой-нибудь паша!.. А ведь он все время твердит: получил их из достоверного источника. Что это за источник? Где он? Неясно. Получается, что сведения эти раздобыл их третий брат. И в добавление ко всему этому возникает еще один важный вопрос: откуда пришли эти двое? Из Софии? Хорошо. Но для этого надо пройти через горы! Зимой, ночью, по какой-то не существующей тропе. Это ведь тоже довольно сомнительно, и Ершов, конечно же, отправит их ко всем чертям... Жалко, доктор мне нравится. Что-то заставляет меня вопреки всему ему верить.

Правда, капитан едва ли вернется и завтра, – пришло вдруг в голову Карееву. – Хорошенькую каверзу он мне подстроил! Что ж мне теперь делать? Это после того, как я пил с ними чай, нет, совесть не позволяет мне сделать это. С другой стороны, может ли он освободить их, если у него возникают все новые и новые подозрения? Ведь они сами так рвались к полковнику Сердюку, вот к нему и должен был бы доставить их этот унтер. И зачем он привел их сюда, на мою голову? Мне и без того хватает забот. Полковник Сердюк как раз и есть тот человек, который сможет разобраться, где правда и где вранье... Да, необходимо отправляться к нему!.. Я сам доставлю их, – решил Кареев и тут же сообразил, что не исключена возможность встретить в Орхание кого-нибудь из знакомых или же на обратном пути завернуть в лазарет Красного Креста, где служит сестрой милосердия Нина Тимохина – невеста его друга, убитого в прошлом месяце под Плевеном.

Через четверть часа Кареев и доктор Будинов, а с ними и смущенный унтер-офицер Иртенев уже скакали верхом по дороге в город. Коста был не в состоянии двигаться дальше, и его оставили в селе на положении не то свободного, не то арестованного, под надзором Моисеенко и Иванова, которые сразу же принялись играть с ним в шашки.

Время близилось к четырем. Солнце уже зашло за покрытый снегом Мургаш, и у подножия горы легла тень. Время от времени из узкой горловины ущелья доносилась орудийная канонада, бесчисленные изгибы гор так ее ослабляли и приглушали, что она, рассеиваясь по оживленной дымной равнине, совершенно не привлекала к себе внимания.

Увлекшись разговором, всадники незаметно добрались до Орхание и въехали в город. Главная улица была запружена повозками. Мимо сожженной мечети они проехали дальше по мосту, и сразу же за церковью с островерхой башней с часами увидели большой двухэтажный чорбаджийский дом, над входом в который развевался белый флаг с двуглавым орлом. Два гвардейца-гусара стояли в карауле с саблями наголо, и еще издали было видно, как они озябли.

– Тут наш главный штаб! – сказал Кареев. – Вон в той, выступающей вперед части дома – комната генерала Гурко, а слева от нее – комната полковника.

Они оставили лошадей на унтер-офицера, привели себя в порядок и вошли в дом.

                    ***

Климент всегда хорошо владел собой. Внешне он и сейчас не выдавал своего состояния. Но едва он переступил порог штаба, как волнение его усилилось и он так растерялся, что сам не узнавал себя. «Почему, собственно, ты так тревожишься, – думал он, тщетно пытаясь успокоиться. – Расскажи все, что надо рассказать, ведь, в конце концов, Сердюк – это же не унтер Иртенев, не может же он придавать этой злополучной шинели такое большое значение».

Полковник Сердюк находился в это время у генерала Гурко, а один из адъютантов, – их тут было довольно много и они то и дело сновали вниз и вверх по лестнице, – указав корнету на миндер, протянувшийся вдоль всей стены длинной крытой галереи, крикнул: «Подождите!» – исчез в одной из боковых дверей.

Они отошли к окошку; опустившись там на миндер, Климент почувствовал, как страшно он устал. Ему хотелось одного – прилечь и закрыть глаза, а там будь что будет... И в то же время на душе у него было неспокойно, в нем росло разочарование. С каким воодушевлением отправлялся он в путь, как мечтал об этой минуте – и вот как их встретили... «А Коста? Бедняга, он уже тысячу раз пожалел о том, что отправился со мной», – размышлял Климент как раз в ту минуту, как дверь комнаты Гурко отворилась и оттуда высунулась массивная фигура широкоплечего коренастого офицера с жесткой черной бородой.

Кареев сразу же вскочил, вытянулся и звякнул шпорами. Но офицер только скользнул по нему взглядом и не ответил на его приветствие. Он что-то сказал одному из подбежавших адъютантов, стройному молодому человеку в красной венгерке, и сразу же вернулся в комнату.

Климент едва успел подняться.

– Это генерал Гурко?

– Нет, генерал Нагловский, начальник штаба.

Климент почувствовал, что корнет как-то оттаял (некоторое время он разговаривал сдержанно) и сейчас даже рассказывал о вещах, о которых говорить с лицом, подозреваемым в шпионаже, не должен был бы. Он все еще подозревает меня? Или уже поверил?

– Вот вам еще два генерала, – сказал Кареев и усмехнулся. – Опять придется встать!

– Где они?

– Там, во дворе...

Климент обернулся и поглядел в окно.

– Тот, который смеется и жестикулирует, тот, что с седой бородой! Это наш Вельяминов. Наш, я говорю, потому что, прежде чем меня перебросили к Сердюку, я служил в его дивизии. Рядовым, в девятом уланском.

– Как рядовым, не понимаю? Вы же офицер.

– Меня произвели недавно, – сказал Кареев. – Прежде я был солдатом, уланом. Впрочем, в моем производстве повинен Вельяминов, – он неопределенно улыбнулся. – Но это особая история. Смотрите, как развевается пелерина у старика! А какая осанка! Такой он и в сражении.

Клименту все более странным казалось это оживление корнета. «Нет, ни в чем дурном он меня не подозревает, – думал он. – И вообще, возможно, вся моя тревога – плод моей фантазии, как с Андреа. В самом деле, ведь вот как бывает, когда человек запутается и теряет способность трезво оценивать положение вещей... А в сущности, все предельно ясно. Но как хочется, чтобы они мне поверили, прежде чем я сам сумею их убедить!»

– А кто второй, с красивыми бакенбардами, кто он? Как возбужденно он говорит! – сказал Климент, и не потому, что его действительно так уж заинтересовал второй генерал, а только для того, чтобы поддержать разговор, другими словами, для того, чтобы поддержать в себе чувство уверенности, что дела его не так уж плохи, как он их себе представлял.

– Это Дандевиль.

– Дандевиль?!

– Да, он. Почему это вас удивляет? Говорят, что в нем течет французская кровь. И имя его выдает.

– Это тот самый, который освободил Этрополе, да?

– Вы и это знаете?

В словах Кареева вдруг прозвучала нотка подозрительности и Климент отразил ее улыбкой. Пока он рассказывал ему о приеме во французском консульстве, о том, какую растерянность среди присутствовавших вызвала весть о взятии Этрополе отрядом Дандевиля, на лестнице послышались шаги обоих генералов – одни тяжелые, другие легкие и быстрые. Генералы поднялись на галерею, сняли с себя шинели, фуражки, отстегнули сабли. Вельяминов спросил окруживших его адъютантов, все ли командиры дивизий здесь. Молодые офицеры сразу же стали перечислять имена прибывших.

– Похоже, только нас ждут. Но погодите! – Вельяминов вдруг тряхнул седой бородой. – А где мой друг, ведь он сама точность?

– И мы недоумеваем, ваше превосходительство! Генерал Раух всегда прибывает первым!

В этот миг на лестнице послышались быстрые, четкие шаги, и на галерею поднялся еще один генерал – румяный блондин с голубыми глазами, длинные подкрученные усы подчеркивали и без того строгое выражение его лица.

– О, легок на помине! Здравствуйте, Отто Егорович! Как же это так, что вы после нас?

– Прямо с позиции. Здравствуйте, господа. Что, уже началось? – запыхавшись от быстрой ходьбы, спросил Раух и резким движением сбросил с себя шинель.

– Ну и как там на позиции, ваше превосходительство? Есть какие-нибудь изменения на вашем участке? – с интересом спросил учтивый Дандевиль.

– Нет, никаких перемен, генерал!

– Похоже, зазимуем тут.

– Да, похоже. Одному только начальству сие известно!

– Что ж, пойдемте, господа, – нетерпеливо сказал Вельяминов.

Когда, уступая друг другу дорогу, трое генералов вошли в комнату Гурко, на какое-то время разговоры на просторной галерее утихли. Слышались только шаги адъютантов. И какой-то далекий неопределенный звук, несколько напоминающий жужжание, который все усиливался и усиливался. «Что бы это могло быть?» – спрашивал себя Климент.

– Вы слышите? – спросил он Кареева.

– Да... Где-то кричат.

– Кричат «ура». Вот послушайте!

– Может быть, это какой-нибудь полковой праздник? Кажется, нет! – словно бы отвечая самому себе, сказал корнет. – Крики доносятся с восточной окраины города, а там расквартирован Преображенский полк... Нет, это не праздник.

– Но почему же крик усиливается?! Интересно...

– Встаньте... Полковник! – шепотом резко оборвал его Кареев, вскакивая сам.

Климент испуганно обернулся. Из комнаты Гурко вышел офицер – невысокого роста, некрасивый, неопределенного возраста, в потертом, неприглядном мундире, сразу бросавшемся в глаза на фоне франтоватых, ладно скроенных разноцветных мундиров адъютантов; у него был выпуклый наморщенный лоб, быстрые серые глаза и желто-пепельные прямые и редкие волосы; такой же была и коротенькая, клинышком бородка.

«Значит, это и есть полковник Сердюк», – подумал внезапно охваченный страхом Климент и уже не мог отвести от него взгляд.

– Поручик Ларионов! Чай для его превосходительства! И обратите на сей раз внимание, как он будет заварен! А вы, Михаил Александрович, принесете погребец его превосходительства! – сказал Сердюк, прокладывая себе дорогу в толпе молодых красивых адъютантов, а те кивали ему вслед, очевидно, хорошо зная, как должен быть заварен чай для его превосходительства и что содержится в погребце, который должен был принести Михаил Александрович.

Вдруг оцепеневший Климент почувствовал на себе взгляд быстрых глаз полковника, взгляд этот задержался на нем какую-то секунду и сразу же перебежал на Кареева.

– Вы ждете меня, корнет? – спросил Сердюк и подошел ближе.

Голос его прозвучал суховато, безо всякого любопытства.

– Так точно, ваше высокоблагородие!

– Что у вас ко мне? Кто этот человек?

Климент снова почувствовал взгляд Сердюка, скользнувший по его лицу.

– Из Софии, ваше высокоблагородие...

– Из Софии?! – взгляд серых глаз ни в чем не изменился, но теперь уже не отрывался от лица Климента.

– Он утверждает, что пришел оттуда. Их задержал подвижной пост... Его и еще одного – его брата... Задержаны они в четырех верстах к западу от перевала и при не совсем обычных обстоятельствах... Можно даже сказать, подозрительных. Но, с другой стороны, сведения, которые доктор нам сообщает относительно турецких войск в Софии...

– Вызовите переводчика и пойдемте в мою комнату.

– Переводчик не нужен. Доктор говорит по-русски.

– Тогда пойдемте! – сказал Сердюк, но, едва сделав шаг, он остановился и прислушался.

Странный крик, доносившийся снаружи, усилился до такой степени, что «ура» слышалось уже совсем отчетливо. Оно звучало так, словно его повторяло бесчисленное эхо – вдалеке, ближе и совсем близко... А снизу, со двора, донеслись фырканье лошадей и возбужденные голоса.

– Что там происходит? – наклонившись к окну, спросил Сердюк.

Адъютанты тоже кинулись смотреть в окно и так прижали Климента, что тот буквально прилип лбом к холодному запотевшему стеклу. Посередине покрытого снегом двора трое верховых – красивый офицер в шинели с меховым воротником и в меховой шапке и двое краснолицых от холода казаков, – соскочив с коней, что-то рассказывали сбежавшимся штабным писарям.

– Ура-а! – закричали те вдруг, и в воздух взлетели фуражки и шапки.

– Что такое? Скажите, ради бога, что там происходит?

– Плевен! Плевен! – кричали внизу.

Послышался дробный стук. Кто-то взбегал по лестнице. На галерее появился красивый офицер в шинели с меховым воротником.

– Где его превосходительство?

– Что?.. Что с Плевеном?

– Где он? Я от главнокомандующего...

– Тут, в этом помещении!..

Прежде чем адъютанты распахнули перед ним дверь, офицер толкнул ее, замер на пороге и, взмахнув каким-то конвертом, крикнул задыхаясь:

– Ваше превосходительство... Плевен пал! Осман-паша со всей своей армией сдался!..

Все замерли, слышались только совсем отчетливо близкие и далекие ликующие крики. В следующую минуту такие же голоса зазвучали и в комнате, и на галерее, и во всем доме. «Ура!.. Ура-а…» – кричали обезумевшие от радости офицеры всех рангов. Со слезами умиления на глазах они обнимались, целовались, снова кричали «ура», поздравляли с победой друг друга и снова обнимались, преисполненные счастья и гордости.

Один Климент стоял в стороне у окна, забытый. Из глаз его тоже текли слезы – слезы радости и благодарности, но ему не с кем было поделиться ни своей радостью, ни глубоким волнением, переполнявшим его душу. «Слава богу! Слава богу! – повторял он. – Теперь уже виден конец!.. – А перед его затуманенным взором мелькали то знакомые, то незнакомые лица. Восторженные, улыбающиеся, раскрасневшиеся. – Как весел Вельяминов. И Дандевиль. Что он говорит? А тот, высокий с моноклем, у него такой надменный вид... Нет, это не Гурко, не должен быть Гурко! Но все отвешивают ему поклоны... Но кто же тогда из них Гурко?» – спрашивал себя Климент и все ждал, все хотел увидеть лицо и фигуру, которые сами подскажут ему: вот он, этот прославленный военачальник!

Откуда-то принесли бокалы, шампанское. Бум! бум! бум! – как стреляют пробки! Радостный салют победы... И смех, и торжество, и веселье! Подтянутые адъютанты мечутся от одного генерала к другому, фамильярно наклоняются, наливают бокалы.

– Еще немного, ваше превосходительство! Угодно ли, ваша светлость?..

– Да, да... Налейте, поручик!

– Налейте! Такое событие!..

– Во славу русского оружия, господа офицеры! За здоровье государя императора, ура! – воскликнул кто-то высоким, энергичным, дрожащим от нескрываемого волнения голосом.

«Чей это голос? Почему все обернулись с поднятыми бокалами в ту сторону, откуда он прозвучал? Наверное, это Гурко! Но кто же, кто все-таки из них Гурко?» – спрашивал себя Климент и лихорадочно искал глазами своего героя. Но тут низкий потолок чорбаджийского дома затрясся, загудел от мощного офицерского «ура».

«Ура! Ура!» – мысленно воскликнул и Климент. Разве кто-нибудь может запретить ему это, пусть он и арестован и вызывает подозрение и кто знает, что еще с ним станется.

«Что меня ждет – поверят мне или не поверят?.. А что, если не поверят? Тогда расстреляют как шпиона, ведь я это уже знаю! Плевен пал! Через час обо всем узнает и Коста! И Андреа об этом услышит... Все, все услышат про это», – говорил он себе. И снова глаза его наполнились слезами, которые стекали по щекам, запавшим от усталости и бессонной ночи. Погруженный в свои горестные думы, он не успевал утирать их.

– Пойдемте, доктор! – вдруг услышал он голос Кареева, заставивший его вздрогнуть. – Полковник Сердюк приказал пройти к нему! – добавил он после минутного молчания и окинул его взволнованным взглядом.

Климент кивнул, смахнул слезы и, не произнеся ни слова, последовал за ним.

Они вошли в комнату Сердюка, маленькую, темную; в ней стоял заваленный бумагами стол, шкаф с большим замком и два стула.

Глава 5

Куда ведут его сейчас? И зачем? В душу Климента снова закралась тревога. Нет, они что-то уж слишком далеко заходят в своей подозрительности! Он помнит их не такими. И вообще они такими не были. Их обуял дух военщины. Какие только доказательства он им ни приводил, – возмущался в душе Климент, выходя из тесной комнатушки, где полковник Сердюк целый час допрашивал его.

– Его превосходительство тут? – услышал он голос полковника, который остановил первого попавшего ему на пути адъютанта.

– Он все еще тут, ваше высокоблагородие!

Как, они идут к Гурко? Его ведут к нему! А он только что ругал полковника. Сейчас все произойдет именно так, как они мечтали с Костой всю дорогу. Генерал Гурко не может не понять его! Они подошли уже к знакомой Клименту двери, Сердюк постучал, и, как только изнутри прозвучало громко и сдержанно: «Да», – он быстро шепнул Карееву: «Подождите минутку» – и вошел, нарочно оставив за собой приоткрытой дверь, чтобы позвать их.

Климент тут же прильнул к оставленной в двери щели и вперил глаза в человека, который сидел чуть поодаль от письменного стола, положив ногу на ногу. Он пил чай, глядя куда-то на противоположную стену. Был он русый, с небольшой проседью, с густой раздвоенной бородой и синими пронзительными, упрямыми глазами. На шее у него, как раз там, где раздваивалась его пышная, внушительная борода, висел один-единственный серебряный Георгиевский крест. Значит, это и есть Гурко! Климент хотел припомнить, видел ли он его прежде, когда провозглашали здравицу и кричали «ура». Может быть... Это лицо, кажется, мелькало тогда в толпе. Но сейчас оно приковало к себе его взгляд своей сдержанной взволнованностью и строгостью.

– Ах, так вы еще тут, Александр Казимирович! – обернувшись, с живостью воскликнул Гурко, увидев входившего полковника. – Отправляйтесь! Отправляйтесь!

Они хотели продолжать празднество в офицерском клубе.

– Вот выпью чаю и тоже поеду... Шампанское, знаете ли, не для меня, просто не выношу его. Но каков денек, дорогой мой! Слава тебе, господи! Такая победа! – говорил Гурко, и его громкий энергичный голос, странно преображенный радостными нотками, звучал не повелительно и не резко, как этого ждал Климент и как это бывало обычно. – Что у вас? – он поднял на Сердюка свои синие, пронизывающие насквозь глаза.

– Простите, ваше превосходительство. В такой момент, разумеется, это не очень кстати.

– Говорите.

– Тут совершенно особый... Мне кажется, весьма важный случай.

«Особый! Важный!» – эхом отдалось в душе Климента. Этот полковник Сердюк, чье имя с такой надеждой произносили они с Андреа еще совсем недавно, пугал его. Но слава богу! Наконец-то… Два коротеньких слова, сдержанно произнесенных сейчас полковником, вознаграждали его за все унижения и муки.

– И что же вы можете назвать важным после сегодняшних событий, мой дорогой?

Выражение лица Гурко оставалось веселым, шутливым, даже немного насмешливым. Но от Климента, который неотступно следил за каждым его движением, не ускользнуло то, как энергично протянул он руку и поставил на стол чашку.

– Задержаны двое болгар из Софии при весьма подозрительных обстоятельствах, вернее, дали себя задержать, ваше превосходительство.

– Из Софии?

– Так точно.

– Ну, и чем же они подозрительны? Ведь это же болгары?

– Я сказал также, что есть некоторые обстоятельства. Но благоволите вы сами, ваше превосходительство, выслушать их. Один из них хорошо говорит по-русски. Прикажете ввести его?

– Да, да. Введите!

Сердюк обернулся, чтобы дать знак корнету, а в это время генерал Гурко встал и быстро подошел к карте, висевшей на противоположной стене. Растерявшийся, но все еще преисполненный веры в него, Климент, переступая порог, видел, как исчезли с русобородого лица и улыбка и шутливость. Тонкий, затянутый в длинный лиловый мундир, Гурко изменил не только выражение лица, но и осанку. Какая-то настороженность и напряженность ощущалась теперь во всей его фигуре, и голос его прозвучал резко, когда он произнес:

– Вы говорите по-русски. Как же так, откуда это у вас?

– Я окончил медицинскую академию в Петербурге, ваше превосходительство.

– В Петербурге. Но это обстоятельство, полковник, мы можем любую минуту проверить у наших врачей, не так ли? Давно вы закончили академию?

– В начале нынешнего года я возвратился к себе на родину, – ответил Климент, который, почувствовав симпатию генерала, говорил уже спокойно.

Овладев собой, Климент кратко изложил суть того, что он сегодня излагал уже дважды. Он рассказал о поимке Дяко и как Сен-Клер допрашивал русских офицеров; затем остановился на военных приготовлениях в городе.

– Так, так, – все более возбуждаясь, кивал головой Гурко. – Совпадают ли эти сведения с теми, которыми мы уже располагаем, полковник?

– Да, в значительной степени... В сущности, мы больше всего рассчитывали на этого Дяко, о котором здесь упоминалось, ваше превосходительство.

– Да, да, Дяко... Герой! Но, как видим, такие, как он, не перевелись! Так-то! Садитесь, доктор, прошу! Корнет, прикажите принести нам чаю!

– Одну минуту, ваше превосходительство, – поспешно остановил его Сердюк. – Разрешите подать чай чуть позже. Доктор не рассказал нам еще самое существенное. Говорите, Будинов!

Климент умышленно придержал для конца самую важную новость. Да разве можно ставить ее в один ряд со сведениями относительно каких-то обозов, госпиталей и редутов! Воодушевленный уже нескрываемым доброжелательным выражением лица генерала, он предугадывал, какое впечатление произведет на него эта новость, хотя некоторое время Гурко будет ошеломлен. Да, он отчетливо представлял себе это. «А после он меня обнимает, да, да. И это будет для меня самая большая награда, что они мне все-таки поверили до конца», – думал Климент и быстро, с бешено колотящимся сердцем стал рассказывать о предстоящем прибытии в Софию главнокомандующего Сулеймана и о подкреплениях, с помощью которых турки ставят себе целью превратить город в новый Плевен.

– Да о чем вы говорите?! – неожиданно прервал его с раздражением Гурко.

– О подкреплениях, ваше...

– Фантазия и вымысел!

– Но, ваше превосходительство...

– Молчите! Вы что же, нас за детей принимаете? Четыре пехотные дивизии... Целая новая армия! Где они могут взять ее в данный момент?

– Источник вполне достоверен, – спокойным тоном настаивал Климент, испугавшись неожиданной вспышки Гурко.

«Ну а что, если все это действительно вымысел и фантазия Андреа? – И эта возможность показалась ему куда более страшной, чем недоверие, которое вызвал к себе он сам. – Не выдумал ли все это его взбалмошный брат? И если все это фантазия и вымысел, тогда это ужасно, – лихорадочно думал в полном отчаянье Климент, и мелкие капельки пота выступали у него на лбу. – Но тогда это значило бы, что он не должен верить и самому себе – ведь Джани-бей, когда он спас его сестру, говорил ему то же самое, хотя не называл ни имени, ни численности... Нет, нет, Андреа не ребенок! И я еще не сошел с ума... И почему нашим освободителям это кажется таким невероятным? Разумеется, им хотелось бы, чтобы это было неверно...»

– Я выполнил свой долг, ваше превосходительство, – сказал Климент, с трудом владея голосом. – Сообщил все, что знал. Вам оценивать.

Гурко, не глядя на него, обошел стол. Сел. Видно было, что он встревожен, что обдумывает и взвешивает.

– Нет, это невозможно! – произнес наконец он в ответ на какое-то свое сомнение. – Это противоречит всему, что мы знали до сих пор. Целая новая армия!? Это задержало бы и усложнило штурм перевала... Полковник, что думаете вы?

– Что именно это и было целью, ваше превосходительство!

Гурко резко вскинул голову.

– Это и было целью? Вы шутите!

Сердюк кивнул, и Климент, хотя и мельком, заметил в его глазах уже откровенно враждебные искорки. Он меня ненавидит, ненавидит меня! Но почему? О какой цели он говорил сейчас?

– Создается впечатление, что это исключительно важное сообщение поступает к нам необычайно вовремя, – сказал полковник, – Плевен пал, и в тот же день мы узнаем, что в Софию прибывают крупные подкрепления... Ловко задумано... Нас просто запугивают! Чтоб пресечь любое наше намерение немедленно предпринять наступательные действия. Пока господа англичане убедят своих западных друзей вступить в войну! И спору нет, сделано ловко!

– Сударь!.. Господин полковник! – воскликнул потрясенный Климент и сам не узнал своего голоса.

Сердюк холодно взглянул на него и повернулся к нему спиной.

– Ловко сделано, – продолжал он. – Можем у них поучиться. Болгарин, обучался в высшей школе у нас, вооружили его несколькими верными второстепенными сведениями... как наживку на удочку... Перебросили его через Арабаконак, а оттуда он по какой-то тропе добрался до нас.

– По какой-то тропе... Да эта тропа никак не связана с Арабаконаком!

– И это тоже наживка... Тоже! А мы вот срываем наживку. И не заглатываем крючок! – Холодно и бездушно рассмеялся Сердюк. – Кто же мастер, кто придумал этот ход? – внезапно обернувшись к Клименту, крикнул он и, с силой схватив за борта пальто, встряхнул его. – Говори, кто? Сен-Клер? Подлец! Мы ради вас пришли сюда умирать. Отвечай!

Климент молчал. Гнев и страдание сдавили ему грудь. Он – подлец! Он – шпион! Орудие Сен-Клера! Ему хотелось сказать, крикнуть им: «Да вы с ума сошли! Побойтесь бога, что вы так терзаете мне душу!» – но губы его словно одеревенели, он только упорно и мрачно, страшным, безумным взглядом смотрел на полковника и видел его и не видел, презирал его и жалел.

– Говори! Признавайся!

Это Гурко! И он тоже! И он ему не верит!

– Я болгарин, господин генерал, – произнес наконец он глухо, и, казалось, эти слова сразу же словно открыли запруду и дали выход страданию и озлоблению, переполнявшим его душу.

– Ты шпион! Ты не болгарин!

– Тем хуже для вас, что вы мне не верите... Да, я выполнил свой долг! Теперь вы можете меня расстрелять.

– А ты что думаешь? Что мы тебе орден дадим? Тьфу, сволочь! Убрать его отсюда, чтоб я его не видел больше!.. А второй – он где? Под строжайший арест его! Завтра поговорим с ними. Просто не хочется сейчас омрачать праздник...

Гурко еще раз бросил на него презрительный взгляд и гневно тряхнул пышной бородой.

Климент пошатнулся и, чтоб не упасть, вцепился в спинку стоявшего возле него стула.

– Несчастный ты человек, господин шпион! Совесть твоя тебе это скажет сегодня ночью, когда услышишь, как торжествует весь город, как радуются люди... Слушай, слушай – вот уже началось!

И действительно, где-то совсем близко прогремел торжественный пушечный залп салюта, а следом за ним второй и третий.

– Да, – сказал Климент, глядя в упор на генерала, – нам есть отчего торжествовать. Но, может быть, и ваша совесть заговорит, господин генерал. Попозже... Когда Сулейман закончит переброску тех четырех дивизий из Варны в Константинополь... Но какое роковое недоразумение, бог мой, какая фатальность, – добавил он тихо, с повлажневшими глазами и отвел взгляд. – Извольте поступать со мной и братом, как вы сочтете нужным. Мне нечего больше вам сказать! – произнес он горестно, но с достоинством, которое наконец снова обрел.

– Уведите его, Сердюк!

Сердюк слышал приказание, но не шелохнулся. Его выпуклый лоб наморщился.

– Будинов, – вдруг обратился он к Клименту, и в голосе прозвучало что-то затаенное. – Ты только что сказал... они из Варны отправляются, да?

– Эти части прибывают с Русенского фронта. В Варне их погружают на суда, направляющиеся в Константинополь.

– Ты уверен в этом?

– Я там не был, полковник Сердюк.

– И ты считаешь, что эти войска... войска из Константинополя прибудут в Софию?

– Я ничего не считаю. Это мы узнали, это я и сообщаю вам.

– А почему ты прежде не сказал нам об этом? Ни даже сейчас его превосходительству?

Климент устало пожал плечами.

– А, сообщая вам, он упомянул это обстоятельство, корнет? Что войска погружают на суда в Варне?

– Не смею утверждать, ваше высокоблагородие! Возможно, что и упоминал.

– Какое это имеет значение, Сердюк? – резко вмешался в разговор генерал.

«Имеет ли вообще что-либо какое-то значение? – в полном отчаянье подумал Климент, переводя взгляд с побледневшего Кареева то на задумавшегося полковника, то на Гурко, который ждал выполнения своего приказа, нетерпеливый и злой. – С каким трудом мы добирались сюда, и все пошло прахом. А Коста и не подозревает, что нас ждет. И наши в Софии...» Сердце его сжалось от боли, он едва сдерживал слезы; горше всего ему было оттого, что смерть их будет так бессмысленна.

– Дело в том, ваше превосходительство, – услышал он ненавистный голос полковника, – что в последнем донесении разведывательной службы упоминается о такой переброске.

– Полковник! Сознаете ли вы, что говорите?

– Я полагал, что войска высадят в Бургасе. Для усиления их Шипкинского фронта. А сейчас получается...

– Сейчас получается, что ваши слова, полковник, опровергают ваши предшествовавшие обвинения!

Сердюк опустил голову. Его угловатые плечи стали еще острее, и его короткая шея словно бы ушла в них.

Гурко резко обернулся.

– Доктор... Будинов, кажется, не так ли? Доктор Будинов. Как вы сами видите, ваши сведения поставили нас в затруднительное положение. Мы примем их, так сказать, в свой резерв. До подтверждения.

Климент устало улыбнулся.

– Не смею даже радоваться, ваше превосходительство. Поступайте с ними, как вам будет угодно.

Генерал задержал на нем взгляд.

– Послушайте, доктор Будинов! Возможно, мы вас обидели. Но дело ведь слишком серьезно, и тут нет места для личных чувств. Вот, поглядите на полковника!

– Я слушаю вас, господин генерал.

– Есть одно-единственное обстоятельство, которое может подтвердить либо опровергнуть ваши сведения.

– Есть много обстоятельств, но они, к сожалению, не в нашей власти, ваше превосходительство.

– Это – в вашей власти. Докажите, что вас не перебросили через Арабаконак!