Текст книги "Путь к Софии"

Автор книги: Стефан Дичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц)

– На минутку! Послушаем, о чем они говорят...

Они подошли и встали за спиной графа Тибо, как раз когда вся компания разразилась смехом.

– А грек? – послышался чей-то вопрос. – А грек?

– Не прерывайте его, дорогая Эдна, прошу вас, – строго заметила мадам Леге.

Неда кинула быстрый взгляд на англичанку. Мисс Гордон тоже разбирал смех, но она, плотно сжав пухленькие губы, в уголках которых образовались соблазнительные ямочки, пыталась состроить недовольную гримаску.

– Этот господин просто скромничает, мадам, – сказала она. – Правда? – И мисс Гордон устремила на Андреа кокетливый взгляд.

– Сдаюсь! – рассмеялся он. – Просто я хотел кое о чем умолчать.

– Нет! Нет! – запротестовали дамы. – Это нечестно. Вы не рассказываете самое интересное!

– В таком случае пеняйте на себя! Продолжаю историю с театром. Так вот, тот грек, Хризопуло, как я уже говорил, был жадина и пройдоха. Попросту говоря, негодяй! Вы, верно, встречали таких – отца родного продаст.

«Боже, как он говорит! Какие выражения! Какое безобразное произношение! И они его слушают», – возмущалась Неда.

– И этот подлец приводит мне двадцать девчонок, чтобы я их обучал!

– Вот это да! – вырвалось у Позитано.

– А девчонки совсем молоденькие – самой старшей лет пятнадцать. Дети.

– Прелестные дети! – опять не удержался Позитано, но синьора Джузеппина бросила на него выразительный взгляд, и он стушевался.

– А были среди них красивые? – тоном ценителя красоты осведомился граф Тибо.

– Пожалуй. Почти все тоненькие, длинноногие, с маленькой грудью...

Все оживились, зашумели.

– Я призываю вас к серьезности, господа! – обратилась к компании мадам Леге. – Мы же сами просили... Продолжайте, мой молодой друг!

– Так относительно того, красивы ли они. Я, например, не люблю смуглых. Белизна больше ласкает глаз. Верно, господа?

– Я не согласен, – сказал вдруг обычно молчаливый Морис де Марикюр.

Его слова снова вызвали смех.

– Ну что ж, не будем спорить. Дело вкуса! – сказал Андреа и дерзко уставился на молочно-белую мисс Гордон. Но вдруг он заметил рядом с нею нежное лицо Неды и сказал: – А я все же предпочитаю беленьких!

Неда почувствовала, что эти слова относятся к ней, и густо покраснела. «Наглец! Как он смеет!» – возмутилась она. Но Андреа уже не смотрел на нее, а снова глядя на мисс Эдну, продолжал:

– И вот я стал с ними заниматься. Репетиции мы проводили там же, где должны были выступать, по-нашему – в корчме, а по-ихнему – в театре-варьете. Теперь, разумеется, я назвал бы его вертепом. Целую неделю готовились. В сорокаградусную жару. Девочки валились с ног. Но все, что нужно было, я сделал. Они у меня плясали, как настоящие древнеегипетские вакханки!..

– Вакханка – греческое слово, – поправил его граф Тибо.

– Да, возможно... Только Хризопуло было на это наплевать! Мы их так и назвали: древнеегипетские вакханки.

– А кто же был фараоном? – спросила мадам Леге. – Вы?

Андреа кивнул.

– Другого выхода не было, сударыня. Приходилось быть и наставником, и постановщиком, и фараоном. Одно время и быка Аписа изображал.

– А оформление, дорогой Будинов? Костюмы?

– Вы меня провоцируете, господа! – сказал он.

– Нет, нет... Расскажите про костюмы.

– Костюмы? У моих девочек вовсе не было костюмов!

– Так я и думал! – в бурном восторге вскричал Позитано.

– А в каком костюме были вы? – осведомился Тибо.

– У меня была борода, граф. Мои вакханки завивали мне ее на папильотках!

Дружный смех опять огласил гостиную.

– Мне бы такую труппу! – вопил Позитано, весь трясясь от смеха. – Ах, мой милый... Если вам еще представится такой случай, не забудьте про меня!..

– Увы, господин маркиз! Кончилось это довольно печально...

– Тише, тише! Маркиз, мисс Гордон! Продолжайте, мой молодой друг!

– Когда в наше варьете хлынул портовый сброд – а это были европейцы, ваши соотечественники, господа, – арабам варьете не по карману, – тогда мои девочки стали и в самом деле вакханками... Простите за неточное слово, граф!

– А фараон?

– Фараон отправился дальше...

– Но вы о самом представлении ничего не рассказали, – запротестовали дамы.

– Простите, где все это происходило? – вежливо вмешался Леге.

– В Александрии, Леандр, – поспешила пояснить мадам Леге. – Жаль, что вас здесь не было и вы не слышали все с самого начала, – сказала она, впервые обращаясь к сыну и Неде вместе как к чему-то единому. Они оба это почувствовали.

– Вы слышали? – радостно прошептал Леге, наклонившись к Неде.

– Слышала.

– Если бы вы знали, как я рад, – сказал он. – Я и раньше вам говорил: это от нее не зависит, и в любом случае мы поженились бы, но поверьте... Всегда хочется, чтобы счастье было полным! Скажите, вы рады?

– Рада, Леандр.

– Нет, вы сказали не так, как нужно. Скажите: «Я счастлива!»

– Я счастлива, Леандр! – повторила она, сознавая, что впервые солгала ему.

Почему же она не так счастлива, как ожидала?

***

В темноте не было видно их лиц. Но голоса звучали ясно, и в каждом чувствовался характер его обладателя.

Бас сказал:

– Мне кажется, это безнадежное предприятие, Пьер.

– На карте обозначена дорога, – возразил высокий пришепетывающий голос. По выговору чувствовалось, что он принадлежит французу.

– На какой карте?

– На австрийской.

– Да, на нашей, – быстро подтвердил кто-то из темноты, оттуда, где время от времени разгорался огонек папиросы и в его красноватом свете поблескивали стекла очков.

– Возможно. Но мы пользуемся изданием «Samson Low and Co». Там указана тропа.

– Может быть, вы говорите о разных дорогах, Мейтлен, – вмешался другой голос, очень спокойный, очень размеренный, чисто британский, хотя и говоривший на безупречном французском языке.

Собеседники сидели на большой крытой веранде, соединявшейся с зимним садом, и курили. Климент, выйдя на веранду, застал их уже здесь, но в темноте не мог разобрать, кто они, и, не обнаруживая своего присутствия, остался с ними. Он не мог бы танцевать, как его брат. Наверное, и у Андреа пропала бы всякая охота веселиться, если бы он знал про Дяко. Но Климент ему не сказал не потому, что щадил его, а потому, что боялся, как бы Андреа себя не выдал.

Было холодно. Со двора тянуло сыростью и запахом конюшни. Неясно белела каменная ограда. Вдали вырисовывался минарет, вздымались купола церкви св. Крала. Луны не было. Одни редкие звезды.

Пришепетывающий голос Пьера сказал:

– Важно то, что Гурко может совершить бросок на Златицу еще раньше, чем Мехмед Али и генералы доберутся до своей армии и вообще, пожалуй, это единственное, что ясно Константинополю, господа.

Кто-то засмеялся.

– Здесь холодновато, – сказал другой и шумно высморкался.

Остальные молчали.

Климент, притаившись, ждал, что будет дальше. Предсказания иностранцев не обрадовали его. Они напомнили ему о том, что Дяко нет в живых. «А ведь он убил себя только затем, чтобы не выдать меня! – терзался Климент. – А я-то сначала счел его бесчувственным... Как можно ошибиться в человеке! И как завтра я смогу смотреть на отвратительную физиономию Грина? Как сдержусь…»

– Жалко, – сказал Пьер. – Если и правда так быстро падет Плевен, нам ничего не остается, кроме как собрать чемоданы и разъехаться по домам.

– А я хотел бы уже быть дома!

– Не кривите душой, Тийл! Вам здесь неплохо...

– Не нашел ли ты себе какую-нибудь турчаночку? – с любопытством спросил кто-то.

Тийл что-то буркнул по-немецки, но Пьер, видимо, был в веселом настроении.

– А шантаны на что, господа! Восточное разнообразие: еврейки, гречанки, цыганки... А, Тийл?

– Вижу, ты их знаешь лучше меня, – недовольно откликнулся немец.

– А я и не скрываю! И не тороплюсь уезжать!

– Ну, признавайтесь, кто еще? – послышался насмешливый голос в дальнем конце веранды.

– Мы здесь новички, не знаем злачных мест, – пророкотал бас Мейтлена.

Все рассмеялись, и это был плотоядный смех мужчин, давно покинувших свой дом. Он напомнил Клименту об Андреа. Бросил ли он свою потаскушку? Последние два дня он, правда, провел дома. Встреча с Дяко его будто перевернула. В темноте Климент представил себе, как его брат и Дяко стояли друг против друга. Вот человек – ни меня, ни Андреа не выдал.

– Я полагаю, ваши опасения напрасны, господа, – произнес сухой, знакомый Клименту голос, как только все умолкли. – Плевен падет. Это ясно. Но вы, кажется, забываете, Мейтлен, зачем мы здесь? – добавил он по-английски.

– Нег, не забываю, мой друг!

– Мы условились, что будем говорить по-французски, господа! Если вы считаете, что сейчас неудобно вести наш разговор, то переменим тему!

– Нет, ничего неудобного нет, фон Тийл, – сказал бас. – Полковник намекнул тут насчет Софии.

– Насчет Софии?

– Почему Софии?

– Я думал, что вам уже известно. Главнокомандующий решил превратить Софию во второй Плевен.

– Вот как! Феноменально. Но это в самом деле уже что-то новое! – послышались возгласы.

Климент крепко сжал зубами свою трубку и весь превратился в слух.

– К чему бы иначе туркам было сильно укреплять Арабаконак? – раздался сухой спокойный голос.

– Я давно это предполагал, – прошепелявил Пьер. – Говорят, что там батальонов пятьдесят.

– Пятьдесят? Вы уверены?

– Никто ни в чем не уверен в этой стране, господин Оливье.

«Оливье? Пьер Оливье, корреспондент “Фигаро”! Как это я не догадался! А этот Тийл, наверное, из “Нойефрайе прессе”. Но оба англичанина, несомненно, военные. Конечно, Мейтлен называл второго “полковник”», – вспомнил Климент.

– Я ожидал, что вы знаете больше нас, – продолжал знакомый голос. – Мы с Мейтленом только позавчера прибыли.

– Что поделаешь, провинция информирована хуже, чем столица! Так вы говорите, что Софию превратят в крепость?

– А вы не находите, что она уже крепость?

– Признаюсь, не замечал!

– А мы с вами, Мейтлен, полагали, что корреспонденты – люди с воображением! Так вот, – продолжал ровный голос полковника. – Нужно рассматривать факты в их совокупности. На первом месте Арабаконак. Его обороняет примерно тридцатитысячная армия и сто орудий.

– Наше производство, – вставил один из немцев.

– На Берковской дороге еще десять тысяч. На перевале в направлении к Бунову и Златице еще столько же.

– И город полон солдат.

– Верно, Тийл. Но к тому же город еще полон боеприпасов и провианта.

– Это то, что предназначалось для Плевена?

– А теперь будет для Софии. Мне жаль, Тийл, но, видимо, вы не скоро отправитесь на родину! На этот раз, мне думается, турецкое командование не повторит ошибки с Плевеном. Особенно если учесть, что София имеет одновременно связь и с Константинополем, и с Салониками, и с Нишем.

– Задумано это хорошо, – сказал фон Тийл, – но если Гурко все ж захватит перевал, то я боюсь, господа, что...

– Кто здесь боится? Чего боится? – раздался громкий бесцеремонный голос.

Климент испуганно обернулся. Это был Барнаби, он стоял в дверях, чуть ли не касаясь головой притолоки, широко расставив ноги.

– А, Фреди! Идите сюда, мы здесь решаем важные проблемы!

– Не хочу решать никаких проблем. Мейтлен, это вы! Я вас узнал по бычьему реву. Аликс тоже здесь?

– К вашим услугам, сэр, – произнес знакомый Клименту голос.

– А, вот где вы укрылись. Как всегда, боитесь дам. Послушайте, полковник, пользуйтесь случаем! Не зевайте. Я не думаю, чтобы на позициях вам представились большие возможности!

– Быть по-вашему, – сказал Аликс, медленно поднялся и прошел мимо Климента. – Полагаю, что вы, сэр, уже одержали немало побед?

– Разумеется, – ответил Барнаби. – К сожалению, у меня не было свидетелей. А без свидетелей, сами знаете... А вы, Мейтлен? Пойдемте, господа!..

– Верно, идемте отсюда, – сказал один из немцев, и Климент догадался, что это тот, который жаловался на холод.

Как только все они один за другим стали выходить в освещенный зимний сад, они перестали быть для него голосами. Он увидел военные мундиры обоих англичан, мягкую бородку Пьера Оливье, белокурого приятного фон Тийла и еще троих не знакомых ему, один из которых был в очках. Барнаби повел всех в салон, оборачиваясь к ним на ходу и что-то говоря с самодовольной улыбкой.

Климент остался на веранде один. Он стоял, не думая ни о чем, даже о случайно подслушанной важной новости насчет Софии. Потом вспомнил о ней и представил себе, как важна она для русских. Если бы только можно было им ее сообщить! Но как? Вряд ли еще кто другой сумет пробраться сюда, подобно Дяко.

Он выбил трубку о железные перила и вошел в зимний сад. Там за покрытыми зеленым сукном столами уже сидели несколько человек и играли в карты – их не интересовали ни танцы, ни война.

«А что делает брат? Наверное, опять тянет вино? – подумал Климент. Он был в таком смятении, что даже по-настоящему и не встревожился за Андреа. – Пускай делает что хочет. Как все запуталось. Не знаешь, что хорошо и что плохо».

Он решил все же разыскать Андреа и вошел в большой зал. Увидев брата, он обомлел. Андреа – разгоряченный, развязно веселый – танцевал с сестрой милосердия из английского госпиталя. Он что-то напевал, кивал в такт головой, заражая своей веселостью остальных гостей. Климент возмутился: как может он вести себя так!

Едва дождавшись конца вальса, он направился к брату.

– Доктор! – позвала его миссис Джексон.

Климент подошел к ней, маскируя любезной улыбкой свое волнение.

– Вам весело, сударыня?

– Где вы пропали? – спросила американка. Зрачки у нее были неестественно расширены. – Я ждала, что вы меня пригласите танцевать! – добавила она с притворной улыбкой.

– Искренне сожалею. Если б только я знал!

Климента удивило, что рядом с ней опять был капитан Амир. «Хотя, – подумал он, – чему, собственно, удивляться, от такой особы всего можно ждать». Тут же стоял, как всегда напыжившись, с надменным выражением лица Филипп. Но что-то в его взгляде было необычно. Ревнует. Определенно ревнует.

– Разрешите откланяться, сударыня, – с поклоном сказал Климент.

– Так рано?

– Судьба врача, госпожа Джексон!

– Доброй ночи! – Она помахала ему рукой. Оба ее кавалера молча поклонились.

Андреа в это время присоединился к кружку мадам Леге.

– Любовь – обман! Любви нет, – услышал Климент издалека его голос.

– Как это нет любви? – возмутился граф Тибо.

– Нет, и все! – настаивал Андреа.

– Вполне возможно, что нет, – поддержал его Позитано. – Я – человек женатый – не берусь утверждать.

– А вы женаты, мой друг? – спросила мадам Леге.

– Сохрани господь!

«Да он спятил! Что за глупости болтает! Надо поскорей его отсюда увести», – решил Климент и взял брата сзади за локоть.

– А, это ты! – воскликнул Андреа и подтолкнул его вперед. – Дамы и господа! Мой брат – мой ангел-хранитель!

Последовал взрыв смеха. Компания хорошо знала доктора Будинова, но все были настроены на веселый лад, и любое слово Андреа воспринималось как забавная шутка.

– Тогда я приступаю к своим обязанностям, – заставив себя улыбнуться, сказал Климент. – Нам пора, братец.

– Уходить сейчас? Полно тебе...

– Нет, нет, это исключается! Еще совсем рано! – запротестовали все хором.

– Мы его не отпустим! – приподнявшись с козетки, заявила мадам Леге.

– Мне очень жаль, сударыня, но семейные обстоятельства вынуждают меня...

– О черт!.. Зачем ты... – Андреа чуть было не крикнул, что он лжет, но холодный и властный взгляд светлых глаз Климента заставил его умолкнуть.

– Важная новость, – незаметно шепнул ему Климент по-болгарски.

– Ну, раз так... – пожав плечами, насмешливо произнес Андреа.– До следующего дня рождения мадемуазель Сесиль! До свидания, дамы и господа!

– До свидания, фараон! – многозначительно сказала молочно-белая мисс Гордон, словно напоминая ему о чем-то, известном только им двоим.

– Надеюсь, вы навестите меня на той неделе, мой друг! – благосклонно кивнула ему и мадам Леге. – Доктор, приходите вы тоже, Сесиль будет так рада!

– Непременно, непременно, сударыня!

– До свидания...

«Что произошло? Его пригласили на прием ради меня; теперь меня приглашают в дом ради него. Ну и трансформация!» – думал Климент, направляясь к выходу.

– Что случилось? Что на тебя нашло? – услышал он сердитый голос брата.

– Скажу потом.

– Потом! Ты обращаешься со мной, как с больным.

– Тише. Пойдем попрощаемся с консулом.

Консул был с Недой. Только что веселый и шумный, Андреа внезапно сник. Он уставился невидящим взглядом на Неду, а когда она, прощаясь, протянула ему руку, он резко поклонился ей и кинулся к выходу.

– Что за дикие манеры! – догнав его, сердито сказал Климент. – Ты стоял как истукан. Тебя пригласили в такой дом, а ты...

– Оставь меня в покое! – огрызнулся Андреа.

– Разве они тебя чем-то обидели?

– Кто? Она?

Он усмехнулся, но Климент в это время надевал шинель и не заметил, какой горькой была эта усмешка.

– Ну, что там у тебя? Говори, – сказал Андреа, когда они вышли из консульства.

Климент огляделся по сторонам и, взяв его под руку, стал рассказывать.

Глава 17

Весть о падении Этрополе разнеслась по всему городу на другой же день. Рано утром Андреа примчался с нею на постоялый двор бай Анани, затем рассказал учителям. А в чаршии Коста ходил из лавки в лавку и шепотом, подмигивая, озираясь по сторонам, сообщал эту радостную новость. Пользуясь каждым удобным случаем, упоминал о наступлении русских и Климент, но, как всегда, осторожно, даже осторожнее, чем раньше.

К середине дня весть о наступлении русских обошла все лавки, постоялые дворы, проникла в дома. Толки о сожженных Горублянах и о расправе с крестьянами, заточенными в Черную мечеть, уступили место последней новости. Многие даже усматривали связь между обоими событиями. «Близится... – шептались софийцы. – Началось...» После многомесячного ожидания события развернулись так внезапно, так тревожно-радостно, что многие толковали: «Раз жгут наши села, значит, братушки, правда, приближаются...» – «Приближаются, – качая головами, говорили другие, – только что-то их здесь ждет...»

А около полудня на фронт отправились батальоны подполковника Ахмеда Шюкри-бея и два эскадрона триполитанских кавалеристов в белых бурнусах и с длинными пиками. За ними двигалась батарея крупповских орудий. С воинскими частями отбыл и генерал Бейкер вместе с полковниками Аликсом и Мейтленом и другими штабными офицерами и ординарцами. Отправился с ними и Фред Барнаби. Фред, снова облачившийся в свой наряд из желтой кожи, улыбался провожавшим его дамам и шумно обещал Маргарет немедля по прибытии написать обо всем и «во всех подробностях» – она почему-то отложила на несколько дней свой отъезд на фронт.

Посланные на позиции части были малочисленными по сравнению с теми, которые не раз проходили уже через город, но взбудораженным софийцам становилось все яснее, что война заметно приблизилась и что предстоят испытания, которые, возможно, перевернут жизнь каждого из них.

Прошла неделя, и за это время то вспыхивали, то гасли самые разные слухи. Говорили, будто русских отбросили от Этрополе. Иностранные корреспонденты то утверждали, что русского генерала Дандевиля, который брал Этрополе, прогнали оттуда, то – что его убили, то – что взяли в плен. Видимо, в этих слухах была доля правды, потому что в город пригнали целую колонну русских пленных. Андреа ходил на них смотреть, а вечером был так мрачен и зол, что Женда старалась не попадаться ему на глаза.

На другой день Маргарет получила письмо от Фреда Барнаби, которое хоть немного прояснило, что происходит на фронте. Маргарет прочитала его вслух в английском клубе. Климент, который теперь зачастил туда, тоже слушал. Барнаби описал несколько забавных приключений и уже в самом конце письма упомянул, что герр Дитрих (он называл командующего фронтом его прежним немецким именем) решил внезапно перегруппировать свою армию, «ибо по не зависящим от него причинам недремлющий Гурко занял проход на Златицу, а другая его колонна движется к селу Правец и, возможно, пойдет на Орхание».

«Этот русский генерал, – писал Барнаби, – вовсе не такой уж простак, каким его считают наши друзья. Мой паша (разумеется, Бейкер), пожалуй, единственный, кроме меня, до кого это дошло. В остальном все чудесно. В горах уже лежит снег, и можно вообразить, что наступило рождество. Вчера я преподал Аликсу первый урок охоты на кабанов. К сожалению, он невосприимчив, видимо, от рождения и понимает в кабанах столько же, сколько в женщинах. Безнадежный случай! Прилагаю к сему кабаньи клыки – поистине ради такого экземпляра стоило совершить путь из Челси сюда! Привет ото всех, а самый пламенный – от нашего паши, на что, как я имею основания подозревать, есть веские причины».

Письмо было именно такое, какого можно было ждать от Фреди, и все смеялись, а мисс Гордон и мисс Пейдж долго разглядывали кабаньи клыки. Но Клименту стало ясно, что турки терпят поражение за поражением и что продвижение русских, о котором ему говорил еще Дяко, идет в одном направлении и имеет одну цель – Софию.

В тот вечер он допоздна разговаривал с братьями, и они втроем долго рассматривали карту. А утром Андреа снова пошел к бай Анани и к знакомым учителям. А Коста снова не мог устоять за прилавком и расхаживал по чаршии, шушукался с людьми, поругивая богачей турок из Алигиной слободы, которые чинили много зла и беззаконий.