Текст книги "Путь к Софии"

Автор книги: Стефан Дичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 37 страниц)

Глава 21

Почти всю дорогу от Филаретовой до дому Неда молчала. Она была возмущена и оскорблена обвинениями, которыми ее так неожиданно осыпал Андреа. О, как он был несправедлив!.. Жесток и несправедлив. И пока она вспоминала все, что сказал Андреа, странное смятение, всколыхнувшее ее душу при встрече с ним, исчезало, уступая место возмущению и гневу.

В фаэтоне брат несколько раз спрашивал Неду, что с ней, но она сидела, надменно вскинув подбородок, пряча от него горящие глаза, и притворялась, будто не слышит, или заговаривала о миссис Джексон, одно имя которой сразу заставляло Филиппа позабыть обо всех чужих тревогах.

Она старалась разобраться во всем и не могла. Столько страдать – и в пансионе и здесь, так болеть душой за все болгарское... И вдруг кто-то встает перед тобой – не «кто-то», а именно он – и, глядя тебе в глаза, говорит: докажи, что ты все еще наша! Обмани почтенного человека. Человека, который тебя любит, которого ты любишь. Злоупотреби его доверием и докажи мне! «Да кто ты такой и кто ты мне, что ставишь такие бесчестные условия?» – нападала она на него ожесточенно, как будто опять они были в той гостиной одни и он стоял напротив нее.

II только когда фаэтон остановился возле дома – краешком глаза она невольно посмотрела на окна соседей: не видно ли там Андреа, – что-то в ней дрогнуло. Какие-то смутные мысли налетели на нее. Она тряхнула головой, чтобы прогнать их, и именно в эту минуту к ее возмущению, обиде и гневу добавилось какое-то горькое, мучительное чувство.

Сердясь на себя, она вышла из фаэтона, не взглянув на Сали, и, пока брат расплачивался, с силой дернула несколько раз за ручку звонка. И самом деле, откуда это чувство? За ней нет никакой вины.

Но вдруг Неда усмотрела в словах Андреа другой смысл – ее соотечественники ей не доверяют! Как это больно! Ей не доверяют! Он сказал ей об этом прямо, открыто. А другие – те, что молчат, кого она редко встречает, – они, наверное, думают о ней между собой то же самое. И только ли они? А мадам Леге, несмотря на ее благосклонность к ней в последнее время? А иностранцы, которые, может быть, видят в отношении к Леандру только хитрую и бессовестную игру? «Да, эти мнения надо рассеять, опровергнуть! – думала потрясенная девушка... – А доказательство, которого требует Андреа, так непорядочно, что может только унизить меня еще больше в собственных глазах». Но что бы она ни думала, как ни пыталась себя оправдать, это новое для нее горькое чувство не проходило.

Калитку открыл отец, необычно сияющий и торжественный. Он широко раскинул руки, словно хотел ее обнять здесь же, на улице, и крикнул, глядя на нее с умилением и гордостью:

– Большая новость, Недка! Нас пригласили! Наконец-то, слава богу!..

– Кто? По какому случаю?

– Консул, дочка!

Словно кто-то прочитал ее мысли.

– Да идите же, что вы стоите! Дело, можно сказать, сладилось. Филипп, тебе понятно? Все будет, как мы хотели!

– Расскажи толком, – попросил Филипп, поглядывая на окна пристройки и гадая, вернулась ли Маргарет.

– Чего тут рассказывать. Я его встретил. Консула. Возле телеграфа, и тут он мне сказал: я давно, дескать, желаю познакомить вас со своей матерью, господин Задгорский! Пожалуйте, говорит, сегодня после обеда к нам на чашку кофе... С дочкой, конечно. С сыном. На этот раз самого меня зовет! Стало быть, все в порядке!

«Он сам пригласил отца! Господи! И, может, уже сегодня все решится, – думала с бьющимся сердцем Неда, пока, идя по дорожке к дому, слушала радостный рассказ отца. – Ах, как я хочу, чтобы это слышал он... И все... Чтобы они поняли, что не я... Что я не гоняюсь за Леандром. Что он со мной, как с равной...»

Она вспомнила, что ее любимое зеленое платье не глажено, задумалась над тем, какие перчатки надеть и какую шляпку, мысли ее потекли в новом направлении, и все тревоги отошли на задний план.

  ***

Они пили кофе в зимнем саду консульства, ели хрустящие ореховые пирожные мадам Леге и разговаривали. За окнами шумел дождь.

Разговор начался с комплимента, который старая дама сделали Радою. Он похож, сказала она, на их знаменитого писателя Флобера, с которым они знакомы. Флобера? Да, Гюстава Флобера! Это имя Радой слышал впервые, и, несмотря на пояснения переводившего ему сына, оно осталось для него пустым звуком, но он с довольной миной кивнул мадам Леге, подумав про себя: «Черт его знает, похож или нет, но раз тебе так нравится, пожалуйста...» Его дети читали романы Флобера, и разговор завязался. Радой остался в стороне.

Консул рассказал о своей последней встрече с этим великим человеком, которая произошла шесть лет назад.

– Наши отцы были врачами и добрыми друзьями, – начал он. – Но прошло столько лет! И мы выбрали такие разные дороги! Но вы не знаете Гюстава! Он сразу перебросил мост и над годами и над славой! – И Леге обстоятельно и очень интересно рассказал о своем последнем пребывании в Круазе, которое – увы! – завершилось печально... – Одним из тех страшных губительных припадков эпилепсии, которым бедный Гюстав был подвержен еще с детства! – заключил он.

Его рассказ сильно подействовал на Неду. Пока Филипп переводил отцу, она заговорила об Эмме Бовари, героине романа Флобера, который произвел на нее глубочайшее впечатление, – она тайком прочитала его в пансионе.

– По правде говоря, я до сих пор не могу сказать, какие чувства вызвала во мне эта несчастная Эмма! – горячо говорила она, обращаясь то к Леандру, то к его матери. – Такая мучительная жажда бежать… порвать с пошлостью провинциального мирка... Мирка аптекаря Омэ... Она задыхалась в нем. Как звали того, второго – Лере? Я уже забыла имена...

– Напротив! Я удивлен, что вы так хорошо их помните... Да, Лере.

– Вот эти двое. И особенно ее муж, доктор Шарль Бовари! Бездарный, пустой, апатичный. И такой скучный, такой отупляюще однообразный. Невозможно не посочувствовать ей! Но невозможно и не осуждать ее... Ведь как обманчиво и призрачно то, чего достигла Эмма ценой стольких низостей и преступлений! Пока она сама себя не наказала в конце концов! Помните Родольфа? Его хлыст с золотой ручкой. И второго – студента...

– Леона.

Но ей не нужна была подсказка. Она благодарно улыбнулась Леандру, а глаза выдавали ее чувства. Она была счастлива, что ее слушают с таким вниманием, горда тем, что нашла возможность доказать...

– В сущности, этот Леон ничтожный человек. Пустышка. Трус в любви! – неожиданно сказала Неда и сама удивилась себе и удивила Леандра.

Он оцепенел и внимательно вгляделся в нее, вспомнив намеки Позитано. Ему показалось, что такую характеристику Леону – образную и меткую – могла бы скорее дать Марго, а не Неда. Но тут же он возмутился, что позволяет себе сравнивать их.

Но мадам Леге была очарована. Она всплеснула сухими ручками и воскликнула:

– Как хорошо вы это сказали, моя милая! Мы, женщины, всегда предпочитали сгореть в огне. Ах, молодость, молодость!

– Но разве ужасная судьба Эммы Бовари не знаменательна, сударыня?

– Может быть, и знаменательна. Но в каком смысле, моя милая?

– Я хочу сказать... Это судьба женщины! Крик ее души. Право женщины на то, чтобы ее признали человеком. Равной!

– О моя дорогая! Я просто приятно удивлена! – сказала наконец мадам Леге и посмотрела на сына. – Признаюсь, я не ожидала услышать такое здесь, в этом городе. Я непременно должна написать об этом госпоже Тюрго! (Госпожа Тюрго была одной из парижских знаменитостей, страстной поборницей женского равноправия.) А может быть, это дойдет и до ушей господина Флобера? Правда, Леандр? Как одна здешняя...

Консул, опасаясь, как бы мать не сказала чего-то неуместного, поспешил ее прервать:

– Вы забываете, мама, мадемуазель Неда воспитывалась в Вене. Вы знаете, что здешняя почва неблагоприятна для феминистических идей... Разумеется, господин Задгорский передовой человек, – тотчас поправился он. – Я рад, я счастлив, что вы привили дочери такие широкие, современные взгляды, сударь! – добавил консул по-турецки.

Приветливо улыбнувшись удобно расположившемуся в кресле Радою, он попросил Филиппа передать отцу содержание их разговора. Но не успел Филипп этого сделать, как мадам Леге, взглянув на часы, испуганно воскликнула:

– Бог мой! Что случилось с супругами Позитано? Я в самом деле начинаю беспокоиться!

– Может быть, в последний момент произошло что-то непредвиденное, – сказала Неда, недовольная тем, что мадам Леге переменила тему разговора.

– Странно, но у меня какое-то предчувствие... Леандр, ты бы послал за ними фаэтон. Они опоздали уже на целый час!

– Их просто задержал дождь, мама!

Словно в подтверждение его слов раздался звонок, и Сесиль – до сих пор она стояла у балконной двери и смотрела, как дождь барабанит по крышам домов, – кинулась в прихожую следом за лакеем.

– Они! Синьор Витторио и синьора Джузеппина! – возвестила сияющая девочка, прибежав назад.

Вслед за ней в широких дверях появились супруги Позитано. Маркиза, на целую голову выше своего мужа, все еще красивая женщина, в строгом темно-красном платье для послеобеденных визитов, которое – увы! – не могло скрыть ее полноты, и маленький маркиз, как всегда оживленный, подвижный, веселый и сияющий улыбкой.

– Тысячу извинений! – воскликнул он, подойдя к столу. – Меня взяли в плен... О мадонна! Как я мог даться в руки этой банде... И я был наказан, уверяю вас! Нет, нет, это будет уж чересчур, если и вы меня накажете, – говорил Позитано, весело поблескивая своими глянцевитыми глазками, здороваясь со всеми по очереди и целуя руки дамам.

– Но кто вас взял в плен? Какая банда? – раздался среди веселого смеха голос мадам Леге, когда все расположились вокруг стола и Жан-Жак появился с кофе для новых гостей. Мадам Леге не забывала, в какой стране она находится.

– Кто? Майор!

– Майор?

– Майор Сен-Клер, сударыня!

– Такой милый джентльмен! Вы шутите, разумеется!

– Если вы это называете шуткой!

– Твое счастье, Леандр, что ты вовремя вернулся с этой экскурсии.

– Я все же не понимаю, Витторио! Как это ты позволил себя уговорить!

– Но если у майора такая союзница, как миссис Джексон, мой милый... Ты же знаешь миссис Джексон!..

– Разумеется, не обошлось без этой миссис Джексон! – заметила его жена.

– Драгоценная Беппина! – И маркиз сделал трагикомический умоляющий жест.

Все рассмеялись, даже Радой, хотя и не понял, в чем дело, – Филипп, услышав имя американки, забыл о своей обязанности переводчика.

– О, миссис Джексон была в таком чудесном настроении! Поедемте! Посмотрим укрепления! Понаблюдаем! – словоохотливо продолжал Позитано, бессознательно желая поддразнить жену. – И барон... И еще капитан Амир, что к ней прилип... Разве я мог испортить компанию? Можно ли меня за это бранить? И вот мы ездили и смотрели укрепления, деревни. Хорошо еще, что погода испортилась, а то американка, того гляди, решила бы там заночевать! – заключил он, и снова все рассмеялись, но смех Джузеппины и Филиппа звучал неестественно.

Радой в парадном черном костюме сидел между Филиппом и Недой напротив мадам Леге. Ради такого случая он надел перламутровые запонки, заколол галстук рубиновой булавкой, пристегнул часы массивной золотой цепью. Он важно кивал, улыбался, разнеженный и благодарный, гордый тем, что он здесь, что исполняются самые заветные чаяния его жизни. Но вместе с тем он все время был настороже и не спускал глаз с матери консула.

– И хорошо, что вы вернулись, – сказал он, чтобы как-то принять участие в разговоре. – Тяжко приходится тем, кто сейчас работает на укреплениях под дождем.

– Оставь... Незачем им говорить об этом, – шепнул ему Филипп, у которого совсем упало настроение.

Он не собирался переводить отцовское замечание, но Позитано поспешил показать свое знание болгарского языка.

– Да, да, вы правы, сударь! Тогда еще не был дождь, и надо было люди отпустить. Но я не верить, чтобы турки делать это. Да? Понимай?

– Понимаю, понимаю... И я не верю, – тотчас согласился Радой, польщенный вниманием маленького забавного маркиза.

– А ты, мой друг, оказывается, говоришь на болгарском, – удивился Леге. – Вы говорили об укреплениях. Да? Что следовали бы вовремя отпустить людей? Да, кстати, вы проезжали мимо виселицы на Соляном рынке? – спросил он, и его оживленное лицо сразу помрачнело.

– Нет, мы въехали через ворота Куршумле. Насколько я знаю, нынче утром на Соляном не было никакой виселицы!

Не только у супругов Позитано, но и у всех остальных, за исключением Радоя, не подозревавшего, о чем идет речь, на лицах отразились разноречивые чувства: тревога, любопытство, страх.

– А ты мне ничего не сказал, Леандр! Господи! Уже начали вешать... – испуганно воскликнула мадам Леге.

– От мосье Оливье я узнал, что это ваш соотечественник, болгарин, – сказал Леге, избегая глаз побледневшей Неды.

– Но кто он? За что?

– Ты его видел, Витторио, там, на укреплениях. Утром...

– Андреа Будинов?! – вырвалось у Позитано.

Голос его был какой-то чужой, хриплый. С ним слился сдавленный крик Неды. Но общее замешательство было так велико, что никто не обратил на нее внимания. Филипп, мадам Леге, синьора Джузеппина, даже Сесиль, даже Радой, услышавший имя сына соседей, были потрясены, каждый хотел выяснить, точно ли это. Тот ли это самый? Что он сделал? Нет, не может быть, не может быть! Такая жестокость! Такой молодой... Бедняжка... Несчастный… В эту минуту и сочувствие, и страх, и тайное злорадство, и немой ужас сплелись в один узел – каждый хотел знать. И никто никого не слушал. Пока наконец громкий вопрос Леге не заставил всех умолкнуть.

– Откуда вы взяли, что это Андреа Будинов?

– Но ведь его арестовали на укреплениях, – возразил с облегчением Позитано.

– Да, но отпустили. Я даже сам привез его в город.

– Кто же это тогда?

– Второй арестованный, крестьянин! Повешен в назидание! Я очень, очень сожалею! Надо было и за него вступиться, дорогой Витторио! Это камнем лежит на моей совести. Оливье рассказывал, что крестьянин держался так достойно, он всех поразил! Даже что-то крикнул в лицо Джани-бею. Тот просто взбесился.

Позитано закурил папиросу и, окружив себя облаком дыма, сказал:

– Да, дамы и господа, мы свидетели событий, мук и страданий, через которые, очевидно, каждый народ должен пройти... Да, да, видимо, это цена, которую надо заплатить...

– Кровавая цена, – вставил почти все время молчавший Филипп. И в ответ на удивленные взгляды повторил: – Кровавая цена, к сожалению, слишком высокая. То, что нас ждет, может, и не стоит ее.

«Как, неужели он опять станет излагать свои теории широких рынков и большой политики, – спрашивала себя потрясенная только что услышанным Неда. – Неужели и здесь, в такую минуту? Как отвратительно, что именно в такую минуту!»

И в самом деле, сев на любимого конька, Филипп принялся разглагольствовать о потерях и об опасностях, которые им грозят, если «ценой этой кровавой войны будет заплачено за какое-то зависимое и жалкое государствишко». Полная стыда и отвращения, Неда не слушала его. Мысли почему-то вернули ее в дом Филаретовой. Все еще во власти ужаса, охватившего ее, когда Позитано назвал его имя, Неда живо представила себе Андреа. Только сейчас она поняла, что мог означать для нее его арест. Она хотела думать о Леандре, который его спас, но и чувство благодарности к нему не помогало, ее мысль бежала прочь от жениха, и опять она оставалась лицом к лицу с Андреа и говорила себе, что если он действительно к ней несправедлив, то справедлива ли она к нему? «Доказать – как поверхностно, как наивно я понимала эти его слова. А если те сведения, которые он хотел получить, нужны не ему? Если они не просто “доказательство”, а крайне необходимы? Необходимы? Но кому?.. – Она догадывалась, но боялась признаться самой себе. – Только одно... одно бесспорно – в этот час, в эту минуту, если я в самом деле болгарка, я должна решить: с Филиппом или с Андреа? С Леандром, – говорило что-то в ней, – с Леандром! Нет, это другое... Другое... Как же другое?.. Но ведь мне придется его обмануть! Нет, он бы меня понял, если бы знал... Он самый хороший, самый благородный...»

Фанатичную речь ее брата прервал маркиз.

– Ваши весьма любопытные идеи мне знакомы, господин Задгорский! – иронически заметил он. – Только одно меня удивляет...

– Что именно?

– Я удивляюсь тому, зачем вам понадобилось и здесь развивать ваши теории?

Филипп не сразу понял его, потом вдруг вспыхнул.

– Я защищаю свои убеждения всюду и везде, – сказал он сухо.

По его тону Неда поняла, что в душе он уже ненавидит итальянца.

– Оставим эту тему, господа! Мы слишком углубились, – сказал Леге, всегда готовый сгладить любые острые углы. – Давайте говорить о чем-нибудь более приятном...

– Может быть, вы, Леандр, сообщите нам что-нибудь действительно приятное? – сказала синьора Джузеппина и обменялась взглядом с мужем.

– Да, да! Мы ждем! – весело заявил Позитано, которому этот взгляд, видимо, о чем-то напомнил.

«О чем они говорят? Чего ждут? И почему смотрят на меня? – спрашивала себя Неда. – Вот и Леандр!» И она сама ждала, предчувствуя, что как раз сейчас настала эта минута. Но вопреки ожиданиям не испытывала ни волнения, ни страха.

– Ну, мама, – сказал Леандр. – За вами слово. Ведь ради этого вы и приехали из Парижа!..

На какую-то секунду глаза мадам Леге округлились, но она тут же мило улыбнулась и сказала, переводя взгляд с Неды на ее отца и брата:

– Я никогда не думала, что мне придется говорить о невесте своего сына с помощью переводчика. Но прошу вас, переведите своему отцу: мой Леандр будет счастлив...

– Как вы старомодны, бабушка! – заявила прибежавшая Сесиль. – Да ведь папа и мадемуазель Неда давно любят друг друга...

И, взяв за руки обоих, она потянула их друг к другу, так что Радой и без переводчика сразу понял, о чем идет речь.

Было уже темно, но благодаря пропуску, который Сен-Клер давно дал Филиппу – точно такой пропуск, дающий право на свободное передвижение по городу в любое время, какой был у всех иностранцев, – семья Задгорских беспрепятственно возвращалась домой. Вез их опять Сали, дожидавшийся перед консульством. Все трое были взволнованы, возбуждены, – сын и дочь поглощены своими мыслями, которыми не хотели делиться, отец, напротив, готов был говорить, говорить без конца.

– Теперь поди попробуй за нами угнаться! – шумно радовался он, зажигая папиросу от папиросы сына. – Хаджи Мано, Пешо Желявец, чорбаджия Теодосие, Трайкович-Мрайкович... Куда им! Через неделю Недку обручим, по-нашему. С угощением, как положено. Я так хочу! Пусть знают наших. А то – вы уж извините, только что это сейчас было! Пьешь кофе, и тут тебе помолвка! И месяца не пройдет, как мы свадьбу отгрохаем... Слышишь, Недка, о тебе говорю!..

– Слышу, папа.

– Ну, что вы за люди! Я не могу усидеть на месте, а она: «Слышу, папа!» Да неужто ты не рада?

– Рада.

– А сказала-то как... Филипп!

– Что, папа?

– И этот тоже словно спит. Ладно, молчите. А я как подумаю о том, что завтра будет... Как пойдет молва по чаршии: так, мол, и так... Бай Радоя дочка стала консульшей! Война? И знать не хочу войны... Если и досюда дойдет, схоронимся в консульстве – и дело с концом! Нас не коснется.

Он помолчал, подождал. Но Филипп курил, а Неда смотрела на далекие фонари.

Радой заговорил снова.

– Деньги у меня есть, имя есть... Торговля идет хорошо... Но, как вы думаете, достаточно ли этого человеку? Эх, детки... Получше пристроить мне вас обоих надо. Тебя за консула, дочка... А ты, Филипп, тоже найдешь себе такую, чтобы она тебе под стать была – по положению, по образованию. Вот тогда я буду доволен! А потом – будь что будет! Этот дурень, что нынче дал себя повесить... кто его знает, чего он там болтал. Язык мой – враг мой! – недаром говорит пословица.

– Прошу тебя, папа!

– Ну ладно, ладно...

Он замолчал, слегка задетый их замкнутостью, решив про себя: они еще молоды и не понимают, что значит породниться в такое время с французским консулом. Но нет, Филипп не так уж непрактичен. Вот только иной раз может сболтнуть лишнее.

– Слушай, Филипп, я что-то не понял, ты вроде повздорил с итальянцем? – спросил Радой.

– А ну его, – ответил раздраженно Филипп. – Я не удивлюсь, если в конце концов он окажется русским агентом!

– Да пускай будет кем хочет! А ты со всеми должен быть хорош... Слушай! – наклонившись к нему, Радой зашептал так, чтобы не услышал возница. – Ты там со своими не больно распускай язык! Видишь, что делается! Будь себе на уме! – добавил он строго.

– Вижу получше тебя! Ты меня не учи, – отрезал Филипп.

От удивления Радой замолчал, внутри у него закипело.

– Ты что? Ты как с отцом разговариваешь? – рассердился было он, но тут же у него отлегло от сердца и он сказал поучительно, погрозив ему пальцем: – На свете все непрочно, сынок! Только гора нас разделяет, подумай!

– Англия никогда не проигрывала.

– Не знаю, проигрывала она или не проигрывала, но она далеко. А война-то рядом, в Орхание! Ведь ты сам рассказывал, что дали отставку Мехмеду Али. Думаешь, от хорошей жизни? И ты, Недка, я слышал, как ты все расспрашивала своего консула... А что он там тебе рассказывал? Сулейман-паша... Сулейман-паша... Я по-французски-то не понимаю.

– Сулейман? Главнокомандующий? Что с ним? – обращаясь к Неде, спросил Филипп.

– Ничего, – ответила она.

– Как ничего? Ведь вы что-то о нем говорили?

– Может быть, и говорили что-то. Не помню. – Она лгала не дрогнув, глядя ему прямо в глаза. Что-то в ее голосе показалось Филиппу чужим, и это задело его. Но тут фаэтон остановился у их дома, как раз под фонарем.

– Вот так-так! Ворота открыты! – сказал сердито Радой. – Ну, въезжай тогда! Ваш дед совсем из ума выжил. Так нас и обворовать недолго...

Он не договорил. У дверей дома стоял спиной к ним какой-то мужчина. Когда он к ним повернулся, они при свете фонаря узнали в нем капитана Амира. За ним стояла, кутаясь в пеньюар, провожавшая его Маргарет Джексон.

– А я как раз думал, на чем мне ехать... Вот так удача, – подойдя к ним, сказал турок. Его глаза бесцеремонно разглядывали Неду, которая выходила из фаэтона. Амир кивнул Маргарет, что-то пробормотав на прощанье, чего Радой не понял, и вскочил в фаэтон.

– Поехали, Сали! – крикнул он.

Сали устало щелкнул кнутом и натянул поводья.

Амир откинулся на спинку сиденья. Глаза его еще раз остановились на растерявшейся от этой неожиданной встречи Неде, и он улыбнулся.

– Спокойной ночи, бей! Приятных снов! – кланяясь вслед отъехавшему фаэтону, крикнул Радой.

Посмеиваясь и ругаясь про себя, он запер ворота в то время, как его сын и дочь, оба смущенные, каждый по-своему, вошли в дом, куда только что скрылась Маргарет.