Текст книги "Одиссея батьки Махно"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 37 страниц)

16. Равнение по вождю

Мария Никифорова так и не утвердила себя в качестве покровительницы «милосердия» и гуляйпольского наркома просвещения. Явилась к Махно уже с маузером на боку и даже с гранатой за поясом:

– Нестор, может, хватит меня за дурочку держать?

– Сейчас я тебя, Мария, и за умную не смогу. Я отставлен.

– Плюй на это. Слушай сюда, мы с группой товарищей анархистов разработали гениальный план...

– С какой это группой?

– С Черняком, с Громовым, да и мой муж Бжостек Витольд чего-то стоит. У нас в группе собралось 60 человек, это в основном решительные и отчаянные головы, ты их знаешь.

– Ну и что ж у вас за гениальный план?

– Мы разбиваемся на три группы, я со своей проникаю в Крым.

– Там уже белые, Дыбенко смотал удочки.

– Плевать. Через Крым мы пробираемся в Ростов к ставке Деникина и взрываем её вместе с Антоном Ивановичем. Ты же знаешь, это я умею.

– Ты думаешь, Деникину не найдут замену? Вон Корнилова под Екатеринодаром кокнули. И что?

– Да не перебивай ты, слушай. Вторая группа во главе с Ковалевичем и Соболевым, кстати самая крупная, едет в Харьков, взрывает к чертям Чрезвычайку и освобождает наших товарищей из тюрьмы. Скажи, благородное это дело?

– Согласен. Благородное. Я сам этим когда-то грешил.

– Вот видишь. А третья, – группа Черняка и Громова, едет в Сибирь и отправляет к праотцам Колчака. Ну как?

– Авантюристы вы, Мария.

– Ты рассуждаешь как большевик.

– Ты не очень-то, мать. Вон мигну Лютому, мигом вылетишь.

– И ты ещё называешь себя анархистом, – прищурилась зло Мария. – На всех углах объявляешь войну власти. А сам-то кто?

– Ну ладно. Что вам надо?

– Нам нужны деньги.

– И это говорит мне первый экспроприатор на Екатеринославщине.

– Ладно, Махно, не остри. Всех буржуев, капиталистов поразогнали, у кого теперь возьмёшь? Что мне прикажешь делать, советский банк брать?

– Но и у меня ведь деньги не свои, общественные.

– А мы что? Идём на дело личное, что ли? – закричала Мария. – Идём на риск, а ты как Гобсек сидишь на мешке с деньгами.

– Будешь оскорблять, адъютанты вышвырнут тебя.

– Пусть попробуют, – заломила оглобли Никифорова.

– Пётр, Гавря, – крикнул Нестор.

На пороге появились Лютый с Трояном.

Мария выхватила маузер, скомандовала:

– Стоять на месте, иначе положу обоих.

– Ты что сдурела? – разозлился Махно. – Сколько тебе надо?

– Ну хотя бы 500 тысяч.

– Какими?

– Керенками.

– Полмиллиона жирно будет. Обойдётесь 250 тысячами. Там у белых денежных мешков хватает, экснете кого-нибудь.

Нестор махнул адъютантам: ступайте. Они вышли. Открыл сейф, отсчитал деньги, Мария стояла, заглядывая через его плечо. Засунув деньги в мешок, спросила:

– Там у тебя какие патроны?

– Где?

– Ну в сейфе.

– К маузеру.

– Нестор, будь другом, дай хоть с полсотни.

– А я потом где возьму?

– Ну хотя бы тридцать, ну двадцать наконец.

Махно вздохнув, открыл сейф, загрёб горстью патроны.

– Держи.

– Вот спасибо, я хоть маузер заряжу.

– Так у тебя что? Он был незаряжен?

– Как видишь, – хрипло засмеялась Мария.

– Вот же паразитка, – засмеялся Нестор. – На пушку взяла нас.

– У тебя научилась, вы Шкуро только на пушку и брали. Вояки.

(Больше свидеться Нестору с Марией Никифоровой было не суждено. В Симферополе она была опознана каким-то её бывшим «клиентом» и по доносу арестована вместе с мужем. По приказу Слащёва оба были повешены).

Чтобы не выглядеть перед народом дезертиром, Махно не отказал себе в удовольствии проехаться на тачанке по тыловым сёлам, организуя в них митинги, на которых громогласно зачитывал антимахновские приказы и листовки, исходившие как от красных, так и от белых, и ставил перед крестьянами вопрос: «Как мне быть?»

И нередко слышал то, что хотел услышать:

– Бей, батька, и тех и других.

Перед тем как уйти на правый берег, Махно отправил жену Галину к её родителям в село Песчаный Брод:

– Жди меня там, Галочка-серденько. Будет свободный час, заскочу, сыграем свадьбу, ублажим твоих стариков.

Выйдя к Днепру, Махно имел отряд в 600 человек (при желании он мог бы увести в десять раз больше), одно орудие,. 20 пулемётов «Максим», установленных на тачанки. Перед самой переправой его догнал Щусь с отрядом в 250 сабель.

– Я с тобой, батька.

– А фронт?

– Нехай его Троцкий держит.

Своему старому боевому товарищу Махно не мог отказать, хотя большинству желающих уйти с ним говорил:

– На фронт, на фронт, хлопцы.

24 июня через Кичкасский мост прошёл в боевом порядке отряд Махно, не имея ни одного снаряда к пушке и патронов к пулемётам. И здесь Нестор оказался щепетилен: «На фронте они нужнее».

Отряд остановился в колонии Кичкас, сюда на следующий день прибыл на тачанках Фома Кожин с пулемётной командой.

– И ты? – удивился Нестор.

– А что делать, батька? За мной явились архангелы из Чека, хлопцы намяли им бока.

– Хорошая рифма, – засмеялся Махно.

– А чё смеёшься? Вон твой штаб без рифмы-то уже загребли.

– Чекисты?

– Если бы. Ворошилов вызвал для отчёта и всех в трибунал: и Озерова, и Михалева, и Бурдыгу. Там в 24 часа и к стенке.

– За что?

– Как за что? Открытие фронта.

– Ну что ж, – прищурился зло Нестор. – Встречу Ворошилова, своей рукой кокну.

– Гляди, батька, он теперь за тобой главный охотник. Ждал-то тебя с отчётом.

– Нашли дурака.

Через три дня к Махно прибыл Дыбенко, а с ним товарищи Антонов и Медведев и полувзвод охраны. Велев сопровождающим оставить его наедине с батькой, он заговорил:

– Я держу своё честное слово, Нестор. Помнишь, я говорил тебе, что предупрежу тебя, если что.

– Помню, Павел Ефимович.

– Ты объявлен вне закона и приказано, где б тебя ни увидеть, брать под арест или расстрелять.

– Так ты что приехал? Расстреливать или брать?

– Я ж тебе сказал, чтоб исполнить своё честное слово.

– И ты знаешь, что мне инкриминируется?

– Знаю.

– Что?

– Открытие фронта.

– Если честно, Павел Ефимович, это надо тебе клеить. Это ты бросил Крым и драпаешь оттуда во все лопатки.

– Мне был приказ.

– Приказывать они умеют. А вот что касается твоего успешного выхода, ты должен благодарить махновцев. Да, да, как нас ни давили Шкуро и Слащёв, мы не давали им прорваться к Мелитополю, зная, что если возьмут этот город – всё. Твоя армия будет в мешке, а завязки от мешка у Деникина. Если б не мои махновцы, ты бы уже болтался на фонаре в Симферополе.

– Ну ладно, если это так, то спасибо. Чего горячиться?

– Хочешь знать, кто развалил фронт?

– Ну говори.

– Троцкий с Ворошиловым. Как только этот предреввоенсовета явился, он сбагрил Антонова-Овсеенко и командарма-2 Скачко, якобы за некомпетентность. На армию поставил этого лицемера и дуба Ворошилова, мало того, даже номер армии изменил, была 2-я, стала 14-я. Что ни говори, а Антонов-Овсеенко и Скачко понимали важность нашего участка, чем могли помогали. А Троцкий полностью прекратил всякое снабжение моей армии. Если мы добывали патроны, то только у деникинцев. Нет, Павел, этот генерал генералов, как именуют Троцкого в нашей газете, хотел того он или нет, сослужил службу Деникину. Именно из-за него Красная Армия откатывается на север. Деникин, наверное, не одно «спасибо» по его адресу сказал. А что сделал командарм-14 Ворошилов? Он вызвал мой штаб для отчёта и всех расстрелял. И первым – твоего протеже Озерова.

– Якова?

– Ну да. А ведь он неплохо знал штабное дело, практически руководил фронтом в 130 километров. А заработал пулю в затылок.

– Жаль, очень жаль мужика, – вздохнул Дыбенко. – Я ведь с чем прибыл к тебе, Нестор. Ты бы ушёл из Кичкаса. Ты же, в сущности, заткнул переправу.

– Угу. Вам драпать мешаю, – съязвил Махно.

– Видишь ли, я против тебя не хочу применять силу. А за мост с меня спросят.

– Эх, Павел Ефимович, не говорил ли я тебе: не лезь в Крым. Был бы ты здесь, мы бы разнесли в пух и прах Деникина, пока он не оперился. А сейчас у него такая пробивная сила, что несколько красных армий улепётывают, пятки в задницу влипают. У него только кавалерийских корпусов пять, а генералы – не нам чета.

– А ты вроде радуешься, что красные отступают?

– Да, радуюсь, что он вас, дураков, учит, как надо воевать.

– Выходит, ты за белых?

– Нет, Павел, нынче я ни за красных, объявивших меня вне закона, ни за белых тем более; сам за себя. Вы меня загнали в угол, дорогой начдив, и знаешь что, езжай-ка ты к своим, и уж в бою мне не попадайся. Очень прошу.

– Гы что, пугаешь меня?

– Не пугаю. Я знаю, ты храбрец хоть куда, но на моём пути лучше не возникай. Я из маузера на 100 шагов яблоко простреливаю, а уж по твоему кочану и с 200 не промахнусь.

– Ну спасибо за предупреждение, – поднялся, криво усмехаясь, Дыбенко. – Хоть честно говоришь.

– Я не большевик, Павел Ефимович, а честный революционер. Это вы говорите одно, а делаете другое. Что касается Кичкаса, я завтра же уйду, не стану портить тебе карьеру.

Уже на пороге Дыбенко обернулся:

– А знаешь, Нестор Иванович, у меня есть прекрасное крымское вино. Может, заглянешь ко мне, раздавим пару бутылок. Я у тебя был в гостях, тебе надо отгащивать.

– А где ты сейчас?

– В Никополе.

– Потом за меня тебе голову оторвут.

– А кто узнает?

– Спасибо, Паша. Подумаю.

– Так я жду, – махнул рукой Дыбенко и вышел.

Он тут же уехал, а приехавшие с ним Медведев и Антонов не спеша ходили по колонии, заглядывая во дворы, и наконец, кажется, нашли, что искали. Весь двор был забит тачанками, из которых торчали рыла пулемётов. Понимающе переглянулись: здесь. Поймали проходившего бойца:

– Вы не из пулемётной команды, товарищ?

– Да. А что?

– Пригласите, пожалуйста, товарища Кожина.

– Да вы проходите в хату.

– Нет. Его батька вызывает.

– Я скажу ему.

Антонов с Медведевым сразу отошли от ворот к плетню соседней усадьбы. Кожин появился на улице, отирая усы, видимо, только что обедал. И направился в сторону штаба. Когда поравнялся с Антоновым и его спутником, Медведев, отделившись от плетня, сказал:

– Товарищ Кожин, на секундочку.

– Да, я слушаю, – остановился Фома.

Они подошли, Антонов сказал негромко, но внятно:

– Вы арестованы.

– И не вздумайте кричать, – посоветовал Медведев, суя под бок Фоме ствол нагана. – Стреляю без предупреждения.

– Спасибо за совет, – ответил Кожин. – И куда мы?

– Пока вот в этот переулок.

Слишком самонадеянными оказались чекисты. Адъютант Кожина, задержавшийся в избе, кинулся догонять командира и увидел задержание Фомы. Тут же воротился в избу, крикнул:

– Хлопцы, командира опять взяли.

– Вот же суки, – выругался кто-то.

– Кончать их надо.

И тут же более десятка повстанцев выбежали из хаты и кинулись вдогонку. Свернули в переулок, увидели впереди Кожина, ведомого двумя «архангелами». Прибавили шагу, и тут же у многих появилось в руках оружие. Кто-то догадавшись, что Кожина ведут «под стволом», пробормотал:

– Ванька жварь... опередить могут, сволочи.

Адъютант вскинул маузер и не останавливаясь выстрелил в спину Медведеву. Тот упал, а Кожин, мгновенно оборотившись, вцепился в Антонова и повалил его на землю.

Набежавшие пулемётчики добили Медведева и, избив обезоруженного Антонова, толкнули к плетню. Он всё время повторял:

– У нас есть ордер... у нас ордер.

– А мы тебя без ордера, сволочь.

А Кожин всё же явился к Махно, никак не связывая арест с вызовом к начдиву.

– Ты звал, батька?

– Нет. Но ты вовремя пришёл.

– А ко мне опять арахангелы явились.

– Чекисты? – удивился Махно.

– Они самые.

– Где они?

Кожин указал вверх.

– Ну и правильно, молодцы. Не хватало ещё в нашем лагере этих опричников. Слушай, Фома, я что хотел спросить, коль ты пулемётный начальник, у тебя хоть есть ленты?

Кожин догадался, к чему клонит начдив:

– Есть трошки, но это НЗ.

– Чудак ты, Фома, думаешь я отбирать у тебя стану. Просто мне надо знать о наличии патронов.

– Не густо, батька, не густо.

– Ну по ленте хоть есть?

– По ленте наскребу.

– Вот завтра мы перебираемся в Хортицу, будешь в боевом охранении. У меня 20 пулемётов и ни одной ленты.

– Ну для твоей-то тачанки я найду.

– Спасибо, Фома. Это царский подарок.

Вечером к Махно явился телеграфист.

– Нестор Иванович, ты завтра не езди к Дыбенке.

– Почему?

– Он тебя должен арестовать, ему Ворошилов приказал.

– А я и не собирался, – сказал Махно. – Я их капканы за 100 вёрст чую. Но всё равно спасибо за предупреждение.

Когда телеграфист ушёл, Нестор сказал Чубенке:

– Вот, Алёша, благодарность, пил, ел у меня, а в гости позвал – капкан настроил. Как это?

– Ведомо, батька, большевики все по своему вождю равняются.

17. Союз с Григорьевым

На Правобережье Нестора отыскал его бывший начальник штаба Белаш. Махно был рад встрече, обнял его:

– Ну что, Виктор, сдал фронт большевикам?

– Сдал, Нестор Иванович.

– Кому?

– Круссеру. Всё по акту. Фронт по линии Бердянск—Новоспасовка—Пологи—Гуляйполе—Гайчур—Покровское.

– Это так попятились?

– А ты как думал? После твоего ухода в полках брожение началось. Все 11 полков вместе с командирами и с оружием в акт вписал. Круссер за голову хватался: «Как это так, у Петренко 4 тысячи бойцов, из них 3 тысячи без винтовок?!» А вот так, говорю. Сдал ему все три бронепоезда, все 3 батареи, 100 пулемётов, кассу 500 тысяч рублей и другое имущество. Всё чин чином, акт написали, заверили. Только собрался на фронт, а тут звонок от Ворошилова: «Сдал?» – спрашивает. Сдал, говорю, по акту. «Вези его в штарм». Мне, говорю, на фронт надо, пришлю с курьером. А он: «Тебе сказано, вези сам». Посоветовались с Долженко: что делать? А ну и нас как Озерова загребут. Но рассудили: тебя уже нет, мы вроде уже и не махновцы. Посоветовался с Круссером: езжай, говорит, заодно скажешь о нехватке оружия. Даёт нам классный вагон, охрану; отправились мы с Долженко. Прибыли в Александровск, вагон отцепили, выставили охрану. Пришли в штабарм, там заседание Реввоенсовета. Сидим в приёмной, дверь приоткрыта, всё слышно. Говорят об обстановке, она хреновая, к слову сказать. Поминают махновцев недобрым словом, кто-то вроде нас защищает, мол, рано поссорились с повстанцами. Мы с Долженко на углях сидим: возьмут нас – не возьмут? Кончилось совещание, выходят от Ворошилова военные и вдруг один ко мне с объятиями: «Виктор, как я рад!» Оказывается, товарищ, с которым мы против Корнилова дрались. То се. Я ему говорю, извини, браток, мне акт надо сдать Ворошилову. А Долженке мигнул: мол, не пропадём, эта шишка – мой друг. И уж повеселевший вошёл к командарму. Ворошилов спрашивает: «Что, знакомы с комиссаром?» А как же, говорю, вместе Корнилову хвост крутили. «Ну давай твой акт». Подал акт, он внимательно перечитал его и тоже удивился, что даже в самых благополучных полках половина бойцов без винтовок: «Как же вы воевали?» А вот так, говорю, и воевали. Потом давай за командиров спрашивать: кто такой Вдовиченко? Каков Калашников? Что за полк у Тахтамышева? Ну я, конечно, докладываю, ещё думаю, вроде не плохой командарм, всем интересуется, во всё вникает. Мне и в голову не вступило, что он просто время тянет, на прощанье ещё и козырнул мне: «Вы свободны, товарищ Белаш». Я, конечно, выхожу в приёмную, где меня Долженко ждёт. Он ещё вибрирует, я ему кажу большой палец: всё в порядке. Моего друга, комиссара, уже нет, не дождался. Ну, думаю, ещё увидимся. Идём на вокзал к нашему вагону, глядим, а он оцеплен, а наша вся охрана под арестом. «Эге, – говорит Долженко, – дело, брат, керосином пахнет. Давай задний ход, и ушли. Тут я понял, что не зря Ворошилов время тянул, чтоб там успели охрану разоружить, а потом уж с нами и делать нечего.

– Но промахнулся же, – засмеялся Махно.

– Случайно, сволочь, промахнулся. Если б не этот комиссар, он меня бы ещё в кабинете взял. И это командарм?

– Два сапога пара – Троцкий с Ворошиловым.

– Нет, Нестор, какой идиотизм, они вздумали сменить и командиров полков, и как думаешь, с кого начали?

– С Паталахи, наверно?

– Точно. Как угадал?

– Самый большой полк, 8 тысяч.

– Из них 3 тысячи без винтовок. Паталаха отказался выполнять приказ Ворошилова и самовольно с отрядом пробился в родную Вербовую, занял её. Был окружён белыми, бился сколько мог, сам погиб, а уцелевшие разбежались. Петренко 20-го июня освободил Гуляйполе, но удержать не смог, и когда дрался у Заливного, к нему приехали 10 молодцев, чтоб арестовать его. Он их всех расстрелял и объявил войну красным.

– Молодец Петренко, – сказал Нестор. – Мы уже их лупим. Намедни разбили полк. Красноармейцы против наших не тянут, деморализованы всеобщим бегством. Почти не сопротивлялись, командиров и комиссаров мы порубали, а рядовым велели сдать оружие и на все четыре стороны. Почти половина к нам попросилась. Принял. А куда им деться? Вернутся к своим, наверняка ими Чека заинтересуется, как же: у Махно были.

– Да, Нестор, на тебя они злятся сильней, чем на Деникина: предатель, разбойник, мародёр.

– Знаю, Виктор. Вон даже мой давний друг Дыбенко издал приказ: где бы кто ни встретил Махно, чтоб его расстрелял. Ещё бы им не злиться: красноармейцы ко мне целыми ротами переходят. Надысь рассказывали, как перед одной выступал Дыбенко, поливал меня грязью, так ему кричали: «Не ври как сивый мерин, мы все уйдём к Махно!» Так что, Витя, правда на нашей стороне и народ это нутром чувствует. Мне иной раз, веришь, кажется, что Троцкий с Ворошиловым агенты Деникина. Ей-ей.

– Судя по их действиям, пожалуй.

На следующий день Махно и Белаш ехали впереди отряда верхом на конях, Нестор неожиданно сказал:

– Виктор, ты помнишь, я вчера тебе рассказывал о митинге, на котором выступал Дыбенко, и как ему кричали красноармейцы. Помнишь?

– Помню.

– Мне эта фраза приглянулась, и я стишок придумал:

 
Большевику не веря,
Кричали все в одно:
«Не ври как сивый мерин,
Мы все идём к Махно!»
 

Ну как?

– По-моему, очень складно, – искренне похвалил, улыбаясь, Белаш. – Всё сочиняешь, Нестор Иванович?

– Да когда тут, – вздохнул батька. – Так. Засядет иногда в голове строчка красивая, мусолишь её, мусолишь, ан, глядишь, стишок вытанцовывается.

«Сказать или не сказать? – подумал Белаш. – Нет, не надо, ещё обидится». За глаза штабные шутливо меж собой иногда называли батьку «Пушкиным» за его пристрастие к сочинению стихов, а главное, за чтение перед ними, с извечным вопросом: «Ну как?» Мало разбираясь в этом, обычно хвалили: «Складно». Кто-то из грамотеев однажды ляпнул: «Как у Пушкина», но от этой похвалы Нестор поморщился, на грамотея глянул неодобрительно. С той поры кроме «Складно» никаких оценок не было, а «Пушкин» ушёл как бы в подполье.

– А вон и Кампанеевка, – сказал Махно, указывая на село. – Тут и передохнем.

В этот миг справа, со стороны кладбища, захлопали выстрелы, первая же пуля пропела буквально под носом у Махно, видимо, стрелок целил ему в голову. Нестор рванул повод, крикнул:

– Живо в балку!

Конники, следовавшие сзади, скатились за батькой. Оттуда высмотрели какого-то мужика, ехавшего на телеге.

– Петя, – обернулся Махно к Лютому. – Возьми хлопцев, догоните его и ко мне.

Подъехавшего мужика Нестор спросил:

– Кто стоит в селе? Красные?

– Ни, григорьевцы.

– Хо-хо, на ловца и зверь бежит. Я сейчас черкну записку, передашь её командиру. Виктор, бумагу и карандаш.

Получив бумажку, положил её на жёсткую кобуру маузера, написал: «Григорьев! Разве так союзников встречают? Не хватало ещё нам меж собой сцепиться. Батько Махно».

Когда мужик уехал, Белаш спросил:

– Ты что, всерьёз хочешь Григорьева в союзники?

– Найди мне лучшего, – нахмурился Махно. – Ты читал его универсал? Он против чекистов и большевистской политики на селе. Что ещё надо? Тут я с ним заодно.

– А антисемитизм?

– Ничего, перевоспитаем. У меня в дивизии их немало было. Перевоспитали.

Ждать пришлось довольно долго, около двух часов. Наконец появился на коне григорьевец, подъехал, представился:

– Командир роты Бондарь.

– А где же сам атаман? – спросил Махно.

– Он отдыхает на хуторе.

– Что ж вы по своим бьёте?

– У вас же на лбу не написано, что вы свои. Вот хлопцы на заставе и начали стрелять. Звиняйте, батько Махно, бывает.

– Это верно, – усмехнулся Нестор. – Бывает, что и башку пробивают. Надеюсь, вы не будете против, если мы тут в селе разобьём лагерь.

– Помилуйте, будем только рады.

– А когда атамана увидим?

– Я пошлю за ним на хутор. Думаю, к утру явится.

На следующий день появился Григорьев, невысокий, широкоплечий, лобастый мужчина в полувоенном френче и в гражданских брюках поверх сапог.

– Ага, наконец-то вам прояснило, – вскричал он. – Я рад, очень рад встрече. Давно мечтал побачить батьку Махно, наконец сподобился.

Он пожал Нестору руку, не переставая говорить:

– У вас жиды есть?

– Есть, – отвечал Махно.

– Значит, будем бить.

– С чего ради?

– Понимаешь, занял я Одессу, глазом не успел моргнуть, а уж тут тебе Ревком образовался и в нём одни жиды. Где ж справедливость? Пока я шёл в атаку, их рядом не было. Я город взял, а они тут как тут. Ну хлопцы тоже возмутились. Ну я их всех к ногтю, только комиссар ревкома Богун удрал, сволочь, и комиссар порта Молыцкий слинял, а то бы и им было. Я всех нехристей к стенке...

Штабисты Махно переглядывались недоумённо: «Вот так союзничка бог послал». Наконец Нестор перебил хвастливого атамана:

– Это вы писали универсал?

– Да, я. А что?

– Я немного с ним не согласен.

– Готов выслушать ваше мнение, батька.

– Давайте тогда соберём ваших и наших командиров, примем решение, обсудим ситуацию.

– Согласен.

– Каков у вас отряд?

– 500 штыков и 20 сабель.

– Не густо. У нас, пожалуй, получше будет.

– У меня в Одессе целая дивизия была. А они мне приказ: иди в Венгрию, помогай революции. А чего я там не видел? Мне и здесь неплохо... – Григорьева опять понесло, видимо с похмелья. И Нестору пришлось снова его останавливать:

– Ладно, атаман. Плюнем на прошлое. Давай обсудим настоящее. Собирай своих командиров.

В волостную избу набилось битком. Из махновцев помимо самого батьки пришли Каретников, Кожин, Чубенко, Марченко, Василевский, Гроян, брат батьки Григорий и другие. Не меньше пришло и григорьевцев. Махно с Григорьевым заняли председательский стол. Нестор встал и объявил:

– Повестка дня: соглашение махновцев с григорьевцами. Надо сразу решить, против кого мы будем воевать. Я предлагаю для начала бить Петлюру.

– Коммунистов будем бить, – сказал Григорьев.

– И Деникина, – добавил Махно.

– Тут я с тобой не совсем согласен, батька.

– Почему?

– Коммунистов и Петлюру мы уже видели и знаем, кто они такие, а деникинцев не видели. А они, говорят, против коммунистов и ещё за Учредительное собрание, а это совсем хорошо.

– Чем же?

– Как чем? Учредительное собрание – за волю для Украины.

– Ну этого мы ещё не знаем, оно не успело этого сказать. А почему ж ты не хочешь бить Деникина, атаман?

– Видишь ли, деникинцы с Петлюрой малосильны, если мы их перебьём, то большевики захватят власть. Это ж ясно как божий день.

– Что-то я не почувствовал, что деникинцы малосильны, скорее наоборот.

Спор между главарями несколько затянулся и конца ему не видно было. Наконец вмешался Чубенко:

– Давайте ближе к долу, батьки и атаманы. Вы рушите повестку дня. А она как звучала: соглашение между махновцами и григорьевцами. Вот и обсудим это соглашение. Объединяемся мы или нет?

– Я согласен, – сказал Махно. – И вообще, атаман, мы с тобой спорим, а народу слово сказать не даём, точь-в-точь как большевики.

– Пущай говорят, я согласный.

Собрание сразу оживилось, посыпались предложения создать свой Реввоенсовет Повстанческой армии, высший орган союза махновцев с григорьевцами. Председателем его было решено выдвинуть батьку Махно. Нестор, уловив на лице Григорьева ревнивую тень неудовольствия, что не ему досталось председательство в Реввоенсовете, предложил:

– Главнокомандующим нашим войском должен стать атаман Григорьев, как человек, имеющий богатый военный опыт.

Махно сразу понял, что, теша честолюбие атамана, с ним можно что-то путное сделать. Хотя его нежелание бить деникинцев несколько настораживало.

Совещание затянулось, голосовали и обсуждали каждого члена Реввоенсовета, в который вошли почти поровну махновцы и григорьевцы. Нестор добился общего согласия, что Реввоенсовету беспрекословно подчиняются все, в том числе и главнокомандующий. Начальником штаба объединения избрали Григория Махно.

После заключения соглашения на площади состоялся митинг, на котором выступили Махно, Григорьев и Чубенко. Таким образом григорьевцы вступили под чёрное знамя анархизма.

Чтобы облегчить крестьянам постой новой армии, решили рассредоточиться по ближайшим сёлам и хуторам, поддерживая постоянную связь между ними.

Махновцы расположились в Сентове, и Нестор сразу же сказал своим:

– Я должен съездить в Песчаный Брод, там моя жена.

– А что скажет на это главнокомандующий, – с подковыркой заметил Чубенко.

– Ему доложите, что еду я на разведку.

Так и было решено. 30 июня на площади построилось 150 кавалеристов под командой Щуся, долженствующие сопровождать батьку.

Махно уже сидел в тачанке и отдавал последние приказания, когда со стороны заставы появились повстанцы, ведя двух захваченных в гражданской одежде.

– Вот, батька, до начальника просились.

– Ну что у вас? – спросил Нестор.

– Нам нужно поговорить с вами наедине.

– Ладно, – согласился Махно, вылезая из тачанки. – Идёмте в штаб.

Нестор был осторожен и поэтому, войдя в избу, приказал обыскать незнакомцев и отобрать у них оружие. Оружия у них не оказалось, и Махно приказал своим:

– Ступайте. Гавря, покарауль в дверях, чтоб никто не входил.

Едва двери закрылись, как тот, что был повыше, вытянувшись, заговорил негромко, но чётко:

– Господин Григорьев, мы офицеры ставки Добрармии, посланные к вам для связи. С нами письмо от начальника штаба генерала Романовского. Неделю назад вам были посланы деньги в сумме полутора миллионов, и вы изволите их получить в Елисаветградском кооперативе.

Махно кусал губы, внутренне бесясь: «Вот, сволочь, отчего ты не соглашался бить деникинцев». Но выдержки доиграть до конца роль Григорьева ему не хватило, он выхватил наган и двумя выстрелами уложил посланцев. Вбежавшим повстанцам прохрипел сорвавшимся голосом:

– Обыщите их, они от Деникина.

Были немедленно собраны члены Реввоенсовета – махновцы. Нестор рассказал им всё и зачитал письмо Романовского, найденное у убитых: «Господин Григорьев! Мы с нетерпением ожидаем от вас повторного восстания против большевиков, против Троцкого. Предлагаем вам соединиться с генералом Шкуро и действовать по внутренним операционным линиям, по железнодорожным магистралям, закрывая красным пути отступления из Одессы и Николаева. Примите мои уверения в искреннем уважении. Генерал Романовский».

– Ну как? Нравится вам наш союзничек?

– Надо немедленно его арестовать и ликвидировать, – предложил Чубенко.

– Нет. Так не получится, – не согласился Серёгин. – Вы забыли, что у него какое-никакое войско.

Но многие высказывались в поддержку предложения Чубенко. Махно терпеливо выслушал всех и под конец сказал:

– Нет, братцы, так не пойдёт. А если всё это подстроили чекисты? А?

– Так зачем ты тогда пострелял этих посыльных? Отдал бы Голику, он бы из них выбил признание.

– Да чёрт его знает, – оправдывался Нестор. – Разозлился, что Григорьев нас за нос водит. Некогда было раздумывать.

– Вот теперь и ломай голову: чекисты то были или деникинцы, – укорял Чубенко.

И хотя многие были за немедленную расправу над предателем, Махно не согласился:

– Нет, братцы, нас не поймут те же григорьевцы. Я съезжу в Песчаный Брод, а вы пока понаблюдайте за Григорьевым. Разоблачать надо при народе, а не в закуточке. Мы – анархисты, не большевики и не чекисты тем более. Наблюдайте за ним исподтишка, да не проболтайтесь.

В Песчаный Брод с песней въехали пять тачанок в сопровождении сотни лихих всадников, певших от души на все голоса от тенора до баса:

 
...Выйшла, выйшла красна девка
До криницы воду брать.
А за нею козаченько веде коний напувать...
 

Красиво пели, с присвистом и гиканьем. Народ высыпал на улицу. Махно поманил пальцем подростка:

– А ну скажи, хлопец, где тут проживает Андрей Кузьменко?

– А вон шо ставни блакитные. Той хата деда Андрея.

Тачанка батьки остановилась у жердяных воротец, за которыми стояли старик со старухой и рядом улыбающаяся, радостная Галина Андреевна. Она кивала в сторону седобородого старика, но Нестор и без этого догадывался, что это её отец.

Войдя во двор, он поздоровался и нежно обратился к невесте:

– Здравствуй моё серденько, Галочка, – и, полуобняв её, оборотился к отцу. – Андрей Иванович, мы давно любимся с вашей дочкой, прошу вас, отдайте мне её в жёны.

– Какая она тебе жена? – закричал старик. – Не отдам.

– Отдашь, Андрей Иванович, куда ты денешься.

– Кто ты таков, чтоб в моём дворе командовать?

– Я, Махно Нестор Иванович. Слыхал?

– А как же. Разбойники и грабители твои махновцы.

– Но-но, полегче на поворотах.

– Гляди, испугал. Да я вашего брата-шаромыжника в участок сотню перетаскал.

– Ага, значит, царю прислуживал? Да за это нонче знаешь, что полагается?

– Да не слухайте его, – встревожилась старуха, всерьёз приняв грозный тон гостя. – Совсем из ума выжил, городит, шо не скисло.

– А ты помолчи, старая, – осадил дед жену. – Тут дочку умыкнуть хотят, а она... – и сердитый ушёл в хату.

– Вы на него дюже не серчайте, – сказала старуха. – Принесите пляцовку горилки, угостите его, уважте, он вам не то что дочь, а и меня отдаст в придачу.

Нестор оглянулся, увидел Лепетченко:

– Саша, живо баклагу... две, две баклаги с горилкой.

Лепетченко кинулся к тачанке, вытащил из-под кучерского сиденья оплетённые баклаги.

– Ото по пид вишню, – пригласила старуха к маленькому столику, располагавшемуся во дворе под тенью старой вишни, свесившейся из-за огородного плетня. – Галю, неси калач та кружки якись. Та гони дида, соромно за ёго перед людьми. Старо як мало.

Махно поставил на стол баклаги, вынул из одной пробку, наполнил четыре кружки, принесённые Галиной из хаты.

– Так где ж хозяин двора? – громко сказал Нестор. – Этак и горелка прокиснет.

Галина, тихо смеясь, шепнула Нестору:

– Придёт. От чарки он никогда не отказывался. Ему надо характер выдержать.

– Ну что ж, – так же громко говорил Махно. – Придётся нам одним всё выпить. Давайте, Доминика Михайловна, берите вашу чарку, токо через край не плескайте.

И тут старик, появившись в дверях хаты, крикнул жене:

– Ты что ж, старая, забыла, что тебе много нельзя.

– Так мне велено и за тебя пить, отец, – отвечала старуха, пряча улыбку в уголках губ.

– Как так за меня? – старик зашкандыбал к столу. – Потом за сердце хвататься учнёшь.

Очутившись у стола, видимо, продолжая выдерживать характер, вскричал с возмущением:

– А что это за закуска! Человек с дороги, а вы его калачом. Галка, живо в огород: огурцов, луку, чесноку, а ты, старая – в погреб, тащи сало.