Текст книги "Одиссея батьки Махно"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 37 страниц)

– В Крым? – удивился Нестор. – Зачем?

– Вот те раз. Владея Крымом, мы можем перерубить Деникину морские коммуникации. И потом, если честно, у меня с Крымом свои счёты.

– Личные что ли?

– В каком-то смысле. Когда меня ЦК отправил на подпольную работу в Севастополь, я попал к белым. Грозила мне, браток, стенка. Хорошо моя жена Коллонтай взялась за дело, вытащила меня из-под верного расстрела.

– А кто она у тебя?

– Член Совнаркома. Подняла шум: нельзя, мол, такого товарища, как Дыбенко, белым на съедение отдавать. Убедила Ленина, что я чуть ли не бриллиант в Революции. Меня обменяли на какого-то беляка, который у железного Феликса уже ждал пулю.

– Хорошо иметь такую жену, – сказал Нестор. – Может, всё же выпьем за неё.

– А ты что, не женат?

– Был. А потом ей сказали, что я убит, и она другого нашла. Но я не в претензии. Наливать что ли, бриллиант революции?

– Ладно. Наливай, но полстакана, а то не усну.

8. Волнения в Волновахе

Волноваху махновцам пришлось брать дважды. Белые понимали, что эта станция открывает дорогу на Мариуполь, и дрались за неё отчаянно.

За неделю до взятия Волновахи Семён Каретников со своим отрядом, при поддержке кавалеристов Куриленки, взял Бердянск и по приказу Махно стал начальником его гарнизона. Нестор был доволен, что его соратнику нашлась наконец достойная его должность. В помощь Каретникову комендантом города и порта был назначен Уралов, а Черняк – начальником контрразведки Бердянска.

Поскольку главное направление очередного удара махновской бригады уже ясно прорисовывалось не только для красных, но и для белых, в Волноваху перебрался штаб во главе с батькой, и на 21 марта было назначено совещание командного состава. Помимо командиров на совещание прибыли и Чернокнижный с Херсонским, ездившие на III Всеукраинский съезд Советов.

Первым выступил Махно, чтобы довести до командиров приказ по группе войск Харьковского направления:

– Товарищи, на нашу дивизию возложена важная и ответственная задача. Комдив Дыбенко со 2-й бригадой идёт в наступление на Новоалексеевскую с целью овладения железной дорогой через Чонгарский полуостров, чтобы не дать противнику взорвать Чонгарский мост. Наша 3-я бригада наступает на Мариуполь, уничтожая живую силу противника. Город будут брать полки Куриленко и Тохтамышева. Учтите, на рейде Мариуполя присутствуют корабли Антанты и ещё неизвестно, как они себя поведут. Поэтому войти в город надо как можно быстрее. Слышь, Василий?

– Слышу, батька, – ответил Куриленко, откидывая со лба свою соломенную чёлку. – Влечу на плечах у противника.

– Теперь предоставим слово начальнику контрразведки Голику. Давай, Лева, докладывай.

Голик разложил перед собой листики, но говорил, почти в них не заглядывая:

– Что я хочу сказать о Крымской группе под командой Дыбенко, о которой вскользь упоминал батько. В его группу входит семь пехотных полков, один кавалерийский и сильная артиллерия. А у нас? Всего два полка, наши просьбы об оружии игнорируются, нас кормят «завтраками», а если и дают винтовки, то итальянские, под которые наши патроны не подходят. Что это, как не умысел? Создаётся впечатление, что нас хотят свести на нет. Наша бригада находится в постоянных кровопролитных боях. А где оценка нашим победам? Думаете у нас в верхах? Нет, – у наших врагов. Деникин установил премию за голову батьки Махно в полмиллиона рублей. Не за начдива, не за командующего, а за комбрига Махно.

– Спасибо, Лева, за информацию, – усмехнулся Нестор. – Была б самому не нужна, за полмиллиона отдал бы Деникину.

От этой мрачной шутки никто не засмеялся.

– Но, Нестор Иванович, у меня есть сведения, что вас хотят ликвидировать красные и вроде из охраны Дыбенко.

– Ерунда, Лева, я говорил на этот счёт с Дыбенко. Он меня заверил, что, если услышит, что против меня что-то затевается, первым меня предупредит.

– Не забывай, батька, что он большевик, а у них зачастую слова и дело – абсолютно разные вещи. Поэтому я предлагаю удвоить состав телохранителей батьки.

Это предложение было принято командирами единогласно.

– По тылам есть случаи преследования махновцев. Активизируются продотряды, в задачу которых входит изъятие хлеба у зажиточных крестьян без всякой оплаты. В пропагандистской работе властей замечается оживление, направленное на компрометацию нашего движения и лично товарища Махно.

– У тебя всё? – спросил хмурясь Махно.

– Всё, батько.

– А что скажут наши делегаты, вернувшиеся с III Всеукраинского съезда Советов? Чернокнижный?

– Увы, ничего хорошего. Во-первых, нам с Херсонским даже не дано было право голоса, хотя выступить мы смогли. Из всех решений стало ясно, что большевики многопартийную систему не потерпят, мы являемся для комиссаров политическими противниками.

– Это не ново, – хмуро заметил Махно и спросил Белаша: – Виктор, где комиссар Петров? Почему его нет?

– Он вроде в караульной роте.

– Пошли за ним. Продолжай, Чернокнижный.

– Против нас готовится и уже ведётся кампания клеветы и лжи с целью опорочить нас в глазах общества, а потом и ликвидировать.

В дверь заглянул встревоженный Чубенко и, встретившись глазами с взглядом батьки, попросил его выйти. Махно поднялся и, велев Чернокнижному продолжать, вышел.

– Что случилось?

– Нестор, там явились женщины из немецкой колонии Яблуковой, плачут, просятся к тебе. Там Щусь у них натворил чего-то нехорошее.

– Щусь? Он же днями ездил туда за контрибуцией.

– Ну да. И расстрелял там несколько человек.

– Мерзавец.

– Поговори с женщинами. Они чего-то просят.

Махно вышел на крыльцо и увидел группу плачущих женщин. Одна, узнав его, бросилась перед ним на колени:

– Ой... мойбауэр... нихт давай... эршиссен.

– Ты зайди, – сказал ей Махно. – Объяснишь.

Женщина пошла за ним, с нею шёл рядом Чубенко, стараясь как-то её ободрить:

– Батько разберётся, не реви.

В кабинете Махно кивнул Чубенко:

– Налей ей воды, пусть успокоится.

Женщина выпила воду, заговорила умоляюще, путая немецкие и русские слова:

– Майн бауэр... муж, муж... Шеф эршиссен... стреляй... мне нихт отдать.

– Что она говорит? – спросил Махно.

– Её мужа расстреляли и вроде труп не отдают.

Махно побледнел, глаза его сузились:

– Напиши записку, я подпишу.

– Как, батька?

– Как, как, – разозлился Махно. – Как обкакались так и пиши, чтоб удоволить её и других женщин. Быстро.

Чубенко исчез и вскоре воротился с бумажкой.

– Вот. Я и печать стукнул.

Махно взял бумажку, подмахнул её, проткнув пером окончание подписи. Подал женщине:

– Возьми, и пусть только кто попробует не исполнить.

– Данке, данке, – залепетала, заливаясь слезами, женщина, пятясь к двери.

Едва за ней захлопнулась дверь, Нестор приказал Чубенке:

– Живо ко мне Щуся! Он на совещании.

Едва Щусь появился в кабинете, Махно, сверкнув глазами, спросил осевшим от сдерживаемого гнева голосом:

– Ты что натворил в немецкой колонии?

– Взял контрибуцию 50 тысяч и сдал Ольховику всё до копейки.

– А за что расстреливал?

– Они ж стали доказывать, что у них не наберётся столько, мол, поедем к соседям, займём. Для устрашения ликвидировал самых упорных.

– Сколько?

– Чего сколько?

– Сколько ликвидировал, гад?

– Восьмерых.

Нестор вскочил взбешённый, заорал, брызгая слюной:

– Я тебя самого, сволочь, ликвидирую.

– Но, батя...

– Молчать! Оружие на стол. Живо! Ну!

Щусь снял саблю, положил на стол, вынул из кобуры пистолет и положил возле сабли.

– Чубенко, – крикнул Махно и, когда тот явился на пороге, приказал: – Быстро вызови из караулки бойца. Щусь арестован, пойдёт под суд.

Чубенко исчез.

– За что, батя? – спросил Щусь.

– За самоуправство. Большевики под нас яму роют, а ты им помогаешь, мерзавец.

– Да ты что, батя? Я с первых дней с тобой рука об руку. Да у меня этого и в мыслях не было.

– Замолчи. Перед судом будешь оправдываться. Ты расстрелял восьмерых ни в чём неповинных людей. Да за одно это... Ну ладно, война, чего не бывает. Так ты ж, мерзавец, не разрешил женщинам взять трупы для похорон. Ты анархист, а поступил как деникинец, негодяй. Молчи! – рявкнул грозно Нестор. – Пока я сам тебя не шлёпнул.

Глаза у батьки горели такой лютостью, что Щусь не на шутку испугался: «А ведь запросто убьёт. Лучше помолчу».

Вошёл повстанец с винтовкой.

– Щусь арестован, – сказал Махно. – Веди его под замок. Вздумает бежать, стреляй.

Ошарашенный такой новостью повстанец помолчал, не умея быстро вникнуть в содержание невероятного приказа, но Махно подхлестнул:

– Ты оглох?

– Никак нет.

– Исполняй.

Когда Чубенко заглянул к Махно, тот быстро ходил из угла в угол. Алексей прислушался – сплошной мат из уст обожаемого батьки. Заметив в дверях Чубенку, Нестор крикнул:

– Верни его. Живо.

– Есть! – не скрывая радости, сказал Чубенко и кинулся догонять арестованного. Нагнал их уже у караулки.

– Давай назад к батьке.

– Ещё чего, – упёрся вдруг Щусь, решивший, что Нестор зовёт для немедленной расправы. – Раз арестован, садите под замок.

– А ты чего рот раззявил, – напустился Чубенко на караульного. – Тебе приказ батьки до фени? Веди его в штаб.

Когда они вошли в кабинет, Махно сидел за столом. Кивнул караульному: выйди. Махно прищурясь смотрел на Щуся и заговорил пониженным едва не до шёпота голосом:

– Возьми свои цацки, мерзавец. И вон, на фронт, чтоб мои глаза тебя не видели. И запомни, если подобное повторится, пристрелю как собаку. Сам.

Махно вернулся на совещание, когда там докладывал Черняк. Рядом со своим креслом Нестор увидел комиссара Петрова.

– ...Я не знаю, что делать, товарищи, – жаловался Черняк. – Рядом с моей контрразведкой большевики посадили свою Чеку. Она только мешает нам. Арестовывает наших хлопцев. Что ж это такое?

– Как у тебя идут дела с формированием бригады? – спросил Махно.

– Из гуляйпольцев уже сформировали кавалерийский полк в 650 сабель и стрелковый батальон в 800 штыков.

– А как у Ищенко и Паталахи?

– Они формируют в своих сёлах. Но сейчас добровольцев мало, начинается посевная.

– Да, да, хлеб всем нужен. Кое-кто забывает об этом, думает он сам на берёзах растёт.

Это был камушек в большевистский огород, но комиссар Петров смолчал. Махно завёлся:

– Это чёрт знает, что творится, товарищ Петров. Вы же обещали у нас распустить ваши Чеки, продотряды. Не трогайте вы крестьян. Предоставьте нам свободу анархо-коммунистического строительства. Делайте ваши эксперименты за пределами наших районов, не вмешивайтесь в наши семейные дела!

– Товарищ Махно, загляните в наш договор, – заговорил Петров. – Мы с вами в военном союзе. Занятые территории принадлежат и вам и нам. Мы не виноваты, что рабочие не хотят жить без власти и по своему почину создают свою Чеку, чтоб защитить себя от ваших партизан.

– Я не так, как вы, понимаю союз. Вместе мы бьём Деникина, но цели наши разные. Ваши комиссары допущены в полки для координации совместных действий, а не для шпионажа и пропаганды. От имени Союза анархистов Гуляйполя и Военно-Революционного Совета я вас предупреждаю: не мешайте нам, уберите своих насильников-чекистов, прекратите агитацию и всё будет хорошо. Не уберёте, не прекратите —• разгоним силой, – твёрдо заключил Махно. – И только.

– Это ваше мнение? – холодно спросил Петров.

– Не только моё, а вот всех их, – кивнул Махно на командиров. – И всего Екатеринославского крестьянства.

Командиры зашумели одобрительно:

– Верно... Правильно... Сколько можно?

Махно вернулся в свой кабинет в сопровождении Белаша и Озерова. Батька был хмур и зол. Туда же было вошли Каретников с Черняком. Нестор, словно впервые увидев их, закричал:

– А вы что здесь делаете? На кого город бросили?

– Ты ж сам вызывал, – рассердился Каретников.

– Марш сейчас же в Бердянск.

– Сейчас едем, – огрызнулся Каретников. – Какого дьявола орёшь, как унтер?

На крыльце столкнулись с Чубенко.

– Алексей, чего это на батьке чёрт верхом поехал?

– Ой, братцы, не говорите. Щусь его рассердил. Ездил в немецкую колонию за контрибуцией и человек восемь расстрелял.

– От Федоски это можно было ожидать, – сказал Черняк. – Вообразил себя правой рукой батьки.

– Нестор его едва не шлёпнул. Оружие отобрал, отдал под арест, а потом вернул и выгнал.

– Куда?

– На фронт, куда ещё.

– Оно и верно. Федоскино дело на передовой быть, а не по штабам ошиваться. Из-за него, гада, и нам влетело.

9. Взятие Мариуполя

Мариуполь оказался крепким орешком. Сюда сбежались деникинцы из Волновахи и других станций и полустанков. Отступать им было некуда, за спиной плескалось море. Правда, на рейде стояла французская эскадра, и деникинцам удалось уговорить адмирала поддержать осаждённых огнём. Французы согласились, но не из солидарности с белыми, а из своих интересов: в порту высилась гора прекрасного донецкого угля в 3,5 миллиона пудов.

Из-за огня эскадры первая атака повстанцев, 19 марта, была отбита. Махновцы отошли, но всё равно не чувствовали себя побеждёнными, в лагере играла гармошка, горланились весёлые песни.

22 марта к лагерю прибыл Дыбенко на своём поезде. Пришёл в штаб Махно, тоже расположившийся в вагоне.

– О-о, Павел Ефимович, – не скрывая радости воскликнул Махно. – Теперь Мариуполь возьмём, раз начдив здесь.

Дыбенко со всеми поздоровался за руку, подмигнул как старому знакомому Чубенко:

– Что, союзник, забуксовал малость?

– Почему? – не согласился Алексей. – Мы просто провели разведку боем.

У окна Дыбенко увидел незнакомца, такого же богатыря, как и он сам, Нестор перехватил его взгляд.

– Знакомьтесь, Лев Зиньковский, только что из Мариуполя. Он из здешних, тоже страдник анархизма. Под Царицыном у Черняка в начальниках штаба обретался.

– Я слышал о вас, – подал Зиньковскому руку начдив. – И рад за тебя, Нестор Иванович, что к тебе слетаются хорошие люди.

– Я думаю ему, как местному, поручить контрразведку в Мариуполе. Лева говорит, он в городе всех собак знает.

– Что ж, это идея, – усмехнулся Дыбенко, присаживаясь к столу. – Дело за малым, надо взять Мариуполь.

– Возьмём. Лева вон по карте нам показал, откуда лучше атаковать, где у них пушки, где пулемёты. И потом, они там уже в портки наложили. Лева, скажи.

– Да, – подал басовитый голос Зиньковский. – Среди деникинцев ужасная паника, многие ищут лодки, хотят на них бежать. Сносятся с французской эскадрой, не иначе напрашиваются в пассажиры.

– И как вы думаете, французы согласятся?

– Вряд ли. Они ещё не вывезли уголь из порта и, я думаю, не захотят ссориться с повстанцами.

– Уже поссорились, – засмеялся Махно. – Дырка им от бублика, а не уголь.

Именно в это время на французском флагманском крейсере шло совещание, на котором было принято решение: «Огневую поддержку Мариуполю более не проводить, так как сдача города повстанцам неизбежна. Поэтому лучшая позиция – нейтралитет. И потом, надо помнить, что именно Франция была родиной первых революций, что именно у нас прекрасный гимн «Марсельеза», ныне часто исполняемый в революционной России». О чём только не вспомнишь ради драгоценного угля. Был бы он в трюмах, эскадра давно бы шла по Дарданеллам.

– Пойдём в мой вагон, – пригласил Дыбенко Нестора. – У меня есть кое-что получше гуляйпольского коньяка.

– Спасибо, Павел Ефимович, я уже привык к своему самогону, самое крестьянское питьё.

Нестор не забывал совет Голика: «Не доверяй большевикам. Будут куда звать, хоть на честь, не езди. Может оказаться ловушкой».

– Ах, Лева, неужли ты думаешь, что меня, старого воробья, можно на мякине провести, – отвечал батько своему контрразведчику. – Но за совет спасибо. Не забуду.

– Мне с тобой хотелось с глазу на глаз поговорить, – молвил негромко Дыбенко. – Посоветоваться.

– Идём в моё купе, – предложил Махно и сказал остальным: – Отдыхайте, хлопцы. Утро вечера мудренее.

В своём купе Нестор сразу поставил на столик бутылку самогонки, высыпал ворох вяленой рыбы. Стал наполнять стаканы.

– Ну, как мой Озеров? – спросил Дыбенко. – Пригодился?

– Хороший штабник, Белаш им доволен. Ну, Павел Ефимович, давай первую за Мариуполь.

– За наш Мариуполь, – добавил Дыбенко.

– За наш, естественно, – согласился Махно и выпил стакан не морщась.

– Я что мыслю, Нестор. После Мариуполя ты сразу нацеливаешься на Таганрог, там сидит твой друг Антон Иванович. Конечно, ты его не пленишь, факт, но пощекочешь, чтоб он знал, с кем имеет дело. А я ударю на Крым.

– Ну ты мне это уже говорил.

– Я помню. Тогда мечталось, а ныне само просится к осуществлению. Я, дурак, поделился этой мыслью с командующим. Он на дыбы: «Дальше Перекопа не сметь!», да ещё и Ленину наябедничал. Тот назвал этот план авантюрой. Ну что они видят, сидя там, в Кремле? Да и этот командующий из Харькова? Нам-то на месте ясней ясного. Я наступаю на Мелитополь, беру Крым и через Керченский пролив выхожу Деникинской армии в тыл. Каково?

– По-моему, здорово, – сказал искренне Махно, снова наполняя стаканы. – Это ж ход конём.

– Вот именно, – подхватил Дыбенко. – А они там, крысы тыловые: авантюра, авантюра.

– Так ты что, Павел, как я понимаю, хочешь послать их к такой матери?

– Конечно.

– Но ты же знаешь, не хуже меня, что у вас, большевиков, бывает за нарушение приказа.

– Знаю. Но есть ещё прекрасный завет: победителей не судят.

– Это в нормальных, цивилизованных государствах, а в большевистской России всё может быть, – вздохнул Махно.

– Да знаю я, Нестор, – отмахнулся Дыбенко. – За Нарвский конфуз чуть не шлёпнули свои. В Севастополе белые уж на мушку брали. Пронесло.

– А на третий может и не пронести, Павел Ефимович.

– Ничего, говорят, бог троицу любит. Давай выпьем.

– За троицу? – усмехнулся Махно.

– За удачу, батька, за удачу.

В своём кабинете, только что проведя совещание и всех отпустив, Деникин сидел в кресле, устало потирая переносицу. Дверь бесшумно отворилась, появился начальник штаба генерал Романовский, стройный, ещё не старый, с чуть посеребрёнными висками.

– Ваше превосходительство, генералы Слащёв и Шкуро в приёмной.

– Пригласите обоих. И сами будьте при разговоре.

Генералы вошли, щёлкнули одновременно каблуками, у Шкуро звякнули шпоры, одет он был в черкеску с газырями.

– Ваше превосходительство, прибыли по вашему приказанию.

– Садитесь, господа, – мягким голосом пригласил Деникин. – Ближе, ближе, Андрей Григорьевич, что вы там на самом краю.

Шкуро сел напротив Слащёва.

Начальник штаба расположился на одном из мягких стульев около стены. Деникин помолчал, даже на несколько мгновений прикрыл глаза. Главнокомандующему, тем более переутомившемуся, можно держать любую паузу. Впрочем, Антон Иванович был тактичный человек и этим не злоупотреблял.

– Александр Яковлевич и Андрей Григорьевич, я вызвал вас вот по какому вопросу. По инициативе начальника штаба, – кивок в сторону Романовского, – вы провели операцию по дезинформации красного командования. А именно, распространили по соединениям приказы готовиться к удару на Луганск. У красных разведка, слава богу, хорошая, и они клюнули на нашу наживку, оголили свой правый фланг, оставив весь район Приазовья, в сущности, на попечение бандитских групп повстанцев, которыми номинально командует некий...

– Махно, – подсказал Слащёв.

– Да, да, этакий современный Пугачёв. Бандит и разбойник. Сейчас он подступил к Мариуполю и, видимо, возьмёт его. Ваша задача, Александр Яковлевич, захлопнуть его в этой ловушке, для чего – взять Волноваху, поскольку, наступая на Мариуполь, Махно наверняка оставил там небольшой гарнизон, если вообще оставил, и постараться прижать его к морю, а если получится, и столкнуть его туда. Вы, Андрей Григорьевич, с вашими конниками врываетесь в тылы повстанцев в направлении Гришина, имея в перспективе взятие Александровска и Екатеринослава. И никакой пощады этому сброду. Вешать, расстреливать. Поскольку наша главная цель – Москва, мы должны обеспечить тишину в тылу. На вас, господа, и возлагается эта ответственная миссия. Чтобы после вашего рейда я не слышал этого имени – Махно. Вопросы есть?

– Да, ваше превосходительство, – сказал Слащёв, – значит, наши корпуса не будут участвовать в походе на Москву?

– Почему же? Покончите с этим сбродом, милости прошу. Завоюете право первыми войти в первопрестольную.

– Спасибо, ваше превосходительство, будем стараться.

– Постарайтесь, господа, для святой Руси, постарайтесь. Бог вам в помощь.

25 марта началось второе наступление на Мариуполь. Белые стреляли довольно густо из пушек и пулемётов, чего нельзя было сказать о повстанцах, у них как обычно было в обрез патронов. Они наступали молча, что особенно впечатляло деникинцев, действовало им на нервы: «Идут как привидения».

Во фланг позиции деникинцев ударил кавалерийский полк Куриленко. Это сломало оборону противника, белые побежали, настигаемые клинками повстанцев. Сам командир срубил более пяти деникинцев.

27 марта повстанцы полностью овладели Мариуполем и начдив телеграфировал Совнаркому УССР: «Мариуполь взят. В боях отличились 8-й и 9-й полки бригады Махно. Несмотря на губительный огонь противника, полки дошли до соприкосновения с противником, под командованием товарища Куриленко бросились в атаку и штурмом взяли укрепления белых. Прошу наградить т. Куриленко Орденом Красного Знамени...» Далее в телеграмме перечислялись богатые трофеи: уголь, оружие, тральщики, паровозы.

Как только у причала был зарублен последний юнкер, с французского крейсера был спущен катер и направился к берегу, выбросив на носу белый флаг.

– Уж не сдаваться ли надумал француз, – предположил Чубенко.

– А что ты с крейсером будешь делать? – спросил усмехаясь Махно. – Пахать?

– Как что? Плавать, воевать. Дерменжи бы за капитана, он же на «Потёмкине» плавал.

– Угу. И на гармошке бы играл.

Штабные засмеялись над шуткой батьки.

Катер пристал к причалу, из него выскочили три французских офицера и направились к группе повстанцев.

– Кто есть женераль?

– Я есть женераль, – ответил Махно, даже не улыбаясь. – А по-нашему батька. Батька Махно.

– О-о, Махно... много знать...

– Слушай, Алексей, ни черта он «не знать», – обернулся Махно к Чубенко. – Найди переводчика с французского.

– Чего его искать? Дерменжи во Франции года два или три лягушек жрал. Значит, по-ихнему разуметь должен.

Нашли Дерменжи, привели к причалу. Тот внимательно выслушал француза:

– Он говорит, что они должны забрать свой уголь, за который уплатили деньги Деникину.

– Хрен им, не уголь. Я приказал Ольховику вывезти весь в Гуляйполе.

– Что, так и сказать?

– Зачем? Откажи дипломатично, мол, этот уголь – наша военная добыча, мы за него кровью платили. И потом, у нас война с Деникиным.

Француз, выслушав Дерменжи, вдруг затараторил быстро, замахал руками. Протарахтев словно пулемёт, уставился на Махно.

– Он говорит, что они ничего не имеют против нашей войны с Деникиным, что они держат нейтралитет.

– Скажи ему, знаем мы их нейтралитет: при первом штурме лупили по нам из всех стволов.

– Он говорит, что надо вести переговоры с адмиралом, чтоб ты поехал с ним на крейсер.

– Скажи: хлеб за брюхом не ходит. Они просители, вот пусть он сюда и приезжает, адмирал ихний.

– Он говорит, что адмирал не может оставлять свою эскадру.

– Я тоже не могу оставлять мою бригаду.

– Он просит на крейсер послать полномочную делегацию.

– Полномочную? – Нестор взглянул на Чубенко. – Алёша, ты у нас всегда в послах обретался. Сплавай к адмиралу.

– Это можно. Только что я ему говорить должен?

– Скажи, что мы можем отпустить им угля пудов 500, но только в обмен на оружие или патроны.

– А он меня засадит в каталажку.

– Не засадит, мы оставим у себя этих французов в залог. Если с тобой что случится, мы их утопим.

– Это меня, конечно, утешит, – вздохнул Чубенко.

На крейсере делегацию из трёх человек, возглавляемую Чубенко, встретили с подчёркнутой доброжелательностью. Провели их в адмиральскую каюту. Адмирал седой, но ещё довольно стройный и подтянутый, пригласил их к столу, на котором стояла бутылка шампанского, коньяк, корзина с апельсинами, предложил выпить по рюмке. Чубенко сказал Дерменжи:

– Пусть говорит, чего ему надо. Думает угостит, так мы растаем.

– Дурак ты, Алёха, у них принято угощать гостей.

– Ладно. Не учи. Мы тоже знаем, как гостей встречают. Но мы не в гости приехали, а вести переговоры.

Дерменжи, выслушав адмирала, сказал:

– Он говорит, что вполне сочувствует нашей революции, что этот уголь уже оплачен из французской казны и надо договариваться миром.

– От его «сочувствия» у меня до сих пор барабанные перепонки гудят, а то, что они платили деньги врагам революции, это их дело. Уголь наша собственность, если хочет получить пудов 500, мы готовы поменять его на оружие.

– Он говорит, этого мало.

– Пусть за это скажет спасибо.

Дерменжи стал говорить адмиралу, тот нахмурясь начал что-то резко отвечать, Дерменжи, в свою очередь, повысил голос. Чубенко, поняв, что переводчик взял инициативу на себя, потребовал:

– Переводи.

– Пошёл к чёрту, – огрызнулся Дерменжи и опять начал шпарить по-французски и даже тыкать пальцем в сторону адмирала.

– Ты срываешь переговоры, – пытался Чубенко остановить красноречие потёмкинца.

– Отстань, – отмахнулся Дерменжи как от назойливой мухи. – Не понимаешь, так заткнись.

– Дам по уху.

– Только попробуй.

И опять двусторонняя французская трескотня.

Конечно, Чубенко никогда бы не ударил, он просто припугнул молдаванина. Не хватало ещё при чужих затеять драку. Но тот вошёл в раж и читал адмиралу целую лекцию. Судя по всему, неприятную для француза. Вот о чём только, иди догадайся. Закончив, повернулся к выходу:

– Идём, Алёшка.

– Ты чё ему сказал? – пытался Чубенко хоть как-то вернуть себе статус главного переговорщика.

– Потом.

Они спустились по трапу в катер, и уже когда отошли от крейсера, Дерменжи заговорил:

– Понимаешь, стал угрожать, дескать, открою огонь со всех орудий и сравняю город с землёй.

– А ты?

– А я ему дал промеж глаз: только попробуй, говорю, сделать хоть один выстрел, ваш крейсер мигом будет на грунте.

– А он?

– А он: как вы это сделаете? А я ему: не беспокойтесь, у нас есть несколько торпед, и первую я всажу вам ниже ватерлинии. Пришлось признаться, что я с « Потёмкина» и это очень даже хорошо умею делать. Подзагнул ему, что два эсминца отправил на дно, а чтобы поправдивей было, даже имена их назвал: «Грозный»-де и «Громобой».

– А есть такие?

– Наверное, есть.

– Ну молодец, – похвалил Чубенко, – правильно действовал.

– А ты: «Переводи, переводи». Тут, брат, важны напор и быстрота.

– Виноват, – признался Чубенко. – Не сердись, Дерменжи.