Текст книги "Одиссея батьки Махно"

Автор книги: Сергей Мосияш

6. Передышка

Штарм укрылся в немецкой колонии, неподалёку от села Заливное. С Махно, членами штаба, Совета и охраной было всего около 30 человек, оружия, кроме личного, четыре пулемёта. Красные утеряли след Махно, за которым гонялись почти 4 месяца и несколько раз окружали.

В Москве Ленин метал громы и молнии по адресу военных: «...наше военное командование позорно провалилось, выпустив Махно (несмотря на гигантский перевес сил и строгие приказы поймать) и теперь ещё более позорно проваливается, не умея раздавить горстку бандитов...»

Это из Москвы казалась «горстка», а в действительности вся страна дышала непокорством, оттого и был неуловимым «главный бандит».

Немцы, у которых нечаянно оказался опасный гость, единодушно решили не только не выдавать его, но и стали охранять подходы к колонии, строго блюдя тайну присутствия у них повстанцев. Поставили на довольствие не только людей, но и откармливали и коней, измученных долгой гоньбой.

Клейн просто объяснил это старание:

– Не за батьку боятся, за себя. Узнай красные, что они прячут Махно, половину мужиков расстреляют. А если выдадут – повстанцы того хуже отомстят. Некуда деться бауэрам. Лучше помалкивать.

Нестор, привыкший к кипучей стремительной деятельности, в подполье в бездельном существовании, уже на третий день почувствовал себя неуютно. Руки, ум просили работы, хотя он ещё толком не оправился от последнего ранения, выпросил у Белаша бумаги и чернил, засел за писанину.

– Что это будет? – поинтересовался Белаш.

– Это будет «Декларация махновцев».

– Ты нас ознакомишь с ней?

– Обязательно. Для чего ж я её пишу.

Зиньковский меж тем направил связных к отрядам, отделившимся от штарма перед уходом в подполье – в Дибривский лес, к группе Забудько и Щуся; в Юзовский район к Гонде с Москалевским, а также к Кожину с Тарановским, действовавшим в Таврии. Всем этим группам был передан приказ батьки, состоявший из семи пунктов:

1) разрушать тылы Красной Армии и её институты насилия и произвола;

2) летом разрушать линии железных дорог;

3) разоружать красные части;

4) увеличивать число бойцов в группах и их боеспособность;

5) не допускать в отряды лиц, склонных к бандитизму;

6) стараться сохранить сильные группы до известного времени;

7) каждый командир ответственен за вверенную ему группу.

Махно не хотел давать передышки большевикам.

В Новоспасовку был отправлен разведчик с заданием найти там раненого Вдовиченко, при котором находились Антон Матросенко и Галина с Феней.

– Скажи им, чтоб носа на высовывали, – наказывал Лева разведчику. – Пусть сидят тихо, пока не выздоровеет Трофим. Когда начнём объединение отрядов, мы сами их найдём.

В группе штарма каждый старался найти себе дело: чинили сбрую, сапоги, занимались стряпнёй, подковывали лошадей, заготовляли дрова. Батько с глубокомысленным видом писал за столом. Это его положение пишущего отчего-то стало забавлять повстанцев. Покуривая в сенцах, зубоскалили в его адрес:

– Расписался батько-то.

– На говори, прям Пушкин.

– Чего-то настрочит.

– Было б дельное, пусть строчит.

И вот Нестор приказал Белашу собрать штабистов и членов Реввоенсовета:

– Будем обсуждать декларацию.

– Но нас-то: раз-два и обчёлся. Из штабных я, Дерменжи, Данилов и Зверев. А из Совета ты да я.

– Ладно, введём в Совет Клейна с Петренко и, само собой, Серёгина. Собирай народ.

Приглашённые собирались в горнице, рассаживаясь по лавкам, несколько дивились торжественному виду батьки. Махно начал:

– Товарищи, я решил составить декларацию махновцев и обсудить её с вами. В ней я постарался изложить наши цели после изгнания большевиков. У большевиков цель – диктатура пролетариата, но мы-то знаем, что это обман, в действительности у них диктатура одной партии, с чем мы категорически не согласны. Итак, в России на развалинах белогвардейских и красноармейских принудительных армий образуются вольные анархистские партизанские отряды, восстанавливается идея безвластного общества. Взамен диктатуре пролетариата мы провозглашаем диктатуру труда в форме Советской власти. Мы допускаем государственность, но только под руководством профсоюзов, во главе которых должны стоять анархисты, как законные представители трудящихся масс. В нашем анархистском обществе каждый будет обеспечен средствами производства.

Махно читал декларацию, всё более и более вдохновляясь, и под конец едва ли не пел текст. Он не замечал, как переглядывались меж собой слушатели, пожимали плечами, кривили губы.

Закончив чтение, Махно обвёл всех торжественно-пытливым взглядом:

– Ну как?

– Бред, – сказал Белаш.

– То есть как? – насторожился Нестор. – Говори доказательно.

– Ты сам себе противоречишь. Неужели не чувствуешь?

– Ты конкретней, конкретней.

– Куда уж конкретнее. Главный постулат анархизма – безвластное общество. А у тебя та же Советская власть. Во главе профсоюзов вместо большевиков анархисты.

– Но анархисты же – не большевики, – отбивался Махно.

– Ты забываешь народную поговорку: кто у власти, тот у сласти. Оказавшись у власти, анархист твой мигом переродится в диктатора.

– А с чего ты взял? Докажи.

– А чего доказывать? Взгляни на себя.

– Что? Я диктатор? – возмутился Нестор. – Товарищи, что он несёт?

Махно пытался апеллировать к другим, но они тоже были на стороне Белаша. Даже Клейн – адъютант батьки осторожно молвил:

– Есть, есть что-то от бонапартизма у вас, Нестор Иванович.

– Где ж это, Саша, ты такое слово выкопал?

– Так ведь я приказчиком был, Нестор Иванович, и через мои руки не только москательные товары шли, но и книги.

– И потом, Нестор Иванович, – вступил в разговор Дерменжи, – у вас там говорится, что каждый будет иметь средства производства, а откуда они у него возьмутся, не сказано.

– Да, – согласился Петренко, – если у каждого будут средства производства, это выходит, что каждый становится эксплуататором. Тут у тебя туман, батько.

– И потом, как понять диктатуру труда? – допытывался Зверев.

Махно, привыкший, что его приказы выполняются без всякого пререкания, и поэтому ожидавший, что его декларация пройдёт на «ура», был озадачен такой дружной критикой, не оставлявшей от его сочинения камня на камне. Хоть бы один голос в поддержку его декларации, и что самое обидное – он уже сам видел её недостатки, в которые его носом тыкали товарищи.

Нестор был всерьёз огорчён полным провалом на литературном поприще.

Ночью, ворочаясь на топчане, он думал, как вернуть себе авторское достоинство.

На следующий день Махно был мрачен и неразговорчив. Что-то писал в тетрадку, чиркал, снова писал. Покуривая в сенцах, повстанцы меж собой обсуждали его состояние:

– Опять чего-то строчит. Неймётся батьке.

– Зря мы его так чихвостили.

– Сам виноват, не надо было выносить на обсуждение.

– Надо самогонки достать, она его живо взвеселит.

Сказано – сделано. Ведро самогонки принёс, купив у немцев, Клейн.

– Это в честь чего? – спросил Нестор.

– В честь нашей передышки и вынужденного безделья.

– Это можно, – согласился батька.

Стол был небогат – квашеная капуста, картошка со шкварками, оладьи, изготовленные Левой Зиньковским, и чёрный каравай немецкой выпечки.

После первой же чарки тесное застолье оживилось. После второго стакана откуда-то появилась гармошка. На ней профессионально пиликал Дерменжи, вспоминая своё моряцкое прошлое, наигрывал «Раскинулось море широко». Потом заиграл «Яблочко», кто-то сплясал под одобрительные возгласы застолья. От выпивки лицо батьки разгладилось, Нестор, глядя на товарищей, повеселел.

На улице стало темнеть. Петренко пытался зажечь лампу.

– Брось, Петро, там керосину нет, – сказал Белаш.

– Ничего, погорит трохи.

«Трохи» продлилось не более получаса. Огонёк становился всё меньше и меньше. И наконец погас.

– Давайте зальём туда самогонки, – предложил кто-то.

– Ну да, такое добро переводить. Посумерничаем.

– Дерменжи, дай-ка мне рыпалку, – попросил Нестор.

Приняв гармонь, привычно прошёлся по голосам и басам. Потом что-то начал подбирать и наконец попросил:

– Послухайте, братцы, мою песню.

– Ну-ну давай, – подбодрил кто-то в темноте с едва уловимой иронией.

И Махно запел негромко, едва шевеля голоса «рыпалки»:

 
Проклинайте меня, проклинайте.
Если я вам хоть слово солгал.
Вспоминайте меня, вспоминайте,
Я за правду, за вас воевал.
 

– Что уж себя хоронишь, батько? – спросил из темноты Петренко.

На него зашикали дружно, а Нестор словно не слышал. Продолжал:

 
За тебя, угнетённое братство.
За обманутый властью народ.
Ненавидел я чванство и барство,
Был со мной заодно пулемёт.
И тачанка, летящая пулей.
Сабли блеск ошалелый подвысь.
Почему ж от меня отвернулись
Вы, кому я отдал свою жизнь?
В моей песне ни слова упрёка,
Я не смею народ упрекать.
Отчего же мне так одиноко,
Не могу рассказать и понять.
Вы простите меня, кто в атаку
Шёл со мною и пулей сражён.
Мне б о вас полагалось заплакать.
Но я вижу глаза ваших жён.
Вот они вас отвоют, отплачут
И лампады не станут гасить...
Ну, а батько не может иначе.
Он умеет не плакать, а мстить.
Вспоминайте меня, вспоминайте,
Я за правду, за вас воевал...
 

Гармошка всхлипнула и умолкла. В избе стало тихо.

– М-да, – вздохнул Дерменжи. – Это вещь.

– Не то что декларация, – брякнул Зверев.

– Дурак, – отозвался Зиньковский и скомандовал: – Саша, наливай чарки, выпьем за батькину песню, она стоит того.

Сам Нестор молчал, будто его и не было за столом.

7. Жаркое лето 21-го

Целый месяц штаб Повстанческой армии во главе с Махно находился в подполье, залечивая раны, набираясь сил. Нестор, оправдывая вынужденное безделье, говорил:

– Пусть мужики отсеются.

Однако за годы войны и смуты многие уже отвыкли от крестьянской работы, тяготели более к винтовке, маузеру или сабле, достигая во владении ими высокого мастерства. Если такой мастер навскид, почти не целясь, попадал врагу в лоб или в поединке шашкой разваливал его до седла, зачем ему плуг? Зачем ему проливать пот – пахать, сеять, косить, молотить – когда тут же явятся в одночасье продотрядчки и отберут всё это, таким трудом нажитое. Не лучше ли делать то, в чём достиг совершенства и что так неплохо кормит в этой круговерти, когда жизнь укладывается в жёсткую формулу: «Пан или пропал», и когда смерть именно за плечами, а не за горами. Многие, особенно не имевшие ни кола ни двора, потерявшие всех родных и близких, привыкали именно к такой жизни. Не случайно в солдатской песне пелось: «Наши жёны – пушки заряжены...». И это был уже не юмор, а образ жизни.

Но штарм на бездельничал и в подполье, он держал постоянную связь с действующими отрядами. Расстелив на столе карту, Зиньковский докладывал штарму обстановку:

– В Изюмском уезде действует отряд Харлампия Общего, возле Славянска оперирует отряд Серобабы и Колесниченко. В Старобельском районе – Каменев с отрядом примерно в тысячу сабель.

– Что слышно о Фомине? – спросил Нестор. – Жив ещё?

– Фомин в Миллеровском районе, у него 500 сабель, Пархоменко в Богучарском – 300 сабель.

– Значит, не ушёл с Маслаком?

– Не ушёл. Посчитал, в родных местах надёжнее.

– Правильно посчитал. А что с Маслаковым?

– Он на Ставропольщине, уже собрал в свою Кавказскую армию 5 тысяч сабель и штыков.

– Молодец. Не зря мандат просил. Ты скажи, Лева, какова у нас сегодня общая сила. Считал?

– А как же? В общей сложности примерно 15 тысяч штыков и сабель.

– Отлично, – веселеет батько. – Значит, так. Пусть Колесников сдаёт свой отряд Сыроватскому и отправляется на Кавказ к Маслаку, для координации. В непосредственное подчинение штарму вызывай кавполк Харлампия Общего, отряды Савонова и Глазунова, чтоб к десятому мая были здесь. Где действуют Щусь и Куриленко?

– Они на Черниговщине, там же и Кожин.

– Далеко забрались. Это хорошо. Надо чтоб большевикам везде горячо было. Отправь им приказ, чтоб к 25 мая были на Полтавщине и соединялись с нами у Кобеляк. Теперь о Пархоменко. Ему отправь распоряжение – войти опять в военный союз с Антоновым и оперировать в Воронежской губернии.

Из подполья Махно продолжал руководить отрядами, с гордостью носившими его имя, так что перерыва для красных не было и во время посевной, хотя след батьки был ими утерян.

Чека во все сёла рассылало агентов, внедряло их в банды с единственной целью: узнать о его местонахождении. Тщетно. Пленных махновцев изощрённо пытали: «Где Махно?» Но никто не знал. Кто-то из несчастных признался: «Убит он». Для чекистов и этого было мало: «Где? Когда? Укажи могилу». Кто-то из бдительных предположил: «А не сбег ли он за границу?» Предположение кое у кого переросло в уверенность: «Дураки. За что воюете? Ваш батька, украв всё золото и бежав за кордон, живёт в роскоши и богачестве. И плевал на вас».

10 мая в Заливном появился Глазунов с небольшой группой бойцов.

– Прибыли по вашему вызову, Нестор Иванович.

– По нашим сведениям у тебя, сибиряк, было около тысячи бойцов.

– Было, – вздохнул Глазунов. – Нас окружили под Тимашевкой, устроили добрую баню. Вот с тридцатью кавалеристами прорвался.

– А пулемётов сколько?

– Пять.

– Ну и то хлеб. Подождём Общего с Савоновым и выступим.

Однако отряду Савонова не удалось добраться до батьки, он был разбит и рассеян у Теплинского леса, в котором скрылись уцелевшие повстанцы.

Полк Харлампия во время марша был окружён под Барвенковом и почти весь уничтожен, погиб и командир. Его помощник Иван Херсонский 13 мая прибыл к штарму с пятьюдесятью бойцами и десятью пулемётами. Докладывал с видом провинившегося школьника:

– Вот всё, что осталось от полка, Нестор Иванович.

– Свирепеет Красная Армия, – резюмировал Махно. – Ну что ж, ответим подобающе.

Итого набралось 150 сабель и 20 пулемётов. Белаш засомневался:

– С такими силами выступать рискованно.

– А ты забыл, как после тифа мы выступали с десятью саблями и двумя тачанками?

– Ну тогда было другое дело. А сегодня сам видишь, красные в силе, озверели, да и нагнали их тьму тьмущую.

– И мы не подобрели. Сейчас крестьяне отсеялись, ждут, так что через неделю-две нас будет в десять раз больше. Нельзя упускать такой момент. Будет у нас своя тьма.

От внимания красного командования не ускользнуло направление движения разгромленных банд. Допросы пленных показали: шли к Заливному, вроде к батьке. Комкор Примаков потирал руки в предвкушении успеха:

– Если там Махно, то он прячется с кучкой своих приближённых. Значит, достанет одного полка справиться с ним.

И к Заливному был отправлен образцовый полк красных гусар. То, что он образцовый, подчёркивалось одномастностью лошадей, все они были белыми. Командиру полка Примаков наказал:

– Там их кучка. Постарайтесь Махно взять живым.

Поскольку ехали разгонять «кучку» бандитов, пренебрегли сторожевым охранением и разведкой пути. Решено было явиться неожиданно, по-суворовски. Махно же был предупреждён крестьянами:

– Гарцують уси на белых конях и правлятся сюды.

– Много их?

– Полтыщи, а може и тыща. Так что бегить, хлопцы, чи ховайтесь.

– Спасибо, дед. Будем ховаться, – усмехнулся Махно и подозвал Херсонского. – Бери, Ваня, своих хлопцев и дуй за тот увал. Когда мы с красными сцепимся, ударишь им во фланг из пулемётов, а потом – в атаку. Промахиваться по ним грешно, они все на белых конях.

Под команду Белаша поступило десять тачанок с пулемётами. Сам Махно, верхом перед сотней приказал:

– Развернуть знамя. Едем встречать гостей.

Сотня рысцой, следуя за батькой, выехала на дорогу. За ней пристроились пулемётные тачанки.

Командир гусарского полка, завидев впереди едущих навстречу под красным знаменем конников, даже несколько приободрился: «Свои. Не иначе армейская разведка. Видимо, будённовская. Обложим батьку, теперь не выскочит».

Где-то сажен за 100, когда встречная сотня стала сворачивать с дороги, комполка воспринял этот манёвр, как само собой разумеющийся: «Уступают дорогу». И уже готовился приветно помахать командиру эскадрона.

Но тут за эскадроном появились тачанки, разбежавшись в полукруг, развернулись и почти одновременно ударили из пулемётов.

Первой же очередью были убиты командир полка, комиссар и знаменосец. Застрочили пулемёты и с правого фланга. Образовавшиеся впереди и с фланга завалы из убитых и раненых лошадей и людей, отсутствие команд внесли такую панику в ряды красных конников, что они уже не думали ни о каком сопротивлении, а только о спасении жизни.

Повстанцам удалось отсечь и пленить около 200 гусар, остальные, пустив коней в галоп, ускакали в сторону Александровска.

Излюбленный махновский приём – впереди кавалерия, сзади пулемётные тачанки – и на этот раз принёс победу повстанцам.

– Ну почин есть, – сказал удовлетворённо Махно на совете штарма. – Но эти гусары – худое пополнение.

– Я думаю, надо прорейдировать по Мелитопольскому, Берлинскому и Мариупольскому уездам, – сказал Белаш. – Уверен, там многие ждут нас и сразу примкнут к нашему отряду.

– Да, и обязательно навестить Новоспасовку. Надеюсь, Вдовиченко уже выздоровел, пора и ему в строй.

Но этот рейд не дал чувствительной прибавки отряду. Примыкали по одному, по двое с оружием, но почти не имея патронов. В лучшем случае было по обойме на винтовку или обрез. Зато примкнувшие были уже опытные, ранее воевавшие в армии Махно. Нестор таким искренне радовался, каждого расспрашивал об обстановке в округе, о хозяйстве, о севе. Выводы делал неутешительные:

– Быть голоду.

– С чего ты взял? – спрашивал Зиньковский.

– С того, что сеют мало. Всё равно, говорят, большевики отберут, зачем мне горбатиться. Погубят большевики село.

– Но это же нам на руку, Нестор.

– Нет, Лева, если усилится голод, а он уже начинается из-за прошлогодней засухи, это скорее Москве на руку. Мол, оружием не смогли, голодом задушим повстанчество. Для нас крестьянин выгоден сильный, а голодный уже не вояка, вспомни-ка прошлогодний Дон.

Перед Новоспасовкой отряд встретили Галина с Феней, бывшие здесь в подполье. Женщины так радовались, что не скрывали слёз.

– Как Вдовиченко? Вылечился?

– Ой, выздоровел и уже начал вместе с Матросенко сбивать отряд, чтоб идти к штарму. Но, видно, кто-то донёс в Александровск. Оттуда прибыли каратели, окружили хату, в которой находились Трофим и Антон, предложили им сдаться. Они в ответ открыли огонь. В перестрелке Вдовиченко был ранен в голову. Антон отстреливался до последнего, патроны кончились, и последний он израсходовал на себя.

– А Вдовиченко?

– Трофима ещё живого увезли в Александровск.

– Когда это случилось?

– Ещё в апреле.

– М-да, – нахмурился Нестор. – Жаль Антона. А если попробовать выручить Вдовиченко?

– С двумя сотнями соваться в Александровск, – усомнился Белаш.

– Да его наверняка уже шлёпнули чекисты, – сказал Зиньковский. – Считай, месяц минул.

– Всё равно. Было б с тыщу сабель, я бы попытался.

– Надо двигать на север. Где-то в районе села Александровки действует Забудько, – сказал Зиньковский. – У него должно около 500 сабель.

Командюж товарищ Фрунзе ставил задачу командарму Будённому:

– В Екатеринославе вам готовят эшелоны, вы отправляетесь на северный Кавказ. Вы, кажется, давно туда просились.

– Да, здесь уже всё выбито, погорело, коней кормить нечем, снимаем солому с крыш. Надеюсь, там будет сытнее.

– Дело не только в этом. На Кавказе создаётся военный округ и ваша Конармия явится как бы его основой. И потом, там бандитизма ничуть не меньше, чем на Украине. Так что работы вам хватит. Кстати, там ваш бывший комбриг Маслаков сколотил целую бандитскую армию. Ваша задача ликвидировать её. Что ж вы, товарищ Будённый, не могли раскусить его раньше?

– У меня около пятнадцати бригад, товарищ Фрунзе. За всеми не углядишь.

– А комиссары для чего?

– Это уже ворошиловская епархия. Я ему говорил.

– Теперь, что у вас случилось в Петровской?

– Да Махно обезоружил кавдивизион.

– Это что ж, опять начинаем снабжать его оружием? У него в банде всего с полтысячи сабель. Да с вашими силами его можно раздавить в одночасье, а ему в Елизаветовке подарили батарею. Если командир уцелел – под суд его.

– Но батарея была без прикрытия.

– А кто вам должен её прикрывать? В общем, так, езжайте в Екатеринослав, грузитесь в эшелоны. Вам придаётся ещё бронедивизион. Перед отправкой созвонитесь со мной, может, обстановка изменится. Желаю успеха.

Согласно приказу главкомюжа, Будённый позвонил в штаб фронта 18 мая и доложил:

– Товарищ командующий, Первая Конная готова к отправке. Разрешите действовать?

– Да, да, конечно. Согласно данным воздушной разведки, Махно только что пересёк железную дорогу в районе станции Письменная и встал лагерем. Приказываю вам: доехать до станции Ульяновка, выгрузить два-три кавполка, несколько броневиков, атаковать банду и уничтожить. Заметьте, товарищ Будённый, не рассеять, а именно уничтожить. И, пожалуйста, возглавьте эту операцию лично. У вас есть возможность, прощаясь с Украиной, отличиться.

– Слушаюсь, товарищ командующий.

Увы, командарму Первой Конной не удалось простится с Украиной по-хорошему, отметиться победой над бандой, хотя на станции Ульяновка было выгружено из эшелона около 1300 кавалеристов, 12 броневиков и, в придачу, легковой открытый автомобиль командарма.

Впереди были пущены броневики, за ними кавалерия. Махновцы, как обычно, применили фланговый удар, то есть появились там, где их меньше всего ждали. По броневикам работала артиллерия. Автомобиль командарма, разворачиваясь, заехал на пахоту, завяз и был захвачен махновцами. Будённый едва не угодил в плен. В последний момент, ухватив коня адъютанта, командарм ускакал, пригнувшись к гриве от свистящих над головой пуль.

В качестве трофеев в этом бою махновцам достался автомобиль Будённого и два броневика.

– Что, Нестор Иванович, может, пересядешь в автомобиль командарма? – предложил Петренко. – И сидеть мягко, и спинка есть.

– Нет, – ответил Махно, похлопав по шее своего коня. – Для меня надёжнее вот он, а не эта железяка. На неё бензина не напасёшься.

– А куда девать эти трофеи?

– Сжечь, а броневики поломать.

Что и было исполнено.