Текст книги "Одиссея батьки Махно"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)

– Только составьте об этом протокол, – сказал Махно. – Иначе на Реввоенсовете меня обвинят в диктаторстве и съедят.

– Подавятся, – заметил Каретников.

За протокол взялся Зиньковский.

Потом было составлено постановление военно-полевой контрразведки Повстанческой армии о расстреле изменников и заговорщиков.

– Ну вот всё это я зачитаю на Реввоенсовете, – сказал Махно.

– Зачитаешь после расстрела, – сказал Каретников. – А я исполню приговор; со мной пойдёшь ты – Василевский и Лепетченко. Троих нас вполне достанет на этих сволочей.

На следующий день приговорённые были расстреляны на берегу Днепра. Как и предполагал Махно, его призвали на Реввоенсовет и потребовали отчёт.

Нестор понял, что инициатива идёт от коммунистов, и заявил, не сочтя даже нужным ссылаться на протокол и постановление контрразведки:

– Тот, кто выступает против повстанцев с оружием в руках или организует заговоры в период окружения нас белыми, тот воюет за Деникина. И если какой подлец посмеет требовать ответа, то вот ему все девять пуль, – и Махно похлопал по маузеру.

– Ты Бонапарт и пьяница! – воскликнул, вскочив, Волин.

– А ты, хренов теоретик, молчи, коли тебя тошнит от крови, – отрубил Махно и пошёл к выходу.

– Это возмутительно, – кричал Волин. – Надо создать комиссию и всё расследовать.

Именно по настоянию «хренова теоретика» и была создана такая комиссия, председателем которой стал Волин, членами – Уралов и Белаш.

Но в комиссию пришёл Зиньковский, представил Протокол и Постановление контрразведки и добродушно посоветовал:

– Не трогали б вы, хлопцы, батьку. Ему и без вас тошно.

6. Белых и красных страшнее

Декабрь 1919 года – успешнейшее время для Красной Армии. Она освобождала город за городом: 9-го – Бердичев, Валуйки, 12-го – Харьков, 13-го – Полтаву, 16-го – Киев, Купянск. Но кое-что не нравилось Реввоенсовету, отправившему телеграмму в адрес ЦК РКП(б) и в редакции центральных газет и журналов: «Центральная печать, особенно «Беднота», подчёркивает роль Махно в восстаниях масс на Украине против Деникина. Считаем необходимым указать, что такая популяризация имени Махно, который по-прежнему враждебно настроен против Советской власти, влечёт за собой в рядах армии нежелательные симпатии к нему. Особенно опасна такая популяризация при нашем продвижении в повстанческие районы...»

Помнили красные командиры, как во время их недавнего бегства с Украины красноармейцы целыми полками уходили к батьке, чтобы продолжать борьбу с Деникиным, а не бежать позорно от него.

Сейчас Повстанческую армию терзал другой враг, пострашнее Деникина и большевиков. Эпидемия тифа выкашивала полки и села. В иных частях не оставалось здоровых, чтобы ухаживать за больными и хоронить умерших.

Прибыв в Никополь и увидев улицы, заваленные трупами, а на кладбище штабеля непохороненных, Махно пришёл в такую ярость, что вызвал к себе начальника гарнизона и коменданта и тут же расстрелял обоих.

– Ты за что их?! – возмутился Голик.

– За антисанитарию, которую они тут развели.

– Не прав ты, батька, – поддержал Голика Дерменжи. – Сидел бы ты лучше в Екатеринославе. Вот телеграмма – там уже Слащёв.

– Как?

– А вот так. Вы с Белашом разъехались инспектировать, а Слащёв налетел, и Екатеринослав уже у него.

– Найди мне Белаша.

Услыхав в трубке далёкий голос начштаба, Нестор крикнул:

– Ты где, Виктор?

– В Бориславе.

– Что тебя туда занесло?

– То же, что тебя в Никополь. Ты что там творишь? – кричал с возмущением Белаш. – Я назначаю людей, а ты их расстреливаешь.

– Кто это тебе уже донёс?

– Дерменжи. Он тоже возмущён твоими действиями.

– Ладно, не кричи. Ты знаешь, что Екатеринослав уже у Слащёва?

– Если ты будешь и далее командовать маузером, у Слащёва скоро будут и Никополь, и Александровск, а заодно и ты.

– Ладно, не шуми. Тоже мне, тёща в штанах. Лучше давай правься сюда. Решим, что делать. И только.

23 декабря Белаш, появившись в штабе армии, напустился на Пузанова:

– Почему оставили Екатеринослав? Где был Калашников?

– Калашников в тифу. Вы все разъехались.

– Не шуми, – вступился за оперативника Махно. – Все мы хороши. Давай лучше к карте. Не дадим засиживаться Слащёву.

Расстелили карту, и Белаш заговорил:

– Наша задача зажать Слащёва со всех сторон. На север, понятно, он не двинется, там красные. Мы действуем с юга, запада и востока. Петренко, ты переходишь Днепр и занимаешь Игрень, пересекая дорогу Слащёву на Синельниково. Я с конницей Калашникова, действуя от Михайловики, пересекаю ему путь на юг. Ты, Нестор Иванович, с пехотой 1-го корпуса жмёшь от Сурско-Литовского.

Ставя задачу, Белаш в душе дивился покладистости Махно, вдруг так смиренно принявшего под свою команду пехоту. «Чувствует свою вину за Никопольское самоуправство», – думал Белаш. Вслух сказал:

– ...Таким образом мы возьмём его в клещи. Выступаем завтра рано утром. Через день-два мы должны вернуть Екатеринослав.

После совещания, направляясь в гостиницу, Махно проворчал:

– И Калашников не вовремя дезертировал.

– Ох, Нестор, не искушай судьбу, – заметил Белаш. – Как бы и нам с тобой в такое дезертирство не угодить. Я проезжал села, где все повально в тифу. Эта штука будет, пожалуй, пострашней Деникина. А ты сразу за маузер. Этим тиф не победишь.

– Да ладно уж. Ты выезжал с Волиным, где он?

– Да машина наша забуксовала, я в седло пересел, а он воротился.

– Хлюпик, языком только и горазд, а как до дела... 4-й корпус где?

– Я их нацелил на Николаев и Перекоп.

– Вот что на Перекоп, это хорошо. Надо не дать Слащёву уйти в Крым. Кто на Перекоп пошёл?

– Володин.

– Подумай, кем его можно усилить.

– Давай-ка сперва возьмём Екатеринослав.

– М-да. Потеряла я колечко... – грустно пошутил Нестор. – Где жена-то моя?

– Где-нибудь в обозе. Найдётся, не иголка.

– Как думаешь, мы не завязнем под Екатеринославом?

– Не должны. До 20 декабря у Слащёва была надежда на Шкуро, на его две дивизии, но они 21-го полным ходом рванули на Ростов.

– Почему?

– Чёрт его знает. Или казаки забузили, или Деникин отозвал. У него сейчас трудные времена начинаются, грызня в Ставке.

– О-о, тогда надо скорей раздавить Слащёва и помочь Володину на Перекопе.

После отката дивизий Шкуро генерал Слащёв чувствовал себя в Екатеринославе, как воробей на колу. Но его контрразведка так свирепствовала, что попрятавшиеся по щелям большевики не раз поминали батьку как отца родного: «когда ж он выручит».

Однако Слащёв не хотел отсиживаться в осаде, он решил применить опыт своего врага – Махно, талантом которого открыто восхищался. Сгруппировав все силы на одном направлении, он мощным ударом смял пехоту 1-го корпуса и, не считаясь с потерями, скорым маршем рванул на Александровск. Совершенно неожиданно явился у Кичкасского моста, отбил 5 орудий, перешёл по льду на Правобережье и двинулся на Мелитополь.

Становилось ясно, что Слащёв рвётся к Перекопу. Махно отдал приказ Крымскому корпусу двигаться на Николаев и Перекоп, опередить белых. Но Слащёвский корпус оказался проворнее, он опередил Володина и занял Перекоп – эти ворота Крыма.

Хорошо продуманная операция по уничтожению Слащёва сорвалась. Это объяснялось не только стремительностью белых, но и ослабленностью повстанческих полков, поредевших в связи с тифом едва ли не вполовину. Белаш вместе с Петренко легли с тифом в Никополе. Прощаясь с Махно, Белаш сказал:

– Видимо, красные без боя возьмут Екатеринослав, он практически бесхозный. Езжай, Нестор, в Александровск, попробуй удержаться там. Если заболеешь, забивайся как можно дальше в хутора. Большевики тебе не простят ни прошлых грехов ни нынешних.

– Знаю. Вон только пришли в Полтаву и сразу же прихлопнули нашу газету. А мы в Екатеринославе их «Звезду» до самого отступления терпели. Я до сих пор уверен, она подвигла Полонского на измену. Нет, Витя, с большевиками мне тоже не по пути. Обидно, что теперь, когда мы разбили Деникина, обессилели от беспрерывных боёв и болезней, большевики явились пользоваться плодами наших трудов. Мы сегодня не можем им противостоять, а драться всё равно придётся, вот увидишь. Мужики наши свободолюбивы и долгого гнёта большевизма не выдержат.

– И опять кровь, – вздохнул Белаш.

– А как ты думал? На всякий случай скажи хоть, где тебя искать, если что-нибудь случится?

– На родине, в Новоспасовке, или около.

– Геройское это село – Новоспасовка, – искренне польстил Белашу Махно. – Вдовиченко – ваш, Куриленко, Белоус, Холдай, Середа; и все орлы, как на подбор.

– Спасибо, Нестор, за добрые слова. А где тебя-то искать, если что?

– Тоже вблизи моей родины – Гуляйполя. Только там у меня надёжные схроны.

Махно в сопровождении личной сотни и адъютантов направился в Александровск.

7 января 1920 года в штаб 45-й дивизии позвонил командарм-14 Уборевич и потребовал к телефону начдива.

– Товарищ Якир, сообщите, как у вас идут дела?

– Отлично, товарищ командарм, Екатеринослав заняли без боя, там не оказалось ни белых, ни махновцев.

– А где сейчас Махно?

– Он, по нашим сведениям, в Александровске. Там уже бригада Левинзона.

– Аевинзон выходил с ним на контакт?

– Да. Пытался. Но сам Махно с ним не разговаривал, есть слух, что он болен. Переговоры с Левинзоном вёл командир корпуса Каретников.

– Ну, и чем закончились переговоры? – спросил Уборевич.

– Каретников заявил Левинзону, что на политические темы говорить не будет, пусть, мол, об этом договариваются наш Реввоенсовет с вашим. Но готовы, мол, занять участок фронта, ибо враг у нас один.

– Так и сказал «врагу нас один»?

– Дословно, товарищ командарм.

– Какими силами располагает Каретников?

– У него приблизительно 1500 сабель и 6000 штыков.

– Так какая обстановка в Александровске? Под чьим он контролем?

– Там, товарищ командарм, как бы двоевластие. Моя 1-я бригада Левинзона и корпус Каретникова.

– А где махновский 3-й корпус?

– Он расположен на Правобережье от Никополя до Апостолова. О 1-м корпусе сведений пока нет.

– Со стороны махновцев есть какие-либо провокации?

– Пока нет, товарищ командарм, напротив, рядовые меж собой очень дружелюбны.

– Это плохо, товарищ Якир. Вы забываете о приказе № 180 товарища Троцкого, от И декабря.

– Мы помним о нём, товарищ командарм, и в любой момент готовы приступить к его исполнению.

– Мы тут посоветовались в Реввоенсовете, и товарищ Сталин предложил очень дельный план: дать приказ махновской армии следовать на польский фронт под Мозырь.

– Они наверняка туда не пойдут.

– Мы знаем, в этом и заключается хитрость плана. Мы тут же обвиним махновцев в невыполнении приказа, в дезертирстве и приступим к реализации нашего плана.

– Ну что ж, это остроумно. Только Левинзону надо подкинуть ещё одну бригаду, один он с Каретниковым не справится.

– Где сейчас ваш штаб, товарищ Якир?

– Мой штаб уже в Екатеринославе, завтра и я выезжаю туда. Там у меня будет провод с Харьковом.

– Туда мы и пришлём вам приказ главного командования для Махно. Одновременно вышлем постановление Украинского ревкома о разоружении махновцев за неподчинение приказу.

– Всё ясно, товарищ командарм.

– Тогда действуйте. Желаю успеха.

– Спасибо, товарищ командарм.

8 января в Александровске срочно собрался поредевший Реввоенсовет и штаб Повстанческой армии. Не было здесь главных лиц: ни командарма, ни начальника штаба. Заседание открыл заместитель Белаша Пузанов:

– Товарищи, мы только что получили из Реввоенсовета 14-й армии приказ, который гласит, что Махно немедленно должен выступить со всеми своими вооружёнными силами по маршруту Александрия—Черкассы—Бровары—Чернигов—Гомель, где, сосредоточившись, поступить в распоряжение РВС 12-й армии. О получении приказа и отданных распоряжениях доложить к 12 часам 9 января.

Пузанов положил бумагу, спросил негромко:

– Какие будут соображения?

– Что там соображать, всё командование в тифу, – сказал Чубенко. – Да и бойцов половины нет.

– Кстати, – Пузанов взглянул в сторону Василевского, сидевшего у двери. – Григорий, как там батько?

– Плохо. Бредит. Галина уже двое суток не спит, сидит около.

– Был бы хоть в сознании, посоветоваться, – вздохнул Пузанов.

– А что, мы не знаем, как бы он решил? – сказал Зиньковский. – Армия измотана боями с белыми, половина её в тифу. О каком выступлении может идти речь?

– Мне сдаётся, – заговорил Серёгин, – нас умышленно толкают на неисполнение приказа, чтобы потом обвинить и начать террор. И даже если мы сейчас отдадим приказ о выступлении, бойцы не пойдут от родных хат.

– Что вы предлагаете, Григорий Иванович? – спросил Пузанов.

– Что я могу предлагать в таком положении? Объяснить им, что мы не можем выступать, что у нас всё командование на больничных койках...

– Ага. Ещё этим порадовать их, – проворчал Каретников. – Я считаю, надо отсюда немедленно увозить батьку. Красные подтягивают к Александровску свежие части. Это не к добру.

– Куда увозить?

– Как куда? В Гуляйполе, конечно, и штабарму туда же перебираться, и немедленно. Срок-то какой там указан?

– 9 января, 12 часов.

– Вот и соображайте.

9 января уже читалось в частях Красной Армии Постановление Всеукраинского Революционного комитета. Комиссар 1-й бригады 45-й дивизии, расположившейся в Александровске, товарищ Генин, взобравшись на трибуну, привычным к ораторству голосом начал:

– ...Военное командование, стремясь к единению всех боевых сил против общего врага трудового народа – помещиков капиталистов, предложило махновцам выступить против поляков и тем поддержать Красную Армию. Но Махно не подчинился воле командования, отказался выступить против поляков, объявив войну нашей освободительнице Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Таким образом Махно и его группа предали украинский народ, подобно Григорьеву и Петлюре. Поэтому всеукраинский Революционный комитет постановляет:

Первое. Махно и его группа объявляются вне закона, как дезертиры.

Второе. Все поддерживающие и укрывающие этих изменников будут беспощадно истреблены.

Третье. Трудовое население Украины обязуется всячески поддерживать Красную Армию в деле уничтожения предателей махновцев.

Комиссар Генин закончил чтение, свёртывая бумагу, громко спросил притихшую бригаду:

– Ясно, товарищи?

Но в ответ услышал два или три едва слышных «Ясно».

– Не слышу, – ещё громче сказал Генин, демонстративно приложив к уху ладонь. И уловил чуткой перепонкой где-то из заднего ряда едва различимое: «И не услышишь».

Построжев лицом, комиссар Генин громко и угрозливо спросил:

– Кто это сказал?

Бригада молчала.

7. В отпуске

Законный отпуск по ранению получил начдив 8-й дивизии Червонных казаков Василий Васильевич Куриленко. В разрушенной, разорённой, оскудевшей стране куда ехать отпускнику? Конечно, на родину, там ждут родные, друзья, и даже при скудости найдётся кусок хлеба и чарка горилки ради встречи.

Пробираясь с польского фронта, Куриленко добрался наконец-то «до ридной Екатеринославщины» и был потрясён творящимся там беспределом. Его много раз останавливали военные патрули, требуя документы. Проверяли мандат, отпускное свидетельство и советовали:

– Будьте осторожны, товарищ начдив, по уездам свирепствуют махновские банды.

– Спасибо. Буду осторожен, – отвечал Куриленко, всё более и более мрачнея от увиденного и услышанного.

На одной из ночёвок ему как краснознамёнцу была предложена койка в одной комнате с командиром красного полка.

Молодой комполка («желторотик», как определил его для себя Василий) хвастался, как они, налетев на село, вылавливали махновцев и расстреливали. Куриленко неожиданно спросил:

– Вы не находите, товарищ, что такой жестокостью вы ещё более разжигаете костёр сопротивления повстанцев?

– Что вы, товарищ начдив, – отвечал «желторотик». – Мы исполняем приказ товарища Троцкого: калёным железом истреблять махновщину. А вожди знают, что делать.

– Ну да, конечно, вожди наши всё знают, – молвил Куриленко, но комполка не уловил иронии.

– Простите, товарищ начдив, а за что вы получили его, – кивнул «желторотик» на орден – свою тайную мечту, предел своего счастья.

– A-а, это-то. Да за одну операцию.

– За какую? – лип комполка.

– На польском фронте, – соврал Куриленко, хотя в действительности получил её одновременно с Махно за Мариуполь. – За кавалерийскую атаку.

Последнее было истинной правдой, но с географией пришлось покривить душой.

Из родных в Новоспасовке Куриленко застал только сестру. Отец его умер ещё задолго до революции, теперь скончалась мать, не дождавшись своего милого кормильца Васеньку. Узнав, что на Новониколаевских хуторах прячутся «якись наши хлопцы», Куриленко отправился туда. Отыскал их и ужасно обрадовался, увидев живыми Белаша, Петренку, Вдовиченко, Миронова.

– О-о, – вскричал радостно Белаш и кинулся обнимать дорогого гостя.

– Ты трохи погодь, Виктор, – гудел, улыбаясь, Вдовиченко. – Вин из красных, мабуть по наши души явился.

Но сграбастав Куриленку, так давил его в объятьях, что тот смеясь отшучивался:

– Трофим, ты ж сам мне душу выдавишь.

– Ах, Василь, Василь. Банишь шо зробили твои краснкжи. Ховаемся як зайцы линялые. Мы им Деникина раздолбали, а они за нас принялись.

– Вижу, братцы, всё вижу, – отвечал Куриленко, здороваясь за руку с Донцовым, Петренко, Даниловым и другими. – А где батька?

– Он где-то под Дибривкой схоронился, с Галиной и Феней.

– Что, с ним никого нет?

– Есть человек десять-пятнадцать, Зиньковский с ним. У них оружие есть, пулемёты. А у нас ни шиша.

– Как так? Почему?

– Так мы ж вон с Петренко в лазарете лежали в Никополе. А тут красные явились и давай всех наших командиров расстреливать. К нам вон Донцов прибежал: «Хлопцы, надо тикать, шлепнут вас». А мы с Петром едва на ногах держимся. Хорошо с ним два матроса были, помогли нам. Мы и рванули в Гуляйполе.

– А ты как там оказался? – спросил Куриленко Донцова.

– У нас в Хортице 7 бронепоездов стояло, эшелоны со снарядами. Вижу, красные на них лапу накладывают. Я успел один бронепоезд выхватить и ходу в Никополь. Там вижу, что и этот отберут, команду отпустил, а сам в лазарет вот за ними. Перед самым носом у красных ушли. Если б мы с оружием ехали, нас бы ещё в пути расстреляли. У красных приказ: кто с оружием, тот махновец и подлежит расстрелу. И до чего дошло, велят сдать оружие, но которые было понесли от греха сдавать, и этих стали расстреливать. И чего добились? Мужики – не дураки, раз так, стали не сдавать, а ховать понадёжнее: сгодится.

– Я своим сказал: по домам, хлопцы, вы все в отпусках пока, – объяснил Вдовиченко.

Донцов раздобыл где-то самогонки, принёс ковалок сала, хлеба, несколько луковиц, соль. Выпили по чарке за встречу. Куриленко возмущался:

– Нет, как они не понимают, что гонения не помогут. Наивно думать, что репрессиями можно разрешить все расхождения между городом и деревней, Красной Армией и махновцами. Я проезжал Киевщину, Черниговщину, Полтавщину, Екатеринославщину – всюду проливается невинная кровь. В штабах полно военспецов-предателей, которые умышленно уничтожают лучшие силы на Украине. Вместо того, чтоб идти на Крым, 13-я армия бросает все силы на ликвидацию повстанчества.

– Ой, не говори, Василий, – морщился Белаш. – Везде, где я ехал, творилось то же. Я едва сдерживался, так и хотелось крикнуть: «Дураки, что ж вы делаете, ведь махновцы с вами!»

– А 14-я армия? – продолжал Куриленко. – В ней раскрыта белогвардейская организация. К Деникину перебежал и начальник штаба. Очевидно, мы стали жертвой провокаций белогвардейцев. Возможно, всё-таки разберутся?

– Разберутся? – вмешался Бондарец. – Ты рассуждаешь, как красный командир, Куриленко, а не как повстанец. Вон видишь, как твои сослуживцы разбираются, расстреливают больных, стаскивают с кроватей. А кто тебе, твоей Красной Армии путь прокладывал?

– Ты что взъерепенился, Бондарец? – попытался Белаш осадить товарища. – Василий наш земляк.

– Земляк-то наш, да не нашего окрасу стал. Знамёна у нас с ним разные. Небось в бою срубил бы, не посмотрев на землячество.

– Стал бы я о тебя, Лука, руки марать, – прищурился насмешливо Куриленко.

– Ну, будет вам, – вмешался Миронов. – Трофим, чего скалишься, мужики того гляди сцепятся.

– Вот тоды и побачим, кто из них дурень, – сказал улыбаясь Вдовиченко. – Лонцов, разливай ещё по чаркам.

Спать ложились на полу, в покат, на подстеленные внизу тулупы, накрываясь шинелями и тужурками Белаш оказался рядом с Куриленко:

– Ты к нам какими судьбами?

– Да в отпуске по ранению.

– Надеюсь, не с нашего фронта?

– Нет, конечно, с польского. Как понимаю, меня сюда боялись посылать. А ну уйду к Махно.

– И надолго в отпуск?

– Был на месяц, но теперь, полагаю, насовсем. Лука прав, у Красной Армии знамя кровью пропитано, народной кровью. Не хочу мясником быть. На митингах большевики кричат за народ, а глянь, что с народом-то вытворяют. У батьки слова с делом никогда не расходились. А у них?

– Ну и правильно, Василий. Я от тебя другого и не ожидал.

Сейчас большевики, сами того не желая, готовят нам новую армию. Она будет позлее той, первой. Махно теперь красных зубами рвать будет. У него ведь они братьев расстреляли.

– Кого?

– Григория с Савой, а с ними и любимца батькиного Сашу Лепетченко.

Через день их отыскал на хуторе связной комкора-4 Павловского.

– О-о, товарищ Вдовиченко, – обрадовался он. – А я вас обыскался.

– Миша, ты откуда взялся?

– Ох, Трофим Яковлевич, мы все не дыша сидим в камышах.

– В плавнях что ли?

– Ну да. Мы же 8 января взяли Мелитополь. У Слащёва на хвосте сидели, он драпал от нас во все лопатки. Думали, подойдут красные, добьём его и Крым наш. А красные пришли и вместо того, чтоб помочь нам, накинулись на 15-й и 16-й полки, порезали пулемётами, мало кто уцелел. Мы с Володиным и с разведчиками ускакали, искать командира корпуса. Нашли Павловского: что делать? Не знаем. Из штабарма ни звука.

– Штабарму к тому времени было не до вас.

– Ну мы так и подумали, и тогда Павловский говорит: давайте прорываться в Крым. 20-го января мы заняли Перекоп и Армянский Базар. Белых там уже не было, но явились красные под командой некоего Эйдемана и нам – ультиматум: «Сложить оружие». Володин говорит: «Этой сволоте верить нельзя. Сложим оружие и нас тут же постреляют». Все согласились, решили, что надо прорываться. А куда? Володин говорит: «Надо в Крым через Слащёва»; его Прочая поддерживает: «Слащёв в портки наложил, его мигом сомнём». Но Павловский, как-никак командир корпуса: «Нет, теперь нам не до Крыма. Уходим на Днепр в плавни, там наши предки запорожцы всегда спасались. И мы переждём. Ну Володин с Прочаном взяли сотню лихих добровольцев и прорвались через Слащёва в Крымские горы. А мы – в плавни. Сейчас там и сидим. А тут Павловский и говорит: «Надо искать связи с другими, не всё же погибли. А то сидим как слепые котята». И говорит мне: «Дуй, Миша, на Новоспасовку. Если армия разгромлена, то Вдовиченко где-то там должен быть. Поищи. Пусть напишет, что делать будем?»

– А почему он тебя на Гуляйполе не послал?

– А потому что где-где, а уж в Гуляйполе у красных сейчас кровавый пир. Попасться – пара пустяков.

– Ну что ж, он прав. Штабарм в подполье, батька ховается.

– Где?

– Прости, Миша, не скажу. Мало ли что может случиться, не дай бог, попадёшься к красным, начнут пытать... В общем, лучше тебе не знать.

– Пожалуй, вы правы, Трофим Яковлевич, – согласился Миша.

– А Павловскому скажи, что мы живы, вон у нас и прибавка – красный начдив Василий Куриленко снова с нами, объелся красной каши. И как только выздоровеет батька, сядет на тачанку, созовёт орлов, слетимся и за все расстрелы с ними рассчитаемся. Об этом и в плавнях услышите.