Текст книги "Одиссея батьки Махно"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)

20. Подзащитный Куриленки

В штабе Махно, в Добровеличкове, над картой склонились Махно, Белаш, Чубенко, Щусь и Серёгин; у дверей сидели адъютанты Лютый, Троян и Лепетченко.

– Сил у нас теперь достаточно, пора браться за Деникина, – говорил Махно. – Он уже под Орлом, а это чревато для Москвы.

– Я думаю, первый удар надо нанести по Ново-Украинке, – сказал Белаш, ткнув пальцем в карту, – чтобы обезопасить себя с фланга.

Зазвонил телефон, Махно снял трубку. На том конце послышался голос Куриленки:

– Слушай, Нестор, к тебе доставили комиссара Дыбеца. Так?

– Да.

– Так вот, не вздумай его расстрелять. Слышишь?

– Это не я решаю, Василий. Ты же знаешь, суд. А он большевик и этим всё сказано.

– Он в первую очередь замечательный человек, Нестор. Если бы не он, меня бы Дыбенко расстрелял.

– Вот даже как?

– Именно так.

– А за что ж тебя Дыбенко собирался шлёпнуть?

– За то, что я махновец.

– А теперь ты уже не махновец?

– Нет. Я теперь комполка Красной Армии, Махно.

– И что? Теперь не собираешься ко мне?

– Нет.

– Жаль, Вася. У меня уже и Калашников со своей бригадой, и Дерменжи, и Гавриленко. Почему ж тебе не хочется к нам?

– Только не обижайся, Нестор. Потому что у тебя не армия, а бардак, толпа.

У Махно обозначились желваки на скулах, признак приближения гнева.

– Т-так, сынку, продолжай, топчи батьку.

– Я тебе серьёзно, а ты сразу в бутылку.

– Так вот, Вася, у меня сейчас в этом бардаке, как ты выражаешься, 35 тысяч штыков и 12 тысяч сабель. Это, считай, две армии. И мы берёмся наконец за Деникина. А ты со своим полком можешь драпать хоть до Москвы, там уже недалеко осталось. Именно эта «толпа» спасёт вас, «красножопых», о чём я очень сожалею.

– Значит, ты по-прежнему против Советской власти?

– Ох, и дурак ты, Вася, сколько со мной провоевал и ни хрена не понял. Я против большевиков и особенно против Чека, которая пытается забрать всю власть в стране. Ты что, ослеп? Ну ничего, Вася, они тебе скоро очи протрут; помяни моё слово, прибежишь к батьке.

– Ну ладно, Нестор Иванович, не будем спорить. Вернёмся к Дыбецу, я прошу тебя, не тронь его. А?

– Ты так о нём печёшься, словно он тебе отец родной.

– Угадал, Нестор, угадал. Позволь тебе заметить, и среди большевиков есть хорошие люди.

– Угу, как Троцкий, например, – съязвил Махно.

– А причём тут Троцкий?

– Он тоже, как и ты, ненавидит «толпу», борется за порядок. И ещё Ворошилов, вот два сапога пара.

– Ворошилова уже убрали, на армии Егоров.

– Давно было пора. Хотя жаль, мне очень хотелось с ним встретиться. Это – сволочь каких поискать. Одной рукой вручал мне орден, другой готовил западню. Хорошо Лева Голик отсоветовал ехать к нему.

– Но я ж тебе сказал, Ворошилова уже нет.

– Не горюй, Вася, такому ценному специалисту у большевиков всегда найдётся работа.

– Ты опять уходишь от прямого ответа, Нестор. Я о Дыбеце, а ты мне о Ворошилове.

– Ладно. Разберёмся.

– Кстати, с ним вместе жена Роза, кажется, тебе знакомая.

– Я сказал разберёмся, – Махно бросил трубку, потёр зябко руки. – Куриленко звонил.

– Когда он придёт? – спросил Чубенко.

– Не собирается. Ну да ладно, жареный петух клюнет, прибежит как миленький.

– Жаль, – вздохнул Белаш. – Хороший командир, для кавалерии не сыщешь лучшего.

– Слушай, Виктор, там у нас за караулом некий комиссар. Дыбец с женой Розой, ты бы сходил, поговорил с ним. Что-то Куриленко шибко о нём хлопочет. Розу-то я знаю по тюрьме, отличный товарищ. Анархистка. Неужто перекрасилась под мужа?

– Дыбеца во время восстания в Новом Буге свои же арестовали и нам привели.

– Знаю. Вот потолкуй с ним, что за человек. Не станет Куриленко за сволочь заступаться.

Выписав на себя допуск и прихлопнув на него печать, Белаш отправился в караулку. Карнач встретил начальство корректно, без тени заискивания, что понравилось Белашу, тоже как и Куриленко любившему порядок. Видимо, у новоспасовцев это в крови.

Начальник караула прочёл допуск, вполне удовлетворившись им, пригласил:

– Прошу, товарищ Белаш. Он во второй камере.

– С женой?

– Нет, у нас женщины отдельно.

И это понравилось начальнику штаба. Белаш вошёл в крохотную камеру, в полутьме едва угадав человека, сидевшего на голой койке.

– Здравствуйте, Степан Семёнович.

– Здравствуйте... кажется, Белаш?

– Да. Виктор Фёдорович.

– Что нового, Виктор Фёдорович?

– Новое то, что следствие в отношении вас закончено, вы признаны виновным в преследовании махновцев и даже в расстреле их.

– Ну, я догадываюсь о приговоре, – сказал Дыбец и пригласил: – Садитесь, товарищ Белаш, чего же стоите?

Белаш присел на койку и, уже несколько освоившись с полумраком, рассмотрел лицо комиссара, оно и впрямь было привлекательным и умным.

– Но у вас вдруг сыскался защитник.

– Кто же?

– Куриленко.

– A-а, Вася, – улыбнулся Дыбец. – Отличный боец и товарищ.

– Я знаю, мы с ним земляки. Он говорит, что вы его в своё время от расстрела спасли.

– Да, было дело. Когда Махно оставил фронт и его объявили вне закона, Дыбенко вдруг звонит мне: «Пришли ко мне Куриленко». «Зачем?» – спрашиваю. «Надо», – отвечает. Ну, думаю, расстреляет ведь парня, у нас это скоро. Вызываю его к себе, говорю, так, мол, и так, дело дрянь, надо тебе, Вася, спрятаться. «Как спрятаться?» – спрашивает. А так: «Состриги этот свой соломенный хохол, а то его за версту видно. Посажу тебя в отдел снабжения, сапоги считать. Гроза пройдёт, явишься. Если вдруг налетит Дыбенко, заройся хоть в землю, нона глаза не являйся». И что думаешь? Дыбенко опять звонит: «Где Куриленко? Почему не прислал?» Отвечаю: «Исчез куда-то, товарищ начдив». Так что думаешь, через две недели приходит Куриленко и говорит: «Или расстреливайте, или дайте дело». Говорю ему: ничего тебе дать не могу, а вот если сам сформируешь кавалерийский полк... Он рад без памяти, на глазах слёзы: «Спасибо за доверие. Через неделю полк в конном строю пройдёт перед тобой». И что думаешь? Сформировал ведь именно за неделю. Да разве такого парня можно расстреливать?

– Он землю роет за вас, даже батьке грозится.

– Эх, милый Вася, – вздохнул Дыбец. – Спасибо тебе, дорогой. Не ошибся я в тебе.

– У вас нет никаких просьб, претензий?

– Какие могут быть претензии, Виктор Фёдорович, если моя вина перед вами доказана. Если случится увидеть Куриленко, передайте ему моё последнее прости.

– Вряд ли я увижу его. Он на вашей стороне, – поднялся Белаш и взялся за ручку двери. И уже когда он был в дверях, Дыбец сказал ему:

– А ведь у нас такого заключённого, как я, давно бы расстреляли.

– У вас Чека, там не разговаривают. А у нас Совет, хозяин. Полагаю, сам батько вступится за вас, Куриленко у него тоже в любимцах был. Ну и если что, я ему помогу, может, удастся вас отстоять.

Воротившись в штаб и оставшись наедине с Махно, Белаш подробно передал ему свой разговор с Дыбецом.

– Так говоришь, мировой мужик?

– Ещё бы, спрятал Василия от Дыбенки. Узнай об этом Чека, не посмотрели бы на его комиссарство.

– Да, жалко мужика, – вздохнул Нестор. – И ведь, что обидно, он же был анархистом-синдикалистом до революции, десять лет в Америке спасался, нашу газету там выпускал. А вернулся после революции и на тебе – большевик. Ну что ж, мы не вправе решать этого без товарищей. Соберём вечером Реввоенсовет, на нём и поставим на голосование.

Но на Реввоенсовете заколодило, не захотели соратники батьки прощать большевика:

– Нас не поймут красноармейцы его же полка, – говорил Чубенко.

Но особенно воспротивился этому Щусь, распалясь в гневе, он кричал:

– Ты хочешь простить коммуниста, Нестор? Ему надо устроить показательный суд и нечего слушать Куриленко, он сам сегодня служит красным. А знаешь ли, красный командир Гуляницкий при отступлении из Ольниопольского района явился в лазарет и собственной рукой расстреливал раненых махновцев, одного даже стянул с операционного стола.

– Ну а причём здесь Дыбец? – спрашивал Белаш.

– При том, что и он и Гуляницкий оба большевики и оба исполняли приказ Троцкого и Пятакова. Пятаков, кстати, возглавил трибунал, специально созданный для чистки махновцев, как они выражаются, и не побоялся с этим трибуналом явиться в Синельниково поближе к фронту. Мы дрались со Шкуро, а они потихоньку выдёргивали из рядов наших товарищей. Тройкой судили и втихаря расстреливали.

Не удалось Нестору с Белашом уломать большинство Реввоенсовета отменить расстрел Дыбецу.

– Ладно. Хватит на сегодня, – сказал Махно. – Все свободны.

Когда все, ещё покурив и поболтав, разошлись, Нестор сказал Белашу:

– Ну что с ними будешь делать? Никакого уважения к начальству.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну как? Я им говорю: «брито», а они – «стрижено».

– На то он и Реввоенсовет, твоё же детище.

– Нам бы ещё пару голосов, и мы бы перетянули. Вынесло Щуся с этим Гуляницким.

– Ну давай соберём Совет через день-два, попробуем доказать. Я Щусю командировку придумаю.

– Да ты что, Виктор, некогда нам с комиссарами вожжаться. Надо о Деникине думать. В общем так, подготовь Дыбецу и его жене документы хорошие, дай тысяч десять, подводу и проверь по оперсводке, где красные, туда пусть и едут от греха, лучше ночью.

– А если зашумят члены Совета?

– Не зашумят. С часу на час в наступление, не до заседаний будет. А Щуся и впрямь с его кавалерией пусти пощупать Новоукраинский гарнизон. Пусть проведёт разведку боем.

21. Умань—Жмеринка—Москва

Не все части Красной армии, теснимые Деникиным, желали уходить с Украины, особенно те, в которых солдаты были родом отсюда. Они с лёгкостью переходили к Махно, нередко строем под музыку и даже с песней:

 
За горами, за долами.
Ждёт сынов своих давно
Батько храбрый, батька добрый,
Батько мудрый наш – Махно.
 

Член Реввоенсовета Южной группы В. Затонский решил с начдивом Федько собрать командиров надёжных полков, чтобы попробовать поднять их на бой с Махно, но на совещании убедились, что практически никто из них не желает с ним воевать. И это командиры, а что говорить о рядовых? Те убегали к батьке беспрестанно и по одиночке и группами, заявляя в открытую: «Большевики боятся Деникина и бегут, а батька не боится. С ним надёжнее».

Один лишь верблюжский полк злился на Махно за убийство Григорьева. Но с одним полком идти на Махно – равносильно было самоубийству. И Федько вечером сказал Затонскому:

– Ох, Владимир Петрович, не нравится мне настроение в этих «надёжных» полках. Они же в любой момент нас могут арестовать и представить батьке на суд.

– А ведь я когда-то по указанию Ленина этому батьке паспорт выправлял, правда, на другую фамилию.

– Выходит, он ваш старый знакомый.

– Выходит так, Иван Фёдорович. Но вы правы, от встречи с ним лучше воздержаться. И потом, он действительно решительно настроен драться с Деникиным, а ведь это и нам выгодно сегодня. Не будем ему мешать.

Итак, на Украине Махно становился главным противником Белой Гвардии. И у Нестора Ивановича, да и у многих из его окружения теплилась надежда, что Красная Армия сюда не вернётся, а если и вернётся, то будет уже другой, более покладистой, что ли. Да и Советская власть пересмотрит своё отношение к мужику, который без её помощи разобьёт, разгонит деникинцев. В этом повстанцы были твёрдо уверены и это придавало им силы.

К этому времени в армии Махно насчитывалось 40 тысяч штыков, 10 тысяч сабель, сотни пулемётов, 20 орудий. Собственный обоз состоял из сотен тачанок и телег, предназначавшихся для перевозки пехоты, штаба и лазаретов, продовольствия.

Было создано 4 корпуса, командиром 1-го Донецкого был назначен Калашников, 2-го Азовского – Вдовиченко, 3-го Екатеринославского – Гавриленко и 4-го Крымского – Павловский.

Реввоенсовет армии состоял из 30 человек, от председательства в нём Махно отказался:

– Я командарм, братцы, довольно мне и этого.

Поэтому председателем избрали Лащенко, секретарями – Шпоту и Хохотву, членами стали Махно, Волин, Буданов, Калашников, Дерменжи, Чубенко, Павловский, Белаш и другие.

Для личной охраны Махно, помимо адъютантов и пулемётчиков, был выделен 500-сабельный полк из наиболее надёжных и преданных ему лично кавалеристов. По сведениям махновской контрразведки, ЧК готовила покушение на батьку.

Над Южной группой красных войск, в которую входили части в Крыму, Херсоне, Одессе, а также стоявшие по Днестру, нависла угроза окружения, поэтому ей было приказано ударить во фланг противнику в направлении Винницы—Житомира и на Помошную и «...очистить район средней Украины от петлюровских и деникинских банд и удерживать его в руках до подхода подкрепления...».

Но Южная группа, представляемая 12-й армией под командованием И. Якира и членов Реввоенсовета Затонского и Гамарника, попросту бежала, не оказав врагу сопротивления.

Спасать их пришлось Революционной Повстанческой армии Украины под командой батьки Махно. Повстанцы наголову разбили деникинцев в районе Новоукраинки, Константиновки, Арбузинки и продержались здесь полторы недели, давая возможность Южной группе проскользнуть на север, к Москве. Бегство было объяснено Якиром и Затонским как подвиг – «спасли живую силу» и, естественно, было отмечено орденами и наградами.

В этих боях махновцы отбили у белых бронепоезд «Непобедимый», вооружённый двумя 6-дюймовыми орудиями и 40 пулемётами, и двинулись на Елисаветград. Деникинцы, почувствовав угрозу своему тылу, сняли с фронта кавалерию и, создав 8-тысячный корпус, стали угрожать левому флангу повстанцев.

Шли ожесточённые кровопролитные бои, махновцы, сами контратакуя и нанося большие потери белым, несколько раз брали в плен до 400– 500 человек. Генерала Слащёва поражало то, что кавалерия повстанцев не избегала сабельного боя, как это было в Красной Армии, а наоборот, навязывала его деникинцам.

Деникину приходилось перебрасывать дивизии с главного московского направления на усмирение разгоравшегося восстания «махновских банд». Давление на Повстанческую арию с каждым днём нарастало. Махно собрал заседание штаба и Реввоенсовета.

– Товарищи, в нашем обозе уже около трёх тысяч раненых и больных, которым не хватает ни бинтов, ни лекарств. Здесь, на железнодорожных путях, деникинцы сильны тем, что имеют манёвр, а главное, подпитку оружием и патронами. Мы же лишены всего этого. Отбили у них бронепоезд «Непобедимый», расстреляли весь боезапас и вынуждены были взорвать его. Я полагаю, нам нужно уйти от железной дороги и отступать на Умань, где попробовать договориться с Петлюрой.

– Хорош союзничек, – бросил реплику Лащенко.

– Как бы там ни было, он выгнал деникинцев из Одессы. И это уже неплохо. Но главное, у Петлюры есть стационарные лазареты, куда бы мы смогли устроить наших раненых. Ради этого придётся заключить с ним хотя бы временный союз против Деникина.

– По-доброму, его бы шлёпнуть надо, как Григорьева, – заметил Чубенко.

– Будешь с ним переговоры вести.

– Ты у нас главный дипломат. Вот ещё присовокупим к тебе Волина – нашего заведующего культурно-просветительным отделом. Не возражаешь, Всеволод?

– Нет. С удовольствием, – сказал Волин. – Даже интересно взглянуть на эту личность.

– В отношении плана отхода доложит начальник штаба Белаш.

– В штабарме было решено отходить с боями, – начал Белаш. – Для этого мы выстраиваем всю армию в виде огромного каре, оно будет 40 километров по фронту и столько же в глубину. В центре каре, естественно, будут обозы с ранеными, женщинами и детьми. В арьергарде, где предполагаются наиболее ожесточённые бои, действует Азовский корпус Вдовиченко. Чтобы исключить прорыва по флангам – левый занимает Калашников со своим корпусом, правый – Гавриленко, в авангарде – корпус Павловского. При соприкосновении с петлюровцами надо избегать столкновений, если мы хотим заключить с ними союз. За связь между корпусами, а также за телеграф отвечает Дерменжи, за продовольственное снабжение – товарищ Серёгин, за артснабжение – товарищ Данилов.

Товарищи, – заговорил Чубенко, – у меня в обозе 2 тысячи морских мин. Куда мне их девать?

– Попридержи. В нужное время найдём и им применение.

Обсудив подробно маршрут отхода и взаимодействие частей, все разошлись по своим местам. Белаш спросил Махно:

– Зачем ты Волина собираешься послать к Петлюре? Ты же знаешь, Симон не любит евреев.

– Ничего. Пусть знает, что я евреям доверяю самые ответственные задания. А у антисемитов никогда на поводу не пойду. К тому же Всеволод литератор и вообще умница. По крайней мере не даст Чубенке наломать дров.

Отход повстанцев к Умани сопровождался беспрерывными атаками белых, которые отбивались вполне успешно частями георгиевского кавалера Трофима Вдовиченко. Обе стороны несли тяжёлые потери, но внутрь каре белым так ни разу не удалось прорваться. Там находились жёны и дети повстанцев, и во многом именно этим объяснялась железная стойкость махновцев. Тем более что по полкам ходила записная книжка убитого деникинского офицера, отрывки из которой в минуты затишья читали бойцам командиры:

– «...Нами был взят в плен крестьянин-махновец. Списать в расход, – но как? Решили поджарить. Принесли сковороду – лист железа, развели огонь. Ах, как он извивался... восторг! Отрезали нос, язык, поджарили спинку, а потом животик. Надоело... Ника разрывной снёс ему голову, мы хохотали...»

Чтение этой записной книжки так заряжало повстанцев ненавистью к белым, что они рвались в бой и, срубая голову очередному офицеру, нередко приговаривали: «А ну похохочи, паскуда».

16 сентября, достигнув реки Синюхи, Повстанческая армия заняла село Ново-Архангельское, продолжая не без успеха отражать нападения деникинцев. Конные бригады махновцев в это время рейдировали по тылам Слащёва, громя подходившие новые части.

В штабарм Махно явились петлюровские офицеры, одетые в вычурную форму семнадцатого века, с оселедцами (хохлами) на чисто выбритых головах, прямо запорожцы времён гетмана Дорошенко.

– Главнокомандующий войск Украинской республики атаман Петлюра протягивает руку дружбы славному победителю Красной Армии батьке Махно и желает заключить с ним союз в борьбе с Деникиным, угрожающим независимости нашей неньки Украины.

«На ловца и зверь бежит», – подумал Махно, а вслух сказал:

– Мы готовы принять руку дружбы атамана Петлюры, тем более что освобождение Украины от захватчиков – и наша цель. Чем эта рука могла бы помочь нам?

– У нас достаточно снарядов и патронов. Мы знаем, вы нуждаетесь в этом.

– Да, снаряды и патроны нам очень нужны.

– В таком случае, выделяйте ваших доверенных лиц для переговоров с атаманом Петлюрой и начальником его штаба Тютюником.

– Они уже выделены. Где сейчас Петлюра?

– Мы не имеем полномочий сообщить о его местопребывании, но ваших представителей мы к нему доставим.

Поезд Петлюры оказался далеко в тылу его армии в Жмеринке. Он стоял на одном из запасных путей вдали от вокзала в оцеплении усиленной охраны.

При входе в вагон командующего Чубенко и Волину предложили сдать оружие. Чубенко снял маузер, Волин показал ручку.

– Что это? – спросил адъютант.

– Моё оружие, – ответил Волин.

Адъютант, скользнув взглядом по его карманам, сказал с оттенком неудовольствия:

– Это можете оставить при себе.

В отличие от своих разряженных офицеров Петлюра был одет в полувоенный френч с накладными карманами и этим напоминал Керенского. После представления ему посланцев Повстанческой армии имени батьки Махно он пригласил:

– Прошу садиться, господа. Я слушаю вас.

Ещё в пути Волин и Чубенко решали, как им обращаться к Петлюре. «Товарищ», естественно не подходит, какой он им товарищ? «Господин» – унизительно для них, словно они за милостью явились. По имени-отчеству вроде неприлично – малознакомы.

– Знаешь, а ведь он вроде генералом числился у Скоропадского, вот давай и будем как к генералу – «Ваше превосходительство». По крайней мере официально и уважительно.

И Волин начал:

– Ваше превосходительство, ваши представители предложили штабу армии Махно заключить союз против Деникина. Главнокомандующий Нестор Махно поручил нам вести переговоры.

– У вас есть какие-то предложения по проекту договора?

– Да, мы составили проект, который уже можно обсуждать, – Волин вытащил из полевой сумки лист бумаги и подал Петлюре. Тот начал читать:

– Так... Ну раненых мы вполне обеспечим лечением, найдём места в госпиталях Жмеринки, Винницы и других городов. Как думаете, начальник штаба?

– Я думаю обеспечим, – сказал Тютюник, поглаживая ус. – Не хватит здесь, отправим в Галицию.

– Ну то, что обе стороны обязуются сражаться до победы с общим врагом, а именно Деникиным, нас тоже вполне устраивает. Конечно, поделимся и боеприпасами. О чём речь? Но вот эта статья не годится, господа.

– Какая? – спросил Волин.

Петлюра ткнул пальцем в бумагу:

– Вы пишете, что обе стороны могут свободно пропагандировать свои взгляды и даже распространять литературу. Это не пойдёт.

– Почему, Симон Васильевич? – попытался Волин растопить лёд недоверия атамана.

– Никакой пропаганды в моей армии я не допущу, – решительно заявил Петлюра. – И вообще, от слова «пропаганда» за версту несёт большевизмом.

– Но, Симон Васильевич, мы ведь тоже не приемлем большевизм.

– Тогда зачем пишете о пропаганде? Тютюник, что вы думаете о пропаганде?

– А что тут думать? К стенке пропагандистов, это главные разлагатели армии.

– Ну вот, начальник штаба знает, что говорит. Я бы предложил вместо этого вписать пункт о линии разделения между нашими армиями, чтоб не вы в наши дела, не мы в ваши не лезли.

Волин с Чубенко переглянулись: надо соглашаться.

– Потом, – продолжал Петлюра, – все стратегические задачи и планы мы должны согласовывать друг с другом.

– Ваше превосходительство, ваши дополнения слишком серьёзны, чтоб сразу согласиться, позвольте нам обсудить их между собой и найти приемлемое решение.

– Я согласен. Пройдите в соседнее купе и посоветуйтесь.

– Нет, мы лучше выйдем из вагона, заодно покурим на воздухе.

– Хорошо. Сделаем перерыв на четверть часа, – согласился Петлюра.

Волин и Чубенко вышли из вагона, отошли в сторону, закурили.

– Хэх, – хмыкнул Волин, – в купе пригласил, чтоб подслушать всё.

– Да и тут ушей звон сколько, – кивнул Чубенко на караульных, подозрительно наблюдающих за ними.

– Ну эти «попки» не поймут, о чём речь. Так как сделаем, Алексей?

– У нас что главное? – Разместить раненых, чтобы развязать армии руки. Это он принимает безоговорочно. Значит, всё. Главное достигнуто, а остальное – муть. Примем всё, а уж как выполнять, поглядим. Я вот ещё что подумал, надо уговорить его на свидание с батькой.

– Зачем?

– Скажу после.

Они докурили и направились в вагон с твёрдым решением принимать любые предложения Петлюры.

Пока махновские дипломаты перекуривали на улице, Петлюра с Тютюником придумали к договору ещё один пункт, и едва Волин и Чубенко заняли свои места, Петлюра, указывая на карту, сообщил:

– Мы тут посоветовались и решили пункт о границах расположения армии Махно представить в таком виде.

Волин заглянул в карту, где юго-восточнее Умани был нарисован квадрат.

– Вот, глубиной в 60 и шириной в 40 вёрст, – пояснил Петлюра. – Разве этого мало?

– Мы согласны, – сказал Волин, для порядка переглянувшись с Чубенко и дождавшись кивка головы.

Обсудив ещё несколько положений и согласовав окончательно формулировки статей, выработали окончательный вариант договора.

– Ваше превосходительство, Нам кажется, вам следует лично встретиться с нашим главнокомандующим, обсудить оперативную обстановку и согласовать действия, – сказал Волин. – В договоре обозначены только общие черты нашего союза. А о деталях вы бы договорились при личной встрече.

– Это хорошее предложение, – согласился Петлюра. – Мы подумаем. Вы правы, не всё можно решить на бумаге. Как думаете, Тютюник?

– Я согласен, Симон Васильевич.

Договор был отпечатан на украинском языке (Симон Васильевич был твёрдый националист) в двух экземплярах, и оба скреплены четырьмя подписями договаривающихся сторон.

Вручая один экземпляр Волину, Петлюра сказал:

– Я согласен встретиться с Махно.

– Где, ваше превосходительство? Здесь, в Жмеринке?

– Нет. Я прибуду со своим поездом в Умань. Пусть к 12 часам дня 25 сентября ваш главнокомандующий встречает меня.

– Так. Сегодня 20-е. Думаю, пять дней вполне достаточно для подготовки, Итак, Умань, 25 сентября в полдень.

– Да. Прошу передать Махно мои наилучшие пожелания, – при этом Петлюра даже щёлкнул каблуками. Тютюник лишь кивнул утвердительно головой.

В лагере Махно чувствовалось оживление. На станцию Умань прибывали порожние эшелоны, в которые загружали раненых. Со многими из них отправлялись жёны, невесты, которым обязательно вручались деньги и продукты на дорогу.

Всё это происходило под непрекращающуюся канонаду не утихающих боев. На Реввоенсовете, собравшемся обсудить предстоящую встречу Махно с Петлюрой, Чубенко заявил безапелляционно:

– Это, товарищи, прекрасный момент для ликвидации Петлюры.

– Как? – удивился Белаш. – Но это же, в конце концов, непорядочно.

– А с его стороны порядочно вести двойную игру?

– Что ты имеешь в виду?

– Я видел в Жмеринке на станции двух деникинских офицеров. Почему они там оказались? Ведь считается, что Петлюра в состоянии войны с белыми. Вы представляете, в каком положении мы окажемся, если они сговорятся.

– От Петлюры этого можно ожидать, судя по тому, насколько он был «верен» Раде и гетману Скоропадскому, – сказал Махно. – Так что в предложении Чубенко есть рациональное зерно. Надо подумать.

– Но его армия? Как она отнесётся к этому? – усомнился Белаш.

– А как григорьевцы отнеслись к смерти своего атамана? Половина перешла на нашу сторону, половина разбежалась. Лишь верблюжанцы, его земляки, серчают на нас.

– Товарищи, – заговорил Волин, – что нам говорит история на этот счёт? История говорит, что после смерти самых великих завоевателей, взять Аттилу или Македонского, их империи рассыпались как карточные домики.

Доводы теоретика-анархиста оказались убедительными: Петлюра даже не Македонский, его можно безболезненно ликвидировать. Когда ещё подвернётся такой удобный момент? А он анархизму такой же враг, как и большевики, не говоря уже о деникинцах. Раз сам лезет в ловушку, почему бы её не захлопнуть?

Стали обсуждать детали. 25 сентября в Умань отправляется группа террористов-бомбистов и снайперов. Если им по каким-то причинам не удастся приблизиться к вагону Петлюры, то в дело вступает сам батько Махно. Он в сопровождении своего конвойного полка прибывает на станцию, входит в вагон Петлюры и расстреливает его вместе с Тютюником и адъютантами. Эта стрельба и явится сигналом для нападения махновцам на охрану Петлюры. Тут всё решат мгновения и меткость батьки. Можно сразу и телеграмму заготовить с ударным началом: «Всем! Всем! Всем!»

– Не надо, – сказал Махно, – ещё сглазим.

Пятеро бомбистов и снайперов ещё с вечера 24-го пробрались в Умань и стали ждать прибытия поезда Петлюры. Но ещё до его прихода подошёл поезд охраны и буквально в четверть часа из вокзала были изгнаны все пассажиры, закрыты кассы и даже начальник станции заперт в собственном кабинете.

Махно выехал на тачанке в сопровождении 500-сабельной охраны, мысленно в который раз проигрывая свои действия в вагоне Петлюры.

Без четверти 12 он уже въезжал в Умань и впереди, на обочине, увидел Воробьёва, бывшего «черногвардейца». Тот поднял руку, прося остановиться.

Подъехали к нему, Махно спросил:

– В чём дело, Николай? Не приехал?

– Приехал. Разогнали всех от вокзала на двести сажен. Постоял минут двадцать и ту-ту, побежал назад на Христиновку.

– Ушёл?

– Ушёл, батько.

– Вот же гад, – выругался Нестор. – Почуял.

(Через 7 лет, уже в Париже, пуля возмездия найдёт-таки Симона Васильевича, и перед выстрелом убийца – часовщик Шварцбард ещё уточнит: Петлюра ли пред ним? А уточнив, всадит в него всю обойму).

В этот же день, 25 сентября 1919 года, взрыв мести всё-таки прогремел в Москве, в особняке графини Уваровой по Леонтьевскому переулку, 48, где размещался Московский комитет РКП(б) и куда собралось более 100 ответственных работников партии. В 9 вечера анархист Соболев через окно бросил адскую машину в зал. Взрыв был настолько мощный, что снёс потолок и обрушил заднюю стену в сад.

Это был тот самый Соболев, который в составе группы в 25 человек в июне выехал со станции Фёдоровка на Харьков для взрыва Чека и освобождения товарищей, сидевших в подвалах. Прибыв в Харьков, они узнали, что все их товарищи уже расстреляны, и решили отомстить за их смерть по «высшему разряду». По их сведениям, в Московском комитете РКП(б) должен был выступить Ленин, но вождь там не появился, может, как и Петлюра что-то почуял.

Было убито 12 человек, ранено 50. Соболев по этому поводу каял себя: «Откуда мне было знать, что у них перерыв и они большинством ушли из зала. Ах, как бы надо было обождать, когда они вновь рассядутся».

– Ладно, не переживай, – утешали его. – И дюжина неплохой почин.

Вскоре по Москве разлетелась листовка, в которой сообщалось, что:

«...Взрыв в Леонтьевском переулке произведён Всероссийским повстанческим комитетом революционных партизан в отместку большевикам за расстрел в Харькове ни в чём неповинных махновцев». Этой листовкой, хотели того или не хотели анархисты, а выдали чекистам ниточку, по которой те в конце концов вышли на них. А главное, подставили батьку, ни сном ни духом не знавшего о готовящемся взрыве и, возможно, не разрешившего бы его. Ведь он отправлял их по другому адресу: Харьков, Чека, на выручку товарищей.