Текст книги "Одиссея батьки Махно"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 37 страниц)

8. Свободная территория

За несколько вёрст до Гуляйполя Махно остановил отряд и строго-настрого наказал:

– В Гуляйполе никакой стрельбы, товарищи.

– А если они начнут? – спросил Ермократьев.

– Не начнут. Не забывайте, что мы ныне отряд державной варты под командой штабс-капитана Шепеля. И сделать все должны как можно тише.

– А если всё же доведётся стрелять?

– Только по моей команде. Я не хочу в Гуляйполе лишних жертв. А уж за красного петуха, – Нестор строго взглянул на Ермократьева, – расстреляю на месте.

Так и въезжали в Гуляйполе: впереди на щегольской тачанке с пулемётом штабс-капитан, за ним конный отряд в полсотни сабель. Сторожевой пост на въезде даже не шевельнулся. Отряд стройными рядами продефилировал мимо.

Тачанка подкатила к немецкому штабу, тому самому, на который дважды безуспешно покушался Нестор. Махно соскочил с подножки и решительным шагом направился к крыльцу. В дверях стоял часовой. Нестор, козырнув ему, сказал:

– Срочный пакет от гетмана.

Войдя в приёмную, увидел вскочившего из-за стола адъютанта. Но и тому не дал рта раскрыть:

– Командир на месте?

– Да. Но он занят...

– Я курьер гетмана.

Нестор распахнул дверь. Полковник сидел за большим столом в дальнем конце комнаты, рядом стоял офицер с бумагами.

Увидев вошедшего штабс-капитана, полковник нахмурился и, сверкнув из-под пенсне ледяным взглядом, спросил:

– Что вам угодно?

Нестор выхватил пистолет, в мгновение уложил опешивших офицеров и тут же повернул назад в приёмную. Появление его там с ещё дымящимся пистолетом произвело на адъютанта (слышавшего выстрелы) нужное действие. Махно увидел его уже с поднятыми руками.

– Вы хотите жить?

– Я, я... да, да.

– В таком случае ступайте немедленно в казарму и выводите солдат на митинг. Вы поняли? На митинг, стало быть, без оружия.

– Я, я... да, да.

– Если вздумаете вывести с оружием, будете немедленно расстреляны. Я Махно. Ваш гарнизон окружён и в случае сопротивления будет немедленно уничтожен. Порежем пулемётами.

– Я поньял.

– Ступайте. Заодно снимите часового у крыльца.

– Я не имею прав... он подчинён начальник караул.

– Скажите ему, что будет убит, если вас ослушается. Исполняйте.

Адъютант опустил руки и шагнул к выходу, когда Нестор ухватил его за кобуру.

– Начнём с вас, лейтенант, – и вытянул пистолет. – Ступайте и берегите вашу жизнь.

Когда Нестор вышел из штаба, часового на входе уже не было. Отметил про себя: «Исполнительный лейтенант».

Площадь была окружена повстанцами. Лепетченко, покинув облучок, пристроился у пулемёта. «Ну что ж, вполне убедительно. Что-то мои анархисты спят, – думал Нестор. – Надо было предупредить их».

Адъютант вывел роту солдат на площадь. Махно прошёл к тачанке.

– Саша, живо на облучок, подворачивай к ним. Я буду выступать.

Тот подъехал к построившимся солдатам.

Махно покрутил головой, ища взглядом адъютанта: «Неужто сбежал?» Но нашёл его на левом фланге строя, видимо, он не выводил, а выгонял солдат из казармы и потому оказался сзади. Нестор призывно махнул ему рукой: идите сюда.

– Я буду говорить, вы будете переводить меня.

Адъютант кивнул: согласен.

– Товарищи солдаты, я знаю, вы в мирной жизни были рабочими и крестьянами. А мы такие же труженики, как и вы. Я, Нестор Махно, из крестьян...

Нестор заметил, как при упоминании его имени посерьёзнели лица, и солдаты даже перестали шевелиться.

– Вы посланы убивать нас – своих братьев по труду, по классу. Но я, как анархист-коммунист, говорю вам: не туда стреляете, товарищи. Стрелять надо во власть и в нашу и в вашу. Только власть – враг народа. А мы, рабочие, друг другу братья. Поэтому анархисты-коммунисты села Гуляйполе предлагают вам вернуться на родину. Для этого каждый получит по 500 рублей на дорожные расходы.

Солдаты зашумели, весело запереглядывались. Один что-то прокричал по-немецки.

– Что он сказал? – спросил Махно лейтенанта.

– Он сказал, как командир пускать будет?

– Скажи, что командир как гарнизонная власть расстрелян. И что будет расстрелян любой офицер, препятствующий солдатам возвращаться на родину.

Адъютант перевёл, и его слова были встречены ликованием.

– Лейтенант, но здесь ведь мало народу, где остальные?

– Да, здесь только рота охраны. Один батальон в Пологах, а другие роты в Рождественке и Фёдоровке.

– Но штаб полка здесь?

– Да, штаб полка был здесь.

– Кто был у командира, когда я вошёл туда?

– Начальник штаба.

Новость о том, что Махно уже в Гуляйполе и митингует на площади перед солдатами, быстро распространилась по селу. Люди спешили туда, анархисты вытаскивали припрятанное оружие. Среди спешащих на площадь слышались голоса: «Нестор Иванович вернулся!», «Значит, каюк варте». «Что варта, он уже немцев разгоняет».

Нестор, играя на самых дорогих чувствах солдат, на любви к семье, ярко расписывал им, как ждут их дома любимые жёны и дети. Он видел, как на площадь сбегались жители, кто-то радостно махал ему рукой. Первым из анархистов он заметил Каретникова, поманил его к себе, и когда лейтенант стал переводить солдатам очередной отрывок махновской речи, сказал скороговоркой:

– Семён, бери хлопцев, гони к державной варте. Постарайся голову схватить. Немецкую я срезал.

К концу зажигательной речи Махно солдатский строй уже был в окружении гуляйпольцев, внимательно слушавших своего знатного земляка.

Нестор вновь почувствовал, что как и прежде овладевает вниманием толпы, и потому в заключение бухнул неожиданно:

– ...Товарищи солдаты, чтоб доказать вам, что никто на вас не держит зла, я, от имени моих земляков, приглашаю вас к столу в любую хату. Там угостят вас доброй горилкой и закуской. Мы с вами братья по труду. Товарищи гуляйпольцы, я верно говорю? – громко прокричал Махно.

– Верн-а-а, – там и тут закричали в толпе.

– Так братайтесь с солдатами, друзья. Нам нужен мир. И только.

К тачанке уже прибились старые и надёжные друзья Махно: Чубенко, Марченко, Калашников и бессменный адъютант и телохранитель Лютый. Последний не скрывал своей бурной радости по случаю встречи обожаемого командира.

– Алёша, обратился Махно к Чубенко, – бери этого лейтенанта немецкого, вали с ним в штаб, прими дела, а главное – полковую казну. Я обещал солдатам выплатить проездные на родину. Не стану же я на них нашу казну тратить.

– Ох, балуешь ты их, Нестор Иванович, – заметил Калашников. – Их бы надо под пулемёт, а ты им подорожные.

– Ничего ты, Саша, не смыслишь в пропаганде.

– Вы думаете, все они кинутся на родину? Как же. Большинство их пристанет к тем же немцам, что стоят в Пологах или Рождественке.

– Это даже лучше. Именно они станут разлагать части рассказами о нас. Что де махновцы совсем не звери, а такие же люди. А сейчас, сегодня, если они посидят с нашими за одним столом, выпьют по чарке, преломят хлеб, разве будут видеть они в нас врагов? Вот, кстати, займись самогонщицами, пусть не жмутся.

– Ха-ха, – развеселился Калашников. – Самогонщицы почти все вдовы, их уговаривать не надо. Перед мужиком ни одна не устоит. Разожмётся.

– Ты их осуждаешь? Ну и напрасно. Кстати, где Веретельников?

– Он здесь, я его видел, – сказал Лютый.

– Найди его, Петя. И займитесь оружием. Пока солдаты пьянствуют, оприходуйте их винтовки. А я на телеграф. Саша, трогай.

Словно растревоженный муравейник, зашевелилось Гуляйполе, казалось, на улицы вышли все. Где-то уже пиликала гармошка, слышались обрывки песен, смех. Едущего на тачанке Махно искренне приветствовали:

– Здоровьичко тоби, Махно. Доброго почина.

Тачанка остановилась возле телеграфа, Нестор прошёл прямо в аппаратную. Телеграфист, увидев его, вскочил:

– Здравствуйте, Нестор Иванович.

– Здравствуй, Вася. Садись к аппарату. Стучи: «Всем, всем, всем. Районный гуляйпольский Ревком сообщает, что восстановил Советскую власть, что Гуляйполе отныне является свободной революционной территорией. Мы призываем повсеместно рабочих и крестьян восставать против душителей свободы: гайдамаков и германских войск. Да здравствует социальная революция, к оружию, товарищи!

Нестор Махно».

Когда он возвращался с телеграфа, уже встречались люди навеселе. Надрывалась гармошка, выговаривая вездесущее «Яблочко», горланили безымянные сочинители:

 
– Эх, яблочко, наливается,
А махновцы вперёд продвигаются!
Эх, яблочко, куды котишься,
Коль к махновцам попадёшь, не воротишься.
 

9. Сгущаются тучи

Между тем над Гуляйполем тучи начали сгущаться уже на третий день. Телефон в штабе звонил почти беспрерывно, Махно едва успевал отвечать. Из Александровска какой-то чин допытывался:

– Господин Махно, это правда, что вы расстреляли всех помещиков?

– Брехня, – отвечал Нестор. – Они давно убежали с вами. И правильно сделали. Пусть и не думают возвращаться, вот тогда расстреляем. И только.

Из Рождественки какой-то немец-офицер грозил всеми карами небесными:

– Вы есть бандит... Мы вас будем вешаль...

– Ну давай, давай, – язвил Махно. – Приходи в гости, поглядим кто кого.

Не очень разговорчивый Каретников высказывал сомнение:

– Может, ты зря их раздразнил телеграммой. Сидели б тут тихо.

– Нет, Семён Никитович, мы обязаны были бросить клич по всей Украине: делайте как мы! А то, что и враги нас слушали, тоже неплохо. А насчёт «тихо сидеть» забудь. Грядёт большая драка. Свобода никогда даром не давалась.

В сущности, получалось, что «свободная территория» была окружена немцами и державной вартой. Из Пологов раздался предвечерний звонок и негромкий голос попросил:

– Мне Нестора Ивановича.

По обращению и тону Махно догадался, что это не враг.

– Я слушаю.

– Это Липский звонит, товарищ Махно.

– Что у вас?

– Нестор Иванович, завтра немцы собираются идти на Гуляйполе. Готовьтесь.

– Сколько их?

– Не менее полутысячи.

– Вооружение?

– Пять пулемётов и две пушки, есть и кавалерия.

– Спасибо, Фёдор Михайлович.

Махно собрал своих активистов.

– Ну что, братки, несколько дней они нам только грозились. Теперь приступают к исполнению своих угроз. Что будем делать?

– Сражаться, конечно, – сказал Лепетченко.

– Разумно, но не совсем. Алёша, сколько крестьян мы вооружили?

– Около тысячи, – сказал Марченко. – Они же и караулы несут, и в заставах бдят.

– Вот именно, бдеть-то они могут, но вот драться с регулярным войском вряд ли.

– Я что-то не пойму тебя, Нестор, – заговорил Каретников. – Звал, звал к борьбе, а как накатило – заколебался.

– Я и сейчас не отказываюсь от своих слов, но печёнкой чую, нам готовят петлю. И я не хочу гуляйпольских крестьян бросать на явную гибель. Они же толком не умеют владеть оружием. К тому же у нас два пулемёта, а у пологовской группы пять и у Покровских и рождественских не меньше. А пушки? Начинать борьбу за свободу с поражения я не хочу. Более того, немцы, захватив Гуляйполе, устроят здесь новую резню.

– Что же ты предлагаешь?

– Пусть крестьяне попрячут оружие и патроны. Мы же, выйдя в поле небольшой группой, примем бой и прорвёмся, по крайней мере отведём беду от Гуляйполя. А собрав по окрестным волостям и уездам силы, вернёмся, атакуем, и тогда-то оставленное оружие ударит по немцам и варте с тыла.

– Но они ж сразу начнут обыски. Что они, дураки?

– Хэх, найти у нашего крестьянина винтовку ни одна собака не сможет. О чём ты говоришь, Семён?

На последних словах засмеялся Лютый:

– Ты чего, Петя?

– Да вспомнил бомбы, которые мы с вами под подушкой у Харитины спрятали.

– Нашёл о чём вспоминать, – поморщился Махно. – Алёша, ты разослал листовки?

– Да. И крестьянские и солдатские.

– Вот, вы ночами дрыхли, а мы с Марченко листовки в типографии печатали. Одни для крестьян, чтоб подымались, другие для немецких солдат, чтоб не слушались командиров и переходили на нашу сторону.

– Перейдут, когда рак на горе свистнет, – усмехнулся Лепетченко.

– Зря смеёшься, Саша. Может, и не перейдут, но задумаются. Разложить врага тоже дорогого стоит.

– Может, не стоило отпускать Ермократьева, – сказал Марченко.

– Нет, Алёша, пусть он на Терновке раскочегаривает восстание. Чем больше таких очагов, тем лучше для общего дела. Рано или поздно полыхнёт по всей Украине. Я в это верю.

С утра Марченко и Лепетченко отправились по сотням сообщать о решении штаба: «Прячьте оружие, мы уходим. Вернёмся через две-три недели с новыми силами и тогда изгоним оккупантов».

Не все были довольны таким решением: «Зачем тогда огород городили?» Но когда слышали, что так велел товарищ Махно, возражений не высказывали. Соглашались: «Ну, Нестор Иванович знает чего делать надо».

У Махно, конечно, болело сердце за Гуляйполе, за своих земляков, но другого выхода он не видел. Утешал себя: «Мы бросили клич, мы показали пример, успели напечатать несколько тысяч листовок и распространить их. Пусть наша «свободная территория» просуществовала несколько дней, но она заронила надежду в сердца крестьян».

В отряд, который должен был встретить противника, включали только опытных бойцов-добровольцев, убеждённых анархистов-коммунистов. Формировал его лично Махно и многим, особенно молодым, отказывал:

– Верю, что хочешь драться, но потерпи малость. Когда мы воротимся, ударишь с тыла.

Более опытному бойцу говорил другое:

– Эх, братец, мы идём на прорыв, а ты на своём коне далеко не ускачешь. Будешь нас только задерживать. Не хочу брать греха на душу. Затаись. Потерпи. Вернёмся. Поможешь и только.

Впрочем восемнадцати летнему Пантелею Тютюнику Нестор не отказал, уж очень тот просился взять его с собой. Да и как не взять хорошего стрелка и пулемётчика. Отдавая список отряда Каретникову, Махно говорил:

– Ты в военном деле дока. Вот и командуй.

– М-да, – вздохнул тот, прочтя коротенький список. – Семнадцать бойцов, конечно, не войско. Но подразнить немцев можно.

– Не дразнить, Семён Никитович, а всё зло, которое они несут на Гуляйполе, переключить на себя, то есть на нас.

– Тогда, чтоб все мне подчинялись беспрекословно.

– Это само собой.

С утра выехали в поле на двух тачанках и верхами. Отъехав версты две от села, приискали ложок, где оставили коней и тачанки, с ними за коновода – Тютюника. Пантелей смолчал, хотя видно было, что недоволен такой ролью, рвался-то в бой. Нестор утешал:

– Ничего, Пантюша, ещё успеешь навоеваться. На всякий случай приготовь пулемёт на моей тачанке.

С собой взяли два ручных пулемёта «льюис» и винтовки, залегли на гребне, замаскировались меж копен сена.

Каретников, залёгший с пулемётом, предупредил:

– Без моей команды не стрелять. Кто выстрелит без команды, морду набью.

– Ну уж так уж, – усмехнулся Махно.

– В засаде важна выдержка, Нестор. И внезапность.

Ждать пришлось долго. Кое-кто уже и подрёмывать начал. Однако Марченко, наиболее зоркий, увидел первым:

– Кажется, появились.

И действительно, на окоёме в дрожащем мареве обозначилась колонна солдат.

– Теперь внимание, – подал голос Каретников. – Как только я начну, стреляем все разом.

Колонна приближалась, впереди на коне ехал офицер. Всё ближе, всё отчётливее лица. В засаде кое-кто начал волноваться:

– Чего там Каретник? Заснул, что ли?

– Отставить разговорчики, – прошипел Каретников. – Лютый?

– Что?

– Возьмёшь на мушку командира.

И опять томительно-тревожное ожидание первого выстрела. Колонна – уже вот она; слышен топот сапог и даже, кажется, дыхание солдат.

Наконец застрочил «льюис» Каретникова. Махно нажал спусковой крючок своего пулемёта. Затрещали винтовочные выстрелы, заклацали затворы.

Первые ряды колонны повалились сражённые. Меткам Лютый первым же выстрелом свалил командира. Строй рассыпался, многие, пригибаясь, бежали назад, другие – в сторону от дороги, некоторые, упав на землю, ползали, поднимая пыль.

Паническое бегство солдат развеселило повстанцев.

– Вот так их! Бегут тараканы, ха-ха-ха!

На дороге осталось лежать не менее двух десятков убитых, раненый конь, вздымая голову, жалобно ржал, вскидывая ноги.

– Лютый, пристрели животину.

– Всё я, да я.

– Заткнись. Исполняй приказ, – рассердился Каретников. – Марченко, Лепетченко, идите соберите винтовки.

Однако собрать всё не удалось, в воздухе запели пули, донеслись с вражеской стороны выстрелы.

– Назад, – приказал Каретников.

Марченко приволок четыре винтовки, Лепетченко – три, но зато успел снять с офицера бинокль и кобуру с пистолетом.

– Чего достал? – спросил Лютый.

– Парабеллум.

– Вообще-то это моя добыча, я офицера снял.

– Если снял, чего не брал? – огрызнулся Лепетченко, прилаживая себе на ремень кобуру. Потом подполз к Махно:

– Нестор Иванович, возьми бинокль, ты у нас главный, тебе видеть далеко надо.

– Командир-то Каретник.

– А ну его, – буркнул Лепетченко и отполз на своё место.

Нестор приложил к глазам бинокль, увидел солдат, залёгших в полуверсте и стрелявших по повстанцам довольно дружно. Повёл бинокль по горизонту налево, потом направо. И тут увидел за метёлками ковыля скачущих всадников. Крикнул:

– Семён, справа кавалерия!

– Всем отходить к тачанкам. Я попробую их задержать. Кому сказал?! Быстро!

– Так и у меня пулемёт, – возразил было Махно.

Оскалившись почти по-волчьи на Махно, Каретников выругался матерно:

– Живо метитесь к коням! Ну!

Все скатились в ложок, Нестор крикнул на ходу Лютому:

– Петя, живо на облучок и наверх, надо пособить Семёну. Развернись мигом.

Наверху трещал «лыоис» Каретникова. Махно бросил свой на дно тачанки, вскочил в неё и сразу к «Максиму», оттеснив от него Тютюника:

– Погодь-как, Пантюша.

Тачанка вымахнула вверх на бугор, быстро развернулась пулемётом в сторону конницы, и Махно открыл огонь. Тютюник подавал ленту. С земли короткими очередями стрелял Каретников.

Несколько кавалеристов упало вместе с конями, но это не сбило атаку, конники лишь рассыпались веером.

– Семён! – крикнул Махно. – В тачанку! Будем уходить.

Каретников вскочил с земли, прыгнул на подножку.

– Петя, гони, – крикнул Махно.

– Дай-ка я, – потянулся к «Максиму» Каретников.

– Сам справляюсь, – крикнул Махно, продолжая стрелять по «вееру» конников.

Однако, когда тачанка помчалась, всё более ускоряя бег, Махно перестал стрелять. Кузов так подлетал и раскачивался на рессорах, что напрочь исключал прицельный огонь.

Они уходили, огибая Гуляйполе справа, забирая всё далее на восток. Поскольку кавалеристы долго не отставали, Каретников дважды приказывал останавливать тачанку и стрелял по преследователям, нанося им ощутимый урон.

Наконец немцы отстали. Верховые повстанцы ускакали далеко вперёд и дожидались тачанку Махно.

– Нестор Иванович, куда правимся? – спросил Марченко.

– На Дибривку. В случае чего там отличный лес, в нём можно укрыться.

10. Рождение батьки

К Дибривке подошли ночью. Село располагалось за речкой Волчьей, через которую был проложен довольно широкий деревянный мост.

– Надо послать разведку, – сказал Каретников. – А ну там немцы или варта. Они нас на мосту перещёлкают, как куропаток. Шкабарня?

– Я, – отозвался боец.

– Ты бывший пограничник, давайте с Тютюником смотайтесь. Да не через мост, пониже от села вброд.

Разведчики вернулись через полчаса, уже по мосту. Шкабарня доложил:

– Никого нема. Можно въезжать.

– Гляди, Василий, ежели что – голову сыму, – предупредил Каретников.

Первыми на мост выехали тачанки, за ними – верховые. По приказу Каретникова все держали оружие на взводе, в любой момент готовые открыть огонь. Ехали шагом.

Но село спало, нигде ни огонька. Выехали на церковную площадь. Лютый, сидевший на облучке, обернулся, спросил:

– Может, здесь, Нестор Иванович?

– Нет, Петя, езжай в конец села, ближе к лесу. Тут нас запросто могут окружить.

За последней избой они свернули на обочину, остановились. Орали уже третьи петухи. Для сна времени уже не было, но бойцам требовалась передышка.

Разнуздав коней, пустили на попас. Сами валились на траву, блаженно потягиваясь.

– Петь, разнуздай наших, ослабь кореннику чересседельник, пусть пощиплют, – велел Махно Лютому.

– Може, распрячь?

– Не-не. Нельзя.

Из центра села послышался рожок пастуха, хозяйки стали выпускать коров.

Из-за жердяных воротец хаты выглянул мужик и тут же исчез. Вскоре появился мальчик, подошёл, спросил несмело:

– Дяди, вы кто?

– Мы свои, сынок, – улыбнулся Нестор. – Скажи батьке, пусть не боится.

Мальчик убежал, ещё в воротах радостно возвещая:

– То свои, тэту.

Мужик вышел, приблизился неспешно, увидев Махно, заулыбался:

– Нестор Иванович? Никак вы?

– Я. А что?

– Да нам тут бог знает что наговорили про вас, – мужик ухватил протянутую Нестором руку, тряс её радостно: – Говорили, ваш Махно утёк до Москвы, купил большой дом, живе як пан, за вас, дурней, и думки не мае.

– А кто говорил-то?

– Да вартовые.

– Давно они были у вас?

– Да дни три тому, вместе с немцами. У нас же в лесу Щусь с хлопцами ховается, они за ним гнались. Он там двух, аботрех помещиков побил и пожёг.

Махно повернулся, подозвал Лепетченку.

– Саша, ты чёрной гвардией командовал. У тебя, помнится, Щусь был в сотне?

– Был. Он сам здешний. Из матросов. Лихой парень.

– Отчаянный, – подтвердил мужик, – и хлопцы с ним наши, дибривские.

Поговорив с мужиком, Нестор послал в лес Тютюника и Трояна.

– Пантюша, найдите отряд, договоритесь с командиром о встрече. Ступайте.

Г де-то после обеда прискакал один Троян.

– Гаврила, а где Пантелей? – насторожился Махно.

– Его Щусь в заложники оставил.

– В какие ещё заложники?

– Он говорит, а вдруг вы вартой подосланы. Если, говорит, Махно не приедет, я этого Тютюника повешу.

– Хорошенькое дело.

– Он сказал, чтобы вы один ехали, без отряда.

– А как же я его найду?

– А я провожу. Там в лесу есть поляна, на ней и встретитесь.

Когда Махно явился на лесную поляну, то увидел стоявших полукругом человек двадцать конников-германцев.

«Ловушка», – решил Нестор и мигом повернул коня назад и в тот же миг услышал знакомый голос:

– Нестор Иванович, куда ж вы?

Махно обернулся и едва признал в подъезжавшем к нему венгерском гусаре Щуся.

– Феодосий – чёрт, ты ж меня напугал.

– А вы-то, – смеялся Щусь, – уже в штабс-капитанах обретаетесь. Чем же мы хуже?

Они съехались, сошли с коней, обнялись под одобрительные возгласы повстанцев.

– И как ты здесь оказался? – спросил Махно.

– Ну как? Вы же помните на конференции в Таганроге было решено к июлю вернуться в наш уезд. Вы махнули на Царицын, а мы – через фронт домой, чуть в лапы дроздовцам не попали.

– Кто этот Дроздовский?

– Деникинец. Рейдирует по Приазовью, вешает рабочих, крестьян налево-направо. Зверь.

– Что сейчас делаешь, Феодосий?

– Мы в основном помещиков громим, варту разгоняем. Бьём и немецкие разъезды, если попадаются.

– Сколько у тебя бойцов? Вижу многие в австрийской форме, кто в гетманской.

– Мы, когда берём в плен вартовцев, первым делом отбираем оружие, раздеваем, нам ведь одежда тоже нужна. А потом разгоняем.

– Расстреливаете?

– Ну, которые начальники, тех расходуем. А рядовых чё же? Многие мобилизованы, переходят к нам.

– Всё это хорошо, Феодосий, уничтожение помещиков, разгон варты. Ты знаешь, как дети дибривские тебя называют? Щусь – разбойник.

– Что с них взять? Дети, – усмехнулся Феодосий.

– Надо, брат, подымать весь народ на социальную революцию. И бить эту гидру – власть по головам, а не по хвосту.

– Чем бить-то? И с кем? С моей полусотней?

– Тут ты прав, с полусотней не навоюешь. Нужно подымать тысячи, десятки тысяч. Всех крестьян. Именно крестьяне могут смести любую власть. Наш учитель Кропоткин всё время это подчёркивает. Ну ладно, чего я тебя учу, ты сам понимаешь. Показывай свой лагерь.

Они направились вглубь леса. Забрались в самую чащобу. И наконец Щусь сказал:

– Вот наш «блиндаж».

Это, в сущности, была большая землянка, заглублённая до самой крыши. На земляном полу лежали раненые, все с оружием.

– Кто их лечит? – спросил Махно.

– Сами лечатся. Бабка Парамониха из села иногда наведывается, травку прикладывает, перевязывает.

– Лучше бы их в село переправить.

– Нельзя, державная варта то и дело является. Найдут раненого, запросто расстреляют. Тут, в Дибровке, как на грех, вартовского головы любовница, некая Филимончик, вот он и наезжает со всей кодлой.

– Я думаю, Феодосий, надо слить наши группы.

– Конечно. Гамузом сподручнее и батьку бити, – пошутил Щусь.

– Где тут у тебя мой заложник?

– А вон раненого поит.

– Пантюша, иди сюда, – позвал Махно.

Тютюник отложил ковшик, подошёл.

– Давай, Пантелей, быстренько к нашим, пусть правятся сюда в лес. Нечего там деревне глаза мозолить.

Вечером у костра Каретников, Махно, Щусь, Лютый и Марченко решали, что делать дальше? Все сходились на том, что надо идти в рейд по уездам и «обрастать» бойцами, добывать оружие, деньги. Но как быть с ранеными?

– Тяжёлых хочешь не хочешь придётся в селе оставить, – говорил Нестор, – а для легкораненых надо тачанки и чтоб на каждой пулемёт.

– На всех пулемётов не наберёмся, – сказал Щусь.

– Постепенно, не сразу, наберём. Каждая тачанка должна стать огневой точкой.

У костра появился встревоженный подросток, обратился к Щусю:

– Дядя Феодосий, в село варта наехала. Тятя послал сказать, что завтрева с утра они собираются вас убивать.

– Сколько их?

– Не знаю.

– Ну что? – оглядел Щусь собрание. – Надо готовиться к встрече.

– Надо разведку послать, – сказал Нестор. – Петя, позови Шкабарню.

Шкабарня понял всё с полуслова: сколько их, вооружение, где встали? И исчез в темноте вместе с подростком.

Воротился он уже за полночь.

– Значит, так, – начал Шкабарня, – их около сотни, табор разбили на церковной площади, на возах не менее пяти пулемётов.

– Немцы есть?

– Нет. Только вартовые.

– Секреты выставили?

– Не заметил. Я спокойно прошёл до самой площади. Вот часового на площади вроде выставили.

– Ну что? Встретим их на опушке, – полувопросительно сказал Щусь.

– Как ты думаешь, Семён? – спросил Махно Каретникова.

– Можно и так. Ну как мы у Гуляйполя, замаскировались, подпустили поближе и ударили.

– Они без разведки не пойдут. А разведка наверняка нас нащупает. Нет, тут что-то другое надо, – сказал Махно. – А что, если мы первыми нападём ни них. А?

– Вы что, Нестор Иванович, их вдвое больше нашего, – сказал Щусь.

– Ну и что? Ещё, кажется, Суворов учил бить врага не числом, а уменьем. Лучшая оборона – это нападение. Значит, так, – вдохновился сразу Махно. – Делимся на два отряда по тридцать человек. Ты, Щусь, заходишь с той стороны в село со стороны моста, мы отсюда, от леса, и идём с двух сторон к площади.

– Значит, пешими?

– Разумеется. Стук копыт часовой за версту услышит. Подходим к площади и забрасываем табор варты бомбами и гранатами. Уцелевших приканчиваем из винтарей. Ну как?

– По-моему, неплохо, – сказал Каретников.

– Отлично, – согласился Лютый. – То, что надо!

– А если дойдёт до рукопашной, – усомнился Щусь. – А мы ж, считай, все с ними в одной форме.

– Хорошее замечание, – согласился Нестор. – Чтоб отличить своих, всем на левый рукав повязать белые повязки.

Группа Щуся выехала на час раньше, ей предстояло далеко полями обогнуть Дибривку.

Уже начинало светать, когда Махно со своей группой вступил в село. Всем было строго наказано не разговаривать, соблюдать полную тишину, не бренчать оружием, бомбы бросать и стрелять следом за Махно. Часть бойцов пробиралась огородами и садами. Махно в сопровождении Лютого и Лепетченко шли по левой стороне улицы, держась у самых палисадников под нависшими из-за заборчиков деревьями.

И вдруг сзади истошно закричала женщина, выбежав на средину дороги.

– Хлопцы-ы-ы, спасайтесь. Злодии по вас идуть! – и кинулась к церкви.

За ней, выбежав с другого двора в исподней рубашке, бежала другая, крича:

– Держите суку вартовскую.

Лепетченко выхватил пистолет, но Махно, пытаясь соблюсти уже нарушенную тишину, прохрипел:

– Не стреляй. Заткни ей глотку.

Лепетченко бросился наперерез орущей бабе, она пыталась увернуться, он подножкой сбил её с ног и сходу дал пинком в зубы. Она захлебнулась кровью. Бежавшая в исподнем женщина вцепилась лежащей в волосы и стала бить её головой о дорогу, приговаривая:

– Ах ты, сука, ах, подстилка вартовская, – и обернувшись к Лепетченко: – Бегите до её хаты, синие ставни, там у неё голова вартовский ховается. Бегите, берите борова тёпленького.

Истошные крики любовницы вартовского начальника услышал часовой на площади и выстрелил вверх, поднимая в лагере тревогу. Но этот выстрел стал сигналом и для повстанцев. Кто уже успел приблизиться к площади, начал кидать гранаты. Открыли стрельбу. И хотя внезапность была сорвана и бой начался преждевременно, он застал вартовцев врасплох и к тому же в отсутствие своего командира.

Взрывы и треск стрельбы посреди села всполошил жителей. Заскрипели ворота, захлопали калитки, и по улице побежали к центру парни, мужики с ружьями, обрезами, а то и с вилами помогать повстанцам.

– Сдавайтесь! Вы окружены! – кричал Махно, потрясая пистолетом.

– Бросай оружие, – вторил Каретников.

Бой был скоротечен. Ещё толком не проснувшиеся гетманцы не смогли оказать серьёзного сопротивления. Гранаты, рвавшиеся среди табора и поражавшие многих вартовцев, мигом сломили уцелевшим волю к сопротивлению.

– Не стреляйте, не стреляйте, мы сдаёмся. Мы свои.

– Раз свои, бросай оружие.

Разоружённых уцелевших гетманцев сбили в одну кучу к церковной ограде, приказали сесть, и сбежавшиеся жители села внимательно их рассматривали, выискивая своих обидчиков.

Почитай всё село сбежалось на церковную площадь. Махно поднялся на телегу, обратился громко, почти торжественно:

– Дорогие товарищи! Поздравляю вас с первой победой над ненавистной властью державной варты.

– Ура-а-а, – завопили молодые густые голоса. – Да здравствует Махно-о-о!

Нестор улыбаясь поднял руку, прося тишины. Кто-то из первых рядов крикнул:

– Нестор Иванович, будь нашим батькой.

Предложение было столь неожиданным, что Махно несколько замешкался. А толпа подхватила:

– Батько-о... Батько-о.

Переждав шум, Махно заговорил:

– Я анархист-коммунист, товарищи, а потому воля народа для меня закон. Спасибо за высокую честь, я постараюсь оправдать её.

Далее Нестор начал говорить, что дибривская победа это только начало социальной революции против власти гетмана и немецкой оккупации, что скоро поднимется вся Украина и сбросит с себя гнёт буржуазии и капитала и над землёй воссияет солнце свободы и счастья для всего трудового крестьянства. Закончил он призывом вступать в повстанческую армию, брать в руки оружие и бить врага до полной победы. На митинге дибривчане единодушно постановили: «Хлеб убран, и хлопцам в самый раз идти да батьки Махно, воевать злодиев гетманцев и немцев».

Хлопцев записалось более двухсот человек, но вот оружия набрали едва для половины.

– Будем в бою добывать, – сказал Каретников.

Вечером, когда усталый Махно добрался до горницы правления и стал убирать с канцелярского стола бумаги, чернильницы, готовя себе ложе для сна, туда явилась девушка.

– Нестор Иванович, я только что говорила с Гуляйполем.