Текст книги "Одиссея батьки Махно"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 37 страниц)

5. Жаркий январь

Махно, отлично понимавший психологию крестьян, оказался прав. Полки, сформированные Май-Маевским из местного населения и кое-как спешно обученные стрельбе и строю, едва соприкоснувшись с махновцами, переходили на их сторону: «Мы не дурни, шоб у своих палить», «Хай Май-Маевский мае дулю».

За две недели, прошедшие после съезда, количество повстанцев на Южном фронте увеличилось более чем в два раза и достигло 15 тысяч. Образовалась и отдельная кавалерийская часть в 1000 сабель, которую возглавил лихой рубака Василий Куриленко. У повстанцев появилось 40 пулемётов, но по-прежнему был отчаянный голод на патроны. Полк, переходивший к повстанцам с винтовками, после первого же боя, расстреляв патроны, мало чем отличался от полка, вооружённого дубинами и вилами. И пулемёты на тачанках очень скоро из оружия огневого поражения и устрашения превращались в предмет украшения. Отовсюду слышалось отчаянное: «Патроны давай! Где патроны?» Увы, патроны были у белых.

Наиболее отчаянные повстанцы на свой страх и риск пробирались в тыл к белым, чтобы выкрасть хотя бы пару ящиков и зачастую расплачивались за это своими жизнями.

Неудивительно, что Южный фронт откатывался на север и очень скоро в Пологах уже хозяйничали белые. Отсюда до Гуляйполя было рукой подать. Май-Маевский, отлично понимавший, откуда исходит зло, отдал жестокий приказ:

– Это осиное гнездо – Гуляйполе – сравнять с землёй.

Зато севернее «Свободной территории», куда был отправлен отряд Петра Петренко, дела шли относительно успешно. Отчаянной храбрости воин, полный георгиевский кавалер Петренко пользовался у повстанцев непререкаемым авторитетом и любовью. На пути к Чаплину его отряд вырос едва ли не вдвое, присоединяя к себе мелкие отрядики, действовавшие по волостям. Петренко сходу взял Чаплино и соседнюю станцию Просяная, выгнав оттуда остатки оккупационного корпуса.

Брошенное оккупантами оружие и снаряжение весьма пригодились повстанцам. Продолжая движение, они заняли подряд несколько станций до Гришина.

Под Краматорском Петренко столкнулся с деникинцами, и здесь во время боя он применил свой любимый приём, которым пользовался ещё на Первой мировой. Одев на себя тужурку с погонами прапорщика, он проник к белым и, подбежав к пулемётчику, лежавшему за «Масимом» и стрелявшему по цепи повстанцев, сказал ему:

– Эх ты, разве так стреляют. Дай-ка. И дуй к капитану! Живо!

Пулемётчик вскочил и кинулся исполнять приказ прапорщика. А Петренко, мгновенно развернув пулемёт, начал в упор косить из него белых.

Однако идти на Краматорск, до которого оставалось 12 вёрст, Петренко не рискнул, опасаясь окружения. К тому же из Гришина прискакал посыльный и сказал, что его требуют в штаб.

– В какой штаб? – удивился Петренко. – В Гуляйполе, что ли?

Петренко ехал в Гришино, дивясь, что на станции, которую он взял всего три дня назад, уже образовался штаб. Чей? Какой?

Всё оказалось просто. Из Юзовки, спасаясь от Деникина, в Гришино примчался юзовский революционный штаб с охранной ротой, и сразу же занял бывший дом державной варты, вывесив на нём красный флаг, а на крыльце поставив часового.

Петренко в сопровождении двух адъютантов подъехал к штабу, слез с коня, кинул повод одному из них. Другому сказал:

– Добеги до телеграфа. Пусть попробуют связаться с Гуляйполем. Я после штаба подъеду, поговорю с батькой, – и направился к крыльцу. Поднимаясь по ступеням, он увидел, как забеспокоился часовой у двери, и как только Петренко оказался на верхней площадке, тот крикнул:

– Стой! Вы кто?

– Я Петренко.

– Начальник караула на выход, – закричал часовой.

В дверях появился человек в кожанке, перепоясанный портупеей, с наганом на боку.

– Вот, – сказал часовой. – Какой-то Петренко.

– Проходите, – сказал начальник караула. – Вас ждут, – и проворчал в сторону часового: – Тебе же было сказано десять раз Пе-трен-ко.

– Но вы ж видите... у него же... – промямлил часовой.

– Это не твоё телячье дело.

Начальник штаба Шота стройный, с тонкими чёрными усиками, одетый в черкеску с газырями, привстав за столом, пригласил:

– Садитесь, товарищ Петренко. Часовой, извините, заколебался, увидев ваши погоны, приняв вас за белогвардейца.

– Это я для дела, – сказал Петренко.

– Я так и подумал. Где сейчас находится ваш отряд?

– Он на пути сюда, в Гришино.

– Когда он прибудет?

– Полагаю, завтра будет здесь.

Петру Петренко не по душе пришёлся такой разговор:

– А вы, извините, на каком основании меня допрашиваете, товарищ Шота? Кто вы такой?

– Я начальник штаба Юзовского района.

– А при чём тут я и мой отряд? Командуйте в Юзовке. А я подчиняюсь штабу батьки Махно.

– Стоп, стоп, стоп, товарищ Петренко. Насколько мне известно, ваш Махно контролирует район Гуляйполя. А здесь территория, подконтрольная нашему штабу, Юзовскому, стало быть, и все военные силы должны быть в нашем распоряжении.

– Как я догадываюсь, в Юзовке уже деникинцы. Может, и они в вашем распоряжении? – ехидно заметил Петренко.

– Это не остроумно, – нахмурился Шота.

А меж тем в кабинет всё входили и входили люди, молча рассаживаясь на стулья, стоявшие вдоль стен. Два дюжих молодца сели рядом с Петренко. Это ему не очень понравилось, насторожило, но он не подал вида, продолжая пикироваться с Шотой.

– А по-моему, очень остроумно. Деникин вас вышиб из Юзовки, и вы решили отсидеться в Гришине. Где ж вы были, когда здесь хозяйничали оккупанты?

Шота побледнел и, громко стукнув по столу ладонью, крикнул:

– Молчать! Как вы смеете оскорблять?

– Ты на кого орёшь, с-сука? – стал подниматься Петренко, но сидевшие с ним рядом дюжие молодцы тут же схватили его за руки. Шота демонстративно вынул из кобуры пистолет и положил его перед собой на стол.

– Итак, Петренко. Вот здесь сейчас присутствуют члены нашего штаба, которых вы только что оскорбили. Вчера нашим штабом было принято решение отозвать вас с фронта. Арестовать. И отдать под суд военного трибунала, слава богу, все члены трибунала здесь сейчас присутствуют.

– За что? – спросил Петренко.

– За ваше аморальное поведение, за пьянство и грабежи мирного населения. А теперь ещё и за оскорбление представителей Советской власти в лице нашего штаба.

Петренко не стал сопротивляться, понимая, что в свалке его наверняка застрелят, тот же Шота постарается, а потом уже мёртвому навешают всё, что вздумается. У него забрали маузер, саблю, ощупав карманы, нашли складной нож, забрали и его.

– Уведите в подвал, – приказал Шота.

Когда Петренко увели, он обвёл острым взглядом присутствующих:

– Ну что, товарищи, первое дело сделано. Отряд обезглавлен, завтра он прибудет сюда, проведём митинг, распропагандируем, назначим им командира из наших.

– Вас, товарищ Шота, – льстиво заметил кто-то.

– Можно и меня, там видно будет.

– Товарищ Шота, – заговорил начальник караула. – А что делать с его адъютантом?

– С каким адъютантом?

– Ну у Петренки же. Он прибыл с двумя адъютантами, один куда-то отъехал, а другой у коней.

– Ах, карнач, карнач, его надо немедленно арестовать. И того найдите. Чтобы отряд ничего не узнал раньше времени. Быстрей, быстрей.

Махно положили на стол телеграмму: «В Гришине большевиками арестован Петренко угрожает расстрел принимайте срочные меры». Подписи не было. На это обратил внимание Белаш:

– Уж не провокация ли?

– Скорей, это отстучал телеграфист по собственной инциативе, – сказал Махно. – Петя, быстро найди мне Ивана Петренко и немедленно сюда. Где Троян?

– Он в оперативном отделе.

– Ко мне его. А сам за Петренко.

Вошёл Троян.

– Гаврюша, вот пришла телеграмма из Гришина, добеги до почты, найди Тину. Пусть попробует по телефону связаться с Гришином и узнать, что там происходит.

Скоро был найден Петренко, и когда он вошёл в штаб, Нестор подал ему телеграмму.

– Прочти. Понял? Немедленно бери отряд Щуся и марш-марш на Гришино. Выручай брата.

– За что его? – спросил Петренко.

– А я знаю?

– Но как отряд мог позволить арестовать командира?

– Я сам дивлюсь. Видимо, Петра заманили в ловушку, большевики это умеют. Именно поэтому высаживайся с отрядом, не доезжая Гришина, наверняка на вокзале они встретят вас пулемётами и потребуют сложить оружие. А тут ты подойдёшь со степи с развёрнутыми знамёнами и с песнями. Это вдохновит наших. С богом, Иван.

Явившийся с почты Троян доложил:

– В Гришине идёт митинг. Большевики обвиняют Петренко в попытке перейти к белым.

– Что за чушь!

– Так передал телефонист из Гришина.

– Петренко такой же белый, как я Май-Маевский. Гаврюша, беги, догони Петренко Ивана, передай ему этот разговор с Гришином. Пусть не медлит, дело серьёзное.

Иван Петренко приказал машинисту остановить поезд на разъезде перед Гришином и оставаться на месте до следующего распоряжения. Выгружались из вагонов на рассвете. Построились. В голову колонны поставили знаменосцев. Сам Петренко встал впереди и скомандовал:

– Пошли!

Когда подходили к Гришину, уже почти рассвело. Петренко крикнул:

– Матросенко Антон?

– Я, – раздалось из строя.

– Запевай.

Ах, как подымает у повстанцев дух песня, которая сложена как бы про них. Хрум-хрум, хрум-хрум – мнут они подмерзший снежок дороги. И воодушевляет она не только поющих. На окраине Гришина возникает фигура человека с ружьём, другая, третья. И вот их уже множество. Они бросаются навстречу идущей колонне:

– Наши-и-и! Братцы, наши!

Сбежались, обнимаются, целуются, словно век не виделись.

– Кто вами сейчас командует? – спрашивает Петренко.

– Да такой в черкеске, в белой папахе.

– Где он?

– Хлопцы, где этот с патронами на груди?

– Сбёг, кажись.

– А где Пётр, ваш командир?

– Казали вин у штабе, у подвале. Брешут, мол, к Деникину хотел.

– И вы верили?

– Да ты шо, чи мы дурни? Сразу казали: брешут большаки.

– Быстрей к штабу, – командует Петренко встревоженно: «Как бы не убили Петра».

И спешит по улице колонна, уже превратившись в сплошной поток, и не держит шаг, и не поёт. Учащённо дышат тысячи ртов, скорей, скорей, скорей. Все понимают, что грозит их командиру в подвале большевистского штаба.

Над штабом красный флаг, но на крыльце уже нет часового. Иван, с маузером в руке, врывается в помещение:

– Хлопцы, туда, – машет по коридору, а сам бежит вниз, в подвал. Очутившись в узком полутёмном подземелье, кричит: – Петро, братка, ты где?

Из-за двери слышится:

– Мы здесь, Ваня.

Он бросается к двери, она на замке. Откуда-то появляется железяка, Иван сам взламывает замок. И обнимает на пороге брата.

– Где он? – спрашивает Пётр.

– Кто?

– Шота.

Из-за спины появляются его адъютанты, у одного здоровенный синяк под глазом. Поднявшись из подвала наверх и узнав, что в штабе никого не обнаружили, Пётр Петренко мгновенно превращается в начальника:

– Так, хлопцы, быстро по городу... Он здесь один в черкеске, в белой папахе. Не должен скрыться. Живого или мёртвого ко мне.

Махно принесли телеграмму, только что пришедшую из Гришина: «Освобождён, приступаю к исполнению обязанностей. Юзовский штаб разбежался начальник Шота за клевету и превышение полномочий расстрелян. Жду указаний Пётр Петренко».

У батьки нет ни секунды времени – от станции Пологи наступают белые, он приказал разобрать пути от станции Гуляйполе в сторону Пологи не менее чем на полкилометра, чтобы не дать белым подогнать бронепоезд. А телеграфист стоит, ждёт.

– Чего ты? – спрашивает Нестор.

– Жду вашего ответа Петренке. Он же там на проводе у аппарата.

Махно хватает лист бумаги, ручку, быстро пишет: «Доколе достанет сил, держи фронт, не теряй контакта с Каретниковым. Действия в отношении Шоты одобряю. Если сможешь, шли нам патроны. Задыхаемся. Воевать нечем. Батька Махно».

Только отпустил телеграфиста, как влетел Чубенко:

– Батька, к телефону, на проводе Пологи.

Махно прошёл в оперативный, взял телефонную трубку.

– Я слушаю.

– Господин Махно? – спросили на том конце.

– Да. Батько Махно.

– С вами говорит полковник Вержбицкий. Вы, господин Махно, разумный человек. Во избежание излишних жертв предлагаем вам прекратить сопротивление и сдать село на милость победителя.

– Вашу милость, господин полковник, мы уже не раз испытали на своей шкуре.

– Но это серьёзное предложение. Ведь в противном случае село будет уничтожено, а все жители перебиты.

– Вот эту милость мы уже проходили, господин Вержбицкий. И поэтому будем драться до конца.

– Это ваше последнее слово?

– Почему? Последнее будет на поле брани.

– Вы глупец.

– А вы подлец! И только, – Махно бросил трубку, кивнул Чубенке: – Пройдём ко мне. Есть дело.

У себя в кабинете, сев за стол, положив руку на разложенную карту, морщась заговорил:

– В общем, так, Алёша, положение у нас, сам видишь, хуже губернаторского. Южный фронт трещит. Пологи сдали, Орехов сдали, боюсь, не пришлось бы и Гуляйполе оставить.

– Что вы, батька, так уж мрачно.

– Не мрачно, а реально. У них артиллерия, конница, бронемашины. А У нас? Патронов нет, а уж о снарядах говорить не приходится. Что нам с ними на кулачки выходить? Поэтому ты сегодня отправишься к Каретникову на север, пусть идёт сюда.

– Но он потребует твой письменный приказ.

– Да дам. Ты слушай. Помимо приказа Каретникову ты получишь мандат с полномочиями на переговоры с красными.

– С большевиками, выходит?

– Выходит, Алексей. Сегодня наш главный враг Деникин, большевики хоть и сволочи, но всё ж революционеры. А сейчас нам надо с ними заключить союз против Деникина, он главная угроза и нам и революции вообще. Выйдешь на Дыбенко, он у Москвы вроде в военных наркомах. С ним и начни, он из матросов, стало быть, поймёт. Старайся договор сводить к военному союзу, а именно – помощь оружием и амуницией. В политические дебри не лезь. Если станут сильно напирать, скажи, мол, такие вопросы у нас съезд решает, я на это не уполномочен. А сейчас, пока я готовлю тебе документы, попробуй связаться с Петренко, может, он чего сможет нам подкинуть.

Положение Гуляйполя в самом деле было отчаянным. Село находилось почти в полном окружении. Станица Гуляйполе несколько раз переходила из рук в руки. На заводе «Богатырь» из ополченцев была сформирована сапёрная рота под командой Ивана Семенюты. В её задачу входило вести работы по строительству укреплений. В проводники ей вызвался Картадзе, назвавшийся инженером, а в действительности оказавшийся засланным от белогвардейцев. Он завёл практически безоружных людей под пулемёты и клинки чеченцев и, вдохновлённый столь удачной «операцией», воротился в Гуляйполе, требуя пополнения.

Махно вызвал к себе начальника контрразведки Льва Голика:

– Возьми этого прохвоста Картадзе и поспрошай, как это ему удалось уцелеть, одному из всего отряда?

Голик знал своё дело, не раз хвастался: «У меня и камни заговорят». Через день явился к батьке, доложил:

– Твой грузин беляк, батя.

– Расстрелять.

– Стану я патрон губить.

И воротившись в свой застенок, зарубил саблей изуродованного ещё в ночных пытках Картадзе.

Махно тут же издал приказ о патрулировании на каждой улице, вменив патрулям в обязанность проверять документы у всех незнакомых людей, а в ночное время требовать пропуск. При отсутствии такового расстреливать на месте. Время военное, село в осаде и без пропуска может быть только шпион. Слишком дорого заплатило Гуляйполе за беспечность.

– Значит, так, Нестор Иванович, – докладывал Чубенко. – Петренко обещал выслать бронепоезд. Но не настоящий, а сделанный из полувагона, на нём трёхдюймовка и пулемёт.

– А снаряды?

– Говорит, около двухсот будет.

– Годится. Дальше?

– Дальше сам намерен идти на Александровск.

– А как же Гришино?

– Там остался Иван Петренко. Мне удалось связаться с Каретником.

– Ну, ну, – оживился Махно.

– Он вышиб из Синельникова петлюровцев.

– Ай, молодец Семён!

– Но не это главное. Каретник взял почти триста тысяч патронов. Я сказал, чтоб немедленно слал нам.

– А он?

– Он было замялся, мол, мне тоже нужны. Но я говорю: Семён, нам даже застрелиться нечем. И потом – это приказ батьки и вообще, вали-ка ты ближе к нам.

– Молодец, Алёша, – похвалил Нестор. – Получи у Белаша бумаги и вперёд. Ищи союза с красными против Деникина. Здесь и московский интерес не менее нашего.

На совещании штаба было решено временно оставить Гуляйполе, дабы не допустить полного окружения и сохранить личный состав полков.

– Мы вернёмся, – сказал Махно, – как только добудем патроны и снаряды. Все мужчины и даже женщины, пожелавшие уходить с нами, уходят. Раненых вывозим всех до единого. Хлеб и сахар надо вывезти на станцию Гайчур, чтоб не достался врагу.

Белые, узнав, что повстанцы отступили, выкатили на горку со стороны Бочан артиллерию и открыли огонь по затаившемуся селу. Стрельба шла как на учениях, где никто и ничто не мешает. Пожалуй, ни один снаряд не был пущен понапрасну. Всякий зажигал или разваливал хату, амбар или сарай, убивая женщин и детей. Уцелевшие бежали в храм, просить защиты у бога.

Священники Сахновский и Воскобойников, облачившись в самые дорогие ризы, собрали певчих и псаломщиков, вручили им кресты, хоругви и иконы, вывели на улицу и повели в восточную часть села, на Бочаны, откуда и палила артиллерия. Звонили на колокольнях колокола, процессия пела псалмы. Они двигались под грохот взрывов, не смея отстать от священников, шедших во главе этой необычной процессии.

Густым басом пел Сахновский:

– ...Милосердия двери отверзи нам, благословенная Богородица, надеющиеся на тя да не погибнем, но да избавимся Тобою от бед. Ты бо еси спасения ради христианского...

И хор подхватывал, многажды повторяя:

– Господи, помилуй... Господи, помилуй...

Полуоглохшие от стрельбы артиллеристы не скоро услышали эти песнопения, но когда увидели вздымающуюся на высотку к их позиции процессию, один из наводчиков крикнул:

– Ваш бродь, кажись, крестный ход, – и перекрестился.

– Не слепой, вижу, – отвечал капитан и покосился на стоявшего около офицера. – Что скажете, поручик?

– По-моему, надо прекратить стрельбу.

– А приказ?

– 9 января в пятом году выполнили приказ и что из этого вышло?

– Да, – пожевал обветренные губы капитан. – Споткнулась династия.

– И свалилась, – усмехнулся нехорошо поручик.

– Вы вроде довольны, барон, – сказал капитан и крикнул: – Отставить огонь!

Пушки смолкли. От панорам подымались феерверкеры; всматривались в процессию, видя кресты и позолоту риз, крестились, бормотали молитвы.

– Оч-чень доволен, – сжал тонкие губы поручик. – Особенно тем, что и поместье и дом в Петербурге шляпой накрылись.

– Слава богу, я не обременён этим, – сказал капитан. – Терять мне нечего, кроме живота своего. Идёмте, послушаем, что будут петь святые отцы.

Офицеры вышли перед батареей. Процессия встала перед ними. Священник Сахновский приятным баритоном заговорил:

– Православные воины, ратоборцы чадолюбивые, смилуйтесь над градом нашим к вашим стопам поверженным, ибо поражаете вы молнией вашей не врагов, а детей и женщин ни в чём неповинных, разрушаете их домы и очаги.

– Ну что, барон, скажешь? – спросил капитан.

Поручик неожиданно направился к Сахновскому, снял фуражку, перекрестился и приложился губами к Богородице.

– Не стреляйте, капитан, – сказал он и, надев фуражку, направился к лошадям. – Я скоро.

– Вы к полковнику?

– Нет, к Владимиру Зиновьевичу.

– Угу, – проворчал капитан. – Генерал ждёт не дождётся тебя. Он поди опять с Бахусом беседует.

Увы, запои Май-Маевского не были секретом для его подчинённых, да и для самого главнокомандующего Деникина, пока прощавшего эту слабость удачливому воину.

– Ну что, святые отцы, – сказал капитан. – Мы, чай, православные не турки какие, вполне понимаем вас и сочувствуем. Но ежели хоть один выстрел прозвучит по нашим солдатам...

– Не случится этого, господин офицер, так как лишь дети и женщины остались здесь, да дряхлые старики.

Капитан оглянулся, увидев фельдфебеля, махнул ему рукой: подойди. Тот приблизился:

– Отправь посыльного к чеченцам, пусть входят. Да нашим вели запрягать першеронов.

– А вдруг барон не привезёт согласия на прекращение огня? – усомнился фельдфебель.

– Привезёт, куда он денется, чай, племяш генералу. Уговорит.

Уже после того, как войска заняли Гуляйполе, поручик привёз разрешение на прекращение огня взамен на контрибуцию в два миллиона. «За такие деньги, – подумал капитан, – и я бы уговорил этого алкоголика. Впрочем, если б меня к нему допустили».

В штабе Махно, расположившемся в селе Покровском, 27 января собрались командиры на совещание полков и отрядов. Открыл совещание начальник штаба Белаш, дав краткое освещение обстановки:

– Все вы, товарищи, видимо, почувствовали некоторое затишье в стане белых. Это и подвигло нас созвать командиров. По разведданным, десанты генический и мариупольский, которые выбили нас из Гуляйполя, сейчас поворачивают на Юзовку и Макеевку. Это связано с тем, что над Донбассом с севера нависла Красная Армия, и Деникин, естественно, не хочет терять его. Приспела пора и нам наступать и бить по хвостам полки Май-Маевского.

– Чем бить-то, палками? – спросил Куриленко.

Белаш понимал правоту молодого командира, но ответил серьёзно:

– Тебе, Василий Васильевич, как кавалеристу сподручней саблей. Сегодня, товарищи, мы имеем 29 тысяч вооружённых бойцов и около 20 тысяч невооружённых в резерве. С оружием у нас настоящий зарез, я уже не говорю о патронах. Но есть надежда, что Красная Армия поможет нам в этом смысле. Я думаю, об этом лучше меня расскажет Нестор Иванович, лично осуществляющий связь с Советами. Пожалуйте, батька.

– Товарищи, ещё в Гуляйполе я получил телеграмму от Дыбенко, в которой он сообщал об успешных совместных действиях его отряда с нашими повстанцами в боях за Синельниково и он просил меня прислать для согласования полномочного представителя. Я послал к нему Чубенко с правом решать вопросы военного характера и просить у них оружие и патроны, совершенно не касаясь вопросов политических.

– Это почему же? – спросил Дерменжи.

– А потому что мы – анархисты с большевиками стоим на противоположных позициях в вопросе о власти.

– Погоди, расколошматим Деникина, тогда и будем решать этот вопрос.

– Я тоже так думал, товарищ Дерменжи, но вот свежее свидетельство, что большевики думают иначе. Харьков совместно с Красной Армией освобождал и анархистский полуторатысячный отряд под командой Чередняка, в своё время в Макеевке организовавшего красногвардейский отряд. И что бы вы думали? Ещё не начинались торжества по поводу победы, как анархистский отряд был окружён красноармейцами, разоружён, а Чередняк со всем штабом арестован, посажен в тюрьму и там ждёт суда. Вот так, товарищ Дерменжи. И ты не хуже меня знаешь будущий приговор военного большевистского трибунала. За что, скажем, Вася Куриленко, следуя запорожским обычаям, сыплет провинившемуся бойцу тридцать плетей, за то большевистский справедливый суд ставит к стенке.

– Так надо протестовать, – сказал Дерменжи.

– С нашим протестом, дорогой товарищ, комиссар сходит до ветру, и только. Я посылаю в Харьков не протест, а своего начальника штаба Виктора Белаша выручать нашего товарища. И надеюсь, он выполнит поручение.

– Постараюсь, – сказал Белаш.

В комнату заглянул Лютый:

– Нестор Иванович, к телефону.

– Кто звонит?

– Чубенко из Нижнеднепровска.

– Отлично, – обрадовался Махно. – Ждите меня с новостями.

Он вернулся через четверть часа, потирая руки:

– Ну, кажется, Дыбенко умный парень. Жаль не анархист, впрочем, у него отряд из матросов, а эти к анархии весьма склонны. Он обещает нам бронепоезд, 10 тысяч винтовок, 20 пулемётов, патроны и батарею трехорудийного состава.

– Обещанного три года ждут, – скривил рот в усмешке Щусь.

– В самом деле, почему обещает, а не даёт сразу? – сказал Белаш.

– Его база отстала, где-то в пути. Прибудет в Нижнеднепровск, и Чубенко всё это получит. Послушай, Семён, что там случилось у тебя в Александровске ?

– A-а, ерунда, – отмахнулся Каретников. – Не успели мы его взять, как там уже явилась власть. Совет какой-то. Ну хлопцы разозлились: мы, мол, города берём, а они сразу за власть. Ну и разогнали этот Совет, образовали свой повстанческий ревком.

– А Совет-то был из большевиков, между прочим.

– А мы не спрашивали, дали по шеям и годи.

– Вот Дыбенко и являл недовольство Алексею этим эпизодом. Правда, весьма мягко, пожурил только. Ну оно и понятно, он без нас не сможет взять Екатеринослав. Придётся тебе, Семён, помогать Дыбенке.

– Даст патронов, отчего не помочь, – согласился Каретников.

– А я думаю, – сказал Щусь, – надо послать делегацию в Харьков к главнокомандующему, у него и просить патроны. Мы, чай, с ними одно дело делаем, метелим белых.

Предложение Щуся поддержали Марченко и Дерменжи, но Махно заметил с сарказмом:

– Чередняк тоже с ними одно дело делал. Вот Белаш поедет насчёт его, заодно и потолкует за патроны с Антоновым-Овсеенко.

Вблизи дома, где заседал штаб, грохнул взрыв, другой, третий. Задребезжали в окнах стёкла.

– Кажется, нас засекли, – сказал Махно. – Хлопцы, живо по полкам. Все гуртом наваливаемся на Гуляйполе. Феодосий, правься на Успеновку, будто бы им в обход.

Белые, оттягиваясь в сторону Макеевки, решили напоследок устроить повстанцам «баню», используя в основном артиллерию.

Махно приказал всем немедленно оставить деревню и держать направление на Гуляйполе.

– Тут всего-то 39 километров, проскочим мигом.

Теперь снаряды летели, свистя над головами наступающих махновцев, не нанося им никакого вреда, разрываясь далеко позади цепей. Не остановила повстанцев и ночь, наоборот, она давала им возможность приблизиться к противнику и навязать штыковой бой.

То там, то здесь по степи разносилось громогласное «Ура-а-а». А удар Щуся во фланг отходившим белым если и не вызвал паники, то заставил их поторапливаться.

Столь лёгкая победа повстанцев объяснялась не силой штыков и громогласным «ура», а всего лишь передислокацией белых в сторону Юзовки. Это понимали Махно и Белаш, но для гуляйпольцев махновцы всё равно явились освободителями. Женщины искренне радовались им, обнимали, целовали, плакали:

– Милые хлопцы... як же мы по вас наскучались.

И «хлопцы» чувствовали себя победителями. Ещё бы, не имея патронов, одолеть врага, небось загордишься.

Так закончился «жаркий» месяц январь 1919 года для махновцев и их «Свободной территории».