Текст книги "Одиссея батьки Махно"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 37 страниц)

– ...Товарищ Пархоменко, как всегда, был впереди своей части и на этот раз выехал вперёд, без всякой охраны. Но там была устроена засада, и товарищ Пархоменко был окружён бандитами. Товарищи погибли геройски, бандиты расправились с ними самым зверским образом. Спи спокойно, дорогой товарищ, мы отомстим за тебя.

Спустившись с трибуны, Ворошилов подошёл к Будённому, сказал негромко:

– Глупейшая смерть.

– А где ты видел её умную, – ответил серьёзно командарм.

Всего на несколько дней пережил Алексей Марченко своих высоких пленников, сложив удалую голову в одной из смертельных рубок с червоноармейцами, так и не дожив до своего 18-летия.

4. Ещё месяц и ещё

Расчёт штабарма и Реввоенсовета Повстанческой армии поднять всё Правобережье против большевиков не оправдался. Отряды, которые там действовали и с которыми махновцы надеялись объединиться, были либо разбиты уже Красной Армией, либо являлись настолько мелкими, что не представляли серьёзной силы. Это были скорее шайки бандитов и мародёров, не способные противостоять даже милиции.

Такое пополнение принимать в армию Махно не хотел:

– Зачем они мне? Сегодня приму, завтра расстреляю за грабёж. И только.

6 января в селе Межеричи под Каневом, воспользовавшись небольшой передышкой, штабарм решил провести совещание комсостава по вопросу: как действовать дальше?

Туда прибыли петлюровские атаманы Пономаренко, Родченко и Струк.

– Враг у нас один, – говорил с пафосом Струк, – это большевики, так помогите нам, дайте оружие.

– Враг-то у нас один, – скрёб затылок Махно, – но вот цели разные. И потом, у нас у самих с боеприпасами – беда. Мы же почти не вылазим из боя.

– Но у вас вон сколько пулемётных тачанок, сотни две, не меньше, – вздыхал Родченко. – Уступили бы нам хоть с десяток.

– Сколько у вас бойцов?

– У меня 200 сабель, – сказал Струк.

– У меня около того же, – сообщил Пономаренко.

У Родченко оказалось всего 175 штыков.

– М-да, атаманы, такую вашу силу красные раздавят одним полком.

– В том-то и дело, приходится по лесам ховаться, – признался Пономаренко. – Да если б у нас были патроны... Нестор Иванович, дайте хоть с полмиллиона.

– Что вы, братцы, у меня у самого и половины этого нет. Вы посчитали тачанки с пулемётами, а ведь если у трети осталось хоть по одной ленте, так и то хорошо.

– Что ж нам делать? Посоветуйте, Нестор Иванович.

– Ховайтесь и далее. У меня армия, мне не сховаться, хоть иной раз и рад бы. А если серьёзно, добывайте оружие у красных, товарищи атаманы. Мы тоже от них снабжаемся. А сейчас, извините, мне надо на совещание.

На совещании, куда припозднился Махно из-за атаманов, обсуждали дезертирство артиллеристов.

– От кого, от кого, а от шаровских я этого не ожидал, – говорил Белаш. – Такие были честные, исполнительные и вот на тебе – дезертировали.

– Они ещё записку оставили, – сказал Зиньковский.

– Записку? – спросил Нестор, сразу уловивший суть разговора. – Она у тебя?

– Вот, – подал Зиньковский клочок бумаги.

– Так. Написано: «Без снарядов воевать не умеем. Простите. Василий и Влас Шаровские». Вот черти полосатые, – вздохнул Махно. – А я так умею? И куда их, дураков, понесло?

– Наверно, в Гуляйполе, на родину, – предположил Серёгин.

– Там пропадут. Напорются на чекистов, и всё. Жаль. Стрелки были милостью божьей. Ну, а вы как надумали? Куда двинем?

– Вот гадаем, – сказал Зиньковский, – кто полагает на Гуляйполе надо, а кто советует на север.

– На Гуляйполе нельзя, братцы. Там сейчас красных, как блох в катухе, к тому же они нас там и ждут. Лева, где у нас группа Христового действует?

– Оперировала на Полтавщине, но уже больше месяца у меня нет с ней связи.

– Это ничего не значит, мы всё время в движении. Нас Фрунзе догнать не может, чего уж говорить о связном. Христовой должен быть там, отправь к нему двух-трёх связных.

Теперь надо решить, кого на пушки поставим. Они хоть пока и без снарядов, но хозяин им нужен.

– Так и Сипливый и Карпенко тоже смылись, – сказал Белаш.

– Вот сукины дети, поймаю, ей-ей высеку. Придётся тебе к пушкам становиться, Василий Антонович, – обратился Махно к забившемуся в самый угол Данилову – начальнику артиллерийского снабжения.

– Что делать, встану. Токо стрелок я хреновый.

– А ты сам и не стреляй, ты командуй. Там Влас прислугу всю обучил бою. Так что стрелять есть кому, дело за снарядами.

Махно прошёл к карте.

– Итак, товарищи, решено, ворочаемся на Левобережье, поскольку на правом берегу повстанчество выродилось в бандитизм и петлюровщину, с такими нам не по пути. Идём на Полтавщину, на соединение с Христовым.

– Надо ещё Днепр благополучно перейти, – заметил Куриленко.

– У Александровска на юге перешли, а тут более чем на 200 вёрст севернее лёд тоньше, что ли?

– Да лёд-то, может, и толще, но кони подбились, давно перековка нужна.

– Знаю, – вздохнул Махно, – но красные для перековки нам время не дадут. Придётся настилать солому. Григорий Иванович, озаботься этим.

– Слушаюсь, Нестор Иванович, – отвечал Серёгин.

Командюж Фрунзе собрал в свой поезд под Харьковом главное начальство тех соединений, которые в той или иной мере имели соприкосновение с Махно. Все понимали, что разговор предстоит нелёгкий, и поэтому до начала совещания старались не вспоминать бандита, который уже «всем плешь проел», а говорили более о погоде, о видах на урожай.

– Чёрт его знает, то пурга, то гололёд.

– А ветра? Весь снег с полей выдуло. Опять неурожай грядёт.

– И не говорите, не знаешь на чём ехать, то ли в санях, то ли на телеге.

– Лучше в броневике.

Командюж вошёл в салон в сопровождении члена Реввоенсовета Гусева. Последний сел за стол. Фрунзе, не садясь, обвёл присутствующих строгим взглядом и начал:

– Товарищ Ленин возмущён: имеем миллионную армию и не можем справиться с бандитом. Скоро исполнится два месяца, как две армии и конные корпуса гоняются за Махно, а результат нулевой. Сколько раз загоняли его в мешок, окружали, а потом бездарно упускали. А у села Бучки откололи номер – 14-я дивизия окружила бандита, а пленным оказался не Махно, а начдив-14. Это уже ни в какие ворота не лезет. Товарищ Будённый, не прячьте глаза. Вы с Ворошиловым и Щаденко ответственны за случившееся.

Теперь, что касается вас, товарищ Примаков. Банда переходит по льду Днепр, а что делаете вы? Именно во время перехода Днепра можно было пустить в ход артиллерию и перетопить бандитов. В чём дело, товарищ Примаков?

– Кони вымотались, товарищ Фрунзе.

– Значит, у вас вымотались, а у Махно были свежие? Так что ли? Плохому танцору знаете, что мешает? Догадались? Вот и хорошо. Мы тут подумали в штабе и поняли, что в этой операции задействовано много исполнителей, а спросить не с кого, у всех уважительные причины. Отныне я поручаю уничтожение Махно отдельной войсковой группе, которой будет командовать смелый, решительный, а главное, упорный командир. Это товарищ Нестерович.

Услыхав свою фамилию, Нестерович стремительно встал. Стройный, высокий, на голову выше кривоногого Будённого. Этот не станет препираться, исполнит приказ в срок и чисто.

– Товарищ Нестерович, для усиления вашей группы я придаю вам 14-ю дивизию покойного Пархоменко и 17-ю с начдивом Котовским.

У окна поднимается Котовский, тоже высокий, широкогрудый с наголо обритой головой, с тонкими чёрными крохотными усиками.

– Григорий Иванович, я надеюсь на вас.

– Я оправдаю ваше доверие, товарищ Фрунзе, – чеканит Котовский.

– Кроме того, товарищ Нестерович, я придаю вам бронедивизион и два бронепоезда. Ваше дело только Махно, никуда не отвлекайтесь. Желаю успеха. И если вы представите нам Махно живого или мёртвого, за наградой дело не станет.

После Оржицы в Повстанческую армию, словно псы, вцепились 14-я дивизия, рвущаяся отомстить за любимого начдива, и 17-я Котовского. Всё осуществлялось по замыслу командюжа – махновцев гнали в сторону высокой железнодорожной насыпи, где рядом с переездом стоял грозный бронепоезд, ощетинившийся пулемётами и пушками.

Это был уже новый «мешок» с железным бронированным дном.

Повстанческие кони, сделавшие многовёрстный переход, выдохлись, едва плелись. Впрочем, и красная кавалерия, весь день висевшая на хвосте, тоже изрядно утомилась.

Командир пулемётного полка Фома Кожин, видя, как безнаказанно их сжимают полукольцом красные, матерился и чуть не плакал:

– Ну хошь бы по ленточке... Я б вам показал...

Но на 200 пулемётов не было не то что «ленточки», – ни одного патрона. Видя безвыходное положение, Махно подозвал адъютанта Трояна:

– Гавря, вот тебе документ на красного взводного, скачи к бронепоезду. Да загляни в ксиву, кем ты будешь представляться.

Троян открыл удостоверение, прочёл:

– Командир взвода 84-го полка 14-й дивизии Пройдзисвет Тихон Петрович. А оно настоящее?

– Настоящее, настоящее. Запомни, Тихон – с того света спихан, ты красный взводный. Там сообразишь, что надо говорить. Возьми моего коня, он свежее.

Троян на батькином коне затрусил к бронепоезду и, чтоб привлечь к себе внимание, сорвал с головы краснозвёздный шлем, замахал им.

Подскакав к высокой насыпи, соскочил с коня, поскальзываясь на обледенелом скате, полез вверх к попыхивающему на рельсах железному чудищу. Там, видимо, заметили его ещё на подъезде, открыли визжащую стальную дверь. Ждали, подбадривали:

– Давай, давай, скребись, кавалерия.

Подали две тёплые руки, подхватили вверх, почти не дав упереться в ступеньку. Очутившись внутри бронепоезда, где Трояну показалось темно, как в бочке, он, взяв под козырёк, представился:

– Комвзвода Пройдзисвет. Мне бы командира бронепоезда.

– Ну я командир, – прогудел рядом сиплый басок.

– Товарищ командир, вот мой документ, – полез Троян было за пазуху за удостоверением.

– Да не треба, сынок, – молвил седоусый. – Чи я не бачу. Говори, с чим ты приихав?

Ободрённый таким доверием, Троян сказал:

– Пройдёмте к амбразуре, товарищ командир, я там покажу.

– Идемо, – согласился командир. – Вот тут, сынку, не зачепись головой.

Они прошли в другой отсек, где было гораздо светлее, подошли к амбразуре.

– Вот видите, – указал Гаврила на своих. – Это наша дивизия, а вон на горизонте, то махновцы, – указал на котовцев. – Наш начдив просит вас, как только мы пройдём через переезд на ту сторону, вы сразу же перекройте его бронепоездом. А когда бандиты приблизятся, встретьте их огнём.

– Це можно, – пробасил добродушно командир. – Заслоню вас, так и быть.

Вблизи на свету Троян рассмотрел командира бронепоезда. По въевшимся на рябом лице чёрным точкам определил: «Шахтёр. Поди ещё и неграмотен, раз не захотел удостоверение смотреть».

– А вы шо? 3 Махном цокнулись?

– Цокнулись, – отвечал Троян. – Да 8-я червоноказачья дивизия нас подвела. Вот перейдём на ту сторону, будем ждать их.

– Ну шож, давай, сынку, дуй до горы. Скажи начдиву, сполним як просить. Переезд займу, а через насыпь махны не прескочуть, бо дюже крута она да и склизка ж.

В очередной раз гремела «гроза» в поезде командюжа:

– Раззявы, – ругался Фрунзе. – Попутать своих с бандитами, это ж надо. Сергей Иванович, разберитесь с этим злосчастным командиром бронепоезда, в трибунал негодяя.

– Что вы, Михаил Васильевич, – уговаривал Гусев. – Он старый коммунист, как можно сразу в трибунал? Наказать, конечно, надо и по партийной и по строевой линии.

– По строевой? – ухватился Фрунзе. – По строевой – вон из бронепоезда, в пехоту рядовым.

– Он уже не мальчик, Михаил Васильевич.

– Тогда в обоз кучером болвана.

Комиссар Гусев морщился, не нравилось ему, что коммуниста, пусть и провинившегося, называют болваном. «Нельзя так. Мы ж его пока не исключили».

5. Спад

Конная группа Нестеровича столь рьяно взялась за выполнение приказа командюжа, что в течение трёх с половиной недель вела ежедневные бои с махновцами, не давая им передышки.

После объединения с отрядом Христового на заседании Повстанческого штаба было решено отделить от армии группу и направить её на Миргород, дабы хоть как-то сбить красных со следа или, на худой конец, облегчить жизнь основному ядру армии. Ясно, что в связи с этим Нестеровичу придётся делить свои силы.

Зиньковский вручил Христовому приказ за подписью Махно.

– Постарайтесь на одной из стоянок как бы нечаянно забыть этот приказ, чтоб у красных родилось предположение, что в вашей группе сам Махно. На кону голова батьки. Я знаю, у Нестеровича приказ: взять Махно живого или мёртвого. Хрен им – не батька.

В стычках с махновцами Нестеровичу, как правило, сопутствовал успех, поскольку у повстанцев почти не было боеприпасов. Из-за этого они бросили пушки, о чём не без гордости Нестерович докладывал по телефону Фрунзе:

– Нами захвачены трофеи – две пушки, а так же десять пулемётов. Бандиты бегут.

– А пленные? – спрашивал командюж.

– Есть, товарищ Фрунзе, 35 человек. Все расстреляны.

– А среди них не случилось Его?

– Пока нет. Но, я думаю, скоро и Его возьмём. Его обоз перегружен ранеными, боезапас на исходе. Так что далеко не уйдёт.

– Что ж вы? Если обоз перегружен, не можете догнать и отбить его?

– Он часто меняет лошадей, то у крестьян, то на конезаводах. Крестьяне его поддерживают, если б не они, он давно был бы в наших руках.

– Это я и без вас знаю, – оборвал Фрунзе. – Задача ваша остаётся прежняя – гнать Махно до полного его изнеможения, дабы окончательно покончить с главным повстанцем Украины.

Ах, как хотелось возразить командюжу: «А разве мы не изнемогаем?» Но вместо этого приходилось говорить требуемое:

– Есть гнать до полного изнеможения.

Основное ядро Повстанческой армии двинулось на север, где в районе Путивля и Белополья, по сведениям разведки, действовал отряд Шубы. Однако, прибыв туда, этот отряд не обнаружили и повернули в Курскую губернию, имея намерение установить контакт с Антоновым, хозяйничавшим на Тамбовщине.

Отдельные мелкие отряды приставали к Махно, неплохо сражались, но из родных мест уходить не желали. Нестор вполне их понимал, потому как самому чуть не каждую ночь снилась милая сердцу гуляйпольщина.

На курщине повстанцы наконец-то получили возможность отдохнуть, так как здесь красноармейских частей было меньше, чем на Украине, и они махновцев побаивались.

Узнав, что в Короче сосредоточены большие продовольственные склады Красной Армии, повстанцы захватили город, и Махно приказал:

– Всё, что в складах – награблено у народа, поэтому – открыть их и всё раздать населению.

– По скольку давать?

– Без ограничений, кто сколько унесёт. Времени для дележа нет.

Двое суток толпы народа клубились у складов, унося, увозя мешками, корзинами, бочками, благославляя спасителя и благодетеля Нестора Ивановича. Голод-то уже давал себя знать. Махно дивился:

– Берут своё, а благодарят меня. Чушь какая-то.

Теппер с Аршиновым трудились в типографии, печатая «Положение о вольных Советах». Поздно вечером Аршинов принёс батьке свежую кипу листов, пахнущих типографской краской. Махно с удовольствием вглядывался в текст, невольно останавливаясь на своих формулировках, столь понятных крестьянам, столь доходчивых и желанных.

– Это наш снаряд по большевистским циркулярам и приказам, где кроме как «отнять», «конфисковать», «расстрелять» крестьянину ничего не обещано.

– Это хорошо, Нестор, что ты понимаешь силу печатного слова, – сказал Аршинов. – Но плохо, что не замечаешь в повстанчестве спад.

– Как не замечаю? Я всё вижу, Пётр Андреевич. Зря ты так думаешь. И я знаю причину всему этому.

– Знаешь? А делаешь вид, что всё идёт ладом.

– А что? Я должен раскиснуть перед людьми: всё, братцы, я вас не туда повёл. Да?

– Ну зачем же ты в крайность-то, Нестор?

– Спад из-за усталости народа. Вспомни-ка, ведь седьмой год воюем. Сперва с немцами, там уже устали. И большевики на лозунгах «Долой войну!», «Землю крестьянам, заводы рабочим» взлетели во власть. Сразу те лозунги – в сортир. Войну начали против своего народа, который ограбили – никакой земли, никаких заводов ему. А хлеб, который полил крестьянин своим потом и кровью, ему запрещено продавать, только безвозмездно сдавать государству – этому новому угнетателю и эксплуататору.

– Ну что ты мне рассказываешь, Нестор? Или я не знаю.

– Ты запоминай, Пётр Андреевич, мои слова. Слышишь? Мои. Наше движение моё имя носит. Вот поэтому я решил... Ты садись, разговор долгий будет. Если большевики нас в конце концов раздавят, а я такого исхода не исключаю, то представляешь, каких собак они навешают на махновщину и на меня в частности?

– Представляю.

– ...Ты, Пётр Андреевич, стоял у истоков нашего движения. Ты ещё на каторге сделал из меня твёрдого, убеждённого анархиста. Спасибо тебе за это. И именно ты должен написать историю махновщины, никто, кроме тебя, этого не сможет.

– А ты? Сам-то ты разве не сможешь?

– Я мог бы, конечно, но для этого надо отойти от борьбы, чего я не могу сделать по моральным причинам. Да и если в одной руке маузер, в другой – перо, согласись, портрет карикатурный получается.

– Но вот стихи же пишешь.

– Это для души. И потом, они сами складываются под цокот копыт ли, под качку ли тачанки. А история махновщины – дело серьёзное. И автором её должен быть не Махно, ему могут не поверить, а другой. Вот ты, например, всё знающий, всё видевший своими глазами, пощупавший своими руками...

– Но для этого мне надо...

– Уйти в подполье для начала, – подсказал Нестор. – А дальше лучше перебраться за границу. Ну в этом деле не мне тебя учить. Кого себе в спутники хочешь?

– Конечно, человека не военного, интеллигентного. Теппера, например. Но не отдашь же.

– Конечно, не отдам. А кто мне газету, листовки печатать будет?

– Тогда Рывкина.

– Вот Рывкина бери. Получите деньги у Серёгина и вперёд. Он предупреждён, что ты идёшь в Харьков для налаживания подпольной работы. Но умоляю тебя, Пётр Андреевич, твоя главная работа – наша история, так что береги себя, такого второго автора у меня нет и не предвидится.

– Ты куда намечаешь двигаться?

– На Дону восстали Фомин и Каменев, надо их поддержать. И потом, ещё 20 января на нашу сторону перешла кавбригада Маслакова из Первой Конной. И во Второй Конной идёт брожение, большевики Дон-то унизили, дальше некуда. Это обнадёживает. Хотя, всё, кажется, не ко времени.

– Что ты имеешь в виду?

– Весенний сев. У меня почти все бойцы из крестьян, разбегутся, попрячут винтовки, ухватятся за плуги, и раньше мая их не соберёшь. Плевали они и на Махно и на Ленина – эти их не накормят. Ту же Первую Конную кто кормит? Крестьяне. А она, между прочим, только хлеба в сутки съедает 17 тонн, да овса 21 тонну. Вот и посчитай, сколько крестьян надо ограбить, чтобы всего один день повоевать.

– Это из какого расчёта ты берёшь? Какой состав этой самой Конной?

– 34 тысячи сабель с небольшим хвостиком.

– Хм. Цифры впечатляют.

– То-то и оно. И мы ведь не святым духом питаемая, мы тоже из крестьянской горсти гребём. Так что сев – это дело святое. В Москве этого не понимают, думают, что булки и калачи сами на деревьях растут. И своими продразвёрстками – узаконенным грабежом, добивают крестьянина. Клин-то посевной сокращается. Вот что страшно. Крестьянин-то как рассуждает: на кой чёрт мне лишнее сеять? Всё равно отберут. Посею для себя и годи. А это что значит? Голод, дорогой Пётр Андреевич. А случись засуха, неурожай. И думать страшно. Не случайно большевистскую символику «Серп и Молот» крестьяне переименовали в «Смерть и Голод». А народ знает, что говорит.

Под Ровеньками к Махно присоединился отряд Волоха. И хотя он был невелик, имел боезапас, который тут же был пущен в дело. Повстанческая армия дала бой своим преследователям. За это время обозу удалось уйти вперёд на целый переход.

Почти каждое утро командир пулемётного полка Кожин заявлял Махно:

– Эх, дали б мне патронив, я б с этого Нестеровича решето зробыв.

– Верю, Фома, но «патронив» нема, – с горечью отшучивался Нестор.

Только кавалерийские наскоки по флангам красных, время от времени совершаемые под командой Куриленко, хоть как-то сбивали воинственный пыл преследователей. В сабельной рубке махновцы всегда превосходили красных.

Под Каменкой случилась нечаянная встреча с отрядом Пархоменко.

– Ба-а, наш дезертир объявился, – воскликнул весело Нестор, увидев подъезжающего Пархоменко во главе небольшого отряда, невольно выискивая в нём черты сходства с расстрелянным красным начдивом.

– Это ещё как посмотреть, – отвечал тот. – Я всегда оставался верным анархизму, а вот вы-то кому поверили? Большевикам. Я ведь говорил: продадут. А вы: нет, нет на этот раз не должны, мы для революции столько сделали. А что вышло? То-то язви вас в душу.

– Ладно, ладно, Яковлевич, – согласился Нестор. – Исправились же, чего ругаться. Лучше расскажи, как твои дела?

– Мои дела как сажа бела, – начал было рассказывать Пархоменко, но Махно с первых слов осадил его:

– Погодь, не выговаривайся. Доложишь перед штабом. Отчитаешься, – и сразу посерьёзнев, буркнул: – А там и для тебя новости найдутся.

Члены штаба и Реввоенсовета собрались в избе, где хозяин только что протопил печь будыльями кукурузы и было тепло. По окнам хлестал холодный дождь пополам со снегом, и оттого избяное тепло было вдвойне приятней. Свалив у входа на лавку свои шинели, шубы, башлыки, шапки, уселись вкруг стола. Махно в переднем углу под божницей, рядом с ним Пархоменко в отличном настроении (наконец-то встретил своих!).

– Ну что? Теперь отчитывайся вот перед товарищами, – сказал Махно. – Пусть они скажут, дезертир ты или герой.

– После того как вы помчались красным против Врангеля помогать, я подался в Богучарский уезд, собирая вокруг себя недовольных большевиками, их властью. И вы знаете, таких оказалось много, уже 10 ноября у меня было 8 тысяч штыков и сабель.

– Где ты с ними рейдировал? – спросил Белаш.

– В Воронежской губернии. Создал даже несколько конных и пехотных полков. Были и свои пушки. Крестьяне нас неплохо поддерживали, большевики у них тоже в печёнках сидят.

– С Антоновым связь имел? – спросил Махно.

– А как же. Мы с ним даже встречались и вели переговоры.

– Где встречались?

– В районе Иноковки. Я вызвал его, и он прибыл на переговоры.

– Ты его вызывал, не он тебя?

– Я, конечно, у меня, как-никак, уже было 12 тысяч бойцов, а у него 3 тысячи.

– Что это за человек?

– Эсер. При царе сидел в тюрьме. После февральской революции стал начальником Кирсановской милиции. В августе прошлого года кирсановские крестьяне отказались сдавать хлеб по продразвёрстке, их поддержало население Борисоглебского, Козловского, Моршанского уездов. Антонов возглавил это восстание. Большевиков, естественно, ненавидит люто. Они, говорит, извратили идею революции и, в сущности, являются сейчас контрреволюционерами.

– Ну что ж, он прав, – сказал Махно.

– Но именно по политическим вопросам мы с ним разошлись. Он сторонник учредилки, только, мол, она вправе определить путь развития страны.

– Как же они позволили большевикам разогнать учредительное собрание? Спохватились.

– Но по военным вопросам мы нашли с ним общий язык. Враг у нас один – Красная Армия с комиссарами. Определили районы действия – он на Тамбовщине, я в Воронежских уездах. Крестьянам, особенно зажиточным, очень нравился мой лозунг: «Каждый имеет право на продукты своего труда». И они нас всячески поддерживали. К концу января у меня уже было 30 тысяч бойцов.

– Ого! Целая армия, – воскликнул Белаш. – Где же она сейчас?

– Что, не понимаешь? Пять человек на одну винтовку. А у них пушки, пулемёты, бронепоезда. С чем на них идти? С вилами да косами. Эх, товарищи, если бы мы смогли вооружить крестьян, большевиков только б и видели А так что было? Нагнали в районы восстания бронепоездов и лупили нас почём зря. А против Антонова даже газы применяли.

– Газы? – удивился Вдовиченко. – И это против своего народа? М-да, и царь бы до этого не додумался.

– Да, братки, одной ненависти для борьбы маловато. Оружие треба.

– И патроны, – подсказал Кожин.

– Так как ты считаешь, Пархоменко, есть перспектива у Антонова? – спросил Нестор.

– Честно?

– Разумеется.

– По-моему, и антоновщина затухает. Задавят её большевики. Внешние фронты ликвидированы, вся армия брошена на внутренние. А с вилами против бронепоезда не попрёшь.

– Да, невесёлую историю ты поведал, – вздохнул Махно. – И нам тебя обрадовать нечем, браток.

Нестор достал из внутреннего кармана френча сложенный вчетверо лист бумаги, пообтёршийся уже по складкам, сунул Пархоменко.

– Узнаешь?

Тот развернул его и сразу потемнел лицом, узнав своё письмо к брату. В избе стало тихо, лишь по стёклам окна шуршала белая крупа, швыряемая ветром. Долгую паузу нарушил Махно:

– Конечно, можно б было простить ему убийство Максюты. Но его дивизия так защучила нас, не до сантиментов было.

– Я понимаю, – качнул головой Пархоменко. – Что делать? Молодо-зелено-глупо.

Все видели – ему хотелось заплакать, но не моглось, слишком замер ствела душа, иссякли слёзы.

Однако надежды штаба Повстанческой армии на соединение с Фоминым и Каменевым не оправдались. Семилетняя война повыгребла с Дом казаков – то царь, то белые, то красные и уж окончательно добило донское мужское население политика «расказачивания», придуманная Троцким, когда любой взрослый мужик признавался потенциальным врагом Советской власти и мог подлежать ликвидации. То-то было работки чекистам По станицам и хуторам оставались одни бабы, дряхлые старики и дети.

Вместо наполнения Повстанческая армия, беспрерывно преследуема и красными частями, таяла и вынуждена была повернуть с Дона назад на Екатеринославщину.

Здесь в штарм неожиданно явился комбриг Маслаков со своей восстав шей бригадой и начальником штаба Бровой.

– Наконец-то, – не скрывал радости Махно. – Сколько у тебя сабель?

– Восемьсот. И пехота своя была, вот Брова ей командовал, да в боях растеряли. Мы до вас, Нестор Иванович, с великой просьбой. Выдайте нам мандат на право формирования Кавказской Повстанческой армии.

– Что? Армией захотелось покомандовать, – нахмурился Нестор.

– Так ведь с одной бригадой, что за война? Если мы поднимем Кубань, то, глядя на это, и Вторая и Первая Конная могут до нас пристать. Командарм-2 Миронов уже в разладе с большевиками.

– Почему вы решили, что я должен вам дать такой мандат?

– Так имя ж ваше, батька Махно. Оно одно як бомба. Некие токо услышат: Махно идёт и уже трусятся, в портки кладут.

– Ну а ты, что молчишь? – взглянул Нестор на Белаша. – Мандат и тебе тоже подписывать.

– Просят у тебя, ты и решай.

– Но ты-то как думаешь: давать?

– Пусть себя в деле покажут. Пока ещё они будённовцы, не махновцы.

– А ведь верно, Маслаков, покажите себя в деле, а уж тогда и о мандате поговорим…

– Когда? С кем?

– Долго ждать не придётся. Слышь на околице потрескивает? Это, брат, не дрова ломают, примаковцы к атаке готовятся. Едва не месяц терзал нас Нестерович с червоноказаками, сейчас примаковский корпус не отстаёт ни на час. Каких хлопцев у меня повыбили, – голос Нестора дрогнул. – Алёшу Марченко, Гришу Василевского, Гаврилу Трояна – любимца моего. Да разве я прощу их красным?

Три дня пришлось бригаде Маслакова доказывать Нестору, что они уже не будёновцы. За эти дни они с боями прошли сёла Гайчул, Цареконстантиновку и Белоцерковку вместе со штармом и наконец в селе Берестовое. Когда все бойцы, измотанные боями, свалились в мертвецком сне, Махно сказал Белашу:

– Ладно, Виктор, готовь мандат на имя Маслакова и Бровы, по которому от имени штарма и Реввоенсовета им поручается организация Кавказской Повстанческой Армии махновцев и, разумеется, командование ею.

– Вот спасибо, Нестор Иванович, – сказал Маслаков, устало улыбаясь. – Теперь можно бы было и крынку допить, да где её взять.

– Оно бы и горилка не помешала, – заметил Брова.

– Угу, на помин своей души, – проворчал Нестор.

Времени терять было нельзя, мандат был тут же выписан с чётко проставленной печатью, с размашистой подписью Махно.

– Ну гляди, Маслак, – сказал Нестор, вручая комбригу документ. – Не подведи батьку.

– Что вы, Нестор Иванович, да мы теперь...

Хату тряхнуло так, что с потолка посыпалась извёстка. Снаряд разорвался у палисадника.

– К бою, – скомандовал Махно.

Все кинулись на выход. Махно, откинув занавеску в боковушку, где уже, вскочив с кровати, одевались Галина с Феней, приказал:

– Живо в тачанку. Прорываемся на Новоспасовку.

На улице царила страшная суматоха. Снаряды рвались в гуще обоза, взмётывая вверх колёса, куски разорванных тел. Отовсюду – крики, стоны, проклятия, ржанье лошадей.

К Махно подскочил на коне Пархоменко, Нестор не дал ему рта раскрыть:

– Живо к Маслаку, пусть прорывается на восток.

– Позволь и мне с ним, батько.

– Валяй.

Сам батько вместе с Куриленко и Вдовиченко повёл свою сотню прорываться на юг. Нестор знал, что его личное присутствие в атаке удваивает, утраивает силы и мужество бойцов, особенно молодых. Махно буквально бешенел в рубке, напрочь забывая о страхе и о том, что в любой миг его самого может сразить пуля или сталь вражеского клинка. Из-за того и любим был повстанцами: «Наш за чужой спиной не ховается».

Во время прорыва был ранен Вдовиченко. Его, уже падающего из седла, подхватил Зиньковский.

– Лева, – закричал Махно. – В тачанку его, к Гале.

Однако прорыв ещё не означал спасение. Красные конники не отставали, видимо, предвкушая победу.

Самой последней из убегающих была штабная тачанка. Белаш, привстав, сам нахлёстывает измученных коней, моля бога, чтоб они не пали.

Рядом оказался Махно верхом и закричал Белашу:

– Кассу! Кассу бросай! Быстрее.

Белаш наклонился к армейской кассе, откинул железную крышку и начал хватать и выбрасывать всё подряд: деньги, кольца, драгоценности.

Много выкинул, оглянулся и увидел, как останавливали коней красноармейцы, спрыгивали на землю, собирали монеты, кольца, ловили порхающие банкноты.

– Откупились, откупились, – шептал побелевшими губами Белаш. – И эти сволочи деньги любят. Шоб вам подавиться!

Погоня наконец отстала.