Текст книги "Одиссея батьки Махно"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 37 страниц)

8. Нечаянное рандеву

К концу мая отряд Махно, слившись с отрядами Куриленко и Кожина, стал уже серьёзной силой, имея 2000 сабель, 3000 штыков, 300 пулемётов, установленных, естественно, на тачанки и батарею в 12 орудий.

Двигаясь по Полтавщине, он легко сбивал заставы, громил гарнизоны, занимал сахарные заводы и запасался сахаром, становившимся главной валютой в разорённом, оскудевшем крае. Местные органы власти, заслышав о приближении Махно, разбегались, прятались, поскольку все подлежали расстрелу, не говоря уж о чекистах, на которых махновцы не желали и патронов тратить – рубили саблями.

Приказ батьки: «Все органы большевистского началия подлежат ликвидации» исполнялся безоговорочно. Продотрядчики – главные недруги крестьян тоже спешили уносить ноги с пути Повстанческой армии.

В чём особенно остро испытывали нужду повстанцы, так это в боеприпасах. Патронов и снарядов всё время не хватало, поэтому при пленении какой-нибудь части в первую очередь шло её разоружение, а потом уже митинг и запись добровольцев.

Горячие деньки начались и у командюжа и его штаба. Штабные вагоны были прицеплены к бронепоезду Фрунзе, который помчался из Харькова на юг, в сторону Синельникова. На больших станциях командюж связывался по прямому проводу с командирами дивизий и корпусов и выяснял всегда одно и то же: как идёт ликвидация бандитов и когда наконец будет пойман Махно, где он в данный момент находится?

От Синельникова бронепоезд повернул на северо-запад в сторону Кременчуга, далее на север до Конотопа и от него на юго-восток на Харьков, таким образом замкнув кольцо, внутри которого и оперировал Махно. За ним гонялись части 3-го конкорпуса, 8-я дивизия червоных казаков и несколько бронепоездов.

14 июня поезд Фрунзе находился на станции Решетиловка, где командюж ждал с нетерпением сообщения о разгроме крупной банды в районе Ромны, которой, по сведениям разведки, руководил сам Махно.

Утром к поезду подъехал открытый автомобиль, в котором прибыл заместитель командюжа Эйдеман. В штабном вагоне его встретил начальник штаба Авксентьев:

– Какие новости, Роберт Петрович?

– Плохие. Где Фрунзе?

– Он всю ночь не спал, ждал сообщения. Недавно вроде уснул.

Эйдеман прошёл к столу, бросил на него пыльную фуражку.

– Махно опять вывернулся, сволочь.

В дверях появился заспанный Фрунзе.

– Как так вывернулся? – спросил хмурясь.

– А вот так, Михаил Васильевич. Смял группу Бубенца и был таков.

– Так спросить с Бубенца.

– Бубенец с командирами как раз проявили себя мужественно, но рядовые заколебались, а попросту струсили. Махно это заметил и ударил.

– Весь отряд отдать под трибунал. Пусть там разберутся с трусами. Сколько б их ни было – расстрелять.

– Константин Алексеевич, – взглянул Фрунзе на начальника штаба, – что там нового о движении банды?

Авксентьев подошёл к карте.

– По оперативным данным, махновцы движутся на Нехворощу, где, видимо, намечают днёвку.

– Нехвороща удалена от железной дороги, Махно не придётся опасаться бронепоездов. Самое место для передышки.

– А как вы думаете, куда он может направиться из Нехворощи?

– Скорей всего, вернётся на Полтавщину за сахаром.

– Всё равно надо перегнать несколько бронепоездов на линию Харьков – Екатеринослав, в район Зачепиловки и Перещепина, чтобы перекрыть ему дорогу на юг. А с северо-запада пусть курсируют два-три между Миргородом, Хоролом и Полтавой.

– Вообще предугадать, куда завтра двинется Махно, очень трудно, маршрут его довольно хаотичен.

– Я бы так не сказал, Константин Алексеевич, – не согласился Фрунзе. – Есть места, куда он является дважды, а то и трижды. И это наводит на мысль, что там у него есть какой-то интерес. Это вам с оперативниками и надо выяснить. Если вам удастся вычислить периодичность этих появлений, мы могли бы к нужному времени, в нужное место стянуть лучшие полки и технику.

Закончив короткое совещание, Фрунзе вызвал Кутякова:

– Вели приготовить моего Рыжка, хочу проехаться немного до завтрака.

– Сколько охраны брать?

– Нисколько. Ты, адъютант с ординарцем и довольно.

– Глядите, Михаил Васильевич, тут где-то Махно бродит, – предупредил Кутяков.

– Да мы недалеко, версты на три. Рыжего надо промять, застоялся.

Когда Фрунзе вышел из вагона, Эйдеман садился в свой автомобиль.

Шофёр включил скорость, стал разворачиваться на дорогу. Фрунзе подошёл к своему коню, которого держал под уздцы адъютант.

– Куда едем, Михаил Васильевич? – спросил Кутяков.

– Давай за Эйдеманом.

Они поскакали по ведущей в местечко Решетиловку дороге, на которой в тяжёлой от росы пыли были видны свежие следы автомобильных шин.

Было солнечно, в голубой выси журчали жаворонки, зеленели поля.

Когда увидели с увала раскинувшееся внизу местечко, где-то там за кущами дерев затрещали выстрелы.

– Надо узнать в чём дело, – сказал Фрунзе и пустил коня вниз.

Они прискакали к кузнице на окраине Решетиловки. Увидев вышедшего из дверей кузнеца, Фрунзе приказал Кутякову:

– Спроси его.

Кутяков, подвернув коня, подъехал к кузнецу, спросил поздоровавшись:

– Скажи, пожалуйста, что тут за стрельба была?

– Та тут якись пуляли с коней по машине, а с машины по им.

– Кто такие?

– Откуда мне знать.

Кутяков вернулся к Фрунзе, пересказал слышанное, предположил:

– Не иначе Эйдеман вляпался.

– Похоже, – согласился Фрунзе и направил коня в улицу.

Рысцой они ехали по ней, и тут откуда-то вывернулся разъезд из трёх верховых. Остановился и мигом развернувшись ускакал.

– Не иначе бандиты, – сказал Кутяков.

– С чего решил? – спросил Фрунзе.

– Уже в годах, а наши красноармейцы не старше 23-х.

– Логично, – согласился командующий, направляя коня за ускакавшими. – Попробуем догнать.

Они домчались до церковной площади, откуда расходились две дороги – одна на Полтаву, другая на станцию Рашетиловку.

И тут из боковой улицы появилась колонна верховых под красным знаменем. Впереди ехали три всадника: средний – с длинными, зачёсанными назад волосами, в накинутой бурке, боковые – в белых папахах. Эта встреча для тех и других оказалась столь неожиданной, что они остановились.

Фрунзе мгновенно угадал в среднем батьку Махно, однако, сдерживая пляшущего Рыжка, громко спросил:

– Какая часть? Кто такие?

– Эскадрон 138-й кавалерийской бригады, – отчеканил не задумываясь Махно и стал снимать карабин. – А вы кто?

Кутяков, увидев, как потянули с плеч карабины другие и стали выпирать на флангах, выхватил наган и крикнул:

– Стреляю на пять, осадите фланги.

Услышав клацанье затвора у Махно, Кутяков крикнул в отчаяньи:

– Не стрелять! Это комвойск Фрунзе!

Но батько не послушал этой команды, сразу затрещали и другие выстрелы. Фрунзе удержался в седле и, повернув коня, пустил его на плетень огорода. Рыжко, перепрыгнув плетень, помчался, унося хозяина к полтавскому тракту. Кутяков развернул коня и пустил его на Решетиловку, за ним, не отставая, летел ординарец. Адъютант замешкался и был тут же зарублен, дав ценой своей жизни возможность другим оторваться от погони на какие-то драгоценные метры.

Со свистом, гиканьем и стрельбой мчались махновцы за Фрунзе и его спутниками. Кутяков, летя по решетиловской дороге, с тревогой наблюдал за шедшей почти параллельно полтавской, по которой скакал на своём Рыжке Фрунзе. Он видел, как тот, оборачиваясь, стрелял из маузера по преследователям. «Зря он. На скаку всё равно не попадёт. А не дай бог ранят Рыжка, командующий останется без патронов».

Рыжко мчался стремительно, и было видно, как всё более и более отстают махновцы. Куда было повстанческим коням, измученным длинными переходами и скупым рационом, угнаться за откормленным, застоявшимся жеребцом командюжа. Версты через три-четыре махновцы окончательно отстали.

В лесу наконец-то Кутяков и ординарец съехались с Фрунзе. Заметив на гимнастёрке командующего кровь, Кутяков воскликнул:

– Михаил Васильевич, вы ранены?

– Да, – поморщился Фрунзе. – Батька угостил. Если б Рыжко не плясал, не промахнулся бы сволочь. Атак зацепил только...

– Давайте я перевяжу, – соскочил с коня Кутяков.

– Давай, – согласился Фрунзе, сползая с коня на траву. – Рандеву состоялось.

– Какое рандеву? – не понял Кутяков.

– Как какое? С Махно. Полгода мечтал и вот... сподобился. Опередил он меня. Я ж не слепой, сразу узнал. Надо было за маузер, а я с вопросом. Уж я бы не промахнулся.

– Тогда бы они нас уж точно не выпустили.

– Пожалуй, ты прав, Ваня, за батькину голову мы бы остались там.

– Дороговатый размен.

– Это точно, – согласился Фрунзе, сбрасывая ремень с портупеей и задирая сбоку гимнастёрку.

Махно действительно устроил в Нехвороще днёвку своей измотанной в боях и походах армии. И, как обычно, в таких случаях в штаб были собраны командиры и члены Реввоенсовета. С докладом на тему: «Так дальше не должно быть» выступил Тарановский.

– ...Это что же получается, товарищи, наши повстанцы начинают брать пример с большевиков, совершенно пренебрегая справедливой меной лошадей у крестьян. В первом кадивизионе поменяли коней в отсутствии хозяина. Тот явился, а его коней нет, а какие ему даны взамен, не знает. Крестьяне возмущаются, и, вызывая это возмущение, мы льём воду на мельницу большевиков. Что за мода пошла в вашей кавалерии, товарищ Петренко? Бойцы начали вдруг обзаводиться заводными конями.

– А чем же плохо? – удивился Петренко.

– Конечно, каждому неплохо иметь заводного коня. Но посчитайте, во что превратится Повстанческая армия, если каждый обзаведётся запасным конём. Во-первых, это будет уже не армия, а цыганский табор. А главное, как на это посмотрят крестьяне, особенно те, которые не имеют лошадей? И потом, вопрос: а откуда он взял этого коня? Купил? На какие шиши? Значит, украл у какого-нибудь землероба. А за это, сами знаете, что у нас полагается.

– Но мои хлопцы спешили красных кавалеристов, – пытался оправдаться Петренко. – Законная добыча.

– Кстати, о законной добыче, хорошо что напомнил, товарищ Петренко. Всё имущество, добытое в бою, должно сдаваться начальнику снабжения товарищу Серёгину, ибо только он, в силу свой должности, знает, кто в чём нуждается, и может справедливо его разделить. А то один ходит босой, а у другого под облучком в тачанке запасные чоботы. Ну куда это годится?

Далее Тарановский поднял вопрос о дисциплине в отдельных отрядах, драках меж повстанцами и наконец о сквернословии:

– ...Товарищи командиры, ну что это? По всякому пустяку мат-перемат. А ведь среди нас женщины. Особенно отличаются ваши хлопцы, товарищ Кожин. И знаете почему?

– Почему? – насторожился Кожин.

– С вас берут пример.

– С меня? Да ты что? Да я... разве что в бою вырвется... А чтоб при Галине Андреевне, ни боже мой.

– Так вот, постарайтесь и сами отвыкать и своих хлопцев отучать.

– Отучи их попробуй.

– Вон Куриленко ж отучил.

– Вася?

– Нуда.

– Вась, как ты их отучал?

– Проще пареной репы, Фома, – усмехнулся Куриленко. – Как кто выругался, плёткой его по хребтине.

Командиры засмеялись, Махно сказал весело:

– Фоме себя же и придётся плёткой охаживать. Этак он же без шкуры останется.

И хотя смеялись над этим предложением, но в резолюцию собрания внесли: драки и мат категорически изжить среди повстанцев. Лошадей у крестьян менять только в присутствии хозяина, не обижая и не обманывая его, более того, за свежую и крепкую лошадь приплачивать: «Мы не Красная Армия!». Заводных коней иметь на эскадрон не более пятнадцати. Обоз сократить до минимума, раненых в боевых тачанках не возить, а только на специально выделенных для походного лазарета подрессоренных повозках. Никакая группа не может считаться хозяйкой захваченных трофеев. Всякие трофеи распределяются на всю армию, а которые не могут быть увезены, отдаются безвозмездно крестьянам ближайших сел.

Решено было создать две кавалерийские группы – первую под командованием Куриленко, вторую под командованием Кожина – и передвигаться им всегда параллельными курсами, дабы успеть прийти на помощь друг другу.

Всё это придумал сам батько:

– Появление во время боя во фланг врагу свежей кавчасти – это залог успеха и победы.

Закрывая совещание, Махно сказал:

– Напоминайте повстанцам, товарищи, что сегодня только мы являемся армией разрушения насильственного государства большевиков, только на нас надеется ограбленный, разорённый крестьянин. Другого заступника у него нет.

9. Изгои

Как и опасался Махно, в битву вступал самый страшный и опасный враг – голод. К неурожайному, после 20-го, по всем признакам клонился и 21-й год.

Крестьянские волнения практически по всей центральной черноземной России вынудили большевиков пойти на уступки, объявить новую экономическую политику, НЭП, по которой продразвёрстка заменялась продналогом. Объявлялась амнистия всем, кто добровольно сложит оружие и прекратит борьбу с законной властью. Листовки, сбрасываемые с аэропланов с этими призывами, конечно, разлагали повстанчество.

Махно понимал, что и НЭП, и амнистия – очередная уловка большевиков, что эти обещания будут нарушены, и говорил с горечью:

– Не страшно, что большевики снова лгут, страшно, что им хотят верить. Народ устал сопротивляться, а голод закрепит безраздельную власть большевиков, и начнётся разгул насилия, какого свет не видел. Опомнится народ, но будет поздно. Большевистская удавка уже затянется на его шее.

– Что же делать? – спрашивал Белаш.

– Надо уходить на запад, Виктор. Я ещё зимой говорил вам, что здесь мы теряем наших главных союзников – крестьян, особенно в связи с этим большевистским враньём.

– А я думаю, можно пойти ещё на союз с большевиками.

– Ты что? Всерьёз? Мало они растаптывали наши договорённости.

– Ты послушай, не кипятись, Нестор. Забыл, как они ухватились за нас, когда потребовалось добить Врангеля? Они же всё время долдонят о мировой революции, вон даже Григорьева в своё время хотели отправить в помощь венгерским повстанцам. В Турции народ сейчас восстал против колонизаторов, – вот и предложить большевикам: пустите нас туда на помощь Кемалю. Мы будем драться там от имени Советской России.

– Ты думаешь, Москва пойдёт на это?

– А куда ей деться? Они со своей миллионной армией полгода ничего не могут с нами сделать. Я думаю, Ленин будет рад сбагрить нас за рубеж, да ещё с такой высокой миссией – интернациональная помощь мировой революции.

– Не знаю, не знаю. Не верю я ни Ленину, ни его камарилье. Но коль приспело время нам определиться, давай соберём общий митинг и там решим голосованием.

– Глазунов со своей группой просит отпустить его в Сибирь.

– Сколько у него бойцов?

– На сегодня 400.

– Надо отпустить. Не отпустим, сам уйдёт.

– Может, на митинге обсудим?

– Не надо. Пусть сибиряки уходят, они там дома ещё пригодятся. Хорошо Глазунов бил Колчака, даже орден получил, Врангеля выгонял, теперь узнал, чего стоят большевики. Надо поблагодарить их перед уходом. Они хорошо себя показали, надёжный народ.

– Самое интересное, что он родом с Мелитопольщины, а вот считает себя сибиряком.

– Ну понятно, долго жил там, партизанил и у нас сибиряков к себе подгребал.

Митинг повстанцев проходил в селе Исаевка Таганрогского округа. Трибуну заменяла батькина тачанка.

– Давай, Виктор, начинай ты, – предложил Махно.

– А почему не ты?

– У тебя красивее идея, привлекательнее, что ли. А я пока попишу, – Нестор показал записную книжку.

– Что, хочешь по бумажке выступать?

– Там видно будет.

– Товарищи, – начал Белаш, встав на тачанку. – В штабарме создалось два мнения в отношении того, что нам делать дальше. Народ устал от войны, Красная Армия неизмеримо сильнее нас, и рано или поздно она нас раздавит, поэтому часть штабарма предлагает заключить с Советской властью соглашение, по которому...

– Опять двадцать пять, – крикнул кто-то с возмущением и толпа зашумела:

– Мало они нас надували!

– Нет им веры!

– Горбатого могила исправит.

– Товарищи, товарищи, – призвал Белаш, – я же не закончил мысль. Дайте досказать. Мы заключаем с большевиками соглашение, что оставляем им поле боя, а сами идём в Турцию, на поддержку революции против колонизаторов, которой руководит товарищ Кемаль. Мы сражаемся там за мировую революцию, о которой сейчас мечтают большевики.

Красочно описывая и расхваливая эту идею, Белаш косился на сидевшего рядом Махно, склонившегося с карандашом над записной книжкой и согласно кивавшего головой. Принимая эти кивки за согласие с его выступлением, Белаш думал: « Глядишь, и он согласится идти в Турцию. Это было бы здорово».

Постепенно начальник штаба увлёк своей идеей многих повстанцев:

– ...Оттуда мы вернёмся уже не бандитами, как нас сегодня обзывают большевики, а победителями-интернационалистами, помогшими сбросить трудовому народу Турции ярмо колониализма, свершить социальную революцию в соседней стране.

О второй идее, родившейся в штабарме, Белаш и словом не обмолвился.

– А теперь слово имеет батько Махно, – сказал он, полагая, что Нестор сейчас зачитает свои тезисы, только что набросанные им в записную книжку.

Но Махно, сунув её в карман, встал, медленно обвёл затихающих слушателей внимательным взглядом.

– Друзья, мои боевые товарищи, – начал он проникновенно в полной тишине. – Мы честно служили делу социальной революции, делу трудового народа. Сотни, тысячи лучших сынов Украины отдали за него свои жизни. В этом году мы потеряли многих товарищей, моих близких друзей, Алёшу Марченко, Гришу Василевского, Гаврилу Трояна. В подвале Александровского Чека был расстрелян Трофим Вдовиченко, в июне в кавалерийской атаке пал мой близкий друг Феодосий Щусь, с которым мы начинали нашу борьбу. С неделю назад, спасая штарм от пленения, погибли Вася Куриленко и его группа, комполка пулемётчиков Фома Кожин. Мне тяжело говорить о них – были, они остаются в наших сердцах. Поэтому я не могу ни при каких условиях идти на соглашение с большевиками, я не могу изменить памяти моих погибших друзей и товарищей. – Махно умолк.

Молчали и повстанцы, понимая состояние батьки. После минутного молчания, как бы в память о погибших, Нестор вновь заговорил:

– Как вы поняли, я не разделяю радужные надежды Белаша. Я уже давно предлагал штабу увести армию на запад, в Галицию, где мы могли бы помочь трудовому народу защититься от большевистской опасности, не дать распространиться дальше этой заразе. Мы пытались строить общество на ненасильственных анархических принципах, но большевики не дали нам этого сделать. Борьбу идей они превратили в борьбу людей, залив многострадальную страну морем крови. Они лишают труженика иллюзий лучшей жизни, они создают полицейское государство, нищее и несправедливое, где будут исключены радость труда, самодеятельности и творчества. Власть большевиков выпестует поколение демагогов и диктаторов, приведёт к полному отрыву правителей от народа, и это явится началом конца их тирании. Мы расстаёмся с чувством выполненного революционного долга. Да здравствует сплочённость и солидарность трудящихся. Спасибо вам за всё.

Нестор, поклонившись народу, сошёл с тачанки. По знаку Белаша трубачи заиграли построение. При разделении отряда на группы у Белаша оказалось чуть ли не в два раза больше повстанцев, чем у Махно.

– Ты не в обиде? – спросил он Нестора.

– За что?

– Ну, что я увожу больше бойцов.

– Что ты, Виктор. Они поверили в этот путь, дай бог им пройти его. Не могу же я звать их за собой силой.

– А ты так и не веришь в этот наш путь?

– Нет, Витя.

– А что же кивал во время моего выступления?

– Неужели кивал?

– Да. Сам пишешь и так вот киваешь.

– А-а, – усмехнулся Нестор. – Это я под рифму кивал, извини, не под тебя. Хорошо, что напомнил.

Махно достал записную книжку, развернув её, вырвал исписанный лист, подал Белашу:

– Возьми на память, Витя, прочтёшь после. А сейчас давай прощаться.

Они обнялись, расцеловались. Белашу показалось, что в глазах батьки сверкнули слёзы. Трогательным было и расставание рядовых повстанцев, кто-то даже, не стесняясь товарищей, плакал. Уже когда разъехались, Белаш, сидя в тачанке, вспомнил о записке Нестора, достал её, прочёл:

 
Я в бой бросался с головой,
Пощады не прося у смерти,
И не виновен, что живой
Остался в этой круговерти.
Мы проливали кровь и пот,
С народом откровенны были.
Нас победили. Только вот
Идею нашу не убили.
Пускай схоронят нас сейчас.
Но наша Суть не канет в Лету,
Она воспрянет в нужный час
И победит. Я верю в это!
 

– Эх, Нестор, Нестор, – вздохнул Белаш. – Когда же востребуется наша суть? Знать бы.

С Махно вызвалась идти меньшая часть отряда в 400 сабель. Понимая, что с такой силой ему не пробиться даже на Правобережье, Нестор отправился на Дон в надежде объединиться с отрядами Пархоменко и Фомина. Но тщетно. Фомин распустил свой отряд по обещанию амнистии. Пархоменко рейдировал где-то в Воронежской губернии.

Дорога группы Махно на Запад проходила, в сущности, в обстановке беспрерывных боёв и почти безостановочной гонки. Если бы к батьке по пути не приставали осколки других повстанческих отрядов, то вряд ли ему удалось бы добраться до Днестра.

Август 1921 года стал, пожалуй, самым трагичным для Нестора, он нёс большие потери, лишался самых дорогих людей. Ещё пробиваясь через Херсонщину, наводнённую красными, повстанцы потеряли Дерменжи, Петренко, Клейна. Начальник штаба Тарановский, попавший в руки разъярённых комбедовцев, был заживо сожжён на костре. Там же, на Херсонщине, погибла и подруга Галины, Феня Гоенко. Тревожной ночью, обливаясь потом и слезами, Зиньковский рыл ей в степи могилу. Они любили друг друга. Но слишком коротка была эта любовь.

Махновская группа была столь мала по сравнению с массами красных дивизий и корпусов, терзавших её, что за время этого рейда красные несколько раз сообщали о гибели Махно, находились даже свидетели его смерти. Видимо, усыплённая сообщением об очередной смерти «бандита Махно» первая кавбригада 7-й дивизии (600 сабель) благоденствовала на хуторе Приют, когда на неё налетел батька с 50 бойцами и одним ручным пулемётом, захватил 25 пулемётных тачанок с боезапасом и был таков.

– Шо ж творится? – возмущался комбриг. – Казалы шо его вже нема, а вин во, як с того свиту.

– Заговорённый, – скрёб затылок комиссар.

Батько, лично участвовавший во всех стычках и рубках, получил за рейд шесть ранений, самое тяжёлое – когда пуля угодила ему в нижнюю часть затылка и вышла через щёку.

– Горе ты моё, – вздыхала Галина, перебинтовывая в который уже раз неугомонного мужа. Несколько часов после этой раны Нестор отплёвывался кровью, с трудом двигал челюстями, однако уже через день смог говорить нормально.

27 августа подошли к Днестру, но о Галиции разговор уже не заводился. Повстанцы толковали Зиньковскому:

– Надо увозить батьку за рубеж. Там вылечить. Где ж ему сейчас воевать, изрешетили всего.

Несмотря на незаживающую рану, Махно выступил с речью, в которой подчеркнул, что борьба с большевизмом не кончилась, что она будет продолжена, как только народ поймёт, что большевики его снова обманули.

– Я вернусь, вернусь обязательно, друзья мои, – были его последние слова в прощальной речи.

Разделились на две группы. Одна должна была сопровождать батьку за рубеж, другая завязать под Каменкой бой, чтобы отвлечь внимание красных от переправы. Зиньковскому было поручено найти место переправы. Он во главе двадцати повстанцев поехал вдоль реки и тут увидел ехавших навстречу пограничников.

– Эй, товарищи, – закричал им Зиньковский. – Это вы нас вызывали на помощь? Где махновцы? Пора кончать с ними.

Съехались, молча окружили и тут же разоружили пограничников без единого выстрела.

– Спокойно, товарищи, – сказал им Зиньковский. – Вреда вам не будет, если не станете нам мешать.

Зиньковский не решился сразу отправлять батьку: «Кто его знает, как примут нас румыны. И примут ли?» Поэтому послал Серёгина с наказом:

– Григорий Иванович, если примут нормально, махните нам белым платком.

На той стороне беглецов уже поджидали румынские пограничники, группу приняли и разрешили просемафорить остальным.

У самой воды, рассаживая повстанцев в лодке, Зиньковский остановил жену батьки:

– Г алина, там нас будут обыскивать и наверняка отберут всё ценное. А у нас в отряде всего ценного вот мой перстень с камнем, возьмите его, может вас, как женщину, обыскивать не будут. Продадите в Румынии, хоть на первое время будет на что жить.

Скрипели уключины, струилась, журча за бортом, быстрая вода. Нестор сидел лицом к оставляемому берегу Родины и даже в мыслях не допускал, что больше его не увидит. Наоборот, шептал упрямо:

– Я вернусь, обязательно вернусь. Борьба не кончена.

Через день на берег в сопровождении большой охраны приехал Фрунзе. Задумчиво смотрел на текущую воду, на ту сторону, принявшую бандита. Надо бы радоваться – свалилась с плеч такая забота, но не радостно было Михаилу Васильевичу: «Так и не выполнил приказ вождя».

С ближайшей почты в Москву была отправлена срочная телеграмма: «Факт перехода в Бессарабию махновской банды установлен мною лично при посещении пограничного пункта. Фрунзе».