Текст книги "Одиссея батьки Махно"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 37 страниц)

10. Успехи и осечки

Деникинский фронт был ликвидирован, и Красной Армии приказано было пешим порядном идти на Польский фронт. И идти, не бездельничая, а устанавливая в каждом селе революционный порядок, в который, по мысли Ленина, входило искоренение махновщины, сбор продовольствия, разоружение населения. За сокрытие оружия полагался расстрел на месте, за мелкие нарушения – штраф, который предпочитали брать не деньгами, а натурой.

С одной стороны, Советская власть не хотела брать деньги, с другой – навеливала их. Именно в эти дни Екатеринославский губчека издал приказ № 154 «Об ответственности лиц, отказывающихся принимать советские денежные знаки»:

«За последнее время в городе наблюдаются отказы торговцами в принятии денежных знаков РСФСР, главным образом крупных купюр последнего выпуска.

Предупреждаю, что отказ в принятии таковых будет рассматриваться как непризнание Советской власти и виновные будут привлечены к ответственности по законам военного времени.

Председатель комиссии Рудаков, Секретарь Волжин».

Чекистские «законы военного времени» хорошо были известны населению. Вождь предусмотрел даже порядок прохождения войск через села. Первыми, понятно, проходят кавалерийские части, производят сбор и ссыпку зерна в поповском или помещичьем амбаре. За кавалерией является пехота, как бы закрепляя Советскую власть на селе. Если село или какая-то волость проявляет явное неудовольствие, то воинской части разрешается задержаться до двух недель для усмирения недовольных. Если же где-то красноармейцы совершат грабёж или насилие, то это следует сваливать на махновцев. В Красной Армии не должно быть грабежей, утверждали вожди, и эта установка пережила их самих. В советской литературе и кино красноармейцы сплошь были замечательными, чуткими людьми, а уж у комиссаров разве что ангельские крылья не вырастали.

Красноармейцы же были не лучше других, они тоже внесли свою кровавую лепту на алтарь Гражданской войны, а уж о чекистах и говорит нечего, за ними горы трупов, по большей части невиновных людей. Дичала страна, лишь землепашец помнил о своём главном предназначении – растить хлеб. Кругом шли бои, трещали пулемёты, рвались снаряды, а он шёл за плугом, засевал поле, и уж тогда только доставал из потайного места винтовку или пулемёт и отправлялся до батьки. Только ему и верили крестьяне, никому более, только в нём они видели своего надёжного заступника.

Именно Махно из всех воюющих сторон провозглашал Вольный Советский Строй, отрицал любую власть и насилие над мужиком, отдавая ему право решать самому свою судьбу. Для того регулярно и собирались съезды трудящихся и повстанцев, решавшие вопросы не только военного, но и хозяйственного и культурного строительства. Собирались при любых, даже самых отчаянных обстоятельствах, порой рискуя жизнью и свободой делегатов.

Поскольку махновская армия всегда формировалась на добровольной основе, то и на этот раз Нестор рассчитывал на быстрый рост отряда. Однако люди уже устали от войны, болезней и многие уклонялись от вступления в отряд. Это злило Махно и под пьяную руку он в Гуляйполе даже пускал в ход плётку:

– Ах, хочешь, чтоб за тебя воевали другие: получай же, получай.

Одного из бывших повстанцев загнал плёткой на реку, на хрупкий лёд и едва не утопил.

Однако, как бы там ни было, начав в феврале с 10 сабель и с двух тачанок, Махно к маю уже имел 2 тысячи штыков и 150 сабель. До этого времени Нестору везло, отчасти потому, что он появлялся там, где его меньше всего ждали, эта внезапность и быстрота обеспечивали ему победу над противником, во много раз превосходящим его по численности.

После расстрела комиссаров и командиров Махно обязательно проводил митинг с рядовыми, на котором подробно и доступно объяснял красноармейцам, за что он борется, и призывал вступать в его отряд под чёрное знамя анархии. Красноармейцы, по большей части вчерашние крестьяне, вполне понимали батьку, соглашались с его вескими доводами и тут же вступали в его Повстанческую Армию.

– Верно гутарит этот батька. Сразу видно, из наших, из мужиков.

Прельщала красных пехотинцев батькина армия ещё и тем, что практически вся была на колёсах, а не месила лаптями степные долгие вёрсты, как это было в Красной да и в Белой армиях.

– Жалет нас батько-то, не то что энти комиссары.

Была эта армия почти неуловимой, поскольку нигде надолго не задерживалась. Покормили лошадей, поели сами что бог послал – и вперёд. А если задерживались на сутки-другие, чтобы отоспаться, то где-нибудь на глухих хуторах, рассылая во все стороны разведчиков, чтобы смогли вовремя предупредить об опасности.

Налетали внезапно, но регулярно на родной Махноград-Гуляйполе, вырубали стражников, пленили какую-нибудь часть. И вечером в театре давали силами собственных актёров представление. Сам глава культпросветотдела армии Антон Матросенко, лихо отплясывая, поёт частушки:

 
Руки чешутся у хлопцев,
Что не сеют и не жнут.
Где являются махновцы —
Продотрядчикам капут.
 

Зал живо откликается на содержание: «Капут, капут!»

А Антон, отстучав очередную дробь, продолжает:

 
Захмурел небосвод.
Появился Троцкий.
Он крестьянам везёт
Только продразвёрстку.
 

И тут же в пику ненавистному:

 
Смотрит месяц в окно
И в речную воду.
Едет батько Махно
И везёт свободу.
 

И опять зал гудит: песня говорит о главном, наболевшем. Она же и вдохновляет:

 
Я не белый и не красный
Не зелёный и ни чей.
Запрягай коней в тачанку
Атакуем сволочей.
 

Батька с женой в окружении штабных сидят в ложе и вместе с другими смеются до слёз над Чеховской «Хирургией», где несчастного дьячка играет едва узнаваемый всё тот же Матросенко, гундосящий сквозь слёзы:

– Нам дуракам-то и невдомёк, а вас господь просветил.

– Не рассуждайте, ежели у вас рот раскрыт, – приказывает фельдшер, которого представляет Попов. – Этот легко рвать, этот раз плюнуть...

И когда это «раз плюнуть» оборачивается для дьячка в долгое и мучительное тягание за больной зуб, а для большего эффекта фельдшер ещё упирается коленкой ему в грудь, в зале стоит гомерический хохот. Треск ломаемого зуба едва услышан публикой, хотя для этого за кулисой переламывают сухую дощечку. И фельдшер и дьячок не могут продолжать диалог, которого в этом хохоте никто не услышит, и поэтому играют долгое оцепенение. Дьячок медленно лезет в раззявленный рот указательным пальцем, нащупывая остатки зуба и, дождавшись относительного успокоения зала, слезливо начинает ругаться:

– Паршивый чёрт, понасажали вас иродов на нашу погибель, – и, хватая со стола узелок с гостинцами, который приносил фельдшеру, уходит вон. А фельдшер кричит вслед ему напористо:

– Поругайся мне ещё, поругайся. Мало вас в бурсе берёзой потчевали. Господину Александру Ивановичу Египетскому рвал да и тот никаких слов, а ты что за пава такая. Ништо тебе, не околеешь...

Гудит народ, восхищается игрой артистов: «Ну Антон, ну сукин сын... А Попов-то, Попов...» За спиной Махно появляется Зиньковский:

– Нестор Иванович, от Полог красные идут с артиллерией.

Батька оборачивается к Белашу:

– Виктор, командуй отход.

И вот уже слышно: «Хлопцы, по коням. Пехтура по тачанкам».

В таких положениях Махно старается избегать боя, тем более в родном селе.

Он предпочитает сейчас сам нападать. Внезапно, неожиданно, этим и обеспечивается успех. Хотя бывают и осечки, но не по вине батьки.

Через Екатеринославщину на польский фронт была направлена 1-я Конная Армия, которая по замыслу вождей мимоходом должна была раздавить, рассеять «банды Махно», а если посчастливится, то уничтожить и самого батьку. За последнее деликатное дело взялся сам Феликс Дзержинский.

На военном совете Повстанческой Армии Зиньковский доложил разведданные:

– В Успеновке находится штаб 6-й дивизии 1-й Конной, на ближайших хуторах располагается 11-я конная дивизия.

– Расстояние от Успеновки до этих хуторов? – спросил Махно.

– От 5 до 10 вёрст.

– Ну что ж, надо и Будённого за ус подержать. А? – усмехнулся Нестор. – Как думаешь, начальник штаба?

– Я полагаю, что лучше всего атаковать штаб в Успеновке, – предложил Белаш:

– Я тоже так думаю, – согласился Зиньковский.

– Почему?

– Обычно при штабах караульная рота или батальон. Хозяйственники и прочая обслуга, воевать не очень умеющая. И что не менее важно, обоз с добром и кассой.

– Это уже интересно, – сказал Нестор. – Но делать всё надо быстро и вовремя уходить, поскольку 5—10 вёрст для кавалерии не расстояние.

– Ты считаешь, что 11-я дивизия придёт им на помощь? – спросил Чубенко.

– Обязательно, Алёша. Поэтому – молниеносный налёт и не менее скорый уход. Замешкаемся – будем в кольце. А наши 200 шашек против тысячи сабель никак не потянут.

– А пулемёты?

– При рубке пулемёты молчат.

Чего опасался Нестор, то и случилось. Внезапной атакой Успеновку взяли почти без потерь. Но вместо того, чтоб сразу отходить, пехота накинулась на обоз, где помимо денег оказалось слишком много заманчивых вещей – граммофоны, гармони, шинели, полушубки, обмундирование и даже драгоценности. Как было перед этим устоять бедным повстанцам. Каждому хотелось сбросить своё провонявшее рванье и одеть новые галифе, гимнастёрку, папаху, сапоги со скрипом. Будёновцы, провожая деникинцев, видимо, хорошо обарахлились. Теперь барахлились повстанцы.

Этого времени будёновцам вполне хватило, чтобы окружить Успеновку и начать «рубку» повстанческой пехоты. Махновцы бежали на Туркеновку, бросая собственное добро – пулемёты, винтовки, пушки. И то, что собиралось по крохам в течение четырёх месяцев, было потеряно, рассеяно за каких-то два часа.

Рассвирепевший Нестор, брызгая слюной, орал на уцелевших:

– Вам, суки, как было велено? Ударить и сразу отходить. А вы? Где пехота? Черти с квасом съели. Где пулемёты? Было 60. Сколько осталось? Виктор?

– Десять.

– Где пушки? Вася, язык проглотил?

– Дык все бежали, – кряхтел Шаровский. – Не будешь же по своим.

– Я спрашиваю тебя, сколько бросил?

– Все 12.

– Молодец! Все молодцы, хорошо бегаете. А ты чего зубы скалишь, с чего развеселился? – прицепился Нестор к Чубенке.

– Да я подумал, батька, зря ты решился Будённого за усы дёргать.

Кто-то хихикнул, но тут же смолк под ищущим свирепым взглядом Махно.

– Я те поострю, – поднёс Нестор кулак к носу Чубенке. – Ишь ты, остряк-самоучка выискался.

Однако к вечеру, успокоившись, Нестор пробурчал Куриленке:

– Хорошо, что ты не ввязался, Василий.

– Я подумал, что против кавдивизии бросать наши 200 шашек – самоубийство.

– Правильно подумал. Сколько у тебя осталось?

– Сто пятьдесят, Нестор Иванович.

На следующий день, собрав штаб, Махно уже говорил спокойно:

– Ну что, вояки, хороший урок получили вчера. Ничего, за битого двух небитых дают. Впредь будете батьку слушаться и жизни свои не менять на новые портки. Лева, какие у тебя сведения о Кожине и Москалевском?

– Кожинский отряд где-то в районе Марьевки действует, и там же Москалевский, у него с полтысячи сабель.

– Пойдём к ним на соединение. Большевики опять наступают на те же грабли, так что бойцов нам много поставлять будут. Придёт время, и с Конармией схлестнёмся на равных.

– Подёргаем за ус Будённого, – съехидничал Чубенко.

– А может, и сбреем, – усмехнулся Махно. – Стоит ли из-за осечки нос вешать?

11. Кому с Махно не везёт

Личность батьки Махно интересовала и белых и красных в их самых высоких сферах. Вызвав к себе Слащёва, Врангель допытывался:

– Яков Александрович, что собой представляет этот пресловутый батько Махно?

– Махно, ваше превосходительство, отличный тактик, и в своё время он мне с Май-Маевским немало крови попортил.

– Но посмотрите, что он делает с красными. Он же громит их полки, тем самым косвенно помогая нам.

– Вот именно, косвенно.

– По разведданным, у него трудности с оружием. Что, если на этом нам поискать с ним союза?

– На союз с нами он вряд ли пойдёт, ваше превосходительство. Он ярый анархист и не приемлет никакой власти, на этом и с большевиками разошёлся.

– Если он с большевиками разошёлся, почему бы ему не сойтись с нами, не принять нашей помощи? Насколько мне известно, когда он сражался на стороне красных, они ему оружием не очень помогали. А мы бы помогли. А?

– Не берусь советовать, ваше превосходительство. Но ведь Махно, в сущности, разбойник, хотя, не скрою, очень талантливый.

– Ах, Яков Александрович, в этой войне все были как разбойники. Да, да, если б наши добровольцы вели себя добропорядочно в походе на Москву, мы бы обязательно взяли её. Ну не мне вам рассказывать, что они творили. Порки, казни, пытки. А результат – драп до Новороссийска.

Теперь вот сидим на полуострове, ждём у моря погоды. И заметьте, как это ни смешно, благодаря Махно нас ещё не вышибли отсюда. Так что де-факто он уже наш союзник, теперь осталось оформить это де-юре.

– Можно попробовать, ваше превосходительство, но прежде надо найти с ним точки соприкосновения.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, скажем, его ненависть к Троцкому, к комиссарам, к продотрядчикам.

– Вот это ценная мысль, Яков Александрович, – похвалил барон Слащёва. – На этом мы, пожалуй, сыграем. Надо найти человека для посылки к Махно, кто б его знал в лицо.

– У меня есть такой, ваше превосходительство, он даже, кажется, знаком с ним. Некто Михайлов.

– Вот и отлично.

В Москве вождь революции товарищ Ленин приказал связать его с Дзержинским.

– Феликс Эдмундович, в мае с Украины донесли, что 1-я Конная уничтожила Махно. А вот передо мной сообщение, обозначенное началом июня: у Махно уже 5 тысяч штыков. Кто врёт: 1-я Конная или Харьковские товарищи?

– Не врёт никто, Владимир Ильич. После разгрома под Успеновкой Махно отправился на север Екатеринославщины, объединился с несколькими отрядами повстанцев.

– До каких пор мы будем терпеть этого бандита, товарищ Дзержинский? В ваших руках меч революции.

– Я понял вас, Владимир Ильич.

– Езжайте лично в Харьков и проведите эту операцию сами. Никакой пощады мерзавцу, никаких послаблений. Об исполнении немедленно телеграфируйте.

Между тем на Западном фронте Красная Армия отступала и в начале мая поляки заняли Киев.

Это воодушевило врангелевцев, и они начали наступление из Крыма, надеясь в перспективе соединиться с поляками против общего врага – большевиков.

Повстанцы недалеко от Барвенкова собрали совещание командного состава, на котором избрали новый Реввоенсовет: председателем Махно, его заместителем Белаша, секретарём Хохотву. Поскольку на Украине везде возникали спонтанно повстанческие отряды, причислявшие себя к махновцам, было решено Реввоенсовет именовать «Совет Революционных Повстанцев Украины, махновцев» (СРПУ). Совет состоял из трёх отделов: оперативного, возглавляемого Белашом (члены Махно и Калашников); административно-организационного во главе с Куриленко (члены Каретников и Бондарец) и культурно-просветительного (Буданов, Попов и Матросенко).

Строго разделив обязанности меж отделами, Белаш сказал:

– Товарищи, белые заняли Мелитополь и, как видно из общей обстановки, намерены двигаться дальше на соединение с белополяками. По-моему, пришло время предложить красным союз для борьбы с Врангелем.

– Ты что, Виктор, белены объелся? – спросил Чубенко. – Красные подчистую расстреливают наших пленных, а ты с ними союз заключать.

– Я лишь предлагаю. А мы давайте обсудим. Заключим союз – не будут расстреливать.

– Давайте обсудим, – согласился Махно. – Объединение поляков с врангелевцами, конечно, чревато и для нашей революции.

– Позвольте и нам слово сказать, – поднялся Аршинов, недавно прибывший в отряд с группой набатовцев-анархистов. – Нам представляется так: пусть белые и красные колотят друг друга и когда наконец они ослабнут, наступит наше время диктовать им условия. Тогда, может быть, мы сумеем выговорить у Москвы Свободную Советскую Территорию для проведения нашего анархистского опыта.

– Где же ты мыслишь эту территорию? – спросил Нестор.

– На Украине, разумеется, в любом месте.

– Ох, теоретики, – вздохнул батько. – Всё-то в облаках витаете. Пора на землю спускаться, Пётр Андреевич.

Но идею Аршинова поддержали другие набатовцы – Волин, Теппер: «В самом деле, пора наконец анархистскую теорию претворить в жизнь, хотя бы в отдельно взятой губернии».

– Товарищи, товарищи, – напомнил Белаш, – мы уклоняемся в сторону от поставленного вопроса: идём мы на союз с красными против Врангеля или нет? Ведь он практически уже овладел Таврией. И не сегодня-завтра у нас будет два фронта – на юге с белыми, на севере с красными. Надо решать.

– Вот у нас есть документ, – сказал Нестор, – раздобытый разведчиками. Я предлагаю его заслушать, а тогда и решать. Саша, – обернулся Нестор к Калашникову. – Ознакомь собрание с обращением Дзержинского.

Калашников встал, развернул лист с убористым шрифтом, начал читать:

– Обращение начальника тыла Юго-Западного фронта, наркома внутренних дел РСФСР к крестьянам Екатеринославской губернии в связи с наступлением войск Врангеля и контрреволюционными действиями банд Махно. Братья крестьяне. Вновь опустились на ваши поля старые царские вороны. Уже третий раз белогвардейская нога оскверняет свободную Советскую Украину. Но то, что должно возмутить вас – крестьян это не столько наступление белогвардейцев, сколько преступные подвиги батьки Махно. Этот наглец имел дерзость обвинить рабоче-крестьянское правительство Украины в том, что оно якобы недостаточно защищает рабочих и крестьян, а что его настоящим защитником является он – Махно. Давно уже мы сорвали маску с этого контрреволюционера. Давно сами рабочие и крестьяне могли убедиться по его делам, что он враг их освобождения, что он ненавидит Советскую власть, что он грабит крестьян, как ограбил в Екатеринославе ломбард с оставшимися там пожитками рабочих и беднейшего люда...

Махно вдруг рассмеялся, Калашников поднял глаза от листа.

– Нет, товарищ Дзержинский забыл, что «беднейшему люду» нечего в ломбард нести, лохмотья его там не примут. Ломбард более для буржуев предназначен. Читай, читай дальше, Саша. Извини, что перебил.

– ...Махно живете роскоши от награбленного, – продолжал читать Калашников.

– Во брешет нарком. А? – кинул реплику Чубенко.

– ...Давно честные и сознательные крестьяне отвернулись от Махно, но находятся ещё такие, которые поддаются махновскому обману. Теперь ясно, что Махно – предатель дела рабочих и крестьян, он открыто вошёл в союз с помещиками и контрреволюционерами. Врангель наступает после предварительного сговора с Махно. Вся эта шайка – Врангель, Петлюра, Пилсудский, Махно – составляют одну преступную компанию...

– ...Каждый крестьянин должен содействовать поимке махновцев. Их нужно ловить и истреблять как диких зверей...

– Я думаю достаточно, – перебил чтение Нестор и обернулся к Белашу. – Виктор, ты по-прежнему настаиваешь на союзе с красными?

Начальник оперативного отдела пожал плечами:

– Видно, ещё не время.

– Вот именно. А между прочим, товарищи, мы с этим наркомом вместе в Бутырке вшей кормили. Помнишь, Пётр Андреевич?

– Помню, Нестор. Не раз с ним на прогулках беседовал. Считал надёжным товарищем.

– Пока каторжным был, был надёжным. Стал наркомом – осволочел, – проворчал Махно.

– Да он ведь барона Мюнхгаузена переплюнул в этом обращении, – заметил Волин. – Кто ж поверит в эту галиматью?

– Могут поверить, – нахмурился батько.

– Кто? Крестьяне?

– Потомки, братцы. И только.

В дверях появился Зиньковский, Махно вопросительно взглянул на него: «Ну?»

– Там прибыл посланец от Врангеля.

– Ну вот, накаркал главный чекист, – усмехнулся Нестор. – Давай его сюда, Лева. С чем он пожаловал?

– Можно только догадываться, – сказал Белаш.

В дверях появился стройный блестящий офицер с усиками ниточкой, хотя и с недельной щетиной на щеках, взял «под козырёк».

– Капитан Михайлов, – представился он. – Личный адъютант генерала Слащёва. Штаб главкома генерала Врангеля послал меня к вам для связи. Ваши командиры Володин и Прочан шлют вам привет.

– Они что? В плену?

– Никак нет. Они при нашей Ставке организуют партизанские бригады имени батьки Махно. Финансами и вооружением снабжаются нашей Русской Армией.

– Так. Как тебе это нравится, Виктор? – взглянул Нестор на Белаша. – Не отсюда ли надули в уши Дзержинскому?

– Вполне возможно.

– Если Володин действительно перешёл к белым, то какое он имел право трепать моё имя?

– Это надо его спросить.

– И спрошу. Придёт время, спрошу, сукиного сына. Что ещё у тебя? – спросил Нестор Михайлова.

– У меня послание вам и личный приказ главнокомандующего. Вот.

– Виктор, читай вслух послание, – приказал Нестор, беря себе приказ.

– Атаману Повстанческих войск Махно, – начал читать Белаш. – Русская армия идёт исключительно против коммунистов, с целью помочь народу избавиться от коммуны и комиссаров и закрепить за трудовым крестьянством государственные, помещичьи и другие частновладельческие земли. Последнее уже проводится в жизнь... Усильте работу по борьбе с коммунистами, нападая на их тылы, разрушая транспорт и всемерно содействуя нам в разгроме войск Троцкого...

– Ах, чёрт, – не удержался от восклицания Нестор. – Ведь задают нам то, что мы уже делаем.

– Так точно, – обрадовался капитан Михайлов, сочтя эти слова батьки уже за согласие. – Я своими ушами слышал, как Врангель говорил, что атаман Махно – это его рейдирующий отряд в тылу у красных.

Михайлов думал, что этой подробностью обрадует батьку, но тот наоборот помрачнел того более. А Белаш продолжал чтение послания:

– ...Главное командование будет посильно помогать вам вооружением, снаряжением, а также специалистами. Пришлите своего доверенного в штаб со сведениями, в чём вы испытываете особую потребность. Начальник генерального штаба, генерал-лейтенант Шатилов.

– Выйди, капитан, – сказал Нестор. – Нам надо подумать над ответом.

Михайлов снова козырнул, щёлкнув каблуками, повернулся кругом и вышел. Махно кивнул Зиньковскому, тот понял и вышел вслед за врангелевцем.

– Ну, что скажете, орёлики? – спросил Махно с кривой усмешкой. – Дожили. Мы уже рейдирующий отряд Врангеля. Каково?

– У меня создалось впечатление, что Врангель читал обращение Дзержинского, – сказал Белаш, – и этим приглашением к сотрудничеству хочет окончательное рассорить нас с красными.

– А мы и не собираемся с красными мириться, – заявил Попов.

– Ты говори за себя, Дмитрий, – осадил его Белаш. – За других не ручайся.

– А ты что, забыл, как Дзержинский клеймил батьку?

– Не забыл. Но если равнять белых с красными, последние нам ближе, какие бы они ни были, они тоже революционеры.

– Узурпаторы они, а не революционеры, – зло отрезал Попов. – Я пока три сотни их не нарублю, не успокоюсь. У меня с ними мира никогда не будет.

Все понимали, отчего столь непримирим Дмитрий Попов к большевикам. За эсеровский мятеж, где он был одним из главарей, его заочно приговорили к расстрелу. Именно за этот «заочный расстрел» Попов всегда вызывался рубить пленных большевиков и вёл точный счёт зарубленных им лично.

– Виктор, дай мне картонку, – попросил Нестор у Белаша.

– Какую?

– Ну вон у тебя вроде корочка от книжки.

– Возьми. А зачем она тебе?

Махно ничего не ответил, отмахнулся. И пока штабисты рассуждали, что ответить Врангелю, Нестор сосредоточенно писал что-то на картонке, часто макая перо в чернильницу. Закончив писать, он сунул картонку Белашу:

– Что это?

– Это мой ответ Врангелю. Посланца его повесить. Слышите? Не расстрелять, не зарубить, а именно повесить, а эту табличку – ему на шею. А ты, Теппер, в нашей газете широко освети наш ответ Врангелю, чтобы там в Москве не смели обливать нас грязью.

На картонке было написано: «Никогда никакого союза у Махно с белогвардейцами не было и быть не может, и если ещё кто-нибудь из белогвардейского стана попытается прислать делегата, его постигнет такая же участь. Смерть белогвардейским палачам!»

Белаш прочёл её вслух, Попов воскликнул:

– Верно, батька, я «за» обеими руками.

– Ты лучше иди и помоги Зиньковскому «обеими руками» привести приговор в исполнение, – посоветовал Махно. – И только.

Едва отряд прибыл в Туркеновку и Махно в сопровождении адъютантов направился в волисполком, как к нему подбежал взволнованный Глущенко:

– Батька, я имею для вас важное сообщение.

– Передай его Куриленко, – ответил на ходу Нестор.

Куриленко, шедший за Махно, остановился перед Глущенко:

– Ну что у тебя? Докладывай.

– Товарищ Куриленко, глянь, за моей спиной стоит у столба парень. Видишь?

– Ну вижу. Я его не знаю. Кто это?

– Это Яшка Костюхин по кличке Дурной. Он агент ЧК и прибыл сюда, чтобы убить батьку. Берите его немедленно и внезапно, у него маузер и бомбы.

Куриленко направился к столбу и, поравнявшись с Костюхиным, внезапно обернулся к нему и схватил его за руки.

– Стоять! Не двигаться.

С подоспевшим Глущенко они разоружили Костюхина.

– Федька-сука, предал. Да? – прошипел он на Глущенку.

– А ты как думал, гад? Сейчас поговоришь с товарищем Зиньковским.

Зиньковский, ещё не определившийся с помещением для контрразведки, завёл Костюхина в одну из пустующих комнат волисполкома. Следом шёл и Глущенко. Вынув кольт, он положил его на стол перед Зиньковским.

– Ты что? – удивился тот.

– Как что? Я же с ним, с Яшкой Дурным.

– Новое дело, – наморщился Зиньковский.

Куриленко выложил на стол маузер и две бомбы.

– Это было при нём, Лева. Беседуй с ним. А я пойду батьку обрадую.

– Ну рассказывайте, – сказал Зиньковский, когда за Куриленко закрылась дверь. – Кто начнёт?

– Пусть вон ваш сучара говорит, – со злостью молвил Костюхин. – Он всё это затеял, гад.

– Ты? – удивился Лева. – Фёдор?

– Да я, товарищ Зиньковский. Когда меня в Екатеринославе накрыло Чека и я ждал в подвале расстрела, я услышал от арестантов, что чекисты затевают покушение на Махно. И я сам вызвался на это, чтоб не дать им свершить убийство.

– Кто вас готовил?

– Готовил начальник Екатеринославского ЧК Манцев, но когда я с ним разрабатывал план операции, он мне признался, что это задание самого Дзержинского.

– Т-так, – нахмурился Лев и обернулся к Яшке: – Ну, подтверждаешь свою вину?

– А я при чём?

– Я тебя спрашиваю: ты подтверждаешь, что готовился убить Махно?

– Готовился. А куда деться? Иначе расстрел.

– Помолчал бы ты, Яшка, – сказал Глущенко, – уж я-то знаю, что ты давно был осведомителем Чека и сдал им не одного товарища.

Зиньковский хлопнул тяжёлой ладонью по столу и, встав, прошёл к выходу, открыл дверь:

– Денисенко.

В комнату вошёл боец с винтовкой.

– Вот, забирай этого, – приказал Зиньковский, указывая на Яшку. – Свяжите. Покараульте трохи.

Когда увели Костюхина, Зиньковский, сев за стол, долго молчал, с сочувствием поглядывая на Глущенку, наконец заговорил:

– За то, что ты предупредил покушение на батьку, Федя, это хорошо. Спасибо тебе. Но ты же понимаешь, ты сотрудничал с Чека, а это для повстанца тяжкий грех, за это, сам знаешь, по головке не погладят. Я, конечно, попробую тебя защитить, но...

Телеграмма Дзержинского Ленину заканчивалась горьким признанием: «...С Махно мне пока не везёт».