Текст книги "Одиссея батьки Махно"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц)

11. Суд над Марией

Положение красногвардейцев и анархистов на фронте ухудшалось не по дням, а по часам. Плохо обученные, полураздетые, они не могли противостоять хорошо вооружённому противнику.

Фронт откатывался к Азовскому морю. В Таганроге, переполненном беженцами, ранеными и остатками разгромленных отрядов, Махно безуспешно пытался отыскать следы своих гуляйпольских коммунаров. Ему помогали брат Сава и Степан Шепель.

– Я же велел Лепетченко вести их на Таганрог, – размышлял Нестор.

– Ты что думаешь, военные дороги прямые? – возражал Сава. – Они так иной раз закуделят, что ни конца ни начала не найдёшь. Лишь бы выкарабкались.

– Настя беременна, вот в чём беда. Угораздило её.

– Это вас двоих угораздило.

– Знаешь, Сава, давайте-ка вы со Степаном гребитесь поближе к фронту и всех наших, кого встретите, направляйте сюда, в Таганрог. А я пойду в Совет, может, чего у них нащупаю.

В коридоре здания Советов, среди снующих людей, Махно увидел знакомую кубанку с малиновым верхом. Обрадовался встрече:

– Товарищ Мария, здравствуй.

– Здравствуй, товарищ Махно, – сунула ему жёсткую ладонь Никифорова.

– Какие новости?

– 12 апреля в Москве большевики разгромили наши организации.

– Час от часу не легче, – нахмурился Махно, беря папиросу из предложенного Марией портсигара. – Здесь нас гайдамаки с немцами давят, там – свои.

– Свои, – хмыкнула Мария, чиркая спичкой. – Ты чего здесь?

– Да хочу узнать про наших коммунаров. А ты?

– Мне приказано зачем-то явиться к товарищу Затонскому, представителю ЦКа.

– А кто приказал-то?

– Да какой-то красногвардейский начальник Фаскин. Вот жду. Там у Затонского люди. Выйдут. Зайду.

– Я тоже с тобой. Не возражаешь?

– Два анархиста. Это уже сила.

Однако едва они вошли в кабинет Затонского, как возле Никифоровой словно из-под земли выросли два красногвардейца.

– Никифорова, вы арестованы. Сдайте оружие.

– В чём дело, товарищ Затонский? – спросила Мария пышноволосого хозяина кабинета. – За что меня арестовывают?

– Честное слово, не знаю, – развёл тот руками.

– Вы что лицемерите? Я командир боевого отряда. Чей это приказ?

– Приказ Фаскина. К слову, ваш отряд подлежит разоружению.

Отдавая наган красногвардейцу, Мария повернулась к Нестору.

– Товарищ Махно, телеграфируйте главнокомандующему Антонову-Овсеенко о творящемся безобразии. Он знает меня.

– Хорошо, я сейчас же отправлюсь на телеграф, – повернулся Нестор к двери.

– Вы ко мне, товарищ? – окликнул его Затонский.

– Теперь уже не к вам, – огрызнулся Махно и вышел.

Придя на почту, Махно попросил бланк, взял ручку, начал:

«Главнокомандующему Украинским красным фронтом Антонову-Овсеенко. Таганрогские власти без всякого объяснения разоружили анархистский отряд Марии Никифоровой, прибывший с фронта на переформирование. Саму Марию, заманив в Совет, арестовали. Просим вас, товарищ командующий, вмешаться, отдать распоряжение освободить Никифорову, возвратить её отряду оружие и указать участок боевого фронта, куда отряд должен отправиться. Самодурство местных властей льёт воду на мельницу врагов революции. Председатель Гуляйпольского ревкома Нестор Махно, анархист-коммунист».

Отправив телеграмму, Махно пошёл в Федерацию анархистов, там уже знали об аресте Никифоровой. Какой-то матрос, отборно матерясь, призывал братву подняться и взять штурмом место заточения товарища Марии. И у него находилось немало сторонников. Пришедший из порта Мокроусов заявил:

– Це дило погано, хлопцы. Не треба того, суетиться. Расхлебаем. И не то расхлёбывали. На тюрьму полезешь, порежут пулемётами. Кому корысть? А то чего доброго шлепнут и Марию. Тут треба сперва узнать за ще её?

– Вон Махно там был, видел.

– О-о, приветанье, Нестор, – обратил наконец на Махно внимание Мокроусов. – Так за ще её?

– Кабы я знал. Арестовали по приказу какого-то Фаскина.

– Разберёмся. Я думаю, сюда надо вызвать наш бронепоезд из-под Елизаветовки, им командует анархист Гарин – товарищ решительный и боевой. Бронепоезд будет лучшим аргументом в разговоре с Фаскиным. А? Так шо не суетись, братва.

– Я только что дал телеграмму главнокомандующему Антонову-Овсеенко, – сказал Махно. – Надо подождать, что он ответит. Тогда и решать, что делать.

– Верно, Махно, будем ждать. Если он человек – заборонит.

– Ты слыхал, Мокроус, в Москве наших большевики громили?

– Иди ты. От кого слыхал?

– Мария же и говорила. Может, это от Москвы подуло. А?

– Чёрт его знает. Мы ж дерёмся получше красногвардейцев. Если нас начнут арестовывать, какой дурак на них воевать будет.

– Под собой же сук рубят, – согласился Нестор. – Неужели не понятно.

Вскоре в Федерации появился связист:

– Кто здесь Махно?

– Я, – поднялся из-за стола Нестор.

– Вам телеграмма от главкома.

С бьющимся сердцем Нестор развернул листок.

– Читай, братишка, громче, – крикнули от окна.

– «В Таганрогский Совет Затонскому, копик в ревком, Федерацию анархистов, Махно, – прочёл Нестор сразу охрипшим голосом. – Отряд анархистки Марии Никифоровой, как и товарищ Никифорова, мне хорошо известен. Вместо того чтобы заниматься разоружением таких революционных боевых единиц, я советовал бы заняться их созданием. Главком Антонов».

– Ур-р-р-р-а, – закричали сразу несколько человек, а матрос, выхватив маузер, пальнул в потолок.

– Тю, дурень, – поморщился Мокроусов. – Срикошетит, своих побьёшь.

– Я в матицу, – засмеялся матрос, весело продувая ствол и пряча маузер в кобуру. – Ради главкома.

На следующий день посыпались телеграммы из частей фронта: «Освободите Марию, головы сымем за неё!» «Руки прочь от товарища Марии!». Были среди них и матерные телеграммы, но телеграфист писать их дословно не решался, заменяя крепкие выражения многоточиями или начальными буквами слов.

Затонский, вызвав к себе Фаскина, бросил ему через стол телеграммы.

– Читай.

Тот прочитывал, на многоточиях краснел, конфузился, бормотал:

– Какое бескультурье.

– Ты вот что, культурный товарищ, на каком основании ты арестовал Никифорову?

– Но она бросила фронт.

– А ты? Ты-то что сюда с луны прибежал?

– Я переформировываться. И потом у меня есть жалоба елизаветградцев, что её отряд занимался там грабежами.

– Вот и проверяй, да поживее. Вон уже на путях стоит бронепоезд «Свобода и честь» с анархистской командой.

– Но, Владимир Петрович, как быть? Выпустить её, что ли?

– Это как хочешь, Фаскин. Заварил кашу, расхлёбывай.

Затонский сердито ходил по кабинету, что-то обдумывая, Фаскин сидел присмиревший, ожидая указаний.

– Придётся судить, Фаскин, – заговорил Затонский.

– Меня? – выпучил тот глаза.

– Да не о тебе же речь. Никифорову судить. Тебя, дурака, спасать надо.

– Не понял. Вы ж знаете, у трибунала один приговор – расстрел.

– А мы сделаем революционный суд чести. Новое – хорошо забытое старое. Назначим судьями пару коммунистов, пару эсеров, можно для солидности пристегнуть и анархистов, чтоб никому не пришло в голову осуждать нас за предвзятость. Судьи допросят свидетелей, саму обвиняемую и вынесут вердикт, скажем, не виновна, или какое-то порицание, смотря по доказательствам. И всё. Ей свобода. И овцы целы, и волки сыты. А главное, тебя от позора спасём. Как ты не понимаешь? Если ты её сегодня выпустишь без суда, тебе завтра анархисты кишки выпустят. Она же у них в героях, Жанна д’Арк.

Суд состоялся. Он был открытый, в зал пускали любого желающего: смотри, товарищ, какой у нас демократичный суд, мы ничего не скрываем.

Один из её защитников, анархист Гарин, командир бронепоезда «Свобода и честь» с пафосом вещал:

– ...Товарищи судьи, я совершенно уверен, что раз наш боевой товарищ Мария Никифорова сидит на скамье подсудимых, то только потому, что она видит в вашем лице настоящих революционеров и что, выйдя из суда, она получит обратно своё оружие, отряд и пойдёт с новой силой сражаться с контрреволюцией. Если б она думала по-другому, то я знал бы об этом, и с моей командой освободил бы её силой...

Это была уже неприкрытая угроза и громогласная подсказка уважаемому суду, какое надо принимать решение. Судьи были возмущены неприкрытым давлением:

– Товарищ Гарин, вы забываетесь, пытаясь указывать революционному независимому суду. Мы здесь для того и работаем, чтобы выяснить истину. Если Никифорова виновна, она получит по заслугам, если не виновна, суд предпримет все меры, чтобы вернуть оружие ей и её отряду.

Судьи тоже люди. Если, сидя за столом в зале суда, они изображали саму строгость и неподкупность, то удалившись в совещательную комнату, стали вполне всё понимающими. И в первую очередь начали перемывать кости Фаскину, благо он отсутствовал:

– Дёрнуло его её арестовывать.

– Вот именно. Как будто сам в Александровске не грабил население.

– А где отряду взять, если центр ни хлеба, ни патронов не присылает? Вот и выкручиваешься. Экспроприируешь.

– Что будем писать?

– Так... Факт грабежей в Елисаветграде не подтвердился. Пиши, пиши... поэтому признать Марию Никифорову невинной.

– Гы-гы-гы.

– Чего ты?

– Невинной она в девятнадцатом веке была, дурило.

– Ну а как надо?

– Невиновной.

12. Таганрогская конференция

Командировка Савы Махно через фронт, находившийся в семидесяти километрах от города, завершилась более или менее успешно. Он встретил и направил в Таганрог более десятка гуляйпольских анархистов.

Так удалось найти Веретельникова, Каретникова, Краковского, Коростылева, Марченко, Лютого и Горелика с Колядой. К концу апреля вернулись и Сава со Степаном Шепелем.

Для проведения конференции гуляйпольцам была предоставлена комната в Федерации. И хотя каждого прибывшего Махно встречал с искренней радостью и улыбкой, за стол председателя он сел мрачноватый.

– Что нос повесил, Нестор Иванович, – решил ободрить его Веретельников.

– Ах, Боря, какую организацию разогнали. И кто?

– Хорошо, что хоть не перестреляли нас. А ведь могли.

– То, говорят, Лепетченко постарался, – сказал Лютый.

– Саша? – удивился Махно.

– Ну да. Он где-то или перехватил Волоха, или письмо ему подкинул: если не освободишь товарищей, завтра будешь трупом вместе с семьёй. Ну Аполлон-то знал, что Сашка такими угрозами не разбрасывается. Мигом освободил, хотя Соловей возмущался этим: мол, отпускаешь на свою погибель.

– Что ж, ладно, – вздохнул Махно. – Будем надеяться на лучшее. А сейчас нам надо разобраться, где мы ошиблись, что допустили до разгрома организации. Это наперёд должно послужить нам уроком.

– Мне кажется, – заговорил Марченко, – мы погнались за количеством бойцов, выдавали винтовки всем желающим. Радовались: пять тысяч набрали. А кого? Командование офицерам доверили. Вот они и накомандовали.

– Если б не отправили отряд Каретникова под Чаплино, может, ничего бы и не случилось, – сказал Сава Махно.

– Причём отряд Каретникова, товарищи, – вступил в спор Лютый. – Немцы с гайдамаками были на подходе, вот офицерики и замандражили. Они-то понимали, что такая наша армия не выдержит первого же боя. Вот и решили откупиться головами анархистов да советчиков. С этим не вышло, откупились оружием нашим, пушками.

– Вот это, пожалуй, самое обидное, – крякнул Махно. – Сколько радовались: ну теперь повоюем. Повоевали, называется. Девять вагонов снарядов, два – патронов! Вот подарочек так подарочек контрреволюции.

– Не расстраивайся, братка, – сказал Сава, – большевики вон Украину немцам подарили. И нас не спросили.

– Да, их брестский мир миром не кончится. Ба-альшая грядёт драка. И Украине достанется, и России не меньше. Давайте решим, вернёмся ли в Гуляйполе?

– Возвращаемся, конечно, – чуть не в один голос зашумели гуляйпольцы. – Дома и родные стены будут помогать.

– Спасибо, хлопцы, – сразу повеселел Нестор. – Я от вас и не ожидал другого. Итак, мы возвращаемся на родину нелегально, организуем там подпольные группы по пять-двадцать человек и начинаем борьбу против Рады и немцев.

– Мне кажется, надо и помещиков тряхнуть. Они воротились вместе с немцами, – сказал Коростылев. – Празднуют победу.

– Будем и их уничтожать обязательно, – поддержал Нестор. – Конечно, товарищи, мы будем возвращаться не вместе, может, даже поодиночке, и пусть каждый, вступив на родную землю, сразу начинает работу среди крестьян. Наши крестьяне уже хлебнули воздуха свободы и их нетрудно будет организовать. И направить именно на помещиков, отнявших у них землю.

– Многие помещики мстят крестьянам, шомполуют их.

– Такой помещик вместе с семьёй подлежит смерти. Никакой пощады извергам. Далее, не забывайте о конфискации денежных средств, не говоря уже об оружии. Оружие, други, теперь нам уж никто не подарит, будем добывать у врага в бою.

– Хорошо, – сказал Веретельников. – А когда будем возвращаться?

– Я думаю, что каждый решает, когда ему удобнее. И безопаснее.

– Мы вот со Степаном решили сейчас же двинуться к фронту, – сказал Сава, – и чрез него пройти к Гуляйполю. У меня за детей душа болит.

– Я тоже с вами, – подал голос Каретников.

– Ну вот, трое определились, – сказал Нестор. – А ты как, Борис?

– Я хочу с тобой, Нестор, – ответил Веретельников.

– Хорошо. Но я прежде хочу найти нашу коммуну, а потом попробовать проскочить в Москву. Давайте назначим крайний срок возвращения для всех. Сегодня 30-е апреля. Я думаю, двух месяцев всем хватит.

– Хватит с лихвой.

– Таким образом, возвращаемся все в Гуляйполе в конце июня, крайний срок начало июля. Как раз начнётся уборка, крестьяне будут в поле, легко можно будет договариваться. А после уборки и вербовать в отряд.

– Нестор Иванович, давай решим и вопрос со Шнайдером, – сказал Веретельников.

– Так ты его так и не увидел?

– Нет. Прячется сволочь.

– Выходит, зря плакала пуля по нём в твоём нагане, – усмехнулся Махно.

– Я серьёзно. Вы же помните, как он клялся в своей любви к памяти Семенюты?

– А чего тут решать, – сказал Лютый. – Кто встретит предателя, обязан пристрелить его и всё.

– Мне как-то трудно верится, что Лева Шнайдер предатель, – усомнился Нестор. – Ну не могу себе представить.

– Так, выходит, я всё сочиняю, – обиделся Веретельников.

– Нет, нет, Борис, я не сомневаюсь в правдивости твоих слов.

– Ну так как? Заслуживает изменник Шнайдер смерти?

– Знаешь, давай отложим этот вопрос. Вернёмся в Гуляйполе, соберёмся большой группой, обсудим, может, удастся и самого Шнайдера заслушать, а вдруг объявятся важные обстоятельства. Я думаю, хлопцы меня поддержат. А осудить всегда успеем.

И «хлопцы» поддержали Махно, хотя он видел, что многие в душе не согласны с ним, а поддерживают из чувства уважения и сознания превосходства Нестора над ними.

Левке Шнайдеру ещё было отпущено пожить. Но какая уж это была жизнь?

ВТОРАЯ ЧАСТЬ

РОЖДЕНИИ БАТЬКИ

Проведите, проведите меня к нему,

Я хочу видеть этого человека.

С. Есенин

1. Москва неприветливая

К Москве поезд подходил утром. Ещё задолго до появления пригорода зашевелились, встревожились пассажиры. До Нестора доносились обрывки загадочных фраз: «Може, пронесёт...», «Какой там, они скрозь видят», «А у вас, вон, мучка повыбилась...», «А може, в вагоне остаться...», «Всё одно найдут, а там в чеку потянут...», «Ох, господи, до каких же пор, ведь своё ж кровное...».

– Товарищ, товарищ, – сунулся к Нестору рыженький сосед, ехавший с ним от Тамбова. – Али господин? Ныне ведь не знашь, как величать, простите великодушно. Не можете пронести мне чемодан?

– Куда?

– Ну через эту... ну через оцепление только. Я заплачу.

– Какое оцепление?

– Как? Разве вы не знаете? Сейчас поезд встречает заградительный отряд из чеки, будут у всех багаж проверять.

– А чего ищут-то?

– Как чего? Мучку-с... Хлеб-с.

У Махно под сердцем ёкнуло: «Неужто отымут мои запасы». Узнав в Тамбове, что в Москве голодно, он накупил на базаре булок, саек, набил полный чемодан. И вот, пожалуйте.

– У меня детишки голодом, жена больная, – ныл сосед. – Пронесите. А? А уж я вам век буду признателен.

– Извините, но у меня свой чемодан, – отвечал Нестор.

За окном долго тянулся пригород, замелькали трубы заводов, фабрик. Но вот и вокзал. Медленно выходили на перрон. У вагона толклись какие-то личности, негромко предлагая:

– Кому помочь? Недорого. Надёжно. Пронесём.

Но народ, видимо, уже был учёный, знал: обойдётся и дорого, и ненадёжно, и унесут; ещё глядишь и самого разденут. Даже рыжий сосед не «клевал» на зазывные предложения. С обречённым убитым видом сам волочил свой чемодан по перрону. Опытным взглядом Нестор определял этих несчастных: испуганные, униженные лица.

«Э-э, нет, – подумал Махно, – с виноватой рожей загребут, как пить дать. А у меня ж ещё и наган. Шлепнут за милую душу».

Поэтому он остановился, поправил на себе френч, фуражку, пожалел, что не побрился в Тамбове и, подхватив чемодан, пошёл уверенным шагом через вокзал, на выход. Именно там красноармейцы с винтовками «фильтровали» приехавших. Махно спокойно подошёл к контролю, поздоровался:

– Здравствуйте, товарищи.

– Здравствуйте, – отвечали те не очень-то вежливо. – Что у вас в чемодане?

– Запасное бельишко, мыло, щётка. Открыть?

– Нет. Проходите.

И тут же со стороны других контролёров послышалось жалобное причитание рыжего:

– Товарищи, дорогие, у меня дети, жена больная...

– Давай, давай, в отделении доложишь, не верещи.

Махно кинул в пролётку чемодан, сам впрыгнул следом.

– Куда прикажете, уважаемый? – обернулся бородач.

– На Введенку, любезный, дом 6.

Зацокали копыта, заколыхалась подрессоренная пролётка. Махно смотрел по сторонам, что-то не нравилась ему Москва. Облупленные стены домов, кучи мусора, серые спешащие куда-то люди, чувствовалось какое-то запустение.

– Первый раз в Москве-то? – спросил полуобернувшись бородач.

– Да нет, живал здесь.

– И иде ж, если не секрет?

– В Бутырках, папаша.

– О-о-о, – протянул многозначительно кучер. – Х-харошая фатера. Знатца, выходит, из товарищев будете?

– Угадал, отец, из товарищей.

– Часом, не из чеки?

– Нет, не из Чека. С Украины я.

– Ну, стал быть, я тя спрошу, раз ты товарищ. Вы что ж, так и будете заготовлять хлеб по вокзалам? Отымать у тех, кто за свои кровные его купляет?

– У нас так не делается, отец. Мне это тоже не нравится.

– А не нравится, так и скажи там наверху. Небось вхож туда. Разве ж так можно над народом изгаляться? Ране, бывало, я за копейку куплю у Филиппова булочку, съем и хорош. А ныне и за тыщу рублей такой не найдёшь. Зачем тогда Николашку скинули? Большаки, язви их в душу, править взялись, а толку?

Всю дорогу ворчал бородач, и горчило на сердце у Нестора от жалости к старику, от его сермяжной правды, от собственного бессилия утешить несчастного. Одно и смог – уплатить двойную цену за проезд.

– Сразу видно, человек с понятием, – поблагодарил извозчик. – Спаси тя Христос.

Нестор поднялся на второй этаж, позвонил. Дверь открылась, перед ним стоял незнакомый интеллигентный человек приятной внешности, с доброжелательной улыбкой.

– Проходите, пожалуйста, – пригласил он.

– Я Махно, – представился Нестор.

– Боровой, – отвечал хозяин, указывая гостю дверь кабинета. – Сюда, прошу вас.

Лишь в кабинете Боровой спросил:

– Вы к кому, товарищ Махно?

– Я хотел бы видеть Аршинова.

– Он бывает у меня два раза в неделю, обычно во вторник и пятницу.

– Где я могу застать его?

– Скорее всего, в Федерации, сейчас она в Анастасьевском переулке.

– Вы позволите оставить у вас чемодан? Так неудобно с ним в городе.

– Ради бога.

Оставив чемодан, Махно вышел на улицу и направился к Пушкинскому бульвару. Почувствовав голод, зашёл в ресторан. Обед ему не понравился, о чём Нестор не преминул выговорить официанту:

– Дерёте такие деньги, а чем кормите?

– Чем располагаем-с, – огрызнулся официант. – Не нравится, не еште-с.

Махно, уже набалованный гуляйпольским вниманием, хотел устроить хаму скандал, но вовремя вспомнил, где находится, и что привлекать здесь к себе внимание не следует.

Недовольный вышел из ресторана, не успел пройти и десяти шагов, как услышал радостное восклицание:

– Ба-а! Кого я вижу?! Нестор!

Перед ним, раскинув руки для объятия, стоял его однокамерник по Бутырке Козловский. В новенькой кожанке, в высоких сапогах, белокурый красавец.

– Мечислав! – воскликнул с искренней радостью Махно.

Они обнялись, расцеловались.

– Уж не Чека ли ты? – спросил Нестор.

– Нет, бог миловал. Я всего лишь участковый милицейский комиссар.

– Всё равно лягавый.

Козловский не обиделся, посмеялся даже.

– Ах, Нестор, мы революционеры, сам понимаешь. Куда пошлёт революция, туда и идём. Кто-то же должен поддерживать порядок.

– Оно и видно. Порядок у вас везде революционный, на вокзале у пассажиров чемоданы чистите, в ресторанах кормите помоями.

– Ну, допустим, чемоданы чистим у спекулянтов, у тех, кто на нужде наживается, а что касается ресторанов... Слушай, Нестор, идём ко мне в комиссариат, чаю попьём.

– А там в кутузку. Да? – усмехнулся Махно.

– Обязательно, – расхохотался Козловский, – за контрреволюционные разговорчики.

Они пришли в комиссариат, Козловский с гордостью представил сослуживцам гостя:

– Товарищи, прошу любить и жаловать, революционер Нестор Махно, мой сокамерник по Бутырке. В своё время ухлопал полицмейстера. Проходи, Нестор, в кабинет.

В кабинете, придя в себя, Нестор попробовал возмутиться:

– Что ты там намолол, Мечислав? Какой полицмейстер?

– Какая разница, Нестор. Не за красивые же глаза тебе кандалы навесили.

– Я жандарма...

– Перестань. Зато видел, как у всех глаза округлились? Ещё бы, террорист в гости пожаловал... знай наших.

Мечислав постучал в настольный звонок, в дверях явилась девушка.

– Маруся, чаю нам и бутерброды с этим... Ну, сама знаешь.

Бутерброды оказались с чёрной икрой. Махно не преминул заметить:

– Вот уж истина, кто у власти – тот у сласти.

– А ты как думал, Нестор? – засмеялся Козловский. – То они гужевались, теперь наш черёд.

– А в ресторане помои подают. Обидно, если суть революции только в смене едоков у кормушки.

– Не усложняй, Махно. А было бы справедливо, если бы победившие жрали всё ту же тюремную баланду?

– Ты участвовал 12 апреля в разгроме анархистских организаций, Мечислав?

– Естественно. Мы на Поварской тряхнули один особнячок.

– И совесть тебя не гложет?

– Ни капли. Эти особнячки стали пристанищем криминалитета, брат. Ты не очень-то жалей о них. Воровские малины, притоны, вот что в них было, а анархия только на плакате.

– Так что, анархистов совсем разогнали?

– Почему? В Анастасьевском отвели им закуток, рядом с Комиссариатом внутренних дел.

– Угу. Под крылышко охранки, чтоб им было хапать сподручней.

Козловский расхохотался, погрозил пальцем:

– Ну хитрец ты, Нестор. Лучше расскажи, как там на юге России?

– Как вы накакали, так и есть.

– Почему мы?

– Ну а кто же? Большевики по Брестскому миру скормили Украину немцам.

– Но ты же должен понимать, что это временно. Вынужденно. Придёт время, наберёмся сил, вернём назад.

– Эх, Мечислав, назад просто так не получится. Отдавали – чернилом расписались, а отбирать – кровью платить будете. Думаешь, зря немцы спихнули Раду, а возвели гетмана Скоропадского.

– А какая разница.

– Есть разница. Скоропадский – генерал, вояка, и, поощряемый своими благодетелями, он постарается придушить революцию на Украине, выполоть все её ростки, эдакий Наполеончик в жупане. А у нас в Гуляйполе уже были коммуны, между прочим.

– Коммуны? – удивился Козловский. – Ну и, конечно, кончились так же, как прошлые?

– Зря ехидничаешь, дело вполне налаживалось. Если б не немцы и гайдамаки.

– Ну и с Парижской коммуной, если б не Тьер, всё было бы хорошо. Фантазёры вы – анархисты.

– Вот, кстати, подскажи мне, как добраться до нашей Федерации.

– Я тебя провожу до трамвая.

– Спасибо, Мечислав. И за чай, и за бутерброды. Если честно, впервые ел буржуйский деликатес.

– Ну, я рад, что угодил другу. И ещё, Нестор, перепрячь револьвер во внутренний карман, что ли. У тебя его за версту видно. Удивляюсь, как тебя ребята Феликса не замели. С ними шутки плохи. А лучше оставь наган дома.

– А если нападёт кто?

– Не шляйся по ночам, а днём не нападут.

Махно достал наган из бокового кармана брюк, переложил во внутренний френча. Козловский придирчиво осмотрел его.

– Тоже выпирает, но терпимо. Если вляпаешься, ссылайся на меня. Я постараюсь тебя выцарапать, с Дзержинским у меня неплохие отношения, мы ж земляки как никак.

– Спасибо, постараюсь не вляпываться.

Козловский проводил Нестора до трамвайной остановки, дождались нужного номера.

– Вот на этом. На четвёртой остановке сходи, там в двух шагах Анастасьевский. Привет Аршинову. До скорого.

Намётанным глазом Нестор выделил в снующих по переулку людях чекистов, слишком уж откровенно и бесцеремонно они изучали встречных, а главное, держались этакими хозяевами. Именно поэтому он не решился входить сразу в помещение Федерации, а наоборот, направился к закрытой двери Комиссариата внутренних дел, занимавшего внушительное здание.

Дёрнул за ручку, и тут же, ровно из-под земли, явился агент:

– Комиссариат откроется после трёх.

Махно явил на лице тень неудовольствия, словно сожалея, и не спеша направился к дверям Федерации, как бы желая убить время. Теперь, как он полагал, чекисты должны были потерять к нему интерес.