Текст книги "Одиссея батьки Махно"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 37 страниц)

ЧЕТВЁРТАЯ ЧАСТЬ

КОМИССАРОДЕРЖАВИЕ

Если будут случаи грабежей в Красной армии,

то их следует сваливать на махновцев.

Л. Троцкий, из речи перед

агитаторами

1. Будьте здоровы

Подступившим под Тулу деникинцам невольно приходилось сбавлять напор, поскольку лучшие кавалерийские части срочно перебрасывались на юг, где полыхало пламя третьей Украинской революции и некий «бандит Махно» резал все коммуникации, словно семечки щёлкал города и, что самое страшное, везде, даже в самых малых сёлах, устанавливал Советскую власть.

Сам батько, дав своим хлопцам «недельный передых», пьянствовал в Гуляйполе на свадьбах, гудевших каждый день в разных концах села. Везде Махно был самым почётным и желанным гостем, чтоб никого не обидеть, старался побыть у всех, оттого и не просыхал. Пел вместе со всеми, плясал, играл на гармошке. А на свадьбе у повстанца Максима Коростылева, выйдя во двор, направился к будке злого до бешенства цепного кобеля и, несмотря на предупреждение хозяев: «Он вас разорвёт!», отцепил его. И повёл с собой в хату, говоря:

– Получивший волю не тронет своего освободителя. Верно, Серко?

И кобель, пред тем кидавшийся на всех, лежал у ног батьки, дивя своих хозяев: «Серко, да ты ли это?»

Белаш, вызванный Нестором, дабы решать важные вопросы, застал в хате лишь его жену. Она была очень расстроена.

– Где Нестор?

– Где ж ему быть, на очередной свадьбе. Он совсем спятил, ваш батько. Хватает гармошку и начинает петь похабные частушки, а у меня ж в селе ученики. Мне хоть в землю провались. Стыдобища. Вон, кажется, плетётся. Выйдите, послушайте.

Белаш вышел во двор, прошёл к калитке и действительно увидел покачивающегося батьку, бредущего к дому с гармошкой и поющего на всю улицу.

Нестор, увидев Белаша, радостно замахал ему рукой:

– Витя, где ж тебя носит? Что у тебя?

– Ты проспись, протрезвей тогда и о деле говорить будем.

– Для дела я мигом протрезвею.

Махно вошёл в ограду, крикнул:

– Галя, принеси, серденько, ведро с водой.

Жена вышла с ведром.

– Отдай его Виктору, а сама добудь рассольчику.

Скинув френч и рубашку, Нестор приказал Белашу:

– Лей, Виктор, на голову и спину прихватывай.

Белаш лил холодную воду, Нестор кряхтя встряхивал головой, вздрагивал всем телом:

– Ах, хорошо, ах славненько. Веришь, замучили свадьбами. И всем батьку подавай. А у меня ж не три горла. Не приди – обидятся. Не выпей – осерчают. Тебе хорошо, сидишь в штабе, квасок попиваешь.

Ну что, как там дела у Калашникова? Взял он Екатеринослав?

– Нет ещё. Топчется у Кривого Рога.

– Что так?

– Звонил я ему, спрашивал: в чём дело. Разобиделся наш комкор, отобрали, видишь ли, у него конницу.

– Я ему пообижаюсь, я ему пообижаюсь. Ишь ты, красная девка.

– Ты знаешь, 2-й полк пошёл на Синельниково, и думаешь, кого встретил? Угадай?

– Ладно. Говори, я, чай, не цыганка, чтоб гадать.

– Петренко-Платонова с группой.

– Петро? О-о, жив курилка. Где он пропадал?

– А тогда, когда ты оставил фронт, к нему приехали чекисты арестовывать. Он их всех расстрелял.

– Ай молодец, Петро!

– Отказался отступать с Красной Армией. Остался у Деникина в тылу, оперировал в районе Дибривок, был разбит, а сейчас присоединился к нам – 300 штыков, 5 пулемётов.

– Ему нужно давать полк, а то и бригаду.

– Я тоже так думаю.

– Кого оставил в Александровске на гарнизонной службе?

– 3-й Крымский полк Полонского.

– А что с Мелитополем?

– Вечером 9-го его занял Володин с 11-м пехотным и 10-м кавалерийским. Здесь он захватил хорошие трофеи: много зерна, около 100 автомобилей, 2 танка, 2 броневика и 2 бронепоезда, не говоря уж о винтовках и пулемётах.

– 100 автомобилей это хорошо, но где мы для них бензин будем брать?

– Там же где и автомобили, у Антона Ивановича...

– Разве что. Надо Волноваху брать, Виктор, там же горы снарядов и всё на московский фронт.

– Тарановский брался их взорвать, попросил два эскадрона. Поехал, доехал до немецкой колонии и загулял.

– Вот сукин сын.

– Чего ругаешься, Нестор, с тебя пример берут.

– Я при деле не пью, ты же знаешь. На отдыхе, пожалуйста, хоть залейся. А тут вызвался на такое дело и бутылку не смог объехать. Чем хоть кончилось?

– Чем? Пропьянствовал и воротился с новыми тачанками.

– Взял у немцев?

– Говорит, купил.

– А что со складом?

– Говорит, там за версту секреты и караулы, даже зайцев пулемётами режут. Не подойти.

– И всё равно надо её брать. Лучше целинькой. Волноваха сейчас для нас важнее Таганрога. В Таганроге Ставка, там много людей потеряем, сам Деникин того не стоит, да даже если и возьмём – в пушку Антона не зарядишь. А в Волновахе снарядов миллион, нам бы их до следующей революции хватило.

– Боюсь, так не получится. Вон в Бердянске арсенал какой был, весь на воздух взлетел.

– Может, его сами белые взорвали.

– Возможно.

– Тогда едем в Бердянск, а оттуда в Мариуполь добежим. Галочка, серденько, мне надо на фронт отъехать.

– Езжай, – согласилась жена, – тебе мирная жизнь во вред.

В Пологах Махно пошёл на станцию и приказал телефонисту:

– Быстро соедини меня с Мелитополем, закажи к трубке Володина.

Минут через 10 телефонист протянул Нестору трубку:

– Володин на проводе.

– Здорово, комбриг, – крикнул в трубку Махно. – Поздравляю с победой... На Геническ хочешь идти? Вполне одобряю... Слушай, Володин, нам край нужен бронепоезд... Значит, так, полный комплект к пушкам и пулемётам, лучше двойной... Ему жаркое дело грядёт, и отправляй на Розовку... Я буду либо в Бердянске, либо в Мариуполе... Пусть там меня ищут.

Когда вышли из вокзала, Белаш спросил:

– Значит, прицел на Волноваху?

– А куда ж ещё? Бронепоезд не заяц, его пулемётами не порежешь. Если подойдём с двух сторон от Розовки и Мариуполя, никуда Волноваха не денется. Возьмём Волноваху, сам займусь Екатеринославом.

По прибытии в Бердянск сразу собрали митинг, на котором Махно призывал население самим избрать Совет рабочих, крестьянских и повстанческих депутатов, который занимался бы налаживанием экономики города, жизни людей, но «чтоб не совал нос в политику».

– А какие газеты можно выпускать? – крикнули из толпы.

– Любые, – не задумываясь, ответил Махно. – Анархистские, эсеровские, меньшевистские, большевистские.

– Вот большевистские зря, батька, разрешаешь, – молвил Чубенко. – Они наших везде разгоняют.

– Именно поэтому мы – анархисты не должны походить на большевиков. Пусть все партии открыто высказывают свои мнения и позиции, а народ не дурак, сам разберётся, на чьей стороне правда. Кстати, тюрьму освободили?

– Сразу же, как только взяли город, Вдовиченко приказал выпустить всех.

– Правильно. А теперь ты должен взорвать её, Алёша. Но только так, чтоб как можно меньше повредить кирпичи. И сразу объявить, чтоб эти кирпичи рабочие разбирали для своих нужд без всякого ограничения. Сможешь?

– Ничего мудрёного, завтра же и рванём.

– А где Уралов?

– Вон, у тебя за спиной.

Махно обернулся:

– Это тебя, Вдовиченко, назначил начальником гарнизона?

– Да.

– Я за... И вот что должен тебе сказать, Михаил, в войну всё может случиться, сегодня город наш, завтра – их. Поэтому немедленно распорядись раздавать хлеб рабочим. Немедленно. Кстати, загрузи и со мной несколько машин, чтоб мы в пути могли раздавать его крестьянам. Три легковых автомобиля я заберу для себя и охраны, а с десяток грузовых загрузи пшеницей. Да прикажи залить полные баки бензина. Мы отсюда двинем на Мариуполь. Сколько отсюда до него вдоль берега?

– Под девяносто.

– Ну за три часа добежим.

В гостиницу к батьке пожаловала делегация железнодорожников. Возглавлявший её рабочий в промасленной тужурке заговорил:

– Нестор Иванович, вот мы знаем, что ты справедливый человек, сам рассуди, что нам делать, как нам жить? Токо не серчай. Вот были красные, катались по железным дорогам, ничего не платили, пришли белые и тоже ничего, теперь твои ездят и тоже бесплатно. А ведь у нас семьи, детей кормить нечем.

– Уралов, – обернулся Махно к начальнику гарнизона. – Изволь всем железнодорожникам, от начальника станции до стрелочника и путевого обходчика, отпустить хлеб по едокам. Слышишь? Не по должности, по едокам.

– По скольку?

– Ну это-то, может, без командарма решишь. Пусть изберут комиссию, она всё просчитает. А в остальном, товарищи железнодорожники, Вы, конечно, правы. Надо открывать кассы на станциях, продавать билеты.

– Кто их будет брать?

– Заставим всех.

Рабочие переглядывались, вздыхали, мялись.

– Ну что ещё?

– Нестор Иванович, вы б написали какую бумагу, дескать, берите билеты. А то кто ж нас слухать станет? Чуть что – наган под нос суют: вот тебе мой билет.

– Хорошо. Я напишу распоряжение, опубликуем его в газете, пусть попробует кто не выполнить. Но военные грузы, извините, товарищи, придётся всё же возить бесплатно и, главное, вне очереди.

– Это мы понимаем, – вздыхали делегаты.

– Ну а вообще-то у моей армии основной вид транспорта – тачанки и кони, – усмехнулся Махно.

Среди ночи Нестора разбудил телефон, трубку поднял Троян:

– Кто там, Гавря? – спросил Нестор.

– Да Зиньковский из Мелитополя.

– Хорошо, – спустил Нестор ноги на пол. – Я подойду. Лева зря звонить не будет.

Прошлёпал к аппарату, взял трубку.

– Прости, Нестор Иванович, что разбудил. Куда ни позвоню, отвечают: то на митинге, то в порту. Думаю, в гостиницу же должен явиться.

– Ты давай о деле, Лева.

– Значит, так, тебе надо срочно к нам быть. Тут, понимаешь, нехорошее дело образуется.

– А ты ж контрразведка, не можешь сам разобраться?

– Э-э нет, это не мой статус. Слишком большие головы замешаны, тут тебе, как главкому, надо разбираться.

– Ладно. Завтра с утра выеду.

– Когда ждать-то?

– Ну тут 130 вёрст, думаю на автомобилях часа в 4 управимся. Хотя нет, Лева. В сёлах будем останавливаться, митинги проводить, раздачу хлеба. Так что раньше вечера не жди.

– Ну чего он? – спросил Троян.

– Зовёт срочно. Так что вместо Мариуполя с утра зафитилим в Мелитополь.

В Мелитополь действительно прибыли уже в темноте, и Махно велел ехать в контрразведку.

– Ну что у тебя стряслось, Лева?

– Дезертировал начальник штаба 26-й бригады Богданов.

– Где он?

– Сейчас у меня под арестом.

– Долго был в отлучке?

– Две недели.

– А где ж был?

– Говорит, по личным делам и никого, мол, это не касается.

– Ну а ты как думаешь?

– Что я могу думать, Нестор? Прямых улик нет, но он мог быть и у Деникина, ведь он из бывших белогвардейцев. Правда, потом служил в Красной Армии. Но это дела не меняет.

– Очень даже меняет, Лева. Очень. Сперва изменил белым, потом красным, настал черёд нам изменить. Так, что ли?

– Возможно, – пожал плечами Зиньковский.

– И из-за этого ты звал меня?

– Нет. У Володина с комкором-4 конфликт. Вот его заявление или донос, считай как хочешь. Читай.

Махно взял лист бумаги, склонился под лампой.

– Так... Так... Ого! Павловский уже и диктатор, сочувствует эсерам... Ну и что? Не нравится мне тон этого письма, Лева.

– А мне, думаешь, нравится?

– Почему это он решил тебе написать? А?

– Он переоценил мои полномочия, думал, я комкора сразу возьму под арест, а на освободившийся пост выдвинут его, Володина.

– Думаешь, из корыстных побуждений?

– Убеждён.

– И что, думаешь, надо сделать по этому доносу-заявлению?

– Это уж твоя епархия. Один комбриг, другой комкор, разбирайся. Моё дело шпионы, да вот ещё дезертиры.

– Хорошо, я поговорю с Володиным. А Богданова будем судить, если мы ему попустим, что сразу скажут бойцы: им, мол, можно, а нам... Решение суда опубликуем в нашей газете, уверен, в массе рядовые одобрят приговор.

– Ты так говоришь, словно решение уже готово и известен приговор.

– Не строй из себя девочку, Лева. Тебе тоже известно, что бывает за дезертирство в войну. Но мы не Чека, всё должно быть открыто и законно.

– Будешь собирать Реввоенсовет?

– Много чести, довольно штабарма.

К заседанию штабарма за Богдановым выяснились ещё нарушения – в Никополе облагал богатых контрибуцией в личную пользу. Это явилось отягчающим обстоятельством, и ни одного голоса не прозвучало в защиту бывшего начальника штаба бригады. Единогласно приняли решение – расстрелять. Копия приговора поступила начальнику контрразведки, и он лично привёл его в исполнение. На следующий день в газете «Путь к свободе» было напечатано сообщение об этом. Оно было обсуждено в полках и подразделениях, одобрено, а главное – заклеймлено дезертирство, как самое тяжкое военное преступление.

Перед отъездом в Александровск Махно вызвал Володина, спросил:

– Почему не отправили бронепоезд в Розовку?

– Товарищ Махно, усилился нажим белых из Крыма, и я подумал...

– Товарищ Володин. На первый раз объявляю вам выговор. Я со штабом думаю за Повстанческую армию, Павловский – за корпус, а вы – за бригаду. Или вам это не по силам?

– Нет, что вы. Я этого не говорю.

– А что касается так называемого диктаторства Павловского, как вы утверждаете в доносе, то должен вам заметить, что без диктаторства в бою победы не будет. Да, дорогой. Советы годны в гражданской жизни, но не в военной. И только. Будьте здоровы.

2. Под честное слово

Армия батьки Махно постоянно терзала тылы белых. Деникин взялся за неё всерьёз, бросая на этот внутренний фронт свои боеспособные части и тем самым ослабляя фронт внешний. Этим незамедлительно воспользовалась Красная Армия и начала наконец наступать. Член Реввоенсовета Южного фронта Серго Орджоникидзе радостно писал Ленину: «...Деникин сломал себе шею на украинском мужике», не предполагая, что скоро так же затрещат и шеи большевиков.

Все идущие на фронт под Тулу части Деникин направил на участок Мариуполь—Волноваха, снял с Воронежского направления 2-ю Терскую дивизию и бросил к Волновахе, чуть позже добавив сюда же 1-ю Туземную шкуровскую дивизию. С Кавказа на этот внутренний фронт спешили казачьи пластунские полки. На помощь осаждённому Екатеринославу шёл 3-й Крымский корпус под командованием генерала Слащёва.

Конные бригады, отряды особого назначения, отряды местного ополчения, 3 бронепоезда, полевые батареи всё это Деникин бросил против «бандита Махно», имени которого он давно не желал слышать.

С 20 октября сильные кавалерийские группы белых принудили повстанцев отходить к Днепру. В этот же день Красная Армия уже выбила белых из Орла. А на юге шли кровопролитнейшие бои между повстанцами и белыми, и даже отходя, махновцы умудрились занять Синельниково. Зато оставили Мариуполь, Бердянск, а в начале ноября и Гуляйполе.

Нависла угроза и над Александровском. Уже шла эвакуация больных и раненых в сторону Екатеринослава. Но его ещё надо было взять. Командиру 13-го полка Лашкевичу пришёл приказ батьки: «Немедленно берите Екатеринослав, кровь из носу!»

В городе находилась 4-я сводная дивизия и была сформирована и хорошо вооружена группа из сынков местной буржуазии. Так что одним полком атаковать в лоб – ничего не получится, только людей потеряешь. Тут была нужна хитрость, и Дашкевич придумал.

28 октября в Екатеринослав на базар потянулись мужицкие возы, груженные сельхозпродукцией, особенно уродившейся в этот год капустой. На рынке оживление, подешевела капуста. Толкутся горожане, безоружные солдаты, бабы – все спешат заготовить капусту на засол. Но вот кто-то свистнул, и тут же появились из-под капусты винтовки, пулемёты. Народ врассыпную. Трещат выстрелы. В городе паника, защитники застигнуты врасплох. Где-то успели соорганизоваться, но выйти из казармы невозможно, пулемёт бьёт по окнам и дверям. Сдаются в плен пачками, но это не спасает от смерти. Обезоруженных, разутых как скот гонят к Днепру, топят, экономя патроны. Дашкевич связывается с Александровском, где только что открылся очередной съезд повстанцев, и требует для доклада батьку Махно.

– Нестор Иванович, Екатеринослав взят, – кричит в трубку.

– Сколько пленных?

– Ноль.

– Куда ж ты их дел?

– Они в Днепре.

– Ну что ж, – помедлил Нестор, – победителей не судят. Готовь лазареты, укрепляй оборону. Слащёв на подходе.

– Так мне надо ещё хотя бы бригаду.

– Вышлю. Держись.

За три дня до съезда Махно вызвал Чубенко:

– Алёша, взорви, к чёртовой матери, тюрьму – этот символ царизма и рабства. Сделай подарок нашему 4-му съезду.

Но этот «подарок» не понравился начальнику контрразведки Зиньковскому:

– Нестор Иванович, а куда и я буду запирать своих клиентов?

– Отправляй к Духонину[10]10
  К Духонину – так в Гражданскую изящно именовали расстрел.


[Закрыть], – мрачно отшутился Махно.

– Но пока следствие то-сё, где мне их содержать?

– Лева, не морочь мне голову пустяками.

– Ничего себе пустяки, всех буржуев собрал по твоему приказу. А куда их теперь прикажешь?

– Тебе что? Подвалов мало?

Съезд, вопреки отчаянной обстановке, собрался, как и планировалось, 28 октября в театре. На него прибыло около 300 делегатов от частей, сел и предприятий. И главное, на нём были представлены все партии, что обусловило бурное течение прений.

– Товарищи, – вещал с трибуны меньшевик, – весь наш горький опыт от февраля 17-го года показал, что рабочие не могут управлять производством, не умеют, а крестьяне без помещиков не могут распорядиться землёй по-хозяйски. Поля зарастают бурьяном, фабрики и заводы стоят. Мы катимся в пропасть хаоса. Надо вернуть капиталиста к управлению производством. Наученный горьким опытом революции, он станет заботиться о рабочем человеке. Мы предлагаем включить в резолюцию съезда нашу поддержку идеи созыва Учредительного собрания, только оно может выработать пути дальнейшего движения общества к благополучию и мирной жизни без войн и насилий.

Меньшевика с идеей созыва Учредительного собрания поддержал народник-эсер Мухин. Махно, внимательно прислушивавшийся к прениям, наконец не выдержал, взял слово:

– Товарищи делегаты, это к чему нас призывают меньшевики? Может быть, соберёмся всем съездом, выйдем из города, преподнесём Деникину хлеб-соль, падём на колени: «Прости нас, ваше превосходительство, нас бес попутал. Давай нам снова царя». Утверждение, что-де крестьянин не умеет распорядиться землёй – бред сивой кобылы. Хочется спросить господ меньшевиков: «А вы ему её давали хоть раз?» Нет... Ни Центральная Рада, ни Скоропадский, ни Петлюра о передаче земли крестьянам и слышать не хотели. Большевики только поманили обещанием земли, а придя к власти, тут же забыли об этом обещании, стали огосударствлять землю, вместо помещика сажать на шею крестьянину свою партию. Протесты крестьян против такого грабежа жестоко подавлялись и подавляются. Товарищ меньшевик в одном прав, что земля зарастает бурьяном. А отчего? Не оттого, что крестьянин вдруг разлюбил её, а оттого, что ему пришлось взять в руки оружие вместо плуга. И нынче он поливает родную землю не потом, а своей кровью, отстаивая своё право на владение землёй. Так что меньшевики, эти ублюдки буржуазии, зовут нас к поражению. И только.

Ещё не кончились аплодисменты, как вскочил эсер Мартынов-Крылов и заявил с пафосом:

– Поскольку нас здесь оскорбляют, мы покидаем съезд.

Меньшевики и правые эсеры по одиночке, по двое стали пробираться к выходу. В зале вслед им неслись выкрики и свист. Мухин, заметив в предпоследнем ряду группу большевиков, упрекнул их:

– А вы-то чего сидите? Или вас не топтал батько?

– Это здоровая критика, товарищ. А то, что вы пораженцы – это ж факт. За то вам и досталось.

На съезде выступающие с мест почти единогласно требовали усиления Повстанческой армии (ПА), а делегаты от сел, подпавших уже под белых, с горечью повествовали о зверствах деникинцев над жителями, призывая к отмщению братьев по борьбе. Чуть ли не каждый день принимались резолюции, то по мобилизации в ПА новых бойцов, то по культурной работе, то по пропаганде идей анархизма среди крестьян и даже о грядущей посевной кампании. И всё это в преддверии сдачи Александровская о чём почти в открытую говорилось на всех уровнях.

Повстанческая армия несла потери не только на фронте в боях, но и от вспыхнувшей вдруг эпидемии тифа. В боевых приказах часто упоминалось требование изъятия лекарств в аптеках освобождаемых городов и селений. Категорически запрещалось расстреливать медицинских работников, даже белогвардейцев.

Нередко повстанцам удавалось своих раненых и больных пристраивать для лечения во вражеские госпитали, выправляя им нужные документы.

Здесь были и лекарства и опытные врачи, но и постоянный риск быть разоблачённым, что нередко и случалось. Однако этот приём всё равно широко применялся и в подавляющем большинстве случаев имел благополучное окончание. Вылечившийся в деникинском госпитале повстанец возвращался в родной полк и снова бил белых.

Махно не мог всё время присутствовать на съезде, его вызывали то на телеграф, то к телефону. А на третий день позвали в контрразведку. Там его встретил Зиньковский:

– Извини, батько, что оторвал тебя. Надо утвердить приговор, вынесенный контрикам.

Чтобы избегать бессудных расстрелов в контрразведке, по приказу Нестора был установлен контроль за этой секретной организацией (мы-де не чекисты!), предусматривавший визирование приговоров самим батькой или его женой Галиной Андреевной.

И вот перед Нестором список почти из 80 фамилий, подлежащих ликвидации. Он внимательно его прочитывает, спрашивает Зиньковского:

– Так в чём проявилась их контрреволюционность, Лева?

– Как в чём? – удивляется тот. – Они же все ждут не дождутся Деникина. Ты глянь только, кто они? Один заводчик, вот этот – купец, а вот тебе хозяин всех мельниц Александровска, а этот – банкир.

– М-да, – вздыхает Нестор, – люди самые уважаемые.

– Вот именно. Все буржуи и кровососы.

Зиньковский ждёт, когда же батька-командарм возьмёт наконец ручку и, макнув в чернила, наложит резолюцию: «К исполнению». Но Махно медлит, о чём-то думает, морща лоб.

– Итак, товарищ, вся их контрреволюционность состоит в том, что они ждут Деникина? – спрашивает Нестор.

– Вот именно.

– Никто из них не стрелял в нас, никого не убил, не вредил?

– Только этого не хватало. Нет, конечно. Но элемент самый зловредный.

– А ну-ка сообрази. Лева, вот мы их ликвидируем, сейчас это раз плюнуть. А придут деникинцы, что будет? Сообразил? Начнут за них мстить, и кому, думаешь? Рабочим, они взыщут эту кровь с трудящихся.

– Так ты что? Предлагаешь их отпустить?

– Да. Но с условием. Вели-ка привести сюда, ну хотя бы эту первую десятку, вот-вот, до банкира. К слову, этот банкир выплатил в своё время нам контрибуцию в два миллиона. Какая же тут контрреволюция?

– Но ты ж сам велел загрести всех.

– Велел, велел, не отказываюсь. Давай веди этих.

Пока Зиньковский распоряжался о приводе арестованных, пока за ними ходили, Нестор, присев у стола, писал что-то на чистом листе бумаги.

Арестованные теснясь стояли у двери, за ними маячили караульные с винтовками. Все арестанты были прилично одеты, хотя и выглядели довольно помятыми и даже жалкими.

Махно встал за столом, заговорил негромко:

– Граждане капиталисты, я батько Махно...

– Вот мы давно хотели спросить... – попытался кто-то перебить Нестора, но он, сверкнув в его сторону недобро глазами, повысив голос, осадил ретивого:

– Прошу слушать меня! Так вот, граждане, передо мной лежит приговор трибунала, по которому все вы подлежите расстрелу. Прошу без истерики. Я знаю, вы деловые люди, а поэтому предлагаю вам свободу в обмен на ваше честнее слово, что вы по приходе в город деникинцев не только не станете мстить трудящимся за пережитые страхи, но приложите все силы к тому, чтоб не дать развязать террор белых в городе. Должен сразу предупредить, что мы рано или поздно вернёмся и, сами понимаете, того, кто нарушит это честное слово, мы, естественно, уже не помилуем. Вы согласны на эти условия?

– Конечно... Что за вопрос... Да мы всеми силами... – загалдели арестанты, кто-то даже всхлипнул от нежданно свалившегося счастья.

– В таком случае, гражданин Приходько, прошу вас к столу. Дайте при всех ваше честное благородное слово и распишитесь в этом вот здесь.

Приходько подошёл к столу, в глазах его блестели слёзы.

– Я, Иван Приходько, даю честное благородное слово, что буду вся... – голос его пресёкся, из груди вырвалось еле сдерживаемое рыдание. – Простите, господа, – прошептал он, доставая носовой платок.

– Ничего, ничего, – успокоил Нестор. – Лева, дай гражданину воды.

Зиньковский налил стакан воды, подал в дрожащую руку Приходьке. Тот, поблагодарив, выпил, высморкался в платок, продолжил:

– ...даю честное слово, что буду всячески препятствовать развязыванию террора в родном городе.

Дрожащей рукой Приходько взял ручку и расписался на листе.

– Вы свободны, гражданин Приходько. Поздравляю. Пропустите, – кивнул Махно караульным.

– Благодарю вас, благодарю, – лепетал освобождённый, пятясь чуть ли не до самой двери.

Так пропустив всех через своеобразную присягу, Махно по уходе последнего освобождённого сказал Зиньковскому:

– Вот так, Лева, лично с каждого бери честное слово, роспись и отпускай. Ну, а уж если кто откажется давать, того, естественно, к Духонину. Впрочем, вряд ли такой среди них сыщется. Да и не забудь долить воду в графин, видишь, на этих едва хватило. А мне на съезд пора. Там, брат, против пьянства вопрос обсуждается. Так что, глядишь, запишут нас в трезвенники.

– Ох, Нестор Иванович, что-то мне не верится в это их честное слово.

– А я верю. По крайней мере, большинство сдержат его. Впрочем, время покажет.

Время показало – капиталисты сдержали слово. В единственном городе, а именно в Александровске, деникинцы не свирепствовали, как это было сплошь и рядом в других городах. Зиньковский дивился: «Ну батька, ну выдумщик», но освободил всех как и велено было. Как просто – честное слово – и ты свободен. Где б ещё такое увидеть?